Джентльмен из страны Рыйтал

Школа была как школа, и то, что дети в ней говорили по‑валлийски, было столь же естественным, как японский язык в токийской школе или русский в московской. С той лишь поправкой, что в Токио или Москве никто не спросит, что это за язык, когда на нем заговорят на улице или в магазине. И конечно же, все дети говорили на двух языках, английский для них не менее родной, чем наречие предков.

В одном классе учитель представил меня, не упустив при этом возможности проверить знания и развитие обучаемых:

– Дети, – сказал он, – этот джентльмен приехал из очень большой страны. Как вы думаете, откуда?

Взметнулся лес рук.

– Америка! – кричали дети.

– Африка!

Все‑таки они были еще маленькие – семи‑восьмилетки.

– Бразилия!

Нужное, однако, не пришло на ум никому, что можно отнести на счет редкости появления наших земляков в долинах Уэльса. Я решил помочь.

– Можно я подскажу по‑английски? – спросил я учителя. – Ребята, название этой страны начинается на Р.

И тут одна девочка просто рванулась с вытянутой рукой из‑за парты так, что блузка выскочила из юбчонки. Она была в восторге от того, что догадалась первой, и боялась, что ее не заметят.

– Рыйтал! – крикнула она.

Учитель и Хью засмеялись:

– Нет, Рушья.

Дети загалдели, повторяя на разные лады «Рушья», «Рушья», а один мальчик поднял руку. Он сказал мне по‑английски:

– У вас столица – Москва.

Это был умный мальчик. Я с благодарностью потрепал его по затылку.

Педагог счел нужным внести ясность:

– Они ведь еще не учат географии. И пожалуйста, не обращайте внимания на это «Рыйтал».

– О чем разговор, а что это за страна такая?

– Да Италия, но «Рыйтал» выговаривают дети и малограмотные. Надо говорить: ыр Итал. Это бы вы сразу поняли.

И все‑таки оказалась в этой школе одна весьма необычная вещь. Когда мы уходили, во дворе толпились родители, приехавшие за детьми, и до нашей машины мы шли рядом с двумя мамами и двумя мальчиками. Что‑то задело мне ухо, и, вслушиваясь, я вдруг сообразил: мамы говорили между собой по‑английски, а ребята болтали по‑валлийски.

И вот что я сказал

Заметили? – спросил Хью в машине. – Такое здесь встречается часто. Старшие не знают языка. Иногда это даже просто англичане. Смешанная семья, например. Интеллигенция старается возродить язык. А у многих интеллигентных англичан есть какой‑то комплекс вины за то, что уэльский язык оказался в загоне. Особенно у тех англичан, у которых жена или муж – уэльсцы.

– А кто всего меньше ценит ваш язык? – спросил я с возникшим к этому нюансу интересом, ибо кое с чем подобным я встречался у нас. – Я имею в виду местных.

– А! – махнул рукой Хью. – К сожалению, рабочие и служащие в первом поколении из деревни. Помнят, как им мешало в городской карьере скверное знание языка Шекспира, и боятся за будущее детей. Хотя сами предпочитают с женами говорить по‑валлийски, но стоит им услышать, что дети говорят на том же языке, могут и наказать за это. Сейчас мы начинаем его пропагандировать в доступной форме. Прежде всего говорим: английский у детей родной, за него уже бояться не надо, позаботимся теперь о нашем…

…Каждый раз, когда я сталкивался с подобным, мне вспоминался знакомый селянин, переселившийся в республиканский столичный город. На вопрос, отчего это он з ридною мамою говорит по‑русски, отвечал:

– Та знаетэ, оно какси культурне е…

Это и еще много чего рассказал я на вечерних курсах уэльского языка, где меня попросили выступить. Я не готовился, и доклада не было, но, очутившись в близком для меня обществе местных любителей языка и народной культуры, говорил свободно. Был просто разговор с милыми и знающими людьми: давно замечено, что тот, кто интересуется своей культурой, хорошо знает и чужую. Или по крайней мере, искренне интересуется. А здесь всех интересовало сожительство мирового, развитого, богатого языка и языков, имеющих, так сказать, локальное значение.

Об удушении всех других – кроме русского – языков у нас обожают сейчас писать освоившие модную тему публицисты из яростного племени впервые открывающих для себя отчие горы и долы. «Где он, этот язык, – тоскливо спрашивают они, заранее зная ответ, – язык, на котором писал великий (проставить имя и место)?»

Решусь сказать, что удушения не было.

В сущности, не нужна никакая государственная политика запрещения языков. Сложные вопросы престижности одних языков и непрестижности других решают сами люди, руководствуясь неписаными, но всем понятными соображениями. Дело не в одной пресловутой командно‑административной системе, она виновата в данном случае лишь в том, что держала все в одной – своей – руке и раздавала всем сестрам по серьгам, в соответствии с ею же утвержденными размерами уха и качества серег.

Меняется и расширяется мир. Меняется и сужается сфера применения языка, такого домашнего и надежного в родном селении, районе или даже республике. И практичные люди отправляли своих детей в русские школы, чтобы облегчить им дальнейшую карьеру, – свой язык и так будут знать.

Другое дело, когда люди понимают ценность для себя родного языка. Есть в Дагестане селение Уркарах, где говорят по‑уркарахски. Язык этот вряд ли станет когда‑нибудь языком межнационального общения, скорее, его не будут употреблять даже для межаульного. Но он имеет не меньше прав на существование, чем русский, английский или китайский.

«Кому он нужен?» – спросят, боюсь, многие. Да самим уркарахцам. Разве этого недостаточно?

Но сберечь его могут только сами уркарахцы. И никто больше.

И так же любые другие языки.

…Поиски кельтов. Каких бы кельтов мы ни искали, мы ищем самих себя и свои заботы. И всегда их находим…

Потом я остался на занятия. Группа была маленькая – пенсионеры супруги Фишер, Джонс‑журналист и Джонс‑инженер. Преподавательница сразу включила меня в учебный процесс, и я вместе с Фишерами и Джонсами с аппетитом повторял фразы типа: «Мне нужно идти на работу».

Джонс‑журналист собирался в командировку в Нюрнберг.

– А по‑нашему? – спросила учительница.

– А’Мхурнберг, – отвечал Джонс, изменив согласно грамматике начало слова, и все посмотрели на меня с сочувствием. Все‑таки они все были уэльсцами.

Зато я проявил завидное умение, почти с ходу прочитав слово Llwyrymmthodur. На нем уже споткнулись Джонс‑инженер и миссис Фишер. Пока в нем барахтался Джонс‑журналист, я прикинул план чтения и, когда меня вызвали, произнес на одном дыхании: «Ххьлюэрымадуер». Наверное, мне помог год, проведенный в молодости в Дагестане³.

Джонс‑инженер предложил подбросить меня. Он, оказалось, отдал дочь в уэльскую школу, а теперь решил подзаняться сам: а то приходит дочка, рассказывает что‑то смешное, а ты не понимаешь…

Он затормозил у паба.

– Попрощаться надо все‑таки по‑кельтски. Как вы насчет пинты пива? Надеюсь, вы не ххьлюэрымадуер?