12. Неситесь шибче, огненные кони!

Кирилла   отличала   смелость  во  взаимоотношениях   с  людьми. Он недоумевал: чего стесняться, если дело хорошее? Кирилл постоянно интересовался, как идет работа у режиссера с художником. Галанова рассказала, что Арефьев склеил черновой макет, расписал его так, как будет расписана декорация, по просьбе режиссера кое-что изменил в нем и наконец приступил к работе над чистовым макетом. Художник работает один, без макетчика, и очень торопится. Может, помочь ему? Спроси. На следующий день вечером Кирилл пошел в театр, отыскал макетную, постучался: Владимир Платонович, вам рабочая сила  не требуется? Еще как требуется-то! Если, конечно, вы что-то умеете и не лень. —    Не лень. А не умею, так научусь. И Кирилл включился в работу. Постепенно стали рваться в макетную и другие. Посоветовавшись с Арефьевым, Кирилл принял заявки троих: Ильи, Дениса и Нины. Заходить в макетную он разрешил еще Вадиму, остальным не позволил даже заглядывать. Вадим, когда был свободен, тоже с удовольствием включался в работу. Ребята с увлечением выпиливали, вырезали, клеили, красили. Но это не было похоже на кружок «Умелые руки»: они уже знали, что «игрушка», которую они мастерят, вскоре превратится в приказ — сначала бухгалтерии, госбанку и администрации театра на закупки материалов на несколько тысяч рублей, затем — производственным цехам; и всякая недодуманность, неточность в макете обернется выброшенными деньгами и напрасно затраченным трудом людей. Студийцы наблюдали, как Кирилл день за днем завоевывает авторитет у маститого художника. Когда они совещались между собой, другие не вмешивались, пенимая, что идет профессиональная работа и напутать здесь гораздо легче, чем помочь. Кирилл, скажи, не темновата у нас первая сцена? Пожалуй. Она ведь веселая. Неситесь шибче, огненные кони,— повторил про себя художник строчку из пьесы, словно из модного шлягера. Пока были заняты только руки, а голова свободна, художник понемногу посвящал ребят в тайны своей профессии: Когда на сцене тьма, зрителю не до смеха. Он ждет из темноты человека с ножом... Владимир Платонович, может и мраморную скамью нам мхом покрыть? Верно! Надо, чтобы она тоже старая была, с трещинками... Кирилл-то у нас растет не по дням, а по часам!.. Вот глядите, братцы, арка. Как считаете, велика она или мала? Не знаете? Я тоже. Теперь поместим в нее человека,— Арефьев поставил в арку вырезанного в масштабе картонного человечка,— и сразу нет вопроса: велика! На сцене все меряйте по человеку! Помните это, когда станете сценографами. Арефьев говорил так, как будто можно было не сомневаться, что присутствующие здесь наверняка станут театральными художниками. Ребята понимали, что взрослые тоже бывают наивны (и большей частью это хорошие люди), во всяком случае, такой стиль общения был им по душе. Наиболее сложные, ювелирные работы Владимир Платонович выполнял сам, а иногда поручал Нине. У этой молчаливой девочки — никто раньше и не догадывался — были удивитель-ные руки. Если она что-то предлагала, то не словом, а делом. Например, взяла и сделала еще один вариант занавески в спальню Джульетты: протравила узор и обработала его серебром. —    Видали! — поражался Арефьев.— В тихом-то омуте... И тебе смекалка, и вкус... Тем   временем   художник   уже   что-то   мастерил   из   дерева. Так люблю на сцене жалюзи! А что это за штука? Жалюзи? Ставень такой французский — из поперечных реек. На просвет хорошо работает, человек за ним — чистая графика. Александр Федорович примет — тогда и на сцене увидите. А как быть, когда художник не согласен с режиссером? — интересовался Кирилл. Режиссер с художником должны договариваться «на берегу». Не поняли друг друга — разошлись. А взялся — помогай, а не мешай. Помнишь басню «Лебедь, Рак да Щука»? В общем   замысле надо работать, в едином ключе. И все время следить, куда ведет мысль режиссера. Себя тоже, конечно, терять не стоит. Бывает, кое от чего и удержишь постановщика, если ясно, что он сам себе вредит в чем-то. Но деликатно, под руку не говорить... Неситесь шибче, огненные кони!.. Арефьев прилаживал жалюзи к оконным проемам макета.— Так надо работать, чтобы у режиссера душа раскрылась! Чтобы крылья вырастали! Такое наше призвание — художников на театре. Дело, скажу вам, ребятки, хорошее. Только сцену надо знать как свои пять пальцев. А это со временем дается, братцы, не сразу... Художник замолкал, ребята тоже. Работали руки. И только время от времени кто-нибудь повторял: Неситесь шибче, огненные кони! Зотов заходил в макетную каждый вечер. Репетицию он всегда начинал и заканчивал минута в минуту, так что по его появлению можно было проверять часы — дверь открывалась в 21.03. Такая «вежливость королей» настолько интриговала Дениса, что он придумал трюк. Принес из дому будильник и стал ставить его на 9.03. Звонок неизменно раздавался через несколько секунд после появления Александра Федоровича. В первый раз Зотов, услышав звонок, проговорил, не сосредоточившись: —    Будильник откуда-то взялся... Во второй недоуменно посмотрел на будильник и ничего не сказал. В третий — рассеянно обронил: — Будильники звонят... Зато в макете он сразу отмечал каждое изменение. И режиссер с художником начинали «мараковать». Эти минуты Кирилл особенно любил. Доволен ли был Александр Федорович тем, как шла работа над макетом? Об этом он не говорил. Но,   уходя,    каждый   раз   бросал    всем   таинственную   фразу: Ну-ну, созидатели! Или: Ну-ну, ювелиры! И почему-то   у всех после этого на душе становилось весело. ...До звонка будильника оставалось около часу... —    Неситесь шибче, огненные кони! А тем временем репетировались сцены Джульетты с кормилицей. Моносцена с собиранием цветов наконец-то мало-мальски удовлетворила режиссера. Очевидно, актриса работала над нею дома, не жалея сил. Гутя, после прихода няни что вы   делаете? Пытаюсь узнать, что сказал Ромео. А вы, Елена Константиновна? Мучу Джульетту. Только вот — сознательно ли? А сами как полагаете? Чаще решают, что нарочно. Но ведь в следующей сцене, где я сообщаю Джульетте о несчастье, я веду себя точно так же. Безбожно было бы так издеваться над ней. Согласен. Мы не омолаживаем кормилицу — если молодой Шекспир выписал действительно старуху, то по старости она искренне не понимает: зачем такая спешка? Ей важнее узнать, не пропустила ли она обед, перевести дух, сбросить лишние предметы верхней одежды. А для меня все это пытка каленым железом! — добавила Инаева. Прогнав сцену до половины, Зотов остановил: Гутя, так вы ничего не достигнете. Почему? Надо добиваться, а не добивать кормилицу. Если по стене долго бить кувалдой в одном месте, она в конце концов треснет. Но человек устроен по-другому. Он требует подхода. Зачем вы мешаете няне делать то, что ей хочется? Поищите более тонких   приспособлений! Режиссер то и дело останавливал репетицию и сгонял с исполнительниц те самые «сто потов». Впрочем, Елене Константиновне, втрое старшей, чем Инаева, было проще: она как сле-дует подготовилась к репетиции, много прочла по истории быта и костюма эпохи и так оделась, что все время у нее было «хлопот полон рот». Отправляясь с поручением к Ромео, кормилица, изображавшая из себя важную даму, оснастила себя в соответствии с принятыми обычаями многочисленными деталями: на голове — сетка, украшенная камнями, берет; кружевная мантилья приколота к волосам перламутровым гребешком, сверх всего надет плащ с капюшоном — для особой важности и чтобы никто не узнал. Во всем этом актрисе было на самом деле жарко, и теперь хотелось сбросить лишнее, обмахнуться веером, напиться воды из фонтана. Зотов добивался, чтобы Джульетта подластивалась к кормилице, услуживала ей, а та все как-то уходила от ответа. Благовидова и Инаева постоянно меняли приспособления, а ребята с интересом следили за поединком юности и старости. И вот домученная до предела Джульетта услышала добрую весть о скором тайном венчании. Мне кажется, у вас не та оцени а,— сказал Зотов.— Так можно прыгать, получив в подарок дорогие духи. Много ли бессонных ночей вы провели, размышляя, что будет с вами, если Ромео передумает, откажется от вас? А разве такое возможно? В жизни все бывает. А уж в любви!.. Самые фантастические предположения кажутся нам иногда почти свершившимися. Александр Федорович одобрил сцену лишь после того, когда, получив долгожданное известие, Джульетта — Инаева едва не падала без чувств. После перерыва прочли за столом другую сцену. В ней кормилица сообщает Джульетте о том, что Тибальт погиб, а Ромео изгнан. И эта сцена начиналась с монолога Джульетты: — Неситесь шибче, огненные кони, К вечерней цели... Прослушав монолог, Зотов спросил: Откуда такая обреченность? Но ведь эта сцена другая, мрачная. Слышали, в живописи есть закон светотени? Да. На чем он строится? На контрасте. Именно! Невозможно получить на холсте ослепительно светлое пятно иначе, как окружив его гаммой темных тонов. И это не только закон искусства. В жизни, в нашем сознании тоже, так сказать, существует светотень. Недаром мы иногда говорим, что судьба смеется над нами. Мы суеверно опасаемся несчастья, а все обходится — как для Джульетты в вашей первой сцене. И напротив, иногда нам свойственно уводить себя от дурных предчувствий, и мы усиленно внушаем себе, что все будет благополучно, ан... Таково во второй вашей сцене ожидание счастливой встречи с любимым, которое потом оборачивается бедой. Скажите, сколько у вас здесь оценок? Одна: убит Тибальт, а Ромео изгнан. Только ли? Давайте-ка посчитаем! Инаева уткнулась в текст роли и начала считать: Сперва я так поняла, что погиб Ромео, но ведь это оценка ошибочная! Что значит — ошибочная? Пока мы верим, что факт свершился, правда это или нет — какая разница? Считайте! Погиб Ромео — раз. И Тибальт тоже — два, Ромео жив, но пролил кровь Тибальта, за что изгнан — три... Минутку! По вашему, можно в одно мгновение оценить три жизненно важных события? Проверим по тексту с третьей оценки, когда кормилица говорит: Убит один Тибальт, Ромео — жив. Что прежде всего оценивает Джульетта? Ромео — убийца Тибальта! Конечно. Значит, прежде всего — не изгнание, даже не то, что Ромео жив, а то, что он оказался негодяем — убил вашего брата. Это оценка номер четыре. Затем? Я обрушиваю на голову Ромео проклятия, пока не понимаю,   что   Ромео   заколол   Тибальта   вынужденно,   обороняясь. Верно — пятая! Вслед за этим я осознаю, что страшнее всего для меня даже не гибель брата, а изгнание Ромео. Точно! Шестая оценка. Дальше? А есть еще? А разве нет? Сейчас!.. А! Я узнаю от няни, что, несмотря ни на что, ночью я все-таки увижусь с Ромео. Что это такое? Солнечный луч сквозь тучи. Хорошо. Имейте в виду: мы не будем переходить к мизансценам, пока вы дома не осмыслите для себя все эти семь жизненно важных событий. Взглянув на часы, Зотов поблагодарил артистов (а они — его) и отправился в макетную. Когда режиссер и актеры вышли, Галанова сказала ребятам: Вы познакомились с еще двумя важнейшими понятиями Системы Станиславского." Назовите их для памяти! Приспособление   и   оценка   факта. Будем овладевать тем и другим   в наших этюдах. Зотов вошел в макетную немного раньше обычного. За его спиной тихо проскользнул Виктор: уж очень любопытно ему   было   посмотреть,   как   работают   режиссер   и   художник. Так-так!.. — произнес   Александр   Федорович,   замечая   в макете   происшедшие   за   сутки   изменения.   И   замолк,   фантазируя. Денис, видя, что шутка его будет сейчас некстати, успел отключить будильник. Неситесь шибче, огненные кони... — проговорил Зотов едва слышно. И это прозвучало как нетерпеливое желание подтолкнуть время вперед, к премьере.— Балкон Джульеттин очень длинный... Плохо? — обеспокоился Арефьев. Наоборот, хорошо. А как Ромео будет взбираться? По уступам. Понятно. Всё-таки у нас разросся плющ... Не сахарно получится? Как вы скажете. Лучше бы посуровее. Люди вскормлены средневековьем, как Древний Рим молоком волчицы. Мне, помнится, приглянулись ваши кактусы. Где они? Не вписывались, но можно вернуть. А как вам жалюзи, Александр Федорович? Неплохая находка... Да, Владимир Платонович, никак нельзя второй план еще немного поднять? Очень важно? Да, хоть на ступеньку. Мне нужны рельефные группы, а то будет «забор» — все головы на одном уровне. Понятно. Поднимем второй план. Похоже, на сей раз Зотов был особенно доволен движением дел в макетной, потому что, когда уходил, глянув на ребят, сказал: —Ну-ну, колдуны! Виктор хотел исчезнуть так же, как возник, но Денис с встревоженным видом догнал его на лестнице: Слушай, Витька, Инаева уже ушла? Не знаю. Да вон она, внизу, расписание смотрит! Задержи, а то уйдет! Что сказать? Пусть подождет, пока ты под сцену в трюм слазаешь, достанешь ей штук десять приспособлений. Скажи, режиссер велел! Виктор от души расхохотался. Он был не обидчив; к тому же читал «Ходжу Насреддина» и знал, что когда над тобой подшутят, лучше всего самому смеяться, веселее всех. Ребята удивлялись, как Денис узнал, что происходило на репетиции. Впрочем, все уже понимали: это — театр! Не иначе как ему успел шепнуть об этом его приятель Кулиска!..