21. Берите образцы из жизни!

Спустя год увлечение «Ромео и Джульеттой» у ребят не прошло. Некоторым из них уже не хватало участия в массовках, хотелось самим попробовать произнести великое шекспировское слово. Например, Даша и Стас добивались возможности в студийном порядке приготовить одну-две сцены из трагедии. Вера Евгеньевна сомневалась — прежде всего потому, что спектакль был у ребят на слуху. —    Даже профессионалы нередко начинают с подражания... Беда в том, что яркость таланта, чье-то обаяние перенять нельзя. Подражающему кажется, что он берет от знаменитости, лучшее. А на самом деле душа таланта остаётся при первом, второй же заимствует лишь недостатки, теряя при этом самого себя. Как-нибудь мы поговорим об этом специально. Никогда, значит, мне не сыграть Ромео?— спросил Стас. Отчего? Если, например, взять другой перевод... Даша и Стас поймали Галанову на слове. Отвергая один за другим, они набрели, наконец, на перевод Бориса Пастернака. Поначалу, после перевода Щепкиной-Куперник, он показался им очень трудным. Но постепенно сквозь дерзкую современную строку все сильнее доходил до ребят мощный шекспировский дух. Хотелось перечитывать эти стихи, повторять наизусть. Галанова одобрила их выбор. И Стас с Дашей приступили к репетициям. Они понимали, что без режиссера никакая серьезная актерская работа не возможна, и попросили немного порепетировать с ними Вадима. Тот согласился. Он тоже оценил достоинства незнакомого перевода. Вадим постарался отнестись к пьесе как к совсем другой, и это помогло ему немного освободиться от власти спектакля. Он знал, что, прежде чем репетировать стихотворную сцену, надо провести основательную работу над стихом. Тимофей в это время серьезно увлекся художественным словом, и Вадим был рад случаю в отношениях с Тимой сделать шаг ему навстречу. Тима выслушал его и сухо сказал: —    Попробую. Вадим терпеливо ждал, пока Тимофей позовет его, и по первому же сигналу пришел в школу на вечернюю самостоятельную репетицию. Он прослушал сцену у балкона за столом и убедился, что работа идет в верном направлении: слова не забалтываются, их смысл Тима все время предлагает наполнять новым содержанием и следит, чтобы речь каждого укладывалась в «бронзовую», как говорил Зотов, строку. Вадиму тоже сразу захотелось работать, и он попросил ребят помочь сделать выгородку. —    А где у нас будет балкон?— поинтересовался Стас. «Действительно,  где должен  быть  балкон?» — мелькнуло  в голове Вадима, и он несколько растерялся. Но виду не подал: Вот тут — ставьте два стола. А зрители нас не засмеют, если мы станем по- столам скакать? А как еще мы можем обозначить балкон? Столы задрапируем чем-нибудь. Там видно будет... Он произнес это довольно уверенно,  и ребята  подчинились.  — Давай, Джульетта, влезай на балкон, а я спою тебе серенаду,— балагурил Стас. —    Серьезней,— одернул Вадим. — Но что за блеск я вижу на балконе? Там брезжит свет. Джульетта, ты, как день... Вадим требовал, чтобы Джульетта не вступала в прямое общение, а Ромео не попадал в ее поле зрения. Затем, когда начинался прямой диалог, Вадим настаивал, чтобы Даша подольше оставалась на балконе, а Стас — внизу. Так мы и будем стоять столбами? Скукота,— сказал Стас. Столбами стоять не обязательно. Один все время наступает, другой — отступает. У нас же нет ни той высоты, ни уступов, а поединок быть должен. Дальше! И репетиция понемногу пошла. Так чем оке мне поклясться? Не клянись ничем!.. И чем активнее действовал Ромео, тем решительнее защищалась Джульетта, но вместе с тем боролась с собой. Вадим уточнял точки остановок, повороты, требовал четкости исполнения переходов. И к концу репетиции немного злоупотребил своей властью. Прекрасный мой Монтекки, будь мне верен. Но подожди немного — я вернусь. Счастливая, счастливейшая ночь!.. Стас, когда ты остаёшься один, не делай к зрителям оперный шаг... — Что значит — оперный? — Слишком уж красиво получается...  Лучше оставайся  на месте. А если мне хочется сделать шаг? Тебе бы, может быть, понравилось стоять на месте... Я здесь ни при чем. Есть рисунок сцены. —    Рисунок должен идти от правды. А ты хочешь дрессировать нас!.. Репетиция увязла в споре. С тем и разошлись.     В результате у Вадима осталось тяжелое чувство. Вот у Александра Федоровича, только скажет — актеры не спорят, а бросаются исполнять. А он, Вадим, что ни предложи, все чью-то свободу сковывает! Нет, наверное, режиссером надо родиться! Бездарен он, и больше ничего! И в последующие дни Вадим ходил под гнетом этого, как ему казалось, провала. Первая неудачная репетиция в начинающем режиссере всегда вызывает шок, после которого хочется все бросить и вообще не показываться на глаза людям. Вадим под разными предлогами откладывал очередную репетицию.   А   сам   думал,   читал,   искал   и   не   находил   ответа. Внешне вроде бы ничего страшного не произошло. Никто не изменился к нему. Стас, правда, разговаривал несколько свысока. Вадим не пасовал и старался сдерживаться, понимая, что в них обоих это вспышка личного самолюбия. О законах сценической композиции в литературе он находил для себя очень мало. Но все, что ему попадалось, доказывало, что в их споре прав был Стас: мизансцена есть естественное расположение артистов на сцене; если артист действует верно, говорилось в одной из брошюр, мизансцена образуется сама собой, режиссеру остаётся лишь немного почистить, уточнить ее. Боба предложил взять еще один отрывок из «Ромео» — приход Джульетты и Париса в келью к монаху. Роль Лоренцо Боба отдал Антону, себе же взял — Париса. Вот Тимофей сообщил Вадиму, что работа над стихом и этого отрывка завершена. По дороге на репетицию Вадим, конечно, волновался. Вначале он пошел на такой известный ему по книгам эксперимент. Он разобрал эпизод по событиям и предложил каждому действовать на сцене, как тому заблагорассудится. Исполнителям это очень понравилось. Вадим же смотрел из зала и убеждался, что ничего, кроме суеты, не выходит. Все бегают друг за другом, едва не сталкиваясь лбами, комкают, мнут слова. И как только он попытался начать уточнять рисунок, снова возникли протесты, споры, обвинения, что он узурпатор и посягает на их свободу. Вадим   ушел   домой   в   еще  более   подавленном   состоянии. Но он был упрям и сдаваться не собирался. У кого спросить совета, как выйти из лабиринта? В ближайшие дни студийных занятий не было; в среду и четверг шли «Ромео и Джульетта», причем он, Вадим, согласно очереди, был свободен. А может быть, пойти на спектакль, вспомнить репетиции Зотова и попробовать угадать, где же заканчивается зона свободы актера и начинается режиссерская власть? Вадим решил смотреть спектакль с последнего ряда балкона, где его никто не увидит и легче будет сосредоточиться. Декорация сверху выглядела очень красивой. Не успел Вадим устроиться в кресле, как раздался третий звонок и он услышал за своей спиной:   —    Послушайте, молодой человек... Всегда находятся такие говорливые зрители. Вадим решил не реагировать. Извините, запамятовал, как вас по имени?.. Вадим оглянулся и замер от неожиданности: Александр Федорович, вы ... здесь?! Где же прикажете быть старому тренеру, когда его команда играет? Я — хотел сказать: тут, на верхотуре? А я, как Квазимодо, люблю видеть Париж с птичьего полета. Я вот что: у меня Глеб Аркадьевич болеет. Не откажетесь ли помочь, мне — замечания записать? Конечно! И прекрасно! А то я как без рук. Не могу от сцены отвлекаться. Замечания    сразу    после    спектакля    актерам    пойдут? Нет, завтра, перед началом. Вадим понял, что можно писать не на отдельных листках, а в блокноте и от дальнейших вопросов решил воздержаться. Одно за другим ему в ухо последовали коррективы актерам,   осветителям,   радистам,   только   успевай   записывать. Я не слишком быстро? Успеваю. В своем временном ассистенте Зотов сразу почувствовал понятливость и хорошую реакцию. После спектакля Вадиму очень хотелось использовать шанс пообщаться со знаменитым режиссером. Но он боялся показаться навязчивым, потому попрощался и, не задерживаясь, ушел домой. ...Идя на следующий день в театр с расписанными на листках замечаниями, Вадим размышлял: «Если Александр Федорович попросит меня раздать замечания, как быть? Удобно ли мне заглядывать перед началом спектакля в гримуборные к артистам?» За сорок минут до спектакля Зотов бегло проглядел листки и попросил передать их актерам. Вадим осторожно предложил: —    А может быть, через Зинаиду Яковлевну? Александр Федорович, кажется, понял его. На секунду задумавшись, он сказал: —    Пожалуй, вы правы. Надеюсь, и сегодня вы не откажетесь потрудиться?— спросил он, хотя это разумелось само собой. И снова Вадим ловил каждое замечание мастера. А по окончании спектакля, как и накануне, решил так же быстро уйти. Но они столкнулись в служебном гардеробе, и, когда вместе вышли на улицу, разговор завязался сам собой. В непосредственном общении грозный режиссер оказался человеком необыкновенно простым, даже беззащитным. Он живо реагировал на каждый вопрос своего юного собеседника. Как говорила Галанова, именно так общаются люди хорошего тона и с равными себе по возрасту и положению, и со старшими, и с младшими. К тому же Зотов был человеком творчества, а люди этого типа, как уже успел заметить Вадим, всегда непосредственны. В самом начале разговора Вадим признался Александру Федоровичу, что мечтает стать режиссером. Решили посвятить себя нашему проклятому занятию? Почему проклятому? Тяжелому. Забирающему человека без остатка и навсегда. А в чем основная тяжесть?—пользовался моментом Вадим. Из слишком многих слагаемых состоит эта профессия. Надо пройти все круги театрального' чистилища. Знать, как в поделочном цехе забиваются гвозди и как чувствует себя актер за минуту до выхода на сцену. Видя, что тема эта Зотову интересна, Вадим спросил: — Александр Федорович, а с чего начинается   режиссер? — С того же, с чего и актер. Со вкуса к жизни. Страстного к ней отношения. И желания говорить об этом языком театра. Но в отличие от актера не через себя все передавать, а через психику и физику другого. — Чтобы стать режиссером — этого достаточно? Нет, конечно. Вы спрашиваете о задатках. Среди них есть еще несколько, по-моему обязательных. Целеустремленность и неутомимость — вперед на многие годы. Отвага — способность верить в невозможное. И в то же время, реальный взгляд на вещи — здравый смысл. Организаторские, педагогические способности. Литературные тоже. Литературные обязательно? По-моему, да. Мало какая пьеса идет в работу без режиссерской редакции. Если у режиссера нет литературного чутья, он или будет раздавлен текстом, или изуродует авторский стиль. Необходимо и чувство родного языка. И ораторский дар. Как иначе повести за собой людей? Вкус к живописи, музыке, к архитектуре. Извините, а в моем возрасте вы все эти способности в себе чувствовали? Нет, конечно. Но, как только понимал, что во мне что-то развито плохо, начинал работать, воспитывать в себе это качество. Кое-чего добился в зрелые годы. Например, терпимости к недостаткам других. А одно качество так и не воспитал в себе. Может быть, еще успею. Какое? Умение проигрывать. Последнее замечание облегчило Вадиму дальнейший разговор, и он признался, что переживает сейчас полосу неверия в себя. Это неизбежно. Не могу разобраться. Одни говорят, что надо в себя верить. Другие, что самоуверенность — недостаток. Каждый по-своему прав. Товстоногов точно заметил, что многие начинающие режиссеры губят себя самоуверенностью, но не меньшее число — недостатком веры в себя. А если режиссер волнуется перед репетицией, актеры не должны этого замечать? Волнение перед репетицией будьте готовы скрывать всю жизнь. Командир не должен показывать войску, что он не в себе. И вы тоже волнуетесь? Конечно! Опыт помогает снизить волнение до нужного градуса и устремить его в полезное русло. Волнение пробуждает нашу творческую природу, разжигает костер. Важно, чтобы оно   не  было   чрезмерным — чтобы дрова не прогорали зря. А как быть, когда действительно теряешься и не знаешь, например, как построить простую мизансцену? Вадим признался в провале двух своих последних репетиций. Рассказал и о прочитанных брошюрах, где говорится, что если на сцене настоящая правда, то мизансцена образуется сама собой. И как только он это произнес, увидел перед собой вместо приветливого собеседника того грозного Зотова, к которому не всегда решаются подойти даже ведущие актеры. Сами собой образуются только узоры бензина на воде! Искусство питается жизнью, но это не значит, что его можно этой жизнью подменить. Вы не читали воспоминания французского артиста Шарля Дюллена? Там он рассказывает, как однажды по-настоящему заснул на сцене. Ну да! Сделал эксперимент. На засыпании его роль кончалась. И представьте себе, все потом говорили ему, что в этот раз он спал как-то неестественно. Возьмем простой кусок жизни. Вы читаете книгу. Причем очень интересную. Как вы полагаете, что выйдет, если это как есть перенести на сцену? Вера Евгеньевна давала нам похожее упражнение. Сначала я никак не мог сосредоточиться — чувствовал на себе взгляды. А потом увлекся чтением. И что? Мне  было  интересно,  а  ребята-зрители  чуть  не  уснули. А почему? Ведь вы существовали на подмостках правдиво! Вадим понимал, о чем спрашивает Зотов, но не находил точных слов. Александр Федорович ответил за него. —    Ваше чтение было правдой для себя. Вы не соотносили ее ни со временем, ни с пространством. То есть могли бы читать еще и час, и два. И вам было все равно, выражается ли как-нибудь внешне правда ваших переживаний и в какой композиции вы находитесь по отношению к зрителю. Чтобы сделать ваше чтение сценически ценным, помимо правды для себя, нужна еще правда для нас, смотрящих. А чтобы передать ее, необходима техника актерская и режиссерская. Она поможет вам и режиссеру найти для выражения образа читающего человека оптимальное сценическое время и пространственное решение, то есть  мизансцену. Получается, мизансцену всегда ищет режиссер? Вместе с актером. Но это не значит, что режиссер должен идти за актером туда, куда тому захочется. Это значит — вместе с актером заниматься сценической живописью. Пытаться воспроизвести в мизансцене жизнь без отбора — все равно что при раскопках грузить на машины ценные находки вместе с землей. Мизансцена — наш режиссерский язык. Вот и учитесь этому языку! А как учиться? Где? — допытывался новичок. Учителей достаточно. Прежде всего, жизнь. Нельзя забывать завет Щепкина: «Берите образцы из жизни!» Глядите на мир во все глаза, все примечайте. А самое ценное — на картину. И то — как? В определенном ракурсе. Выделяем, прорисовываем главное; притемняем, отодвигаем на дальний план второстепенное. А этому-то как раз у живописи и надо учиться. И у скульптуры. Но я не хочу сказать, что можно тащить на сцену чужие композиции. Нужно все это перерабатывать в себе, оттачивать глаз. А потом — набивать руку, учиться вместе с актером выстраивать мизансцену в конкретных сценических условиях. Работайте каждый день. Глядишь, лет через десять научитесь. А как выйти из заколдованного круга? Не репетировать, пока не научишься, значит терять время. А приходить на репетиции, как я, ничего не умея, и тонуть, чтобы исполнители тебя потом вытягивали... ...Или топили! Выход один: работать дома! Если кто-нибудь из моих коллег скажет вам, что к репетиции готовиться не обязательно,— не верьте! Это лишь оправдание собственной лени! На первых порах вы не будете знать покоя. Придется продумывать любую частность, упражняться с шахматами, с пластилиновыми фигурками; самому шагать за всех между столами и стульями... А зарисовывать, чертить мизансцены можно? Нужно! Но на репетиции потом идти не слепо, по шпаргалке, а чутко улавливать и отбирать предложения актеров. Тогда и они подчинятся вашей воле. А книжки есть, по которым можно было бы научиться мизансценировать? Знаю таких две. И я приравнял бы их к целому курсу режиссерского факультета. Это — «Режиссерский план «Отелло» Станиславского и «Режиссерский план «Юлия Цезаря» Немировича-Данченко! Только просто читать их — ничего не даст. Я бы вам рекомендовал по ним заниматься таким порядком: прежде всего прочесть текст трагедии. Затем срисовать укрупненно чертеж выгородки Станиславского или Немировича, закрыть листом бумаги страницу книги с разработкой и добросовестно пытаться смизансценировать на этом чертеже каждый эпизод самому в пластилиновых фигурках. Когда сцена вами — плохо ли, хорошо ли — решена, изучить разработку классика, проиграть в фигурках, а потом зарисовать все его мизансцены. Затем повторять наизусть, пока не запомните. А это не превратится в подражание? Вы же не собираетесь завтра ставить «Юлия Цезаря» или «Отелло»! Да если бы и собирались! Речь идет не о манере игры, а о композиции! Подобным образом в старину учили молодых живописцев и скульпторов: отправляли в Италию копировать античные образцы — воспитывать технику и вкус. До следующей самостоятельной репетиции Вадим готовился во всем. Он просматривал дома и в библиотеке монографии художников. Ни в одной из них он не нашел мотивов, близких к сцене Лоренцо — Парис — Джульетта. Но каждая жанровая картина с острым сюжетом ему что-то давала: «Не ждали» Репина, «Неравный брак» Пукирева, «Сватовство майора» Федотова. Попалась еще репродукция очень интересной по «мизансцене» картины Энгра «Смерть Леонардо да Винчи», а также «Плоды хорошего воспитания» Грёза. Заглянул Вадим и в «Режиссерский план «Отелло», чтобы понять, как Станиславский на бумаге фиксировал мизансцены. Польза от этой работы была большая. Он, кажется, начал разгадывать секрет, как художники выстраивают композиции. «Но ведь на сцене еще движение?..» И вдруг сама жизнь дала конкретный толчок его фантазии. Проходя мимо автостанции, он заметил любопытную сценку. Огромный, спортивного вида парень подсел на край скамьи и, пытаясь любезничать с маленькой, хрупкой девушкой, лез из кожи вон. Девушка отвечала ему односложно, но не дичилась, не дерзила, не отсаживалась. Она просто была вся в себе. И он решительно не знал, как пробиться сквозь этот панцирь. На другой скамье сидел пожилой человек, с книгой на коленях, которую он не читал. Глаза его смеялись. Он тоже с интересом наблюдал за этим поединком. Вадим представил себе этих людей в костюмах Джульетты, Париса, Лоренцо. Он старался запомнить свободную позу девушки в фас к нему и заискивающий разворот парня, пытающегося заглянуть ей в глаза. Вскоре объявили о продаже билетов на очередной рейс. Девушка встала и подошла к кассе. Парень, не отставая, встал за ней. Пожилой занял очередь последним. А по    существу, продолжалось то же самое. Едва девушка отворачивалась, парень заглядывал ей в лицо с противоположной стороны. Это Вадим тоже постарался запомнить. Как только Вадим пришел домой, он вылепил из пластилина три примитивные фигурки. Спичечными коробками обозначил скамейки и воспроизвел мизансцену на автостанции, с учетом ее обозреваемости со стороны «зрительного зала». Затем сделал выгородку картины «У Лоренцо», проиграл ее с помощью тех же фигурок трижды. После этого он разграфил листы тетради на большие клетки, зарисовал в них мизансцены в плане, то есть вид их сверху; как у Станиславского в «Отелло», обозначил переходы — стрелками, остановки — точками; пронумеровал каждую клетку и вписал в нее реплику из пьесы. На следующей репетиции Вадим уже не тонул. Ребята    сразу    почувствовали,    что    он    пришел    с   чем-то. Он вспомнил меткий афоризм Зотова, что во взаимоотношениях с актерами режиссер должен начинать каждый день с чистой страницы. Вадим сделал вид, что на прежних репетициях никаких споров не было. —    Попробуем так: каждый будет делать свое дело. Я показываю рисунок, а вы действуете в нем, как вам удобно,— предложил Вадим.— А если у кого будет более интересное предложение по мизансценам, покажите — я посмотрю. Работа закипела. Вадим, конечно, не рассказывал товарищам ни о сценке на автостанции, ни о своей домашней подготовке, но время от времени мысленно обращался к тому и другому. Бобе он постарался передать кое-что от парня на автостанции — предложил ему почаще заглядывать Джульетте в лицо, которое к тому же было скрыто капюшоном. Дашу он просил не отшатываться от Париса, спокойно вести с ним диалог, но больше обращаться к отцу Лоренцо. Когда вернулись к выходу Джульетты, Вадим почему-то вспомнил «Не ждали» Репина, хотя ничего общего по содержанию тут не было. Воспоминание это навело на мысль, что выход Джульетты ему надо, как выражался Зотов, зацентровать: с одной стороны Антону — Лоренцо, с другой Бобе — Парису встретить ее взглядами, стоя полуспинами к зрителю, а Джульетте на пороге немного приостановиться.