Информированное согласие

Принцип информированного согласия, по мнению многих, составляет основу ос­нов этики экспериментального исследования. Однако социальная психология не ус­воила в полной мере этот принцип, он до сих пор так и не стал естественной со­ставляющей экспериментальной процедуры. Как правило, испытуемые участвуют в эксперименте, не зная об истинных целях его проведения. Более того, испытуемых порой дезинформируют. Насколько законна и оправданна такая практика?

Герберт Келман (Kelman, 1974) называет две независимые друг от друга причи­ны, по которым потенциальному испытуемому не сообщают о характере будущего эксперимента. Первое объяснение можно назвать мотивационным, и звучит оно так: Если рассказать испытуемому, как будет проводиться эксперимент, он может отказаться от участия в нем. Дезинформация с целью получения согласия является нарушением прав человека и не может использоваться в повседневной практике набора испытуемых.

Вторая, более распространенная, причина заключается в том, что многие экспе­риментальные исследования в области социальной психологии становятся невоз­можными, если заранее сообщать испытуемым о целях и характере эксперимента.

В данной связи уместно вспомнить классический эксперимент Аша (Asch, 1952), имевший целью изучение феномена группового давления и конформности. Испыту­емый, которому говорили, что в эксперименте исследуется восприятие длины от­резков, должен был сказать, какой из трех отрезков равен по длине эталонному. Отвечал он в присутствии трех других — подставных — испытуемых, а те давали заведомо неверные ответы. Главный вопрос, на который должен был ответить экс­перимент: как поведет себя испытуемый? Согласится ли он с ошибочной оценкой группы или даст свой — правильный — ответ?

Совершенно очевидно, что испытуемый был дезинформирован в нескольких ас­пектах. Ему сообщили, что он участвует в эксперименте по изучению восприятия, тогда как в действительности исследовался феномен группового давления. Испыту­емый не знал, что присутствующие помогают экспериментатору, он полагал, что они такие же испытуемые, как и он. Но очевидно и другое, Если бы испытуемый знал об истинных целях исследования, ситуация была бы бесконфликтной и экспе­римент потерял бы всякий смысл. Испытуемого дезинформируют не потому, что экспериментатор боится не получить его согласия на участие, а по сугубо гносеоло­гическим соображениям, примерно по тем же причинам, по каким автор детектива не сообщает сразу, кто убийца: будь это так, читателю была бы оказана медвежья услуга, — он лишился бы всякого удовольствия от чтения.

Большинство социально-психологических экспериментов содержат элемент де­зинформации. Критики называют это «обманом»; появился даже специальный тер­мин, который прочно вошел в обиход, —- «эксперимент с обманом» (или «метод об­мана»). Чаще всего он звучит при обсуждении этических аспектов эксперименталь­ного исследования. Однако в слове «обман» присутствует момент оценки. Поэтому я предпочел бы обсуждать специфические приемы экспериментальной процедуры, используя более нейтральные термины, и говорить, например, о «маскировке», «ин­сценировке» или «методике иллюзий». Невозможно дать объективную этическую оценку приему, описывая его с помощью понятий, которые сами по себе звучат как обвинение.

Допустимо ли использование методике иллюзий в эксперименте? Проще всего было бы сказать «нет», такой ответ очень удобен и с социальной и с этической точки зрения. Никто не спорит, что честные, открытые отношения с испытуемым чрезвы­чайно желательны, что экспериментальная процедура по мере возможности долж­на быть основана именно на этой модели отношений. Но проблема состоит в том, что очень многие исследователи верят в ценность социально-психологического «расследования», в его способность обогатить науку новыми знаниями о социаль­ном поведении человека, знаниями, которые в конечном итоге послужат на благо всего общества. Разумеется, это всего лишь вера, но она настолько сильна, что не позволяет нам категорично объявить незаконным использование дезинформации и различных процедурных сюрпризов и иллюзий. Известно, что иллюзии широко ис­пользуются в других областях, и этот факт никого не оскорбляет. Наглядный при­мер — использование в радиопередачах различных звуковых эффектов. Например, цокот копыт воспроизводится с помощью кокосовой скорлупы, звук дождя — с по­мощью песка, который сыплется на листы металла, и т. д. Некоторые радиослуша­тели знают про эти хитрости, другие — нет, но никому не придет в голову обвинять режиссеров в жульничестве, — мы объясняем использование спецэффектов худо­жественной задачей.

Большинство социально-психологических экспериментов, во всяком случае удач­ные, также содержат в себе художественный компонент, а лучшие из них можно считать драматическими произведениями с интригой, но без развязки: завершает ситуацию своими действиями испытуемый, поставляя тем самым требуемую инфор­мацию экспериментаторам. Если использование методики иллюзий допускается в радиопередачах, то почему мы возражаем против их использования в научном ис­следовании?

Можно привести множество примеров, показывающих, как спокойно мы отно­симся к дезинформации в повседневной жизни. Никто не возмущается, когда взрос­лые рассказывают детям небылицы про Санта Клауса, — мы знаем, что это безобид­ный обман, и здравый смысл подсказывает нам, что он не причиняет вреда. Более того, эти сказки освящены традицией. Мы устраиваем друзьям розыгрыши, кото­рые тоже основаны на дезинформации. Суровый моралист скажет, что розыгрыш аморален, так как основан на лжи. Но нам не интересно его мнение, нам гораздо важнее знать, что думает по этому поводу тот, кого разыграли. Был ли он оскорблен или розыгрыш развеселил его?

Ясно одно: дезинформация и создание иллюзий должны применяться только в том случае, если эксперимент без них невозможен. Нужно стремиться строить от­ношения с людьми на честной, доверительной основе. Однако все это еще не помо­гает нам ответить на вопрос, допустимы ли технические иллюзии тогда, когда науч­ное исследование не может состояться без них?

Попробуем подойти к проблеме с другой стороны. Практически в любой сфере профессиональной деятельности мы обнаруживаем те или иные отступления от общепринятых моральных законов, отступления, благодаря которым и становится возможной данная профессия. Так, например, если рядовой гражданин становится свидетелем убийства, его долг — сообщить о преступлении властям; но этот мо­ральный закон не распространяется на адвокатов. В юридической практике дей­ствует правило, запрещающее адвокату предавать огласке сведения, сообщенные ему его подопечным, если это противоречит интересам последнего. Адвокат может знать, что его клиент совершил убийство, однако не имеет права сообщать об этом властям. Как видите, в юридической практике вышеупомянутое моральное правило не только отменено, но и коренным образом трансформировано, и в долгосрочной перспективе общество только выигрывает от этого.

Или возьмем другой пример. Общепринятые нормы морали запрещают нам раз­глядывать гениталии посторонней женщины, но в практике акушеров и гинеколо­гов осмотр женских гениталий — процедура совершенно необходимая. Нас не воз­мущает факт нарушения общепринятого морального правила, поскольку мы пони­маем, что оно вызвано необходимостью, и верим, что люди данной профессии при­носят пользу обществу.

Возникает вопрос: возможны ли подобные отступления от морали — приемы, вызванные технической необходимостью, — в деятельности ученых, работающих в области социальных наук, деятельности, которая, как предполагается, идет на бла­го обществу? Разумеется, такие приемы вряд ли ставят в выигрышное положение конкретного испытуемого. Скорее они идут на благо всему обществу — по крайней мере, именно из этого предположения исходят исследователи.

Вопрос о правомерности использования приема «инсценировки» в социально-психологическом эксперименте имеет еще одну сторону, о которой мы часто забы­ваем. Как правило, испытуемый очень недолго остается в неведении. Инсценировка продолжается ровно столько времени, сколько требуется для проведения экспери­мента. Обычно испытуемому сообщают об истинных целях эксперимента сразу же по его окончании. Если на протяжении тридцати минут экспериментатор скрывает правду от испытуемого, то по завершении эксперимента он дает испытуемому пол­ный отчет о целях исследования и характере примененных в его ходе эксперимен­тальных процедур, демонстрируя таким образом свое доверие к нему. Странно, что критики социально-психологических экспериментов так редко вспоминают об этой характерной особенности экспериментальной процедуры.

С точки зрения формальной этики вопрос о допустимости дезинформации, не­сомненно, важен, — ведь утаивая информацию, мы нарушаем принцип информиро­ванного согласия. Расценивая факт нарушения данного принципа как «обман» ис­пытуемого, противники социально-психологических экспериментов фактически лишают социальных психологов возможности конструктивного обсуждения эти­ческих проблем, поскольку такой акцент, по мнению многих из них, неправомерен. Результаты недавнего исследования Элинор Мануччи подтверждают справедливость последней точки зрения. Мануччи поставила своей задачей выяснить, что думают обычные люди об этических аспектах проведения психологических экспериментов. Опрошенные ею 192 человека высказали достаточно спокойное отношение к факту «обмана», расценив эту проблему как второстепенную. Гораздо большее значение они придавали содержательной стороне эксперимента, возможности приобретения нового, интересного опыта. Так, например, несмотря на то что в исследовании Аша присутствовал элемент дезинформации, в подавляющем большинстве респонденты отозвались об этом эксперименте одобрительно и даже с восторгом, восхищаясь его изяществом и поучительностью. Разумеется, мнение обывателя не может быть истиной в последней инстанции, но его нельзя игнорировать. По моему глубокому убеждению, при обсуждении этики конкретного эксперимента нам следует с боль­шим вниманием относиться к мнению и впечатлениям тех, кто участвовал в нем в качестве испытуемых.