Глава 2. Работающая память...

ким образом, союз памяти с прошлым в интересах глубинного внедрения в воображаемое пространство, ars memoriae перешло от памяти как богатырского подвига к тому, что Йейтс справедливо называет «алхимией воображения». Воображение, освободившееся от служения прошлому, заняло место памяти. Прошлое как отсутствующее в повествующей о нем истории образует другой предел амбициозной мнемотехники и - более того - забвения; о том, в какой мере забвение солидарно с прошлостью прошлого, мы скажем позже13.

Эти важные исследования, которые вводят понятие предела в исключающий это понятие проект, можно продолжить двумя способами. Первый состоит в том, чтобы вернуть соразмерность культуре запоминания в пределах естественной памяти; второй -- в том, чтобы принять в расчет злоупотребления, которые сопутствуют нормальному использованию памяти с тех пор, как оно становится способом манипулирования, выступая под видом искусной памяти. Именно модальностям искусства запоминания, заключенным в пределах естественной памяти, посвящены размышления, завершающие настоящий раздел. От магии памяти мы, таким образом, будем отступать к педагогике памяти, то есть к ограничению культуры памяти воспитательным проектом. Следовательно, мы вновь включились в начатую выше дискуссию по поводу верного и неверного запоминания в ходе воспитания. Однако мы возвращаемся к ней, памятуя об основных эпизодах легендарной истории искусной памяти. По правде говоря, не способность воображения, доведенного до предела, служила мишенью для критики заучивания наизусть - даже в эпоху Возрождения бывшую свидетельницей подвигов искусной памяти, - а авторитет культурного наследия, переданного с помощью текстов. Критики обычно обозначали осла как символическое животное с бестолковой памятью, сгибающееся под тяжестью внушенных ему знаний. «Мы, - говорил Монтень, - воспитываем просто ослов, нагруженных книжной премудростью»14. Знаменательно, что критика запоминающей памяти со-

13 Эдвард Кейси в начале труда «Воспоминание», который мы обильно цитировали в предшествующем разделе, говорит об ущербе, нанесенном памяти-в строгом смысле слова «припоминанию» - критикой обучения, осуществляемого при помощи памяти, как если бы процесс запоминания без ограничения распространялся на процесс припоминания в пользу пренебрегающей памятью культуры.

14 Montaigne M. Essais, I, 26. Цитата приведена Вайнрихом, ссылающимся в данном контексте на Санчо Пансу и его осла, противопоставляя его «изобретательному» рыцарю печального образа (Weinrich H. Lethe, p. 67-71).

101

Часть первая. О памяти и припоминании

впадала с прославлением ingenium, ума, разума в том смысле, какой ему придавал Гельвеции в своем труде «Об уме»15. Таким образом, произошло смешение между восхвалением метода, восходящим к Рамю, и восхвалением ingenium, которое в зародыше содержит в себе культура творческого воображения. Смешение происходит на уровне дорогого приверженцам Просвещения понятия «суждение». Однако даже в сердцевине суждения урезонивающее разумение не способно обуздать ingenium. Об этом свидетельствует борьба Руссо против Просвещения. Как раз от имени природного ingenium Руссо наносит самые жесткие удары по культуре памяти, пусть даже памяти естественной: «Эмиль никогда и ничто не будет заучивать наизусть, даже басни самого Лафонтена, такие наивные и очаровательные»16.

В таком случае можно задать вопрос: не идет ли здесь критика запоминающей памяти дальше своей цели? Отклонению от нормы через избыточность (Дж. Бруно) соответствует отклонение через недостаточность (Ж.-Ж. Руссо). Правда, та память, которую возвеличивает один, и та, которую принижает другой, - не одна и та же память. У одного избыточность превозносит memoria artificiosa ', у другого недостаточность принижает естественную память, которая требует должного к ней отношения. В таком случае мы возвращаемся к уму по ту сторону школьного использования запоминания - к достойным уважения подвигам храбрости, к профессиональной памяти врачей, судей, преподавателей и т.п., артистов танца, театра, музыки. Нам никогда не освободиться от запоминания.

Прежде чем завершить тему ars memoriae, я хотел бы вслед за Вайнрихом кратко коснуться вопроса о забвении. Выше говорилось, что ars memoriae приводится в действие непомерным желанием «ничего не забывать»; таким образом, разве соразмерное использование запоминания не предполагает и соразмерного использования забвения? Разве нельзя, продолжая Декарта, говорить о «методическом забывании»? Если в самом деле методическое сомнение ведет к продуманному отвержению с помощью памяти любой педагогики и в этом смысле включает в себя определенную стратегию забывания, то, вероятно, правило подытоживания, выведенное в «Рассуждении о методе»21*,

15 Г. Вайнрих любит цитировать слова Гельвеция: «Великий ум вовсе не предполагает великой памяти; я даже добавил бы, что слишком большой объем первого абсолютно исключает вторую» (Weinrich H. Ibid., p. 78)

'6 Цит по: Weinrich H. Ibid., p. 90.

* Искусная память (греч.).

102