10. Что же я делаю

В течение зимних каникул студийцы приходили в театр ежедневно к девяти утра. Облачившись в тренировочные костюмы, они занимались с преподавателем балетным станком и разучиванием танцев к спектаклю, а в другие дни — фехтованием, отработкой трюков и драк. К одиннадцати, приняв душ, одни уходили домой, другие оставались посидеть на репетиции. Иногда Виктор устанавливал очередность. Вадим оставался ежедневно, и никто не был против, потому что это было в общих интересах: как и раньше, когда Веру Евгеньевну срочно вызывали в театр, ему приходилось самостоятельно вести занятия. Работа все еще шла за столом. В этот день репетировалась сцена бала, на котором впервые встречаются Ромео и Джульетта. —    Интересно, как можно бал репетировать за столом?— недоумевала Даша. Как она убедилась потом, это было не только возможно, но и необходимо. Глеб Аркадьевич уже проработал с актерами всю пьесу -по стиху, и Зотов сейчас следил, чтобы, увлекаясь поэтическим ритмом, никто ни в одной фразе не терял смысла. И наоборот. Александр Федорович просил артистов не спешить заучивать текст наизусть — лучше, когда слова укладываются в сознании сами собой. Не всегда общаясь глазами, актеры спокойно произносили свои реплики. Впрочем, не так уж спокойно — можно было догадаться, что исполнители сознательно сдерживают себя, пока не накопят всего, что нужно для репетиций. Скажи, кто та, чья прелесть украшает танцующего с ней?— читал Сланцев. Подождите! Что вы, Ромео, тут делаете? Я в первый раз увидел Джульетту и потрясен. Разве это действие? Чувство, как вам известно, задать себе нельзя. Давайте установим: что вы тут делаете? Пытаюсь узнать, кто эта девушка? Вот и пытайтесь. Скажи, кто та, чья прелесть украшает танцующего с ней? Спросите еще раз так же, без лишних знаков препинания, как написано, но только не прозой, а стихом! —    Скажи, кто та, чья прелесть украшает Танцующего с ней? —    Хорошо. И чтобы больше не было прозы! Вперед! —...Но дядя, здесь Монтекки! Здесь наш враг! Вы, Тибальт, что здесь делаете? К нам на маскарад проник Ромео! Я возмущен!— отвечал актер Кузнецов. Это тоже чувство. А действие? Кузнецов задумался. Вы не могли ошибиться? Может, и мог. Вот и проверяйте, не ошиблись ли вы? Действуйте! Так подошли к финалу эпизода. —    Поди узнай, и если он женат, То мне могила будет брачным ложем. Ваше действие, Джульетта? Отправляю кормилицу... Зачем? С какой задачей? Чтобы узнать, жизнь мне уготована или смерть? — Согласен. Дальше! После перерыва Зотов спросил: Что у нас с живописью? Имейте в виду, если мы не будем вдохновляться при помощи музыки, скульптуры, архитектуры эпохи Ренессанса, то вместо великой трагедии у нас получится грубый костюмированный детектив. Напоминаю: Возрождение — это мощнейшая культурная волна, перевернувшая одну за другой все страны Европы. Шекспир — англичанин шестнадцатого века. Действие трагедии происходит в Италии в четырнадцатом. Но мы можем находить для себя источники вдохновения и в более позднем искусстве. Итак, кто что принес? Герои? Кое-что есть, — сказал Олег Сланцев, раскладывая репродукции  мужских  портретов  великих  художников  Возрождения. Это таким ты себя воображаешь, Сланцев? — попыталась подколоть партнера Инаева. Прекратите!— оборвал ее режиссер и сосредоточился на портретах. Так... И который из них — ваш Ромео? Все четверо. Понятно... А все-таки, если один? Если один,— засомневался актер,— пожалуй, вот — Джорджоне, «Портрет юноши». Почему?— провокационно допрашивал Зотов. Очень молод: лет шестнадцати — восемнадцати. Но уже настоящий мужчина. Сильный, мощный духом. И думает о чем-то для себя главном. Может быть, о Джульетте. А вот портрет кисти Манчини. Сейчас тоже сказали' бы — парень. А ведь строгий, неприступный. По плечу не похлопаешь. Прежде чем бросить перчатку такому — задумаешься. Это скорее мой герой, Тибальт!— вмешался Кузнецов. Нет! — уверенно возразил Сланцев.— Твой грубее. А этот с достоинством, но не гордец. Умен. Тонкость чувств без лишней утонченности. А вот еще мужской портрет Тициана. Тоже мужество и живая мысль запечатлена. Что-то он только что понял очень важное. Какую-то загадку мира вот-вот разгадает... А у вас, Гутя? И у меня подобралась коллекция... Вот если бы Инаева была у нас такой красивой!— сыронизировал в отместку Сланцев. Где уж нам! Шутить надо вовремя. Помогайте друг другу, а не мешайте!— строго осадил и его Зотов, и Олег осекся. Вот. Это для меня как бы две Джульетты в материнстве. Что вам близко в этих картинах? «Мадонна Конестабиле» Рафаэля — юное, даже детское и в то же время материнское лицо. И еще: полотно в богатой раме. А в самой картине никакого шика. Это характерно для Возрождения: человек среди роскоши, но нет в нем сытости... Верно! А отчего так? Не знаю...— Инаева замялась.— Наверно, люди большие требования к себе предъявляли, что ли... Да! А вот — «Мадонна Литта» Леонардо да Винчи. Это для меня тоже юность и ласка — материнская. Мне кажется, Джульетта вот так заботится о Ромео в сцене в саду, например, чтоб его не схватили... Вы извините, что такие известные картины... Не беда! Но у меня не все Италия, и не все Ренессанс. Вот еще мадонна — уже испанская, малоизвестного автора — видите какая? Белая и худая, как смерть. Если закрыть младенца и дать в руки кинжал, это будет Джульетта из сцены в склепе, когда она просыпается. Вы согласны? А вот — «Источник» Энгра. Франция, более позднее время... А чем она вас привлекла? Правдой линий тела... Просто обнаженная девушка — и сама истина. Как это объяснить... Ведь линии тела на картине тоже могут лгать или говорить правду. Я не умею объяснить,— оправдывалась Инаева.— Смотрите внимательней, Александр Федорович! Вы извините, что я так говорю... Разве не Джульетта? Много в ней женского, и ребенок в то же время... А вот «Святая Инесса» Риберы. Тоже совсем девчонка. Просит защиты. Я помню, мы изучали по истории искусств, ее выставили обнаженной перед толпой, она попросила у небес защиты, и у нее отрасли волосы, скрывшие ее всю. Видите, Джульетта! Не просит — почти требует. И в то же время скромна, ничего лишнего о себе не думает. Сила воли и сила чистоты. Упрямая, но некапризная нижняя губа. Мне, собственно, не нужно было бы других картин — она и есть моя героиня. Она, не колеблясь, выпьет склянку и будет среди мертвецов ждать Ромео. Она уверена, что ее не отдадут за Париса, что она будет спасена от поругания. Эта уверенность — ее внутреннее богатство. Вы не согласны? Все в это время залюбовались молодой актрисой и почувствовали, что Джульетта для нее становится больше, чем сестрой... Но до полного слияния с образом какой огромный и изнурительный ей еще предстоял путь! Может быть, о чем-то подобном в эту минуту подумал и режиссер. А Августа не иссякала: —    А вот — «Плачущая девочка» Ротари. У нее ничего не осталось, кроме горя. И есть современный вариант. Можно? А почему нет? Вот! Илья Глазунов — портрет балерины Елены Рябинкиной. — Ну-ка, ну-ка! — заинтересовался Зотов.— Вы ведь не видели Рябинкину на сцене? Да, вы слишком молоды. Это было чудо! Как же мне раньше не пришла в голову такая ассоциация? И ведь какой портрет! «Слабые руки, плечи... а какая сила, несгибаемость! А в глазах — грусть... И кокошник, словно сияние... Музыка жемчуга и музыка глаз... А жемчуг-то ведь — слезы... Он ниспадает на лоб, на плечи... Она сама не знает, что она чудо...— говорил режиссер, а актеры (и вместе с ними ребята) наблюдали, как он на глазах проникается идеей бессмертной Джульетты.— Собственно, красок мало — серо-голубое все. Джульетта — горячая Италия, а тут снежинки, снег,— будто грезил режиссер наяву,— северная Джульетта, не иначе... Ничего, что я тут разболтался? — Что вы, Александр Федорович,— возразила изумленная Инаева,—я счастлива, что чем-то воодушевила вас. — Ладно!— сказал Зотов, взглянув на часы,— десять минут на музыку, и разбегаемся. Догадливый звукорежиссер Гена Будимов за минуту до того включил магнитофон. А сейчас только нажал кнопку, и зазвучала величественная и строгая музыка эпохи Ренессанса, которая словно оживила для присутствующих то, что они только что видели на репродукциях. Впрочем, и оттиски великих полотен прошлого лежали перед ними, радуя и поражая глаз; соче-тание   аккордов   и   красок   наполняло   все   новым   смыслом. В этом, однако, не было многозначительности. Все гармоническое не бывает тяжеловесным. И актеры, и ребята думали о Ромео и Джульетте, о великой любви и смерти. И снова — о жизни. К 5 января режиссер с актерами, как говорят в театре, «встали из-за стола». Монтировщики установили в репзале выгородку. Как-то на вечернюю репетицию Вадим пришел первым. Уже начался спектакль. В верхнем фойе был полумрак. Вадим отодвинул тяжелую гардину — за окном ярко светил фонарь. Он опустил штору на банкетку, отгородившись от фойе и стал еще раз просматривать главу «Действие» из «Работы актера над собой» Станиславского. Он вдумывался в строки: «Бессмысленная беготня не нужна на сцене... Там нельзя ни бегать ради бегания, ни страдать ради страдания. На подмостках не надо действовать «вообще», ради самого действия, а надо действовать о б о с н о-ванно, целесообразно  и  продуктивно». «При выборе действия оставьте чувство в покое». «Постараемся понять, как научиться действовать на сцене не по-актерски — «вообще», а по-человечески — просто, естественно, органически правильно, свободно, как того требуют не условности  Театра,   а   законы   живой,   органической   природы...» Вадима отвлекли голоса: Александр Федорович, добрый вечер! Здравствуйте, Верочка! Посидим минутку? Зотов устало опустился на банкетку, почти касаясь спины Вадима. Тут же присела Галанова. Положение Вадима было глупейшее: что делать — продолжать скрываться или выскочить, как чертик из коробочки? Вадим все-таки предпочел первое. Он затих, невольно вслушиваясь в разговор. Хочу пожаловаться вам, Вера. Так трудно мне с нашими молодыми, ничего пока не умеют — ни Олег, ни Августа. Способные ребята, окончили лучшие институты... Все-таки первый воспитатель актера — он сам. Вот и приходится репетировать еще и вечерами — устраивать им, так сказать, ликбез. И вот что еще меня тревожит: они ведь учились вместе и, как это бывает, успели порядком надоесть друг дружке. Они же профессионалы! Однако не понимают. Я уже пытался им втолковать: когда партнеры получают такие роли, они должны менять свои отношения на более чуткие, заботливые. Это бесконечное взаимоподтрунивание... А что если мне с каждым из них поговорить? Было бы неплохо... Александр Федорович, а мои вас не раздражают? Наоборот, Верочка! При них мне как-то лучше работается. Вон они, видите? Я и не слышал, как поднялись. Помнят ведь, сорванцы, что спектакль идет. Правильно вы их держите, в стро-гости!.. Вслед за появившейся Зинаидой Яковлевной Зотов и Галанова направились в репетиционный зал, и Вадим смог вылезти из своей засады. Подошедшие ребята встретили его приглушенным смехом. —    А мы думали: это Кулиска там прячется! В этот вечер во второй раз репетировалась сцена в саду, где Джульетта ожидает няню с вестями от Ромео. Возвратившаяся наконец кормилица долго терзает Джульетту неизвестностью, затем передает ей радостную весть о предстоящем тайном венчании. —    Прошу сначала! Августа стала беспечно собирать цветы, мило болтая сама с собой: — Послала я кормилицу, как только Пробило девять... Прослушав монолог до конца, Александр Федорович спросил: Гутя,  скажите,  чем  вы заняты до прихода  кормилицы? Как чем? Я в саду, я люблю, я счастлива. Замечательно! А я вот репетирую и несчастлив, Какие-то неприятности? Не без этого. А что такое? Режиссер горестно махнул рукой. Последовала пауза. Инаева глядела в глаза Зотову, пытаясь угадать, что у него случилось. Потом сказала: Простите...   я   не  любопытна...   хотела   посочувствовать... Да сочувствуй — не Сочувствуй! Видите ли, пригласил в театр молодую актрису, дал роль, а она и азбуки нашей не знает. Инаева облегченно засмеялась, но тут же осеклась, видя, что режиссеру не до веселья. Теперь давайте разберемся, что вы — не Джульетта, а лично вы, Августа Инаева, сейчас делали? Старалась угадать, что с вами. Да. И выполняли это по-настоящему, без игры. Точно так же попробуйте определить: что вы, Джульетта, делаете в саду? Рву цветы. Зачем? Чтобы убить время. Верно, оно тянется мучительно долго. Но до цветов ли вам сейчас? Вы же велели собирать цветы! Разве? Нет?.. Инаева чувствовала, что что-то ею недодумано. Наверно, матушка в окно наблюдает? А как же! Стало быть, ваша задача: скоротать время, непременно перехватить кормилицу, как только она появится, иначе потом не поговоришь. А для отвода глаз собирать цветы. Пробуем? Да! Послала я кормилицу, как только... Отчего такая резвость? Джульетте же четырнадцать,  а  мне уже двадцать три. И что? Надо думать, как омолодиться. Нет, не надо. Она невеста, по нашим понятиям ей столько же, сколько вам. Полюбив вас, Ромео каждую минуту рискует жизнью — вот что вы упускаете. Режиссер уточнял все до мелочей: дорожки сада, где может появиться няня, участки, которые видны и не видны матери; где растут цветы, а где репейник. А к чему репейник? Вы хотите гулять по саду во сне или  наяву?  Если продраться сквозь кусты репейника, можно взобраться на приступок ограды и посмотреть, но так, чтобы из домашних никто не заме-тил! И актриса все больше увлекалась конкретными задачами: подлинно проверяла, не следят ли за ней, чинно собирала цветы; но как только уходила из обозреваемой зоны, торопилась заглянуть в глубь сада и за ограду: — Достигло солнце самой высшей точки!..— в отчаянии говорила Джульетта, срывая с платья воображаемые репейники. Точнее, точнее! К вам, что, репьев никогда не прицеплялось?. По два часа в день дома срывайте репейники. Зима же... Ну, пуговицы пришивайте к старой юбке и отрывайте. Интересно, что вы в институте делали? Августа чуть заметно побледнела. Как потом Галанова объяснила ребятам, подобное замечание для студентки-дипломницы было бы не более чем укол самолюбию. Но в театре, услыхав это от режиссера, надолго сна ли-шишься. Судьба актера в один день может измениться. Августа робела, цепенела, но преодолевала себя и продолжала работать. И на глазах присутствующих сцена из неумелой, примитивной картинки становилась дорогой гравюрой из жизни далекого прошлого на близкий всем сюжет: девушка с нетерпением ждет весточки от человека, которого любит. —    Вы уверены, что Ромео еще жив? — активизировал Зотов работу воображения актрисы. Так прошло реальных три часа. Извините, Елена Константиновна,— обратился режиссер к Благовидовой.— Напрасно я вас продержал. Какие извинения, Александр Федорович! — приветливо и с достоинством ответила актриса. Всех благодарю! — сказал Зотов, бросил взгляд в направлении Галановой и практикантов и удалился. Инаева, не пришедшая в себя после больших нервных затрат, старалась ничего не упустить из найденного на репетиции. Она быстро отстегнула надетую поверх ее джинсов длинную репетиционную юбку, отдала ее костюмеру, тоже поблагодарила всех и вышла. Нас-то за что все благодарят? — спросила Люба. Значит, хорошо смотрели, мысленно участвовали. Один зевок — и из репетиции могло бы ничего не выйти. Такое уж наше дело — хрупкое! Итак, попробуем подытожить впечатления! — предложила на следующем занятии Галанова. Вот это тру-у-уд! — протянула Даша. О! — засмеялась Вера Евгеньевна.— О том, что это за труд,— вы пока и представления не имеете! Я не знал,— сказал Вадим,— что действие — такая волшебная вещь! Да. Каждую минуту на сцене актер должен действовать,— согласилась Галанова.— Действие — ткань его существования. Впрочем, и в жизни всегда можно определить, каково в данный момент наше действие. Скажите, к примеру, на репетициях актеры что делают? Репетируют! Верно. А если разложить это на действия более подробно, выйдет: проникают в роль, в суть образа, уточняют линию поступков своего героя, запоминают и осмысляют задание режиссера, не позволяют себе «изображать», «играть»,— это тоже их действия. Ну а мы с вами что при этом делаем? — Сидим, глазеем,— сказал Боба. Это не действия! — возразила Ксана. Как ни странно,— не согласилась Галанова,— сидеть и глазеть — это действия. Но какие? Неверные. —    Потому что глазеть можно на  футболе,— сказала Лера. — Это ты глазеешь,— возразил   Стас,— а я на футболе действую. Как же,  интересно, ты действуешь?  Если,  конечно,  мяч . случайно полетит тебе в руки и ты выбьешь вместо вратаря... Совсем не обязательно! — спорил Стас.— Я сижу, болею... Это уж точно чувство,— не уступала Ксана. Хорошо. Болеть — чувство, но я же мысленно помогаю игрокам, доигрываю за них, поправляю их ошибки, подсказываю в голове верные удары... Разве не так, Вера Евгеньевна? Полностью согласна. Но вернемся к репетиции. Скажите, кому на репетиции не менее интересно, чем на футболе? Мне! Мне! — раздалось несколько голосов. Может быть, Стас, ты и проанализируешь, что ты действительно делаешь на репетиции и почему сидеть и глазеть — действия, но не те? Мне кажется, я уже немного начинаю разбираться, Когда -актер врет, когда нет, когда «забивает мяч в ворота», когда «мажет» — точно подает реплику партнеру или мимо.  И  я также стараюсь  про  себя   помочь  ему  не  ошибиться,   выполнить  задачу,  которую ставит режиссер.  А глазеть  можно  на  ворон... Верно. Да, глазеть — действие, но не активное. Вот еще один из законов нашей школы: действия надо выбирать активные, которые бы заражали нас, увлекали чувство. Вера Евгеньевна,  а  за  что  вчера  так  попало  Инаевой? — За то, что не овладела в институте простым физическим действием, с которого начинается сценическая правда. А как им овладеть? Упражняться. Как музыкант играет гаммы? По нескольку часов в день. А вы —- хотя бы по пятнадцать минут, наедине с собой. Придумывайте уаражйенля, проверяя свою способность ве-рить в простые если бы, но отвечайте на них не рифмованным словом, как поэт, не линиями и цветом, как живописец, не звучащими нотами, как музыкант, но как актер.—действием. Галанова передала Наде миниатюрный блокнот со словами: —    Если бы это был не блокнот, а,... карманный фонарик? Надя попробовала «светить» блокнотом, но у нее ничего не получалось. —    В руке не чувствуется фонарика! Не вижу луча! Ничего не играй! После нескольких усилий все поверили, что у Нади в руке зажженный фонарик. Затем в других руках блокнот превращался в зеркальце,   обувную   щетку,   мыло,   будильник,   спичечный   коробок... Неточно! — сказала Галанова Бобе,— у тебя в руке не коробок, а деревянный брусок. Так он же не раздвигается! А если бы раздвигался? Основательно помучившись, Боба приловчился обыгрывать блокнот как спички и зажигать ими газ. Между прочим, последняя спичка сломалась! — предупредила Вера Евгеньевна. Как же зажечь горелку? Лови новую коробку! — Галанова кинула Бобе воображаемый коробок. Боба понял и стал прилежно обыгрывать ничто как коробок спичек. И из рук в руки в обратную сторону пошел уже воображаемый предмет. Выключатель! Мина! — подсказывала неистощимая руководительница.— Шоколадка, резинка, огромный жук, тюбик с клеем! Горячая картофелина! Сверхтяжелый элемент! Соленый огурец! И пояснила: Это обязательное упражнение из программы первого курса актерского факультета. Из нее мы знакомимся с тем немногим, без чего невозможно обойтись и в скромном кружке. Как я сказала, это наши гаммы. А их нужно постоянно играть и ученику-малолетке, и молодому специалисту, и мировой звезде. Думаю, что после репетиций в театре никто не скажет, что это чепуха. Такие вымыслы и их оправдания Станиславский называл одноэтажными. Упражняйтесь и постигнете прелесть простого физического действия на сцене. А есть еще многоэтажные? Птенец у кого был? У меня — сказала Лида. Где он? Лида раскрыла пустую ладонь: Вот! Хорошо,   но   птенец   замерзает.   Попробуй   его   согреть! Лида  начала отогревать  воображаемого  птенца  дыханием, а Галанова подбрасывала все новые если бы: —    В небе кружится птица-мать. А вокруг тебя бегает кошка. Как ты поступишь? Лида открыла рот, намереваясь ответить на вопрос. —    Не словами! Только действием! Видишь птицу? А где кошка? Точнее! А вон   там ребята смеются над тобой! Прервав этюд, Вера Евгеньевна сказала, что, и дальше усложняя предлагаемые обстоятельства, вымысел можно перебросить в иные времена, например, в девятнадцатый век, в другую страну — на дикий американский Запад, раз в шесть увеличить Лиде возраст — ей за девяносто, цвет кожи — черный, обстоятельства жизни: никого близких давно нет. И физическое состояние — голодно, хотя вокруг прекрасно: прерии, солнце, ароматы цветов... Но это потребовало бы длительной работы, вроде той, которая ожидает исполнителя каждой роли в новой постановке театра. Можно спросить? — сказал Вадим.— Всегда надо осознавать, какое ты совершаешь действие? В конечном счете — нет, ведь в жизни мы многое делаем неосознанно. Помните притчу о сороконожке? Когда ей задали вопрос, что делает ее шестая нога, когда семнадцатая сгибается, она ходить разучилась. Обратите внимание: Александр Федорович не всегда выясняет, какое в данном игровом куске действие. Он дает такие задания, чтобы артист, сам того не осознавая, действовал верно. Но когда тот грубо ошибается или просто не владеет техникой действования как наши молодые, тогда он спрашивает напрямую: «Что вы здесь делаете?» Вы уже знаете, что действие можно себе задать, а чувства лишь внешне передразнить. Чтобы наука о действии вошла в вашу плоть и кровь, нужно и практически упражняться в сценическом действовании и какое-то время разбирать по действиям и линию поведения героя любой книги, и свой день. Помните, что они определяются глаголами несовершенного вида.      Под конец занятия Вера Евгеньевна предложила ребятам поиграть в воображаемый мяч, и студийцы внимательно следили, чтобы ни в чьих руках мяч не пропадал, не терял веса и формы. 17 января, в пятницу, Вадим записал в своем дневнике: «На днях я прочел комедию Мольера «Мещанин во дворянстве». В ней месье Журден ошеломлен новостью: он всю жизнь не просто разговаривал, а говорил прозой. Такое же открытие я сделал для себя  на  прошлой  неделе:  оказывается,  что бы с нами ни происходило, если мы не спим, мы непременно действуем, всегда выполняя конкретные задачи. В том числе и в моменты когда нам кажется, что мы ничего не делаем. Уже несколько дней я проверяю себя по действиям и задачам. Что же я делал сегодня? (Надо не забывать различать действия и чувства и определять действия глаголами несовершенного вида.) После того, как проснулся, я искал на тумбочке свои часы. Задача? Чтобы узнать время. Потом размышлял, можно ли еще полежать. Для чего? Чтобы поваляться. Решив, что да, следующие пять минут я — бездействовал? Нет! Я оттягивал момент подъема. Дальше — чистил зубы, делал зарядку, принимал душ, одевался, завтракал, и при этом то и дело уточнял время. Для чего? Чтобы не опоздать. Придя в школу, сидел на уроках. Сидеть — это действие или бездействие? Вега уверяет: у Станиславского сказано, что просто сидеть нельзя. Проверяю по действиям и задачам свое сидение в классе. Сначала была литература. Писали сочинение на свободную тему. Я выбирал тему. Задача? Найти самую подходящую. Выбрав — «Любимый роман двадцатого века» и. остановившись на «Саге о Форсайтах» Голсуорси, я думал, как начать. Затем излагал свои мысли. Для чего? Чтобы они были понятны. Потом проверял сочинение.  Зачем?  Чтобы  исправить ошибки. На геометрии, к которой я был готов неважнецки, я старался не обратить на себя внимание, чтобы не вызвали. И конечно вызвали! Идя к доске и записывая задание, я делал вид, что все знаю. Пробовал доказать теорему по-своему. Получив    трояк,    я    утешал    себя,    что    завтра    исправлю... Когда шла география, я скучал... Это действие? Нет! Состояние. Что же я при этом делал? Тянул время. Во время перемены я уговаривал Дашу пойти в кино. Убеждал, что фильм стоящий. На истории, ответив Гри-Гри на пятерку с устным плюсом, я был доволен... Но это тоже чувство, которое играть нельзя. Что я в этот момент делал? Пожалуй, показывал, что ничего особенного... К концу химии у меня разболелась голова. Это уже определенно состояние. А что же я делал? Преодолевал боль. Заставлял себя не думать о кино и о Даше. И тем больше думалось... А если бы заставлял думать, ничего бы не вышло. Наверно, так и на сцене. Фильм смотрел с интересом... Стоп! Это действие разве? Вроде да, но не активное: ведь скорее фильм воздействовал на меня. А я сам что делал при этом? Пытался понять сюжет... Но, по правде сказать, Дарья действовала на меня сильнее, чем фильм. Что же я в это время делали Точно! Показывал ей и себе, что мне все равно... ...А в эту минуту что я делаю? Борюсь со сном.  Но театр, и правда, сплошная самодисциплина. Значит, конец работе. Надо заставить себя сразу уснуть. Последнее действие дня. Заставить? Правильнее сказать — настроить...»