08. Разве повесть о Ромео и Джульетте не про нас

Галанова сожалела, что ребята не услышат первой читки «Ромео и Джульетты» по ролям: такие репетиции обычно бывают по утрам. Но им повезло: читка была назначена на воскресенье. Студийцы пришли первые. По совету Веры Евгеньевны они расположились в углу репетиционного зала, откуда лучше видно режиссера и актеров. Постепенно приходили артисты, здоровались с практикантами, как с коллегами, без какого-либо различия. Рассаживались не ровным полукругом, но все же так, чтобы лучше видеть друг друга. Среди прочих расположилась и Вера Евгеньевна. На доске приказов ребята прочли, что она назначена на роль леди Монтекки. Шутка сказать: мать Ромео — лицо важное! Лида же, хорошо знавшая пьесу, помнила, что леди Монтекки — лишь крохотный эпизод, одна сцена с двумя репликами. Это, казалось, совершенно не беспокоило Галанову, так же как и присутствие ребят. Без пяти одиннадцать энергично вошел седой, худощавый человек — главный режиссер театра Александр Федорович Зотов. За ним следовали: ассистент Глеб Аркадьевич Сушков и помощник режиссера (помреж) Зинаида Яковлевна Лушникова. Она принесла солидную пачку ролей, которые тут же стала раздавать актерам. Вадим украдкой глянул на первую страницу роли сидящей неподалеку от него хрупкой, складной девушки, похожей на десятиклассницу, и прочел: «Роль Джульетты». А сбоку было написано от руки: «Августе Павловне Инаевой. С уважением Зотов». Очевидно, подобным образом были подписаны и другие роли. Тем временем Зотов негромко говорил что-то своему ассистенту, и в его речи то и дело мелькало слово «стихи». Но вот режиссер взглянул на часы и на дверь, которую тотчас плотно прикрыли. Он начал суховато и строго: —    Итак, поздравляю старшее поколение с еще одной, а молодежь — с первой — встречей с Шекспиром. И практикантов то же! — Это было мало похоже на поздравление, скорее на предупреждение или даже угрозу.— Прочтем, прислушаемся к симфонии голосов. Но категорически прошу ничего не играть, а то пристанут случайные интонации. Читать ознакомительно, для себя. Следить за сюжетом, чтобы каждый мог пересказать его по событиям. И второе: пока идет читка, вообразить себе, что не театр взял в работу пьесу, а лично вы ее выбрали. Что заставило вас предложить эту всем известную трагедию в репертуар? Читка началась. Ремарки оглашал Глеб Аркадьевич. —    «Площадь в Вероне. Входят Самсон и Грегори...» —начал он. Зазвучали голоса актеров. Они произносили свои реплики негромко и просто, вдумываясь в каждую из них. Александр Федорович не останавливал, только уточнял неверно произнесенные слова. Иногда, прикрыв рот ладонью, что-то шепотом говорил ассистенту. И снова сидевшие поблизости могли разобрать слово «стихи». Пьесу дочитали до конца, и Зотов объявил перерыв, во время которого актеры вышли в коридор. Они держались нешумно, делясь между собой впечатлениями. Когда все вновь заняли свои места, Зотов сказал: Что ж, попробуем сформулировать сюжет. В двух словах. А можно в трех? — серебряным баритоном спросил актер Милановский, держащийся свободнее остальных. Попробуйте! «Ромео», «и», «Джульетта». Что ж, — задумался режиссер. — Действительно исчерпывающая формулировка. И все-таки, придется поподробнее. Нам надо заразиться событийным рядом пьесы. Давайте, знаете что... Изложим его в виде переклички. Каждый от лица своего персонажа. Кто первый? Слуги? И началась «перестрелка» репликами, в которую Зотов едва успевал вставлять резкие, жгучие вопросы: Мы, слуги двух семей, дразним, провоцируем друг друга. Для чего? От скуки. Перепалка перерастает в драку. Включаемся мы, сеньоры. И даже мы, главы родов, Монтекки и Капулетти! Я, герцог, останавливаю свару: «Бунтовщики! Кто нарушает мир?» Зачем эта сцена? Автору надо сразу создать атмосферу ненависти в Вероне. Так! Я, Парис, прошу руки Джульетты. Я, Капулетти, приглашаю Париса на бал. А я, Бенволио, предлагаю другу Ромео в масках явиться на бал к Капулетти. Что ж, я согласен. Прошу всех танцевать! Я увидел девушку, одетую знатной дамой. Я увидала юношу, одетого монахом. Няня, узнай, кто это? Это наш враг — Ромео! Из рода Монтекки. Я решаюсь ночью проникнуть в сад к Джульетте и встречаюсь с ней. Через день мы тайно венчаемся. Я, Тибальт, бросаю Ромео вызов за то, что он пробрался к нам на бал и танцевал с сестрой. А я не хочу дуэли. Я, Меркуцио, должен отомстить Тибальту: он оскорбил Ромео, моего друга. Меркуцио смертельно ранен. Я, Ромео, обязан вмешаться. Того не желая, закалываю Тибальта, брата моей любимой. Я, герцог, решаю: Ромео должен быть изгнан. Я, Ромео, в отчаянии. Направляясь к монаху Лоренцо, который нас обвенчал. Или он поможет, или... Довольно! — остановил Зотов. — Дальнейшее тем же порядком осмыслите каждый сам для себя. Напоминаю следующий вопрос,— режиссер взглянул на часы. — Во имя чего сейчас можно ставить эту пьесу? Высказываться по делу! Начиная с самых молодых. Студийцы вздрогнули, но, конечно, режиссер имел в виду не их. Ромео — высокий блондин Олег Сланцев — почувствовал, что  ему  говорить  первым.   И,   преодолев  смущение,   произнес: —    Старших надо уважать... Никто не понял поначалу, к чему Сланцев клонит, но он уверенно продолжал свою мысль: —    Я первые месяцы в театре. Конечно, мне непросто... «Молодо-зелено»!.. Но ведь и у юности есть свои права. И молодые обязаны за них бороться так же смело, как Ромео и Джульетта. А то пролетят годы, и ничего не останется, как в свою очередь повторять юным «Молодо-зелено»... Инициативу перехватила Августа Инаева. Говорят, искусство требует жертв. Но ведь любовь — тоже искусство. Да! Я знаю людей, которые бездарны, трусливы в любви. А наши герои ничего не жалеют, ничего не страшатся — для них даже вопроса такого нет. И еще. Женская смелость. И верность... Ив любви, и в дружбе,— продолжил актер Строков, получивший роль Меркуцио.— Я тут перечитал много пьес Шекспира и везде: Дездемона верна Отелло, дочь короля Лира Корделия — отцу,  Валентин в «Двух веронцах» — верен Сильвии... А дружба Гамлета и Горацио!.. — вставил Глеб Аркадьевич. В разговор все больше вмешивались авторитеты труппы. Актер Гузаков — Лоренцо сказал: Меня очень волнует авторская мысль: «...какие поразительные силы земля в каменья и цветы вложила». Но вот как распорядится этими земными силами человек — во зло или во имя высокой цели? Верно! — подхватила Галанова, — добро и зло земли! Но ведь оно и в природе, и в людях. Зло сознательное — хищничество. Неосознанное — предрассудок. И это, мне думается, важ-нейшая сегодняшняя тема. Живой цветок чувства и древесный гриб предрассудка. И дело тут не в возрасте: Тибальт молодой, но, как старик, он живет лишь предубеждением, враждой, Лоренцо молод душой, хоть годами и стар. Право быть самим собой. Личностью! — добавил Милановский — герцог Эскал. Из участников спектакля последней говорила всеми уважаемая Елена Константиновна Благовидова, получившая роль кормилицы Джульетты: —    Позвольте мне сказать немного о другом... Не так часто нам выпадает счастье репетировать Шекспира. А уж новичкам... В мою бытность старики говорили: в театре, как в армии, надо пройти путь от солдата до генерала. А тут, едва переступили порог: и Ромео тебе, и Джульетта — «играй — не хочу»! Желаю вам, ребятки, смотреть на такое начало не как на везенье — оно подводит. А как на самое суровое испытание, которое куда труднее, чем если бы долго не давали ролей. И еще я предлагаю: внутри группы создать такую атмосферу, чтобы шекспировский спектакль делать чистыми руками. И душу вложить в эту работу — ведь во имя этого мы и пошли на сцену. Зотов снова взглянул на часы и встал. —    Как-то довольно давно я слышал  разговор двух режиссеров. Один спрашивает: «Ты о чем ставишь «Ромео и Джульетту?» — «О том, как люди берегут любовь». — «А ты?» — «А я о том, как они ее теряют». Мне лично такой подход чужд. Нельзя играть Рахманинова «о чем-то», нельзя «о чем-то» ставить Чехова или Шекспира. Я уже не говорю, что это неграмотно выражено: о чем-то можно повествовать, а ставить — во имя чего-то. Но не в этом- суть. Я вот что хочу сказать: зачем сводить великую трагедию к одной, пусть очень близкой тебе, но утилитарной идее? Как точно сказала однажды театровед Инна Вишневская, нельзя классику из великого советчика превращать в ответчика в наших сиюминутных проблемах. Истинное произведение искусства — всегда полифония. В ней много мыслей — главных и второстепенных, как голоса и подголоски в симфоническом оркестре. Беру на вооружение почти все, о чем вы говорили: и права юности, и отношение к любви как к искусству, требующему от человека серьезных жертв, предприимчивости, находчивости, и идею женской отваги. Я бы еще добавил: духовное возмужание человека под действием сильного чувства. Ведь Ромео на наших глазах из юноши становится зрелым мужем, а Джульетта, дитя в первой сцене, за краткий отрезок времени обнаруживает такой внутренний рост, на какой способна только истинная женщина. Вы говорите: право быть личностью! Да! Мы, художники, должны утверждать это святое право всю жизнь. Ромео и Джульетта — не чувствительные юнцы, это достойные представители своей эпохи: просвещенные, талантливые молодые люди; иначе как бы им, двоим, пойти против всех и одержать победу? Вот еще идея: высокая культура личности как оружие в борьбе за прогресс! Скажите, кто-нибудь сомневается, что, погибнув, Ромео и Джульетта победили? Или, может быть, кому-то такой исход кажется случайностью? Например, стоило бы письму монаха дойти или самому Ромео вернуться несколькими минутами позже, когда Джульетта уже проснулась, и был бы обеспечен хеппи-энд! Разве не так? Кстати, в «Двух веронцах» Джулия — один из прообразов Джульетты — тоже до конца предана возлюбленному, однако для нее все кончилось хорошо. В жизни так и должно быть. Но по законам трагедии, по-особому очищающей наши души, самой любящей из девушек суждено было погибнуть. Потому-то символом любви стали не Джулия и Валентин, а Джульетта и Ромео. Забыли вы, что в мире есть любовь, Которая и жжет, и губит! — вдруг вспомнил Александр   Федорович блоковские строки и продолжал: — Что касается популярности трагедии при жизни ее автора, то, возможно, вы знаете: огромный фолиант (первое ее издание 1597 года)  в- лондонской библиотеке был студентами зачитан до дыр. Первые зрители сложили о «Ромео и Джульетте» балладу, которая до нас не дошла. И во все последующие века история этих влюбленных оставалась современной, животрепещущей былью, потому что во всякое время есть великая любовь. И в наши дни... Ну, в наши дни такие чувства... — скептически заметил кто-то из актеров. Вот уж не понимаю! — удивился Зотов.— Так или иначе, я уверен, что не случайно и сегодня эти два имени у всех на устах. Недавно я слышал шлягер украинской группы «Свитязь», который так и называется: «Разве повесть о Ромео и Джульетте не про нас?!». Однако есть в трагедии еще одна заслуживающая внимания тема: великая любовь способна победить неуемную, давно потерявшую смысл вражду. Итог пьесы не в том, что любящие заслужили золотые памятники, а в том, что ценою их жертвы рухнула наконец стена злобы, нежелания людей друг друга понять. Вы заметили? Я излагаю вам не идею, а идеи, и далеко не все, заложенные в этой трагедии молодого гения. Помимо того, есть еще сверхзадача нашей постановки в целом и каждой роли, о чем поговорим позже. Режиссер опять посмотрел на часы. —    Вопросов нет? Актеры свободны. Артисты расходились, как и в перерыве, негромко обмениваясь обрывочными фразами, словно страшась потерять что-то очень ценное, пришедшее в их жизнь в этот день... Еще в начале читки Вадим обратил внимание на маленькую старушку и пожилого человека с палочкой, расположившихся в стороне от актеров. Кто это такие? Они слушали, напряженно   всматриваясь   в   актеров,   оглядывая   их   с   ног  до   головы. Артисты разошлись, но по виду Зотова можно было понять, что работа еще продолжается. К нему подсели старушка и человек с палочкой. Видно было, что Вера Евгеньевна сомневалась — дать знак ребятам уходить или задержать их? Наконец она подошла к режиссеру, о чем-то негромко спросила его. Зотов ответил кивком. И ребята вновь заняли свои места. Между тем два пожилых человека развязали большие папки, и Вадим наконец понял, кто они такие. Это были художник-постановщик Арефьев и художница по костюмам Смидович. Глаза Зотова впились в эскизы. Это все разные решения, Владимир Платонович?   Еще не решения — наброски. А вы на чем склонны настаивать? Пока ни на чем. Предлагаю вместе выбрать направление. Тем более — мы в первый раз в работе встречаемся. — Прокомментируйте каждый ваш вариант! Художник начал: Номер один. Башня вращается вокруг своей оси, а к ней подтягиваются всевозможные куски ткани — одноцветные и узорчатые, и так получаются различные места действия. — Ясно. А это? Второй вариант. Круг. В размер его — лестница со спусками в разные стороны. Когда лестница останавливается к нам в профиль, обнаруживаются мраморные скамьи. Дальше! Номер три. Здесь — крепостные стены, а в глубине — маленькие домики. Сцена будет одета как — в черный бархат? Да, черный кабинет. Колонны, арки. Хотите — устроим «южную ночь». Крупная листва, в кадушках — огромные кактусы. Кактусы — это любопытно. Что еще? Четвертый. Белый конструктор из восьми элементов — лесенки, простенки с окнами, аркады. Так сказать, движущаяся архитектура. Принцип Йозефа Свободы? Да, пожалуй. И наконец, так называемое натуральное решение. Почти средневековая, провинциальная Италия. Небольшая площадь. Два дома рядом, балконы в зелени. Там, в просвете,— крыши, крытые черепицей, белье, клочок неба. Режиссер обернулся к старушке. —    Как вам, Ольга Алексеевна? Художница вглядывалась в эскизы. Зотов тоже помолчал. Затем начал, не торопясь: Итак, Владимир Платонович, со всей прямотой. От номера первого, полагаю, сразу откажемся. В нем что-то есть от игры в кубики. Я к «Ромео и Джульетте» отношусь серьезнее. Номер два — с лестницей, мне думается, несколько устарело. На сегодня это недостаточно конкретно. И само бесконечное вращение круга для этого спектакля нежелательно. Дадим зрителям отдохнуть от одних и тех же приемов. Третий ваш вариант радует глаз, но слишком уж театрален, я бы сказал, даже филармоничен. Мне бы хотелось побольше жизни. Маленькие домики — по пояс человеку?.. Я всегда против. Оставим это для Гулливера в стране лилипутов. Беспрерывно трансформирующаяся архитектура — это заманчиво. То и дело новая геометрическая конструкция в пространстве не дает уснуть зрительской мысли. И на белом хорошо бы читались богатые по цвету костюмы. Но я предпочел бы не слишком полагаться на машинерию — она подводит. Словом, меня явно привлекает последний вариант... Но надо его еще домыслить, разработать вместе. Не возражаете? Что вы! На это и надеюсь... Рельеф бедноват — хочется, чтобы выразительнее смотрелись группы, поединки. Нужны ступени, уступы... —    Вас понял! Ну вот, например... Художник начал увлеченно «ломать» рельеф площади, пользуясь книгами, кусками картона, всем, что попадалось под руку. Здесь бы я поставил большую скамью. Где-то у меня на эскизе была... Такая? Нет. Не надо львиных ног. Она должна быть проста, универсальна, чтобы потом превращалась в стол монаха Лоренцо, а в конце — в гробницу. Плющ меня несколько смущает. Сладковато. Без зелени тоже сухо. Верно, да. Кактусы ваши мне понравились. Не перенесем их сюда? Дома помаракую. Хотелось бы, чтобы стены были поживописнее, но, конечно, засчет аппликации, чтобы обросли мхом, покрылись трещинками... Ясно. Да, а фонтан где у вас? Нет пока. Никак его придумать не могу. Все у меня пошлость получается. Да, вы правы... И в то же время по действию... Знаете что! А если — вода будет бить прямо из стены? Как? Принимается! А интерьерные сцены? Может быть, идею драпировок используем, как у вас в первом эскизе? Поищу. Если увяжется. А сцену бала как обозначим? Фонариками? Только не такими веселыми! По существу, это страшная сцена, начало великой любви, обрекающей молодых на гибель. У меня была мысль: цилиндрические светильники с прорезями в форме различных узоров, а? Я порисую к следующему разу? Тетерь мне ясно, куда вы клоните... Ну а что у Ольги Алексеевны заготовлено? Да ничего еще нет... Немного пофантазировала, — говорила художница, раскладывая на стульях и столе небольшие картинки. — Не хотелось тоже ни на чем останавливаться, не зная, какая будет сценография, не послушав вас. Александр Федорович рассматривал аккуратные эскизики. Можно было понять, что если с Владимиром Платоновичем Зотов встречался в работе впервые, то у них с Ольгой Алексеевной был проверенный годами творческий контакт. Мне кажется, Ольга Алексеевна, вот здесь вы угадали эстетику будущего спектакля. Костюм эпохи отвергать не будем, но надо его предельно упростить, приблизить к сегодняшнему. Прежде всего поискать общее... Мужская белая рубаха всегда современна... Вот именно! И сапожки мужские — тоже схожая деталь. Вот отличная идея — одеть Джульетту в тяжелое средневековое платье с чеканным поясом. Не овзрослит это актрису? Чем ей будет труднее, тем лучше. Пусть ищет пластику важной дамы, как все девочки в те времена, а в контраст с этим — шалит по-детски. Только завысьте ей талию — прямо под грудь. Какие идеи насчет прически? Я во время читки вглядывалась в нее. Волосы прекрасные. Актрисе пойдет феска-плетенка, на бал — соорудим рогатый убор. Дома — можно с распущенными волосами или прихватить их лентой. И на сцену с ядом, и на финал — тоже с распущенными? Конечно! Это будет хорошо смотреться с париком Ромео... От парика я не в восторге. Точная прическа эпохи. И сейчас некоторые молодые люди... Не те! Наш Ромео должен быть мужественный парень, каким его могут вообразить современные девушки,— я имею в виду девушек с хорошим вкусом. Парика жаль... Это подчеркнуло бы в Ромео тонкость натуры... И ему самому так хочется... — А что, актер уже видел эскиз?— нахмурился Зотов. Нет, но ходит за мной, просит: мне, говорит, как у Остужева. Ну закажите ему, как у Остужева, но сомневаюсь, сомневаюсь... Режиссер посмотрел на часы. Художники складывали эскизы. Значит, ткани преимущественно тяжелые?— спросила Смидович. Нет! Для контраста — и легкие. Джульетту оденьте в первой сцене в ночную    рубашку — обязательно длинную... Вышли на улицу. Некоторое время ребята молчали. — Да-а! Легко быть режиссером!— сказал, наконец, Вадим. Легко?— удивилась Даша. Читай наоборот. Колоссально он о пьесе говорил, точно?— включился Стас. Вот только я не поняла, почему он все прем я на часы смотрел?— заметила Инга. Это все, что ты увидела на репетиции? Не все, но или искусство, или... Вера Евгеньевна, объясните ей! Не ей, а Инге!— поправила Геля. Инге! Объясню, но не сейчас. Думайте о главном.