Глава 1. Память и воображение

совершенно специальным колебанием и должно отличаться интеллектуальное усилие». И «известно, что эта нерешительность интеллекта переходит в беспокойство тела» (с. 150). Таким образом, сама трудоемкость имеет свою чувственно воспринимаемую временную отметину. В z?t?sis присутствует pathos, «разыскание» сопровождается чувством. Так перекрещиваются интеллектуальное и чувственное измерения усилия по вспоминанию - как и в любой другой форме интеллектуального усилия.

В конце этого анализа воспоминания я хотел бы кратко остановиться на отношении между усилием по вспоминанию и забвением (пока мы, как и предполагали, не обратились - в третьей части данного труда - к проблемам, связанным с забвением, с коими здесь сталкиваемся лишь время от времени).

На деле именно усилие по вызыванию воспоминания служит лучшим примером для «воспоминания о забытом», скажем мы заранее, как это делает Августин. Действительно, разыскание воспоминания свидетельствует об одной из важнейших целей акта памяти, то есть о борьбе с забыванием, об отвоевывании нескольких крупиц воспоминания у «алчности» времени (Августин), у того, что «погребено» в забвении. Не только трудоемкая работа памяти придает разысканию оттенок беспокойства, но и страх перед забвением, страх забыть о том, что завтра надо решить ту или иную задачу; ведь завтра нельзя забыть ... вспомнить. То, что в дальнейшем анализе будет названо долгом памяти, по существу является долгом не забывать. Таким образом, разыскание прошлого в значительной части продиктовано задачей не забывать. В более общем смысле навязчивая идея забывания - имело ли оно место в прошлом, наблюдается ли в настоящем или подстерегает в будущем - добавляет к свету, излучаемому хорошей памятью, тень, отбрасываемую на нее плохой памятью. Для размышляющей памяти - Ged?chtnis - забывание является одновременно парадоксом и загадкой. Парадоксом - в том смысле, в каком об этом рассуждает Августин-ритор: как иначе можно говорить о забвении, если не под знаком вспоминания о забытом, как того требуют и обеспечивают возвращение и забытой «вещи», и ее узнавание? Иначе мы не знали бы, что мы о чем-то забыли. Загадкой - поскольку мы, если стоим на феноменологической точке зрения, не знаем, является ли забвение лишь препятствием для отыскания и воскрешения «утраченного времени» или оно выражает неизбежное раз-

55

http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000833/st001.shtml

Часть 3.

Часть первая. О памяти и припоминании

рушение с помощью времени, следов, которые оставили в нас происшедшие события в форме изначальных чувств. Для разрешения загадки надо было бы не только выявить в чистом виде то абсолютное забвение, на фоне которого обрисовываются «спасенные от забвения» воспоминания, но и сочленить не-знание об абсолютом забвении с внешним знанием - в частности с данными о мнесичес-ких следах, накопленными нейронауками и когнитивными науками. Мы напомним, когда придет время, об этой сложной корреляции между феноменологическим знанием и научным знанием32.

Следует отвести особое - и чрезвычайно важное - место проводимому Гуссерлем в «Лекциях по феноменологии внутреннего сознания времени»33 различению между ретенцией, или первичным воспоминанием, и репродукцией, или вторичным воспоминанием. Это различение присутствует уже во втором разделе «Лекций о внутреннем сознании времени» 1905 г., составляющих первую часть «Лекций», дополненную и расширенную в период 1905-1910 гг. Я посчитал особенно важным выделить те исследования, которые по существу направлены на предметный аспект памяти, что подтверждается переводом слова Erinnerungкак «воспоминание», и в дальнейшем в этой же главе рассмотреть рассуждения Гуссерля по поводу отношения между воспоминанием и образом. Выделяя этот раздел из основного контекста «Лекций», я освобождаю его из плена субъективистского идеализма, связанного с рефлексивным аспектом памяти (который я рассмотрю в последней главе, посвященной феноменологии памяти). Это освобождение, как я считаю, осуществляется вопреки общей динамике «Лекций» 1905 г., где с первого по третий раздел описывается ряд «уровней конституирования» (§ 34) и где последовательно устраняется предметный характер конституирования в пользу самоконсти-туирования потока сознания; «временные объекты» - иными словами, длящиеся вещи - предстают тогда как «конституируемые единства» (§ 37) в чистой рефлексивности внутреннего сознания времени. Мой аргумент здесь таков: знаменитое epokh?*, с которого начинается труд Гуссерля и из которого вытекает исключение из анализа объективного времени - того времени, которое

32 См. ниже, в третьей части, главу 3 о забвении, с. 580-591.

33 Husserl E. Le?ons pour une ph?nom?nologie de la conscience intime du temps. Trad. fr. de H. Dussort. Paris, PUF, coll. «Epimeth?e», 1964. (Далее мы опираемся на издание: Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени // Гуссерль Э. Собр;соч. Т. 1. М., 1994. Перевод с нем. В.И. Молчанова. - Прим. перев.).

* Остановка, задержка (греч.).

56