19. Идти от себя!

На одном из занятий Вера Евгеньевна сказала: —    В прошлом году вы пронаблюдали (и даже частично ощутили на себе) полный цикл работы актера над ролью с первой читки до выпуска спектакля. Между репетициями мы встречались здесь и занимались этюдами. Так вот, к какому из важных разделов мастерства актера мы и не прикоснулись? После  нескольких догадок верный ответ высказал  Кирилл. Во всех этюдах мы, шли от себя и не пробовали работать над образами. Совершенно точно. Весь цикл наших упражнений прошлого года называется «Я — в предлагаемых обстоятельствах». Какой бы вы ни вспомнили сейчас этюд, в нем действовали не Тибальт, не Хлестаков, не Епиходов, не даже один из ваших одноклассников, а вы лично. Теперь начнем понемногу отходить от себя. По книгам вы уже можете ответить мне: какие есть пути к  характерности? От внутреннего к внешнему и от внешнего к внутреннему! — раздалось сразу несколько голосов. А какой путь предпочтительнее? Надо владеть и тем, и другим! — сказала Даша. От внутреннего — вернее! — уточнила Лида. Да! — подтвердила Галанова. Это относилось к обоим высказываниям.— Путь от внутреннего надежнее: через психологию человека к внешнему его образу. Обратный — опаснее. Почему? Может потянуть на кривляние,— сказал Стас. Справедливо. Однако, если вы читали актерские мемуары, почти в каждой такой книге описываются случаи, когда какая-то черточка поведения или облика персонажа помогала найти существо, душу образа. Вера Евгеньевна достала блокнот. —    Вчера я специально выписала для вас из книги Станиславского «Моя жизнь в искусстве» вот что — слушайте: «Дело подходило уже к генеральным репетициям, а я все еще сидел между двух стульев. Но тут, на мое счастье... я получил «дар от Аполлона». Одна черта в гриме, придавшая какое-то живое комическое выражение лицу... от одной удачной черты в гриме бутон точно прорвался, и роль начала раскрывать свои лепестки перед блестящим, греющим светом рампы. Это был момент вели кой радости, искупающий все прежние муки творчества». Иногда характер ищется и от внешнего, и от внутреннего сразу, как железная дорога строится с двух концов. И смычка — большой праздник, итог труда. Поучимся же искать характерность, а затем и характер этими тремя способами. Сегодня — только путь от внутреннего. Среди вас я не знаю ни одного черного меланхолика и ни одного розового оптимиста. Но каждый из нас бывает иногда и тем и другим. Всякому свойственны и отвага, и робость, и легкомыслие, и крайняя нерешительность, и зависть, и великодушие, и скупость, и широта. Важно найти в себе зерна этих качеств и взрастить их для сцены. Но это должны быть лично вы, только в определенных... Настроениях! — подсказала Ксана. Настроения, мы уже знаем,— вещь опасная. Чтобы не впасть в наигрыш, надо искать не настроения, а обстоятельства, те же магические если бы, в результате которых придет.. Состояние? — Опять же — нет. Отношение! Верное отношение ко всему и всем. Давайте продолжим этот разговор, вооружившись маленьким «если бы»: каждый (включая меня) узнал, что о нем говорили очень плохо. Вера Евгеньевна стала хмурой и неприятной. На учеников она поглядывала без симпатии, подозрительно. Какие есть вопросы по поводу внутренней характерности? — спросила она, нервно озираясь. А если работаешь, работаешь, а все равно ничего не выходит? — угрюмо спросил Виктор. Дальше работать. Капля камень точит! — так же мрачно ответила ему Галанова. Л затем стала прежней Верой Евгеньевной. Теперь наоборот. Особенно приятно слышать добрые слова не в глаза — это может быть лестью, а заочно, когда случайно узнаешь о них. Так вот: каждому из нас стало известно, что о нем говорили не просто хорошо, а по существу его поняли, признали. Какие еще вопросы? Эти последние слова Галанова произнесла с затаенной радостью. Лицо ее осветилось скрытой благодарностью. —    Вера Евгеньевна, а можно «закладывать» в себя не одно, а несколько обстоятельств? — спросил гордый от счастья Вадим. Галанова посмотрела на него ласково: Лучше по одному, Вадим. В одно вживешься, добавляй следующее. Ясно, спасибо. Давайте так: сделаем общий этюд-разговор под заглавием «Неудачники»,— продолжила Вера Евгеньевна.— У всех невезуха, у меня — наоборот. Ясно? Итак, какая у нас программа после занятий? Может быть, совершим какую-нибудь экскурсию? — с энтузиазмом предложила она. Какую? — безнадежно промямлил Денис. Например,— воодушевлялась Галанова,— в картинную галерею?! Закрыто там,— уныло заявил Илья. Ну, если закрыто, много есть хорошего... Ничего хорошего нет! — громко сказала Лида. Лида! Я тебя не понимаю! — искренно поразилась Вера Евгеньевна. Кошка! — плаксиво призналась Лида. Какая кошка?! Черная. Дорогу перебежала! И вообще, лучше сидеть дома. Как-то не хочется никого видеть. От греха. А то еще влипнешь в историю! — поддержал Лиду Боба. Неплохо! — прервала упражнение Галанова.—- Теперь наоборот: вы — везучие, я — нет. Этюд снова удался. Дальше Вера Евгеньевна предложила игру в отгадки: один произносит фразу, другой угадывает, что за обстоятельства стоят за сказанным. Какие отвратительные вороны за окном! У Леры случилось что-то неприятное. В воронах есть своя красота, графичность. Кирилл собирается заняться живописью. Какое черное небо! У Нади неудачный день. На небе ни облачка! Ясно! —    Значит, у Ксаны и на душе «ясно». В конце занятия Галанова сказала: —    Через несколько занятий проверим противоположный путь к характерности — от внешнего к внутреннему. Для этого в программе любой театральной школы есть классическое упражнение «Зоопарк». Мы, я думаю, попробуем по-своему решить эту творческую задачу. Вспомним сейчас побольше басен Крылова, выберем подходящие и распределим роли. После небольшого спора остановились на трех баснях: «Квартет», «Две собаки» и «Волк и Ягненок». Роли разошлись так: в «Квартете»: Мартышка — Люба, Осел — Виктор, Козел — Илья, Медведь — Боба; «Две собаки»: Барбос — Вадим, Жужу — Даша; Волк — Стас, Ягненок — Лида. —    Работайте. Начните с наблюдений и повадок. Кому достались дикие звери — сходите несколько раз в зоопарк, кому домашние — найдите возможность понаблюдать за ними. Вы получили роль и должны посвящать ей значительную часть дня, пусть она станет вашим двойником, идет за вами, как тень; только тогда она срастется с вами,— напутствовала ребят Вера Евгеньевна. Спустя десять дней Вадим записал в своем дневнике: «Сегодня нам всем досталось. Мы, как могли, выполнили задание, старались. И разыграли все басни своими словами. Квартет ребята переселили в школу, сделали рок-квартет; Ягненок пил у ручья, Жужу выглядывала из-за высокой ширмы, я, Барбос, скулил под окном. Вега сказала, что добросовестность — это еще не все; предложила разобраться в баснях. О чем «Квартет»? О том, что надо уметь играть? Нет. Смысл басни всегда шире сюжета. Думали, спорили, нашли: о том, что во всем надо видеть суть, а не частности. Вега спросила, у кого есть идея этюда по этой басне. Лида сказала, что у нее. Вега попросила предложить его ребятам на самостоятельной репетиции. Меня назначила режиссером. «А этюд можно репетировать?» — спросил я. «Конечно. Этюд должен быть произведением искусства, значит, надо над ним работать. Другое дело, что в нем нельзя заучивать слова и надо импровизировать прямо на сцене». Мы остались после занятия. Лида рассказывала сюжет. По-моему, отличный. Начали репетировать. Будем готовы — покажем». Запись Вадима через три дня: «Сегодня Лида и Стас показали интересный этюд по басне «Волк и Ягненок». Ягненок — маменькин сынок — вышел во двор с транзистором. Волк — весь из себя, со жвачкой во рту — подходит и говорит: «А! Вэт эн, нэшэлся мэй прээмник!» — Ягненок: «Нет, это мой приемник. Мне вчера мама купила».— «Нэт, глэпый Ягнэнэк, это тэбэ прэснэлось! Я вчера остэвил его здэсь, а тэ прэхвэтэл, давай! Кстэти, твэй брэтэн у мэнэ автэрэчку зэжэлил — вот тэчно тэкую!» Ягненок расплакался (Лида это сделала очень правдиво): «Я один у мамы, а приемник — мой». Волка это ничуть не тронуло: «Мэлчи, мэлюзга! Прээмник хэрэший? Знэчит — мой! Ручкэ пэшэт? Знэчит, моя! Пшэл отсэда, а тэ у мэнэ зарабэтаэшь!» Запись Лиды еще через неделю: «Сегодня ребята показали «Квартет». Я рада, что мой сюжет понравился Вадиму. Он сто очень интересно разработал. Вот что получилось. Группа школьников вызвалась помогать одинокой немощной старушке. Все четверо — «проказница Мартышка, Осёл, Козел и косолапый Мишка» — уже однажды побывали у нее и составляют отчет об этом посещении и годовой план помощи ей. Но никак не могут договориться между собой, как писать этот отчет, и каждый день начинают сначала, а старушка сидит без помощи. Так продолжается до тех пор, пока мальчик-сосед не сообщает, что старушка переселилась в дом для престарелых, бросив свою комнату, книги, вещи, потому что ей некому было даже хлеба купить. Ребята сказали, что этюд получился сильный. Вега тоже похвалила нас. А «Две собаки» — собственный этюд Вадима с Дашей — ни с места. Он даже отказался выйти, попросил еще несколько дней. И я ничего не могу подсказать и ребят спрашивала — ничего не придумывается». Вера Евгеньевна,— сказал Вадим на следующем занятии,— признаюсь честно... то есть откровенно, ничего не могу придумать. Как перевести на нашу жизнь «Две собаки» — помогите! Признаюсь, я тоже над этим помучилась. Есть одна версия, но очень трудная. Предлагать? Конечно! Кто-нибудь видел фильм «Подранки» режиссера Губенко? Видели! — раздались голоса. Кто расскажет сюжет? Вызвалась Ксана. Подробно? Нет, самое главное. —    Во время войны три брата остались без родителей. Старший стал воровать и попал в колонию. Средний — герой фильма — после разных приключений оказался в детском доме. А младшему повезло — его взяли на воспитание очень состоятельные люди. Средний брат находит младшего, является в семью и видит спесивых приемных родителей и равнодушного мальчика, который капризничает, гоняет по паркету на велосипеде и все время что-то ест. Герой фильма не говорит брату, кто он, и уходит. Вот вам и «Две собаки»! А разве можно делать этюд по фильму? Нельзя передразнивать фильм, как и ничто в искусстве. А оригинальное произведение, навеянное другим, всякий создавать вправе. Вы слышали «Кармен-сюиту» Родиона Щедрина? Это не подражание, а самостоятельное сочинение на темы оперы Визе. И многие великие писатели так делали — пользовались чужими сюжетами. А почему? Что, у них своих не было? Это вопрос литературоведческий. Впрочем, Для нас важный. Скажите, сюжет — это форма произведения или содержание? Конечно, содержание,— сказала Лида.— Форма — это очерк, рассказ, роман... Нет, Лида. Рассказ, роман —это жанры. Содержание — это смысл, философская, образная суть. А сюжет, как ни странно, относится скорее к признакам формы. Какой, например, сюжет «Евгения Онегина»? Татьяна влюбилась в Онегина. Тот равнодушен, на балу от скуки ухаживает за ее сестрой Ольгой. Жених Ольги Ленский вызывает Онегина на дуэль, где гибнет. Татьяна выходит замуж, Онегин оценивает ее слишком поздно. Но разве в этом содержание пушкинского романа? Ведь такой же сюжет мог оказаться основой дешевой пьески или пошленького рассказа. Важно, что несет этот сюжет — мысли, чувст-ва, образы. И «Ромео и Джульетта», и «Фауст» написаны по мотивам старинных книг. Мы бы их и не знали, если бы Шекспир и Гете не решились прибегнуть к чужим сюжетам. Как без Крылова не знали бы и некоторых классических басен. Ведь «Лисица и виноград» — переложение сюжета древнегреческого сатирика Эзопа, сюжеты басен «Ворона и Лисица», «Стрекоза и Муравей», «Лиса и Журавль» заимствованы им у французского баснописца семнадцатого века Лафонтена. Так что сюжеты берите где хотите. Лишь бы содержание было ваше. Итак, в фильме действует много людей. А в этюде только двое. К счастью, вы оба, Даша й Вадим, фильма не видели. Поскольку этот этюд не сатира, как «Квартет», не зарисовка из жизни двора, как «Волк и Ягненок», а по идее — короткая психологическая драма, то нужно разработать все очень основательно. Что? В первую очередь — биографии. Большинство людей быстро забывает свои горести, когда в их жизни наступает полное благоденствие. Даше будет легче. Сейчас сытых детей и подростков, к сожалению, очень много. А какими они должны быть — голодными? — спросил Илья. Есть пословица: «Держи голову в холоде, брюхо в голоде, а ноги в тепле». А позже об этом сказал Горький: «Человек выше сытости». Ни в чем, конечно, нельзя брать через край. Вы растете, и вам надо полноценно питаться. Между нормальным питанием и пресыщенностью или обжорством, как пороком, большая разница. К сожалению, не все мамы ее видят. Вы уже почти взрослые и должны это знать. - Я читал, в старину не баловали детей,— сказал Кирилл. Не баловали,— поправила Вера Евгеньевна.— Да, это так. Станиславский, например, рос в богатой купеческой семье. Денег хватило даже на то, чтобы выстроить театр. Но кто уже прочел книгу «Моя жизнь в искусстве», помнит, что воспитывались дети в строгости. Сладкое было наградой. Цирк — праздником. А сейчас в иной семье ребенок сидит каждый вечер у телевизора и плюется пирожными, которые запихивают в него мамы и бабушки. Это вырабатывает ту дурную сытость, которая роднит младшего брата героя фильма «Подранки» с равнодушной собачкой Жужу. Повторяю, здесь, Даша, у тебя будет достаточно материала для наблюдений... Вы хотите сказать, что я сама Жужу? Нет. Ну что ж, меня тоже так иногда балуют, то есть балуют! Если это так, высмеять в себе какие-то недостатки — значит наполовину изжить их. Но чтобы создать полноценный образ, надо напитать его не только своими, но и чужими соками. Что же касается тебя, Вадим, тут намного сложнее.— Галанова задумалась.— Голодные дети — это еще страшнее, чем пресыщенные. Вы этого не видели, а я видела. Блокада Ленинграда — мое детство. Но ведь вот беда: я говорю, а вы не слышите. Почему, мы слышим,— обиделись ребята. Нет. Вы не можете слышать. Вас немного перекормили всем этим. Война, голод, нужда — все это для вас литература. Три года назад с делегацией советских женщин я была в одной развивающейся стране. Там нас облепляли голодные дети. На самом деле голодные, дистрофики. Десятками! Но ведь Лев Толстой был маленьким ребенком, когда шла война 1812 года,— сказала Лида.— А описал, будто сам видел. Во-первых, Толстой воевал на другой, Крымской войне. Во-вторых... Он был Лев Толстой! — домыслил Боба. Нет, я не это хотела сказать. Если мы всегда будем так осекать друг друга, мы подрежем себе крылья. Лев Толстой прилагал гигантские усилия, чтобы перевоплотиться в мир, которого он сам не видел. К этому-то я и клоню. Как вы все уже поняли, я принципиально не вожу вас за ручку. Я поставила задачу, ваше дело ее решать. 22 октября, в субботу утром, Вадим сделал такую запись: «Мои муки с Барбосом продолжаются. Надо понять, что такое голодная собака. И голодный человек. Попробую не есть». В тот же день вечером: «Не ел восемь часов, только пил воду. Маме, пришлось сказать, в чем дело. Она не одолевала меня, лишь предупредила, что в моем возрасте голодать нельзя». На следующий день, в воскресенье: «Все-таки выдержал сутки. Не так уж это трудно, хотя на уроках поташнивало и голова слегка кружилась. Но сознание, что в кухне много вкусного, дает совсем другое ощущение, чем нужно для роли. Мама сказала, что после голодания самое страшное — наесться досыта. Велела день сидеть на кефире и овощах». В понедельник: «Опишу приключения последних суток. Я решил идти по пути наблюдений. Вчера, в воскресенье, занятия закончились в два часа. Я выпил в кафе стакан кефира и отправился наблюдать жизнь. Голодных детей, конечно, не видел, да и откуда бы им взяться? Пошел искать собак. В одном дворе приметил пса — довольно симпатичного дворнягу, но с больным взглядом.— «Голодный?» — спрашиваю. Да и спрашивать было нечего. Я купил ему четвертушку буханки, он слопал с жадностью. Конечно, не наелся досыта, но был рад тому, что получил. И окончательно признал меня своим хозяином. Да, такой пес не похож на Гелиного жирного шпица, все повадки другие. Та — довольно тупая, равнодушная, а этот полон жизни. И так благодарен за краюху, что мне стыдно стало. На каждое слово реагирует, навостряет уши. Я пошутил, он даже улыбнулся, как не все собаки умеют. Наблюдал за ним долго, Даже стал перенимать кое-что, только старался, чтобы бабки на скамейках меня за чокнутого не приняли. А повадки у него обычные, собачьи. Тут не передразнивать надо, а понять. И самое пронзительное, что ли, что он и голод забыл — так соскучился по ласке (хоть я его и не гладил, не прикасался). Поговорить с человеком ему было очень важно, повидаться. Вот это, пожалуй, что-то от сути моего героя. Смотрим друг на друга, молчим. Что делать будем? Подпрыгнул, хотел лизнуть меня в нос. Я инстинктивно отмахнулся, он отскочил и сжался весь, ожидая удара. А если невпопад залаю,  То и побои принимаю,— вспомнилось мне. «Ну ладно, Барбос,— говорю,— извини, идти надо». А он за мной. Я снова сел на скамейку. Такого пса я бы с большим удовольствием взял, чем сторублевого щенка. По крайней мере, спас бы чью-то жизнь. Но нельзя. С тех пор как у нас погиб Рекс, мама просила больше не заикаться о собаке. «Так что исключено, Барбос»,— говорю. А он не понимает. Я опять завернул в булочную. Он исправно ждал у дверей. Купил еще четвертушку, дал ему понюхать, потом закинул подальше и бежать. Он с краюшкой в зубах — за мной. Я прыгнул в автобус, он — за хозяином! Ну вот! Уже ответственность за него и комок в горле. Вспомнил Экзюпери: «Если кого приручишь, случается и плакать». Но что плакать? Надо что-то делать. Сошли на остановке, стали думать. Наконец, решил поехать в деревню, к одинокой нашей соседке, бабе Варе. Она хотела взять собаку, дом сторожить. А если уже взяла?! Позвонил домой, предупредил: нужно съездить к бабе Варе по делам студии. Папа сказал «хорошо» и ни о чем не спрашивал. Собаку в поездах полагается возить в ошейнике. А где я возьму? «Смотри,— говорю,— чтобы не потащили нас в милицию». Едем в электричке. Он притворился породистым, гордо сидит около меня... Сколько же надо испытать унижений, чтобы проникнуться такой любовью к первому встречному! Вот что! Надо пройти через унижения. Как это сделать?.. Баба Варя обрадовалась. Не Барбосу, а мне. Долго уговаривал взять взрослого пса. «Как зовут-то?» — «Барбос!» — «Ну, Барбос так Барбос». Я переоделся в свои старые брюки, ботинки и рваный свитер, в которых плотничал. «Куда же ты таким чучелом?» — спросила баба Варя. Барбоса пришлось привязать: он скулил, рвался, почуяв, что я уезжаю и не вернусь. Народу в электричке еще было много. Все смотрели на меня странно, больше отворачивались. Девчонки отсаживались, некоторые с брезгливостью. Что я им такого сделал? Одна тетка опасливо взглянула на свою сумку и переложила ее на другую сторону. Что за дьявол! Что я,— похож на воришку? Вот люди! Ничего не поделаешь, встречают по одежке. Правда, говорят, провожают по уму. Попытался для эксперимента спросить одну девицу напротив, не помнит ли она, кто автор оперы «Порги и Бесс». Она молча пересела. Еще одна пощечина. Но мне всего этого было мало. Я решил испить чашу до дна — сделать, что задумано. На вокзале попытался попросить двушку, но все, не отвечая, бежали прочь. Один дядька брезгливо сунул пятак. «Да мне двушку!» Но я его не догнал, пришлось пятак менять, что было также трудно из-за моего вида. Наконец разменял, позвонил домой, сказал маме, что ночевать остаюсь у Кирилла. «Это обязательно?» — спросила она, но разрешила, потому что доверяет. Теперь я был до утра свободен. Бродил по улицам, заглядывал в окна, видел довольных или чем-то расстроенных, но опять же не голодных людей. Иногда, для интереса, спрашивал время. Старался не нарываться на милиционеров: ведь документов у меня не было. Но чем дальше, тем больше их попадалось. Один вроде бы повернул за мной, но я подошел к нему, спросил дорогу. Он ответил, посмотрел подозрительно, но отстал. Становилось холоднее, собирался дождь или даже снег. К часу ночи я засомневался в своей затее, и мне захотелось домой, в тепло. Но являться ночью, да еще в таком виде, и думать было нельзя, точно так же и к кому-либо из товарищей. До утра, пока родители не уйдут на работу, я был обречен на скитания. Проболтавшись на улицах и по дворах еще минут сорок или час, я промок и пошел в парадное греться. Но подъезды все были холодные. Я забрался повыше и сел на подоконник, потом на пол у батареи. Решил: «Вот тут и заночую». Но попробуй засни так! Чтобы не простудиться (ведь полетит и школа, и занятия в студии!), я поднялся на чердачный этаж, нашел там несколько ящиков, какие-то тряпки, завернулся и лег. И тут мне вспомнился писатель Виктор' Астафьев, его «Последний поклон»,— как он в детстве один оказывается в Игарке, живет с другим беспризорником в развалюхе, питается впроголодь. Надо будет немедленно перечитать... Чем- я сейчас отличаюсь от этого мальчика? Нет, сравнивать нельзя! Там было всерьез, а для меня это только психологический опыт. Хотя мне тоже не очень-то сладко... А у него была тогда девочка, которая ему нравилась?  Нет, ему было не до того — надо было бороться, чтобы не умереть с голоду. Да и мал он еще был. А у меня есть — Даша... Нет, была. Вот она кокетливо смотрит на меня, сидя на окошке. Дразнит... и грызет конфету... и виляет хвостом... И у нее такая белая кудрявая шерстка... А я бегаю под окном, прыгаю, но Достать, лизнуть ее в нос не могу — высоко. И о голоде забыл, и о холоде. А ей все равно. Бросила фантик и засмеялась. Я понюхал фантик — пахнет ее духами. Но он несъедобный. Дело не в этом. Ведь это же Даша, с которой мы еще в седьмом классе вместе бегали в кино!.. Что же она издевается? Да ей все равно — она сытая. Но вот за ней в окне показалась старушенция. А! Это ее бабушка. Не люблю я эту бабушку — она, кроме своей Дашутки, никого не признает и при всех начинает говорить ей, какая она хорошая, а та: «Нет, бабуленька, это ты у меня самая замечательная». Вот и сейчас, высунув язык, дышит часто и ласкается к ней. Даша! Я же во дворе! Неужели ты забыла, как мы с тобой на двоих купили одно эскимо? Здесь же холодно! Дождь! Ну, не хочешь накормить, так хоть поговорим давай! Ну, взгляни! Даша! Даша! Но, откуда ни возьмись, огромный рыжий боксер... С бульдожьей мордой; в боксерских перчатках. Вцепился зубами мне в руку. Хочу освободиться — не могу: мертвая хватка. Я выры-ваюсь, рычу... И вижу над собой дядьку с пузом и бульдожьим лицом. Схватил меня за руку и не выпускает. —    Ага, вот оно где ворье прячется!.. Я подымаюсь, продираю глаза, а он все держит. Что вы говорите, дядя... товарищ!.. Я тебе покажу дядю-товарища! — тащит вниз. Вы что — боксер? Не твое собачье дело! Вы не так поняли... Я хотел сказать «боксер» — не собака, а спортсмен. У вас бицепсы. Он окончательно озверел. ...Когда позвонили из милиции, дома, к счастью, был только отец. На обратном пути он долго ничего не мог сообразить. Только когда уже подходили к дому, понял, и его начало бить как в лихорадке — от хохота. Когда вошли в квартиру, он сказал: Ладно, выгорожу тебя. Но еще один такой артистический подвиг — и можешь влететь серьезно.  Вечером у тебя студия? Нет. Все равно, исчезни часов до девяти-полдесятого. Я подготовлю маму. Я позвонил Жужу, то есть Даше. Она оказалась у Гели. Они делали там вместе уроки и изучали жирного шпица. Я напросился к ним. Сделал с ними алгебру, физику и порепетировали. Вечером мама не сказала ни слова. Лишь отец «плохо держал серьез». Спасибо, выручил. В студии, конечно, никому о своем приключении не рассказывал. Хоть я, наверно, перегнул палку, но ведь я действительно работал над образом, а не просто чудил. Репетировать стало гораздо легче. Мы с Дашей повторили басню своими словами. Даше, видимо, помог Гелин шпиц; мне все вместе: знакомство с Барбосом, путешествие в наряде оборванца и, главное, пожалуй, сон, в котором я понял боль и тоску брошенной собаки. Потом стали пробовать этюд на тему «Подранков». Конечно, взяли не двух братьев, а брата и сестру. Судьбы двух старших братьев  объединили в  одну, действие перенесли в  наши дни». В четверг, 27 октября, Лида записала: «Сегодня Вега сказала Вадиму и Даше: — Ну, пора — не пора, показывайте! Оба, видимо, очень волновались. Они построили свой этюд так: сначала применили элемент художественного слова — перебивая друг друга, каждый кратко рассказал о себе зрителю, потом перешли на диалог. (Запишу в виде пьесы.) Вадим. Я пря-а-мо из колонии... Так по-о-лучилось... Я немного заикаюсь, по-отому что волнуюсь... У меня есть сестра Даша. Все эти годы я думал о ней. Но написать ей не мог: не знал, где она, жива ли. Но вот напал на след. Она здесь, в го-о-роде... Кто-то удочерил ее... Я ее все равно найду!.. Даша. У меня все идет о'кей. У родителей я одна. Это, правда, мои приемные родители, да какая разница? Они любят меня, как родную. Больше всего на свете. Сами себя не помнят. Что я попрошу — тут же, как на ковре-самолете. У меня есть соболья шубка и еще семь разных... Вчера попросила «Купите «Сони». «Извини, говорят, Дашенька, только завтра!» Вот, недавно привезли бандуру. Мастера жду, пусть установит. А уж про вкусные вещи я и не говорю: мне только птичьего молока не хватает. Кстати, на торт «Птичье молоко» уж и смотреть не могу. Собачка моя Жужу еще лопает иногда... Ха-ха-ха... Извините, звонок. Кто там? Вадим.   Даша Ка-азначеева здесь живет? Даша (отпирает). Здесь живет. (С удивлением оглядывает гостя.) Вадим.   Вы... ты... а вы, Д-а-аша? Даш а. Кто же еще? Вы из мастерской? Вадим (растерянно): Я?.. Да... Даша (равнодушно). А! Вон там. (Хочет уйти в другую комнату. Публике.) Странный какой-то. Может он... не из мастерской? (Вадиму, указывая на аппаратуру.) Вот, собирайте, на-страивайте. (Давит грецкие орехи щипцами, ест, закусывая шоколадом.) Вадим некоторое время смотрит на аппаратуру, потом на Дашу. Вадим. Вы меня не по-омните? Даша (потягиваясь). Что-то знакомое... В Венгрию вместе ездили, да? Вадим.   Нет. Даша. А то там в группе был парень, тоже смешно заикался. Хотите шоколаду? Вадим.   Нет. Я пойду. Даша.   Вы же мне музыку не наладили! Вадим.   Я не из мастерской. Даша насторожилась, казалось, сейчас зарычит. — Я привез вам привет. От брата... Даша.   От брата? Он жив? Вадим   (словно побитый пес). Жив. Даша. Так он же пропащий... В колонии... Вы ему ничего про меня не говорите, ладно? Обещаете? Вадим   (жмется к двери). Хо-орошо! Даша. Скажи, не застал дома. Ладно? На шоколадку! (Смеется мелко, будто тявкает.) Поймаешь зубами? Вадим не может открыть замок. Даша подходит, Вадим отодвигается от нее. Ты  что,   щекотки   боишься?  Ха-ха-ха!   Тяв-тяв-тяв!   (Пытается его пощекотать.) Вадим   (рявкает). Прочь! Даша с визгом отскакивает. Вадим справляется с замком и уходит, не оглядываясь. Даша некоторое время сидит, сжавшись в углу дивана. Постепенно успокаиваясь, берет блюдце с очи-щенными орехами и кусочками шоколада, ложится на диван и с удовольствием ест». Вера  Евгеньевна   не  пошла   по  пути  обычного  обсуждения. —    Кто считает, что этюд удался? Все, без исключения, подняли руки. —    Помните, я вам поставила задачу учиться хвалить? Давайте попробуем обойтись совсем без превосходных степеней, а отметить достоинства по существу. —    Была правда дня, правда минуты,— сказала Лида. Виктор добавил: Повадки точные. Собачьи. Но не слишком, только то, что позволяет человеческая пластика. И нюансы, тонкости. Например, опасливость Даши. А Вадим был очень раним, как будто его всю жизнь подозревали в чем-то нехорошем, много претерпел обид и всякого,— отметил Антон. Галанова предложила: —    Попробуйте-ка теперь прочитать басню всю с начала до конца, сперва Даша, потом Вадим. Даша исполнила басню с точки зрения Жужу. Вся боль Барбоса, его призывы, просьбы вызывали в ней лишь недоумение, смех. И басня прочлась совершенно по-новому. У Вадима в басне еще раз, может быть, с еще большей силой прозвучала боль парня с трудным прошлым — тот несостоявшийся разговор с сестрой, который мог бы возникнуть, если бы он ей открылся. В заключение занятия Вера Евгеньевна поздравила Дашу и Вадима с удачным этюдом — уже не на поиск характерности, а на создание характера.