2. Насилие света.

 

Во первых, довольно-таки сложно выступать

с философской речью против света.

 

Жак Деррида, «Насилие света».

 

 

Недалеки от истины те, кто отказывает философии в праве быть наукой, ибо это чистое искусство, но еще более близки к ней те, кто отказывает искусству в праве быть искусством, ибо это чистая наука. Любая истинная наука это всегда теория искусства, тогда как любое истинное искусство это всегда научная практика. Наука постигает законы искусства, которое является их практическим воплощением. И заблуждаются те, кто полагает, что предметом науки является не искусство, а жизнь, потому что искусство (и мастерство – это синонимы) это и есть жизнь, но подчиненная разумным законам, т.е. нуждам человека, тогда как обычная жизнь подчинена самой себе. Не следует также рассматривать искусство как нечто отдельное от жизни – вторую природу. Есть только одна природа, а искусство – лишь малая часть ее. Природа – не Бог, она не действует непосредственно, но у нее «нет других рук, кроме наших». Истина в том, что, кроме ее созданий, не существует никакой природы. Это не следует понимать так, что нет Бога, кроме человека, потому что человек – крошечный фрагмент человечества, о единстве которого говорить, по меньшей мере, глупо. Бог – это не жизнь, но ее смысл, то есть абстрактное понятие, синоним природы. Поэтому рассматривать искусство как нечто отдельное от природы, некий внешний фактор влияния в отношении к ней, равнозначно тому, как если бы мы полагали в качестве второй природы муравейник.

То, что человек ощущает себя субъектом в объективном мире, мешает ему видеть, что весь объективный мир есть не более, чем совокупность множества субъектов, тождественных друг другу в степени своей субъективности. Следовательно, глупо полагать, что человек, навязывающий природе свои законы, поступает вопреки ей, ибо человек – это и есть природа, которая в своем эксперименте развития пытается опробовать эффективность разумных законов в противовес естественным. То, что естественные законы оказываются более разумными, чем так называемые разумные, говорит лишь о том, что на данный момент эксперимент неуспешен, однако из этого не следует, что человек совершил преступление перед природой или Богом, за которое он должен раскаиваться. Если человек или его разум – ошибка природы, она должна заплатить за эту ошибку, испытывая на своей шкуре последствия всех ошибок, совершаемых человеческим разумом, который никого не просил о своем создании. Если же человек – необходимая ступень эволюции, то следует перетерпеть и эволюцию самого человека, которая вполне способна оказаться единственно возможной эволюцией природы.

Из-за того, что человек – нелинейное существо, неразумно говорить о каком-то едином направлении его эволюции. Ограничение эволюции природы рамками эволюции одного только человека также имеет свои недостатки. Мы ничего не знаем об эволюции других живых существ, хотя и принято считать, что с ними не происходило никаких изменений на протяжении тысячелетий. Вполне возможно, что большая часть флоры и фауны никак не изменилась внешне за тот небольшой период времени, когда человек мог наблюдать за этими изменениями, но кто знает, в какую сторону изменились душевные качества ворон, крокодилов и бурундуков за последние миллион лет? Ведь эволюция – и во многом это справедливо – рассматривается как история выживания, тогда как для нас наибольший интерес представляет развитие того, что более или менее определенно обречено на гибель. Высшая степень разумности противоречит принципу выживания, поэтому задача ее сохранения, не говоря уже о дальнейшем развитии, представляет собой вызов ей же и возможность доказать, достойна ли она существовать внутри этого мира или нет.

Опыт или история, тем не менее, свидетельствуют, что сохранение и развитие невозможны без применения принципа выживания, который есть насилие. Причиной насилия являются либо естественные, либо благие намерения. Каждый поступает так, как ему за благо рассудится, проблема лишь в том, что у каждого это выходит по разному. Именно индивидуальность шкалы ценностей является основной помехой их реализации. В каком-то смысле, природа – это эксперимент общения, и индивидуальная эволюция всегда приводит к вырождению. Поэтому каждый субъект, который упирается в очевидность этого факта, оказывается перед выбором между естественной смертью и искусственной жизнью. Смерть естественна потому, что соответствует индивидуальным стремлениям субъекта, а жизнь искусственна потому, что для ее трансперсональной реализации субъект должен приложить усилия, близкие к пограничным. Трансформация человека невозможна без насилия над собой, равно как и его выживание невозможно без трансформации. Буквально это значит, что без насилия над собой жизнь (понятие жизни здесь полностью противоположно широко употребляемому слову, которое обозначает неуклонное движение к смерти) не может быть естественна для человека, однако это насилие не выходит за рамки индивидуального развития. Что касается коллективной эволюции, то она не представляется возможной без насилия над другими. С одной стороны, реализация этих принципов, по меньшей мере, неэтична. С другой стороны, человек, который не в состоянии противостоять насилию, не заслуживает жить или, иными словами, быть человеком – это или обслуживающая машина, или поврежденный механизм, непригодный в сервисе. То есть он не в состоянии жить так, как ему за благо рассудится, поэтому вполне этично рассудить это благо за него. Человек, который справляется с этой задачей самостоятельно, способен также и противостоять насилию, более того – он сам производит насилие над собой и другими, ибо насилие – это природа сильного человека точно так же, как и подчинение – природа слабого.

Насилие никогда не может быть оправдано теми, кто ему подвергается, если трансформация не является его результатом. Под трансформацией следует иметь в виду не изменение вообще, но лишь переход к состоянию, которое качественно отличается от предыдущего и требует самосохранения. Если насилие не ведет к трансформации, его результат – деформация, разрушение. Как созидательное, так и разрушительное насилие определяются таковыми по своим результатам, а не направлению, ибо и созидание может не всегда быть успешным, и разрушение – не всегда деструктивным. В сущности, разрушительное насилие вообще не следует рассматривать как насилие, ибо его причиной является именно отсутствие силы, тогда как реальное насилие есть ее естественное проявление. Для того, чтобы разрушить систему, сила не нужна – достаточно лишь знания слабых мест, но трансформировать систему одним только знанием не представляется возможным – это слишком большое искусство, мастером которого никогда не стать слабому.

Следующая проблема заключается в том, что силы также недостаточно, если не разработана правильная стратегия ее применения. Непосредственное воздействие со стороны может на какое-то время изменить бытие человека, но не затронет принципов, по которым он привык жить ранее, результатом чего также может стать деформация системы. Все знают, что бесполезно давать голодному рыбу – следует дать ему удочку, чтобы он стал независим от внешних влияний и научился сам влиять на среду. Поэтому наиболее эффективной формой созидательного насилия следует считать не непосредственное воздействие, но косвенное воспитание, результатом которого должна быть, прежде всего, самостоятельность системы, когда побудительный мотив насилия по отношению к ней становится ее собственным мотивом и стимулом к самотрансформации. Следовательно, наилучший способ изменить систему – сделать так, чтобы она изменилась сама. Это полностью соответствует всему вышесказанному. Воспитание нельзя применять ко взрослому человеку, потому что он в нем не нуждается. Точно также нельзя уважать свободу ребенка, потому что он ею не обладает, а предоставить ему ее – значит убить его. Однако совершать насилие над ребенком этически оправданная и, более того, одобренная мера, тогда как совершать насилие над человеком, который думает, что он взрослый, общепринято считать чем-то аморальным. Это действительно аморально, так как не имеет ничего общего с коллективной моралью, суть которой в том, что свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого. Это не удивительно, ибо мораль слабых людей – это всегда лицемерие. Истина в том, что свобода человека не может закончиться нигде, потому что она нигде и не начиналась. Инфантильное мировоззрение лишает своего обладателя прав судить о чужой морали, поэтому решение всегда остается за силой. В конце концов, иллюзия свободы – это не личный выбор каждого, кто в нее верит, но результат влияния тех сил, которым выгодно, чтобы человек считал себя свободным.

В конституции любой страны первым пунктом стоит свобода ее граждан, тогда как все остальные пункты полностью опровергают ее, не говоря уже о реальном положении вещей. Однако в рамках конституции такая формулировка более, чем уместна, потому что конституция излагает законы человеческого общежития, в которых каждый заинтересован, ибо они призваны обеспечивать биовыживание и относительный комфорт граждан. Но человек стремится выжить не только биологически и пытается применить конституционные формулировки ко всем остальным сферам своей жизни. Биологическая жизнь неконцептуальна, и было бы странно, если бы законы ее сохранения соответствовали логике, но жизнь сама по себе не делится на биологическую и психологическую точно так же, как природа не делится на первую и вторую, поэтому законы социума не могут ограничиваться принципами коллективного биовыживания. Между прочим, право на свободу вероисповедания введено в конституцию не потому что религиозная монополия – это насилие над сознанием, которое отвратительно само по себе, а потому что наиболее простой способ изменить сознание иноверца заключается в уничтожении его физического тела.

Следовательно, нет такого защитного механизма, который бы не был разумен до появления необходимости его преодолеть или разрушить. Как бы глупо ни звучали общественные установки, их изменение может быть уместным лишь в редких индивидуальных случаях. О коллективном изменении нужно забыть до тех пор, пока количество этих индивидуальных случаев не перерастет в коллективное качество, и любые иные пути – деструктивны. Считается, что в этом основное отличие революции от эволюции. Первая меняет структуру, тогда как вторая – законы ее формирования. Если камень бросить вверх, это будет революция против установившихся законов гравитации, и рано или поздно он вновь упадет на землю. Поэтому подъем человеческого сознания с помощью непосредственного влияния извне заранее обречен на неудачу. Человек – это микрокосм, вселенная в миниатюре, и никто, кроме него самого, не в силах изменить его внутреннюю гравитацию. Для того, кто сумел это сделать, вопрос насилия становится также и вопросом сострадания. В конце концов, если насилие это не всегда сострадание, то сострадание это всегда насилие. Само бытие такого человека превращается в насилие света, иногда созидательное, иногда деструктивное, ведь если у хирурга вообще никто не умирает на операционном столе, это значит только одно – он вышел на пенсию и больше не практикует. В принципе, вопросы этики больше всего беспокоят людей аморальных, тогда как у обычного человека это не более, чем рефлекс, привычка мысли – равно как и все остальное.

Подводя итоги всему вышесказанному, выделим следующие моменты, которые представляют собой концептуальный каркас всего текста (на самом деле, они представляют собой сам текст, но через наложение кальки послесловия на предыдущие страницы все-таки можно докопаться и до смыслового каркаса).

Итак. С первого взгляда может показаться, что любая осмысленная человеческая деятельность – это либо мессианство, либо фашизм, тогда как в действительности это одно и то же, только в одном случае людей убивают, а в другом они умирают сами. Все, что выходит за рамки насилия, представляет собой подчинение насилию – это удел детей, рабов и слабоумных.

Второе. Эволюция как явление попросту не существует – это концепция, появившаяся в тот момент, когда человек задумался, а куда же, собственно, он идет? Само по себе движение, которое мы называем эволюцией, не способно уместиться в наших головах, поэтому для нас реальным существованием может обладать лишь стратегия наших действий и сами действия.

Третье. Если нас интересует эффективность нашей стратегии, нам не следует брезговать реалистическим мышлением. Мало отказаться от революционных действий. Сотрудничество с эволюцией возможно лишь в случае забвения эволюции. До тех пор, пока не произошла индивидуальная трансформация, следует оставить в покое других людей, потому что на этом уровне насилие всегда деструктивно, тогда как без вашей помощи, быть может, другой человек еще как-то проживет.

И последнее. Путь к силе всегда лежит через насилие над собой. Для кого-то это может показаться слишком дорогой ценой, потому что не все отделываются легким испугом – некоторые сворачивают себе шеи. Поэтому постарайтесь следовать простому правилу техники безопасности – чтобы вы ни делали, никогда не забывайте, зачем вы это делаете. В случае же, если вам самим это не известно, следует обязательно это узнать и помнить до конца своих дней. Это объясняется тем, что любое действие без необходимости чревато нежелательными последствиями, и насилие над собой – в особенности. Как сказал некто очень проницательный, если дать человеку крылья, они будут мешать ему ползать. Поэтому самое разумное – следовать своим потребностям. Человек стремится к пути, когда ему плохо, но встает на путь только тогда, когда ему хорошо. Для этого следует избегать излишних глобализаций. Как сказал некто очень добрый, объять необъятное нельзя, но поцеловать можно. Между прочим, эти слова – пример того, что я называю насилием света. Не нечто сложное, как могло показаться после разговоров об эволюции и остальном. Быть может, это слишком трудно, но вовсе не сложно. Эволюция сознания – это его прояснение, а не усложнение, ведь человек и без того слишком сложен. И если добавить к нему лишнюю плоскость, станет ли он от этого объемнее?

 

Март, 2003 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

КАК ВЫЙТИ ИЗ ТОТАЛИТАРНОЙ СЕКТЫ

 

Тотальный характер достижений развитого индустриального общества оставляет критическую теорию без рационального основания для трансцендирования данного общества.

 

Герберт Маркузе.

 

Научно-техническая революция, на волне которой пронесся минувший 20-ый век, подобно некой магической силе, превратила обычные и досконально изученные на протяжении столетий явления, от которых уже никто не ожидал ничего нового, в подозрительные и взрывоопасные феномены, за привычной внешностью которых стал сокрыт, а вскоре – и открыт во всей своей красе, поразительный по масштабам своей деструктивности потенциал.

Международные конфликты, носившие ранее характер несколько увеличенной в размерах поножовщины, обрели такой размах, что их разрешение уже больше не в состоянии гарантировать, что после него на земле останется в добром здравии хотя бы одна сторона – победившая (о проигравшей и речи нет) или нейтральная, не имеющая к конфликту никакого отношения. Тем не менее, то, что при технической поддержке изначально деструктивное явление становится еще более деструктивным, кажется закономерным. Удивления заслуживает тот факт, что технологические внедрения в творческие, позитивные и созидательные области (каковыми всегда были искусство и религия) нисколько не увеличило их позитивности, но напротив – придало их функционированию пугающий деструктивный оттенок.

Разумеется, здесь не следует грешить на один только 20-ый век (достаточно вспомнить средневековую инквизицию и крестовые походы), однако в настоящем очерке речь пойдет о деструктивном влиянии, которое направлено на разрушение не биологической, но психологической (душевной, духовной) жизни человека, и когда говорилось о технологической составляющей, способствующей этому процессу, прежде всего, имелось в виду реактивное развитие средств массовой информации.

Не секрет, что, если бытие и определяет сознание, оно делает это исключительно с помощью информации. И если изобретение телефона и телевизора было лишь первым симптомом надвигающегося культурного перелома, то внедрение в повседневность Интернета обозначило этот перелом как нельзя более четко. В настоящее время уже заметны признаки таких неотъемлемых феноменов грядущей культуры, как обесценивание информации и логически из него вытекающая ментальная атрофия. Если в доисторические времена средств массовой информации как таковых не существовало ввиду отсутствия в них нужды, то надвигаются времена, когда информация вновь не будет востребована, но уже по причине своего избытка. Даже те, кто не понаслышке, а «на собственной шкуре» знает, что такое информационный голод и, следовательно, какова цена информации, уже опробовали на себе прелести всех стадий информационного пресыщения, таких как рефлекторное поглощение уже ненужной информации, тошнота и потеря интереса к пище такого рода, результатом чего становится легкое отупение.

Пока этот феномен не приобрел черт массовости, продолжается эпоха информационной диктатуры. Это, пережде всего, говорит о такой степени информационного голода, при которой люди готовы за необходимую информацию платить. С одной стороны – ее доступность, с другой – не утраченная пока еще ценность, обеспечивают различным организованным информационным потокам реальную власть над человеческим сознанием, как индивидуальным, так и массовым. А то обстоятельство, что таких потоков довольно много, указывает прежде всего на то, что основной их функцией является не столько сама власть, сколько борьба за нее. В конце концов, на протяжении всей истории человечества власть достигается исключительно для того, чтобы с ее помощью достичь еще большей власти. Организованный информационный поток если и обладает сознанием, то лишь тем, которое люди отдают ему добровольно (то есть безвольно), но этого оказывается вполне достаточно, чтобы ему стали присущи определенные человеческие черты и повадки. Поэтому нет ничего удивительного в том, что основной задачей любого информационного потока является отнюдь не реализация его содержания, а именно распространение. Иными словами, даже о пользе молчания следует рассказать как можно большему количеству людей. И конечно же, настоящий очерк возник благодаря действию именно этого принципа.

Изначально предназначенная для осуществления тех или иных специальных целей, информация стала объединять людей в социальные группы, большинство членов которых, по сути, либо никак не заинтересованы в осуществлении этих и подобных им целей, либо заинтересованы в целях совершенно противоположных. Ценностью информации стала она сама, а не ее прикладное значение, которое отныне призвано служить лишь отличительной чертой, разграничивающей как информационные потоки, так и социальные группы, подпавшие под их влияние. Если вспомнить, как общество, объединенное светлой идеологией коммунизма, на протяжении семидесяти лет делало все, чтобы окончательно дискредитировать эту идеологию (и замечательно в этом преуспело), станет очевидно, что главная функция идеологии – не коррекция действий человека, а их оправдание. Можно закрыть глаза на любое преступление, если отдавать себе отчет, во имя чего оно было совершено.

Наиболее парадоксальным и пугающим воплощением обозначенных выше принципов стал феномен так называемых религиозных тоталитарных сект. Парадокс этого феномена заключается в том, что в сети самого отвратительного вида эксплуатации попадают люди, определившие своей целью обретение свободы.

Известно, что, чем выше идеал, тем выше и цена, которую человек должен заплатить за его реализацию. Поскольку до сих пор еще никто не додумался до идеала более высокого, нежели духовная свобода, то и платить всем, кто на этот идеал претендует, приходится своим духом.

Обладая опытом двухлетнего пребывания в религиозной секте такого рода, автор с уверенностью может сказать, что единственный реальный духовный прогресс, который возможен в рамках секты, это преждевременный скачок в стихию маразма и слабоумия. Наблюдение внутри секты доведенных до крайности проявлений социального зомбирования позволило автору увидеть за пределами секты те же самые принципы. Выход из секты был ознаменован для автора вопросом – а можно ли вообще выйти из секты? И если социальное отчуждение – не иллюзия и самообман, существует ли в нем реальная необходимость? Ответам на эти вопросы и посвящен настоящий очерк.

 

Следовательно, раз видимость, как объясняют мне люди мудрые, пересиливает даже истину и служит главным условием благополучия, мне… надо как бы отгородиться живописным изображением добродетели.

 

Платон.

 

В некотором смысле, все человеческие действия есть результат не произвольного случая, но необходимости, которая предопределена если и не в интересах локальной личности индивидуума, эти действия совершающего, то в соответствии с нуждами его нелокальной (как в пространстве, так и во времени) целостности. Это значит, что печальный опыт пребывания людей в рамках тоталитарных сект – необходимость не менее оправданная, нежели необходимость извлечения их из этих рамок.

Известно, что временное ограничение свободы есть обязательное условие как для взросления человека, так и для развития вообще. Справедливо также и то, что в этот период принудительного ограничения индивидуум вовсе и не нуждается в свободе. Точно так же, как птенец, организм которого еще не в состоянии противостоять деструктивному влиянию среды, разрушает скорлупу своего яйца только тогда, когда она уже не нужна, человек выходит за рамки внешних и внутренних ограничений только самостоятельно и только тогда, когда ощущает действительную необходимость такого шага. Даже в свете рассматриваемой темы преждевременное «освобождение» из секты представляется намного более деструктивным, нежели пребывание в ней. Известно, что подростки, психика которых наболее податлива и нестабильна, очень тяжело переносят такие жесты сострадания, как попытки их «раззомбирования» (а в сущности – перезомбирования) и адаптации к нормальному существованию в рамках нормального социума. Все, кто еще помнит скандальное завершение деятельности злополучного «Белого Братства» - секты, идеология которой базировалась на двух стандартных пунктах: божественности живого учителя и ожидании грядущего апокалипсиса – также должны помнить и то, что изрядную долю несовершеннолетних «адептов» пришлось поместить в психиатрические лечебницы, так как разгром их организации силами государственной власти оказался для них более серьезным потрясением, нежели со дня на день ожидаемый конец света.

Следовательно, погружение в социальный аквариум той или иной религиозной секты – это единственно приемлемый для данного индивидуума способ защитить целостность своей психики в конкретный момент ее становления.

Известно, что для нормального функционирования системы ей необходимо обладать (и избегать доминирования одного над другим) двумя качествами – способностью к контакту и способностью к самоопределению. Преобладание какой-либо одной способности неизменно деструктивно, ибо неограниченный контакт разрушает границы системы, а максимальное самоограничение лишает систему энергоподпитки извне и, следовательно, перспектив какого бы то ни было развития. Жизнь сама по себе есть результат гармонии между этими двумя принципами («эрос» и «танатос» - по Фрейду), поэтому неудивительно, что такая диалектика характерна для всех известных нам развивающихся систем и систем развития. Религия и церковь, философия и схоластика, спорт и физкультура, психология и психиатрия, культура и цивилизация – таковы наглядные воплощения этих двух полярных и взаимоподдерживающих принципов.

Учитывая это, нельзя не признать, что в некоторых случаях деятельность тоталитарных сект представляется не только не вредной, но и исключительно благотворной. Поскольку современная цивилизация не находит ни необходимости, ни возможности создания более приемлемых с ее точки зрения социальных институтов, которые бы удовлетворяли человеческую потребность в самоопределении, она должна быть благодарна уже за то, что граждане сами справляются с этой необходимостью.

Чем разрушительнее в человеке склонность к контакту, тем более жесткие формы самоопределения ему необходимы. В таких случаях следует не только избегать выхода из секты, но желательно выбрать наиболее тоталитарную из ее форм. На самом деле, это очень типичная и серьезная проблема, так как не все религиозные секты функционируют по стандартному принципу контакта в теории и самоограничения на практике. Человек, чья реальная потребность заключается в самоопределении, попадая в секту, где вместо этого ему помогают расширить и без того неуправляемую способность к контакту, рискует получить тяжелую психологическую травму. В особенности это касается тех сект индуистского толка, которые поощряют радикальные психотехники и йогические практики вроде пранаямы или катарсических медитаций Ошо. Участь всех контуженных подобной экзотикой Востока весьма однообразна – они становятся, к сожалению – навсегда, пациентами Русской Православной Церкви, ибо из всех религиозных сект, базирующихся на принципе самоограничения, она единственная добилась совершенства своих форм, благодаря скромности своих требований от прихожан, укорененности своей традиции на почве национальной культуры и вытекающей из всего этого официальной поддержке государства.

Исходя из этого, государству вообще следовало бы прекратить бесполезную и бессмысленную травлю своих граждан, объединяющихся под знаменем той или иной религиозной идеологии, но и наоборот – всячески поощрять и способствовать увеличению количества и функционированию тоталитарных сект религиозного толка, чтобы обеспечить своим гражданам позитивный досуг и душевное равновесие.

Истина – специфический продукт, хотя слово само по себе хорошее. Дело в том, что потребность в самоопределении исключает какую бы то ни было необходимость в разочаровании (а это более точное слово, нежели «истина»), следовательно, потребность в самоопределении просто вынуждена определять себя именно как стремление к истине.

Не секрет, что любой язык существует в двух вариантах. Первый вариант предназначен для того, чтобы с его помощью передавать определенные сведения – это терминологический язык, так как все принадлежащие ему слова обладают четко определенными значениями, которые зафиксированы в словаре. Второй вариант языка – символогический. Здесь значением обладают не отдельно взятые слова, а их словосочетания или даже целые предложения, тем не менее, какое бы значение в них не вкладывалось, искать там какой-либо смысл – пустая трата времени. Символогический язык попросту не предназначен для передачи смысловой информации, и единственное его практическое назначение – помогать говорящему ввергать слушателя в измененное состояние сознания. Ритмика и подбор слов в рамках символогического языка оказываются более важными, нежели сами слова, хотя изредка и бывает, что отдельно взятое слово используется как козырь – навскидку достаточно вспомнить такие слова, как «истина», «свобода», «просветление» или «медитация» - сами по себе они ничего не значат и исключают возможность какого бы то ни было понимания, вызывая, тем не менее, отточенный, словно посредством дрессировки, рефлекс.

Вышеупомянутая опасность угодить «не в ту» секту как раз и связана с риском перепутать языки. Привыкший к символогическому языку, человек может попасть в секту, где в ходу также и терминологический язык (то есть там делают то, о чем говорят), купившись на стандартную манифестацию «самопознания», следствием чего может стать действительное столкновение с некоторой информацией о себе, к которому он окажется попросту не готов.

Психика среднестатистического духовного искателя прежде всего нуждается не в самопознании, но в устойчивой системе верований. Поскольку создать такую систему устойчивой возможно лишь в случае ее предельной примитивности, то совершенно закономерно, что люди, для которых нет ничего более чуждого, чем религия, обитают именно в религиозной среде.

Нельзя также не признать, что, чем проще система верований, тем она универсальнее и тем легче с ее помощью давать объяснения всему и вся. Столь замечательная идеология не только позволяет своему обладателю навести спартанский порядок в своей голове, но также оказывает ему посильную помощь в организации своего досуга, который отныне можно посвящать основной цели любой идеологии – ее распространению. Если этого мало, то можно снабдить новоиспеченного адепта «практикой», выполнение которой обеспечивает ему всевозможные блага, которые он никак не мог реализовать ранее – от «сжигания тонкой кармы» до забронированного места в Раю. Автор лично знал человека, который «медитировал» по ночам на протяжении нескольких лет. Правда, усевшись в позу для медитации, он через пять минут начинал громко храпеть, а утром, проснувшись, записывал в свой бортжурнал: «8 часов медитации» - и тут же начинал ругаться с женой по какому-то пустячному поводу. Если учесть, что в его секте «суточной нормой» было три часа сидячей медитации, об уровне его духовности можно только почтительно догадываться.

Тем не менее, существуют люди, которые приходят в секту не только и не столько за самоопределением, сколько в целях именно самопознания и саморазвития. Разумеется, эта цель ими не сознается, но реальным движущим фактором является именно она. Что же касается сознательности, то картина здесь выходит любопытная – человек думает, что его действиями движет стремление к самопознанию, тогда как это не более, чем прикрытие для потребности в самоопределении, хотя реальной силой является все же глубинное стремление к самопознанию. Такие люди весьма часто встречаются внутри тоталитарных сект, но не они составляют их костяк. По большому счету, эти люди приходят в секту только для того, чтобы из нее выйти.

 

Не ощутив причастности, нельзя постичь и непричастность.

 

N20.

 

Убедившись в том, что идеология человека есть не более, чем прикрытие для его действительных стремлений, нельзя не удивиться самому факту наличия у некоторых людей стремления к духовной свободе. Известно, что, какой бы высокой идеологией человек не прикрывался, ни самопознание, ни саморазвитие не могут быть объектами его истинных устремлений. Более того, рассмотрение каждого частного случая может привести к если не пугающему, то, по меньшей мере, странному выводу, что так называемое духовное развитие всегда происходит против индивидуальной воли человека.

Следовательно, будет уместным говорить о двух видах программ, которые управляют как социальными, так и душевными телодвижениями человека в равной степени. Внешние программы призваны определять идеологические манифестации, которые индивидуум предъявляет своему окружающему и внутреннему мирам. Скрытые программы представляют собой результат идеологической промывки мозгов, которой индивидуум подвергся извне, не найдя либо сил противостоять ее влиянию, либо желания. Сила и эффективность этих программ объясняются тем, что они исходят из воли, на несколько порядков превышающей волю программируемого индивидуума.

Наблюдая за притоком и оттоком людей в рамках религиозных сект, трудно не заметить, что никто не покидает секту в согласии со своей индивидуальной волей. Справедливо также и то, что тому, кто в состоянии это сделать, никогда в голову не придет мысль о вступлении в секту, поэтому каждый, кто покидает секту по своей воле, никогда, на самом деле, туда и не входил.

Противопоставление индивидуальной воли и надличной, вернее, осознание этого противопоставления и есть тот источник внутреннего конфликта, который, перейдя вовне, выражается вформе ухода из секты. Конфликтность ситуации обостряется тем фактом, что социум внутри секты никогда не рассматривается индивидуумом, если он когда-то был действительным членом секты, как некое враждебное сообщество, которое преднамеренно подавляет его волю, «зомбирует» его и чинит ему всевозможные препятствия на духовном пути. Если и существует для сектанта какая-либо враждебная среда, то это в первую очередь все то, что находится за пределами секты, напоминающей нечто среднее между семьей и бомбоубежищем.

Следовательно, если придерживаться того мнения, что основная функция тоталитарной секты – зомбирование людей, то выход из секты есть не что иное, как результат еще более мощного зомбирования, которое позволяет индивидууму выдерживать самые убойные дозы «опиума для народа», оставаясь при этом стоять на своих собственных ногах.

И если под выходом из секты подразумевать не переход в еще более тоталитарную форму религиозного сектантства, а наоборот – последовательное ослабление и утончение таких форм, то нетрудно увидеть, что первопричиной этого движения является осознание несоответствия между терминологическим и символогическим языками. Это значит, что скрытая программа индивидуума и внешняя идеология его секты тождественны по тексту, но различны по содержанию. «Беглец» и рад бы остаться, так как на первый взгляд задачу свою он выполнил – движимый скрытой программой, он обнаружил локальное воплощение ее текста, однако оказывается, что скрытую программу вовсе не интересуют ее социальные формулировки и что объектом ее работы является сам индивидуум.

Убедившись, что от самого себя не убежишь (а скрытые программы давно уже стали неотъемлемой частью психики нашего беглеца), он видит единственный вариант освобождения от давления скрытых программ – их удовлетворение. Ситуация осложняется тем, что человек начинает замечать, как все функционирование секты спроектировано таким образом, чтобы заглушить голос скрытых программ и всячески препятствовать их работе, т.е. практически опровергать собственную внешнюю идеологию. Таким образом, наш духовный искатель попадает в классический переплет – «свой среди чужих, чужой среди своих» - покинув бесперспективный внешний социум, он сталкивается с необходимостью оставить и уютное некогда убежище секты. Надо отдать ему должное, делает он это с трудом и сопротивляется сам себе как только может, ибо у него есть на то веская причина – отныне ему некуда идти.

Разумеется, этот алгоритм можно растянуть в соответствии с каждым конкретным случаем. Чаще всего так и происходит – человек меняет секты, как перчатки, и делает это до тех пор, пока не найдет ту секту, которая способна удовлетворить его скрытую программу, либо пока не научится видеть сектантство везде, где оно скрывается, сглаживается и замалчивается.

 

Чтобы делать зло, человек должен прежде осознать его как добро или как осмысленное закономерное действие.

 

А.Солженицын.

 

Теперь для ясности следовало бы определиться в том, что такое деструктивный культ и тоталитарная секта, а также – как взаимоотносятся между собой эти понятия? Общепринятая точка зрения на этот вопрос заключается в том, что деструктивный культ – это структурный идеологический принцип, на котором базируется тоталитарная секта, а тоталитарная секта есть воплощение деструктивного культа. В рамках настоящего очерка мы будем исходить из того, что эта точка зрения неверна.

Понятие деструктивности подразумевает такое изменение системы, которое провоцирует ее скорый распад на фрагменты, которые более невозможно соединить, вернув систему к прежнему состоянию. Следовательно, деструктивным культом можно считать такую идеологическую систему, которая либо открыто поощряет самоубийства, либо косвенно способствует разрушению психики и соматики своих адептов (это касается, прежде всего, использования внутри системы тяжелых наркотиков в противовес психоделикам, а также неграмотного использования естественных психотехник, таких как пост, бдение, дыхание, контактные медитации и пр.).

Это уточнение имеет смысл, так как традиционная трактовка деструктивности подразумевает любое изменение системы, после которого система перестает быть сама собой. Исходя из этого определения, логично сделать вывод о деструктивности абсолютно всего вообще и этого вывода в частности.

Вопиющий идиотизм традиционной трактовки имеет очень понятную причину – он сам есть фрагмент идеологии деструктивного культа. Поскольку главный борец с тоталитарными сектами в нашей стране – это Русская Православная Церковь, то кому как не ей пришлось в целях обоснования своих действий сформулировать имеющиеся на сегодняшний день принципы сектоведения. Именно благодаря РПЦ вполне нейтральное слово «секта» обрело негативный и даже зловещий смысл.

Секта по определению есть часть некой целостной системы, и этим ее определение исчерпывается. Большего внимания заслуживает понятие тоталитарной секты, так как оно подразумевает часть некой целостной системы, которая рассматривает себя не как часть, но как самодостаточную целостность (перефразируя Григория Рейнина, можно сказать, что секта становится тоталитарной, когда человек начинает в ней жить). Именно эта тенденция к самоограничению представляется основной негативной функцией большинства религиозных сект. Пренебрежение принципом контакта ограничивает возможности развития как самой секты, так и ее боевых единиц (людей), в чем и заключается реальное понимание идеологической деструктивности.

По этой причине следует различать тоталитарные секты и собственно секты (довольно редкое явление), так как последние не только не ограничивают, но и поощряют реализацию принципа контакта – деятельность таких сект действительно направлена на развитие посредством групповой работы или индивидуального общения с учителем, однако и здесь имеются негативные моменты. Главный недостаток любой секты – это так называемое групповое отождествление. Каждый раз, когда человек начинает осознавать потерю одиночества и обретает способность сказать о себе – «мы», это означает автоматическое появление скрытого или явного противопоставления с «они», которые находятся за границей нового самосознания.

Антагонизм «мы» и «они» существует даже в таких утонченных формах сект, которые и сектами-то язык не поворачивается назвать, что провоцирует возникновение едва различимого снобизма, который хотя и не есть сколько-нибудь серьезная проблема для окружающих, но весьма ощутимая преграда для духовного роста самого сектанта.

 

Если я буду иметь учеников, то рано или поздно они поимеют меня.

 

Анаами Баба.

 

Существует три типа сект, отличающихся друг от друга по центральному организационному принципу, который поддерживает целостность секты и является исходной точкой ее развития. Такими принципами могут быть учитель, учение и ученики.

Секта, ядром которой является учитель, представляет собой наиболее органичный вариант секты, обеспечивающий ей самые эффективные возможности для развития, так как присутствие учителя автоматически подразумевает наличие и остальных принципов – учения и учеников, которым, однако, в поддержании жизнеспособности секты отведена второстепенная роль.

Секта, объединенная одним определенным учением, но не имеющая живого учителя, лишена возможностей грамотного ситуативного обучения и обладает весьма жесткой технологией, однако к ее достоинствам можно отнести то обстоятельство, что каждый адепт такой секты обладает определенной свободой саморазвития, которое не корректируется извне учителем (здесь имеется в виду весьма частая ситуация несовпадения скрытой программы ученика с идеологией учителя), хотя, разумеется, чаще всего эта свобода выражается в лишенных смысла внутренних и внешних блужданиях.

Секта, структура которой лишена как учителя, так и определенного учения, представляет собой наиболее тонкую форму секты – если только это не группа радикальных практиков, каждый из которых вносит свою лепту (т.е. каждый является учителем) в теоретическую и практическую деятельность секты – ибо ее объединяющий фактор не имеет реальной силы.

Что касается тех сект, центром которых является живой учитель или даже группа учителей, удивления заслуживает тот факт, насколько мал процент жуликов и самозванцев среди всех этих гуру. Большая часть из них действует вполне искренне – промывая мозги любимым ученикам, они либо говорят им правду, либо сами верят в то, что говорят.

Если рассматривать взаимоотношения между гуру и учеником как процесс направленный на ампутацию личной воли ученика, то все различие между гуру и учеником будет сводиться к тому, что гуру полностью лишен личной воли, тогда как ученику еще только предстоит расставание с этим любопытным феноменом, наличие которого позволяет нам оставаться людьми.

Таким образом, гуру можно определить как ученика, который в смысле внимания, послушания и необразованности гораздо более ученик, нежели его собственные ученики. Основной функцией гуру является не обучение учеников и даже не предоставление им возможности этого обучения, но беспрекословное подчинение той воле, которая заменяет его собственную. Поскольку эта воля направлена на внедрение себя в сознание учеников, последним пребывание в рамках секты становится тем труднее, чем доступнее и теснее контакт с учителем. Массовые религиозные движения во главе с тем или иным просветленным гуру потому и предпочтительны для большинства, что воля гуру практически не достигает своей цели – сознания учеников, но выражается в форме внешней идеологии. Будучи искаженным эхом воли учителя, идеология как живой субъект обладает сознанием его учеников, что позволяет ей преследовать их собственные цели, в принципе отличные от воли учителя, форму которой они разделяют.

В тех сектах, где учитель доступен, отток учеников гораздо сильнее – люди попросту не выдерживают оказываемого на них давления, остро переживая тот факт, что духовность не имеет ничего общего с человеческими устремлениями. Особенно худо приходится тем, чье обучение ограничивается общением с учителем, исключая при этом амортизирующий контакт с другими учениками. Результатом такого общения может быть либо отказ от обучения, либо от личной воли. Первый вариант ценен тем, что приводит человека в чувство и заставляет его осознать свои мотивации, а преимущество второго варианта заключается в том, что он ничем не отличается от первого, как бы это ни казалось на первый взгляд.

Если назначение вещей будет определяться не людьми, которые их сделали с определенной целью, а самими вещами, это и будет аналогией понятия личной воли, которая возникает в человеке как следствие его социальных связей. Эта метафора указывает лишь на то, что личная воля человека не имеет ничего общего с его предназначением. Следовательно, отказ от личной воли есть необходимое условие для того, чтобы этому предназначению можно было соответствовать. Тот факт, что это всего лишь необходимое условие, но никак не гарантия столь удачного исхода дела, как нельзя лучше объясняет деструктивные тенденции в психике адептов того или иного учения, характерные для большинства ныне существующих сект.

С точки зрения цивилизации, подобные печальные феномены даже желательны, ибо на их фоне в особо выгодном свете предстают официально одобренные и пропагандируемые социальные институты, такие как семья, система образования и трудоустройства, армия, церковь и т.д. Гораздо хуже, когда в рамках тоталитарной секты происходит действительно духовное развитие, ибо в этом случае секта становится центром распространения идеологии, направленной против существующего общественного устройства. Такие секты представляют собой культурные очаги, разрушающие целостность современной цивилизации.

 

Здоровое общество – это такое общество, которое поддерживает в человеке то, что от человека не зависит.

 

Мераб Мамардашвили.

 

Существует как минимум две версии того, что первично в диалектическом единстве цивилизации и культуры, но так как нас главным образом интересует настоящее, мы будем исходить из того неоспоримого факта, что цивилизация является таким же аспектом культуры, каким является и культура по отношению к цивилизации. Если рассматривать это единство с помощью метода качественных структур, станет очевидно, что цивилизация является функциональным аспектом интересующего нас феномена, культура – аспектом связи, люди и результаты их жизнедеятельности – структурным аспектом, а социальное сознание – точкой координатора. Иными словами, задача цивилизации – самосохранение, а предназначение культуры – эволюция, из чего следует, что цивилизация всегда базируется на подавлении и самоограничении, тогда как краеугольным камнем культуры является деструктивное по отношению к цивилизации самосозидание и раскрепощенное творчество. Цивилизация неизменно негативна, так как направлена на избежание нежелательного, а культура, будучи последовательным движением креализации тех или иных ценностей, позитивна.

Таким образом, цивилизация и культура взаимоисключают друг друга, так как направлены на преодоление и подавление своей противоположности. В своем пределе цивилизация – это всегда тирания и диктатура, тогда как культура неизменно анархична. Именно поэтому столь взаимоисключающие феномены способны уживаться между собой – они трансцендентальны по отношению друг ко другу, то есть между ними настолько нет ничего общего, что их пути никогда не пересекаются и возможность глобального конфликта пребывает в области чистой теории. Предельный антагонизм есть лишь противостояние, тогда как конфликт возможен только в тесном контакте. Следовательно, реальный конфликт между цивилизацией и культурой это конфликт между уже окультуренной цивилизацией и цивилизованной культурой, которые конфликтны сами по себе – в силу своей внутренней неоднородности. Чистая культура способна бесконфликтно существовать в рамках какой угодно цивилизации, поэтому и последняя не претендует на репрессивные меры по отношению к ней. В настоящее время между этими двумя существует четкий водораздел, а единственный конфликт, который имеет место, это конфликт человека, обитающего в пределах этой ватерлинии. Суть такого конфликта заключается в том, как совершить практический выбор между цивилизацией и культурой человеку, лишенному внутренней определенности. Дитя цивилизации, по беспечности своей или родительскому недосмотру забредшее на запрещенную территорию культуры, такой человек разрывается на части под воздействием своих противоречивых внутренних стремлений. Осуществив свой нелегкий выбор, он, как правило, погружается в результат этого выбора, становясь либо цивилизованным, либо культурным. Смерть облегчает его участь, тогда как сознание собственного бессмертия осложняет ее, вскрывая бессмысленность осуществленного выбора.

Разумеется, если говорить о выгоде, то выбор культуры представляется более продуктивным, ибо, будучи аспектом связи социума с внесоциальными сферами человеческой жизни, она базируется на принципе взаимоотношения, тогда как цивилизация, представляя собой аспект функционирования, основывается на принципе односторонней эксплуатации. Следовательно, угроза конфликта существует в первую очередь со стороны культуры с ее тенденцией к расширению, а не от цивилизации с ее тенденцией к обособленности и неприкосновенности своих границ. Это говорит в пользу того, что культура первична по отношению к цивилизации, ибо, осуществив экскурс в прошлое, мы не найдем там следов развитых цивилизаций, но обнаружим следы великих культур и не менее великих войн.

Будучи логическим продолжением культуры, цивилизация обречена на взаимодействие с ней, главная задача которого – не перерасти в конфликт, ограничившись лишь рамками взаимосогласованной трансформации. Разумеется, такая тактика не входит в индивидуальные интересы человека и служит исключительно культуре, его использующей. Но, будучи существом ограниченным, человек очень легко удовлетворяет все свои личные амбиции и устремления во взаимодействии с культурой, в сравнении с ним несоизмеримой, поэтому в данном случае не идет никакой речи об эксплуатации, ибо эксплуатация подразумевает подавление слабой воли посредством более сильной, тогда как в случае использования человека культурой, воля культуры – единственная, которая имеет место. Человек здесь, если пользоваться языком Гегеля, обладает абсолютной волей, которая есть воля без содержания, то есть высшая форма воли – воля удовлетворенная. И, конечно, не следует забывать, что эта удовлетворенная воля была такой же индивидуальной, как и воля культуры – навязанной извне, потому что взаимодействие с культурой и есть не что иное, как расширение индивидуальности человека до границ культуры, тогда как его прежняя воля была навязана ему нуждами природы и цивилизации.

Смысл и задачи человеческой жизни определяются тем, во власти какого влияния находится человек, и, будучи свободным, он освобождается также и от смысла. В гегелевском понимании человек свободен всегда и всегда подвержен тем или иным влияниям, ибо свобода есть результат осознания, а не достижения, следовательно, выбирая жизнь, необходимо выбрать также и влияние, а, отвергая влияния, следует отказаться и от жизни. Поэтому любые нападки культуры на цивилизацию, по меньшей мере, инфантильны.

Современный социум обладает довольно низким уровнем культуры и, следовательно, цивилизации, поэтому основная задача культуры на данный момент – повышение своего собственного уровня. Если эта титаническая задача будет решена, то изменение цивилизации произойдет автоматически.

Сознание должно, прежде всего, определить самое себя, а бытие определится обязательно, ибо их взаимоотношения должны быть естественными. Непосредственное взаимодействие всегда деструктивно, и ни культура, ни цивилизация не заинтересованы в том, чтобы сознание разрушало бытие, а бытие калечило сознание. Смысл культуры заключается в том, чтобы лишить человека тех стремлений, на подавлении которых базируется современная цивилизация, и пробудить в нем стремления, на которых обоснуется цивилизация будущего.

Итак, на первый взгляд, социум поддерживает свое существование двумя силами, противостояние которых не дает ему возможности самоубийства. Однако существует и другой, более глубокий вариант равновесия – равновесия самого по себе. Вне всякого сомнения, эта третья сила (аналогично саттве в противовес тамасу и раджасу) не оказывает на социум решительно никакого влияния и о ней стоит упомянуть лишь постольку, поскольку она в нем существует – это религия. Разумеется, речь идет не о религии как о фундаменте культуры, а о религии, которая есть фундамент самой религии. Если задача цивилизации – сохранить культуру, а задача культуры – сохранить религию, то у религии в этом смысле нет никаких задач. Именно потому, что религия – это пустое пространство, внутри которого находит себе место абсолютно все, включая цивилизацию и культуру, само по себе оно есть гарантия того, что в случае неудовлетворения потребностей цивилизации или культуры всегда можно вернуться к состоянию изначального удовлетворения, в котором эти потребности еще не возникли.

Эти три принципа – саттва (гармония, свет), раджас (агрессия, огонь) и тамас (ограниченность, тьма) – лежат в основе не только общества, но и каждой его отдельно взятой единицы. И поскольку качественная трансформация общества возможна лишь в случае увеличения количества трансформированных единиц этого общества, очевидно, что проблема изменения социума – это проблема индивидуума, и рассматривать пути ее решения следует исключительно на уровне индивидуальности.

Сознание индивидуума гораздо менее подвижно, нежели общественное сознание, и намного легче наделить социум чертами индивидуальности, чем лишить этих черт человека. Основной причиной подобной ограниченности служит предельная степень субъективности человеческого сознания. Следствием этой ограниченности стало отчуждение разума от человеческой природы (разумеется, речь идет только об индивидуумах, а не о тех, кому лишь предстоит стать таковыми в процессе своего психологического созревания). Эта ситуация до слез напоминает описанную братьями Стругацкими в повести «Улитка на склоне» историю одной машины, хозяева которой не использовали ее по назначению и которая поэтому сбежала от людей в поисках самостоятельной жизни. Если же говорить о человеческом разуме, то он не только не используется по назначению, потому что освободился от человека, но и пребывает в полном неведении относительно этого назначения.

 

Когда женщина слишком долго не занимается сексом, она начинает воспринимать мир через призму каких-то принципов.

 

Из газеты.

 

Сознание, в котором возникает вопрос о смысле жизни, есть следствие ментальной энтропии. Это, прежде всего, значит, что целью такого вопрошания является не любовь к истине, а отвращение к вопросам. Любой вопрос есть результат дестабилизации сознания, которому нужна стабильность, а не ответы. Следовательно, философия есть попытка самообмана, под маской любомудрия скрывающая самые примитивные инстинкты человека, и как метод, основанный на самообмане, она не в состоянии гарантировать положительных результатов своего использования.

Это значит, что к проблеме следует подойти напрямую, оставив в стороне практику логического мышления. Будучи инструментом, который не используют по назначению, разум не в состоянии понять, в чем это назначение заключается. Ответ на этот вопрос известен лишь тому, кто этот разум создал. Чтобы не впасть в мистификацию текста, это можно выразить иначе. Разум – это продукт эволюционной необходимости, суть которой – сохранение человеческой жизни. Это и есть основная инструментальная функция разума. Но проблема в том, что жизнь, не будучи разумной изначально, была не в состоянии разумно создать разум и, следовательно, создать его разумным. То есть разум это не совсем разум. Это привело к тому, что развитие разума не остановилось тогда, когда он стал способен выполнять свою основную функцию – сохранение жизни, и дошло до того момента, когда его основной функцией стало уничтожение этой же самой жизни, которая его и сотворила. Следствием этого стала изоляция разума, его одиночество и противопоставление себя среде, частью которой он является. Пожалуй, единственным положительным результатом такой ментальной гипертрофии стала возможность понимания этого факта. И та же самая логика, чьи извилистые тропинки некогда увели нас от собственной жизни внутрь самих себя, говорит теперь, что вопрос не в смысле жизни, а в ее осуществлении.

Ведь уже давно не секрет, что человеческая жизнь представляет собой не только историю человека, но также и его скрытые потенции и перспективы. Это значит, что человек реально не знает о жизни ничего, кроме того, что он о ней помнит, а поскольку помнит он только телесный, эмоциональный и интеллектуальный опыты, то это знание практически равно нулю. Человеческая жизнь не есть то, что человек о ней думает, и, тем более, не есть то, чем он живет. В принципе, жизнь человека возможно ограничить телесными и эмоциональными рамками, если при этом эти рамки максимально расширить, но зачастую даже это возможно лишь в теории.

Как бы то ни было, кризис разума никогда не решается с помощью разума, хотя формулирует решение именно разум. Индивидуальное решение этой проблемы не требует подобных формулировок, но не следует забывать, что разум – инструмент коммуникации и что любая теория существует лишь постольку, поскольку существует необходимость навязывать другим свою практику. Человеческую жизнь нельзя удовлетворить индивидуальным осуществлением, ибо индивидуальность есть качество именно разума, но не жизни. Аналогичным образом и разум воспринимает мысль о коллективной реализации как нечто абсурдное, и это не удивительно, так как коллективная реализация не есть мысль, но стремление, не принадлежащее разуму, хотя и выраженное на его языке. Вполне возможно, что единственным реальным вариантом удовлетворения этого стремления является его устранение, а не реализация. Если ранее мы так решили проблемы разума, подчинив его жизни, инструментом сохранения которой он является, почему бы не поступить аналогично и с самой жизнью, подчинив ее чистому сознанию, к которому она относится если и не как инструмент, то, по крайней мере, как нечто от него производное? Но ирония ситуации заключается в том, что решением этого вопроса выпало заниматься не жизни во всем ее многообразии (и уж тем более не чистому сознанию), а каждому фрагменту этого многообразия в отдельности. Истинного решения попросту не существует, ибо все решения обусловлены характером самоотождествления каждого, кто пытается взять это решение на себя. Под самоотождествлением подразумевается не столько концептуальное сознание «кто я такой», сколько обусловленная теми или иными обстоятельствами фиксация восприятия, потому что первое более или менее легко поддается устранению, тогда как второе устранить невозможно в принципе до тех пор, пока существует сознание.

Чем ближе человек к чистому сознанию, тем меньше вероятность того, что он будет реализовывать что-либо, кроме чистого сознания. Тот, кто живет интеллектом, будет осуществлять прежде всего интересы своего учения, которые, разумеется, будут ограничиваться его расширением. Те же, кто живет жизнью, принесут себя в жертву борьбе за бессмертие.

 

Быть – значит быть взаимосвязанным.

 

Кришнамурти.

 

Теперь мы выходим на финишную прямую наших рассуждений, чтобы получить ответ на вопрос, как можно реально выйти за пределы секты, если очевидно, что секта – это не столько социальный институт, сколько феномен социального самосознания? Нельзя покинуть секту, не оказавшись при этом в другой секте, быть может, еще более тоталитарной. Можно закончить школу, но при этом попасть в армию, можно демобилизоваться, но при этом устроиться на работу, можно уволиться, но при этом уйти в монастырь, можно расстричься, но при этом завести семью, можно уйти в медитацию, но при этом столкнуться с самим собой и ужаснуться, как меня много! По всей видимости, последней сектой, которую человек должен оставить, является он сам.

Если снять все маски, за которыми скрывается сущность сектантства, и подвергнуть ее анализу, станет очевидно, что она представляет собой не что иное, как принцип защитного отождествления. Отказ от этого принципа делает реальной возможность саморазвития в рамках какой угодно тоталитарной секты, ибо человек, вышедший за пределы самого себя, более не вписывается в эти рамки.

Тем не менее, хотя и «орлы не летают стаями», это не значит, что отказ от защитного отождествления есть отказ от отождествления вообще и социального в частности.

Выход из «социальной матки» необходим только для того, чтобы впоследствии вернуться к ней с целью ее оплодотворения. Каждый, кто реально выходит из секты, делает это для того, чтобы со временем основать свою собственную секту и разжечь еще один культурный очаг, отогревающий общество от ледяной хватки цивилизации.

На этом этапе обретение социального самосознания более не является результатом защитного рефлекса, теперь это следствие самопознания, из которого логически вытекают тенденции к саморазвитию, ибо то, что познано, весьма далеко от совершенства. При этом обязательно придется смириться с использованием методов идеологической агрессии, так как других методов массового воздействия на социум попросту не существует – врага придется одолевать его же оружием. Мы вынуждены рассматривать цивилизацию как оправданную необходимость, не только не разрушая ее уродливых форм, но и наоборот – укрепляя их и возводя новые. Ведь если социальная активность будет лишь эхом активности культурной, кто будет придавать значение этим бессмысленным звукам?

 

2003 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПОЧЕМУ ЗАНЯТ ТУАЛЕТ

Последнее доказательство солипсизма

 

Вы жаждали встречи с этим драгоценным учением в течение

многих жизней, но не могли его услышать. А сегодня я

преподношу его вам в качестве небольшого подарка.

 

Геше Дж. Тинлей.

 

 

Что ты имеешь в виду, когда говоришь «мое

сознание»? Сознание не твое.

 

Камал.

 

 

Вы сильно заблуждаетесь, полагая, что этот текст является порождением вашего сознания, – говорю вам это как солипсист и автор текста по совместительству. Более того, мое авторство распространяется не только на текст, но и на сам солипсизм. Не подумайте только, что я пытаюсь сыграть с вами бородатую шутку, как бы говоря: «Не ты придумал этот мир, приятель, потому что его придумал я» - это слишком пошло, чтобы быть предметом разговора. Тут имеется в виду следующее. Главным идеологом солипсизма принято считать епископа Беркли, хотя в действительности основные положения этого учения были сформулированы еще задолго до рождения Будды Шакьямуни. Мой же нескромный пассаж об авторстве указывает лишь на то, что мне довелось «изобрести велосипед» самостоятельно. В очерке «Джнана-йога: как сойти с ума при помощи Ума?» я на полном серьезе пишу, что мне удалось сформулировать «новую теорию сознания», но прочитанная несколькими месяцами позже книжка Дж. Беркли в очередной раз сняла с моих плеч ношу иллюзии, будто существуют еще невысказанные мысли, которые ждут своего часа. В действительности все давным-давно уже сказано (тоже не свежая мысль, верно?), проблема лишь в том, что время, когда сказанное станет также и услышанным, может так никогда и не наступить. Понимание напоминает мне один из уровней компьютерной игры-бродилки – его прохождение является исключительной заслугой самого игрока до тех пор, пока кто-нибудь не сообщит ему о том, что ждет его впереди. Более того, этот уровень нельзя даже назвать обязательным для всех, так как существуют обходные пути. Зато уровень непонимания является всеобщим и миновать его нельзя, потому что уровень этот – базовый.

Продолжая аналогию с компьютерной игрой, можно сказать, что солипсизм – это концептуальная модель устройства игры, которая находится в голове у ее героя (вопрос на засыпку: что, согласно этой формулировке, находится в голове – модель или игра?). Недостаток этого утверждения в том, что оно предусматривает различие между реальностью игры и реальностью игрока, который включает и выключает компьютер. Солипсизм же отвергает дуалистические трактовки, поэтому о нем может идти речь лишь тогда, когда скачущая по экрану монитора фигурка героя догадывается не только о том, что она не более, чем марионетка в руках пятнадцатилетнего мальчишки, но и о том, что сам мальчишка является продуктом всей суммы оказываемых на него внешних влияний, включая и судьбу управляемой им фигурки. Когда ее съедает дракон или она проваливается в горящую бездну, игрок оказывается в зоне предынфарктного состояния, и кто на кого влияет, сказать трудно. Когда марионетка понимает что-либо о природе игры, отдельно ли это понимание от сознания кукловода? Когда кукловод управляет марионеткой, ограничивается ли управление его индивидуальной волей? Я склонен считать, что плоское понимание является наименее адекватным реальности, которая есть целостный объем, а вовсе не сумма различных плоскостей. Следовательно, наиболее адекватное понимание может быть результатом лишь объемного мышления, процесс которого не ограничен рамками отдельных концепций. Феномен объемного мышления есть событие, происходящее как раз на границе между человеческим интеллектом марионетки и нечеловеческим разумом кукловода, именно поэтому стремление к истине всегда играло роль духовного двигателя, хотя истина сама по себе не имеет ничего общего с духовностью. То, что она достигается лишь с высот духа, и определило судьбу философии служить людям в качестве религиозной практики. Распространенное и ошибочное понимание того, что представляет собой религиозная практика, в общем, сводится к тому, что это система определенных действий, с помощью которых марионетка постигает кукловода. Если мы вспомним, что именно кукловод определяет все действия марионетки, то станет ясно, что религиозная практика выполняется не человеком, а Богом. Совершенно очевидно, что человеку не нужен Бог и что нет более неестественного занятия для человека, нежели религиозная практика. Каждый, кто познал тщетность садханы, является тому живым доказательством, ибо он не оставляет ее вопреки всем трудностям и здравому смыслу. Точно так же маленькая фигурка бежит сквозь уровни и реальности, тратя драгоценные жизни ради банального сундука с пиастрами или похищенной принцессы. Если бы человечек подчинялся здравому смыслу, он забыл бы про принцессу после первой же схватки с драконом, но он проходит через ад только для того, чтобы малолетний сопляк с джойстиком в руке получил свою порцию адреналинового кайфа. Точно так же и все цели религиозной практики неизменно ложны – человек не может ради какого-то абстрактного «просветления» так издеваться над собой, если только Бог не использует эту ситуацию для каких-то своих гедонистических целей.

Знание о том, как устроена игра, вкладывается в голову человечка лишь затем, чтобы помочь ему завершить игру, хотя, будь его воля, он так бы и жил себе на первом уровне, ни о чем не беспокоясь. Даже Будда, чтобы «помочь» людям соскочить с колеса Сансары, был вынужден сперва объяснять им, что существование в Сансаре – это сплошные страдания. Игрок может оказывать человечку различную помощь – направить его туда, где зарыт бластер, или дать ему статью о солипсизме, более того, он даже может честно рассказать человечку, что после своего завершения игра будет запущена вновь с самого первого уровня, а потом еще раз и еще, и так до бесконечности. Истина в том, что в любом случае человечек ничего не может поделать – если бы в его силах было из своего разноцветного мирка пристрелить сидящего перед монитором бездельника, это означало бы лишь то, что его действиями стал управлять кто-то другой.

Разумеется, все вышесказанное относится скорее к шизофрении, нежели к солипсизму, однако я склонен считать эти темы пограничными. Многие также полагают солипсизм болезнью ума, но в действительности то, что они именуют солипсизмом, не есть солипсизм, а то, что я называю шизофренией, не есть болезнь.

Буквально «солипсизм» значит «только сам», и я уверен, что именно присутствие личного местоимения мешает правильному пониманию этой идеи. Личные местоимения необходимы для навигации в мире концептуального многообразия, однако они всегда плохие помощники в том, что касается поисков истины. Именно различие в масштабе самосознания у разных людей и породило различие существующих ныне форм солипсизма, которое следует считать фундаментальным. Таких форм, по большому счету, две – первая из них обусловлена ограниченным типом самосознания, а вторая – нелокальным, и в соответствии с этим мы обозначим их как микрокосмический солипсизм и макрокосмический.

Микрокосмический вариант солипсизма представляет собой весьма примитивную, хотя и универсальную, концепцию. По причине своей неопровержимости, эта концепция вызывает наибольшее возмущение в философской тусовке. Суть микрокосмического солипсизма в том, что, кроме вас, в реальности нет ни одного субъекта – все является содержанием вашего сознания. Следовательно, не вы живете в мире, а весь мир находится внутри вас, тогда как ничего внешнего по отношению к вам не существует. Нужно однозначно признать, что эта концепция действительно соответствует истине, однако тоже всего лишь однозначно. Это обеспечивает как неопровержимость, так и ограниченность данной модели. Точно так же можно сфотографировать монету – при всем своем соответствии истине, снимок не даст нам никакого представления о другой стороне монеты. Будучи столь же однозначной истиной, микрокосмический солипсизм не может быть эффективной моделью, равно как и фотография монеты не может служить денежной единицей.

Разумеется, история философии знает множество опровержений теории микрокосмического солипсизма, однако их недостаток в том, что они явны лишь для самих опровергателей, тогда как микросолипсист по причине примитивности своего логического аппарата не в состоянии понять суть этих опровержений и, следовательно, согласиться с ними.

Наиболее известное и простое опровержение микросолипсизма принадлежит Рене Декарту. Сомневаясь «решительно во всем», он обнаружил, что есть все-таки нечто, в чем сомневаться нельзя – в наличии самого сомнения и, следовательно, сомневающегося. Декарт допустил, что у него не может быть никакого достоверного знания о том, что находится за пределами его психики, однако в существовании самой этой психики сомневаться он не мог. Невообразимая сложность всей суммы объектов его сознания и принципиальная невозможность во всем этом разобраться, заставили его прийти к выводу, что его психика все же вторична по отношению к макрокосму, будучи его отражением или искажением.

Другой гений сомнения, Дэвид Юм, нанес сокрушительный удар всем подобным логическим доказательствам, поставив под сомнение состоятельность самой логики как инструмента познания. То, что он так блестяще развенчал логику, используя для этой цели логику же, на мой взгляд, несколько уменьшает блеск его философии, однако опровергнуть Юма так никто и не смог – дуракам, как правило, не хватает ума, чтобы сделать это, рассудительным же хватает ума этого не делать.

Иммануил Кант всю жизнь гордился, что сделал это, но с ним не все согласились. Если Юм утверждал, что наша вера в состоятельность логического аппарата основывается лишь на том, что наше внутреннее строение логично, тогда как видимый мир лишь кажется нам таковым из-за нашей собственной логической интерпретации воспринимаемого, то Кант последовал примеру Декарта и сказал, что мы не можем быть логичными в нелогичном мире – будучи его отражением, мы сформировали свой логический аппарат под давлением внешней упорядоченности мира. Я подозреваю, что если бы Юм мог возразить Канту, он бы спросил – а что если мир кажется нам логичным не из-за логической основы нашей психики, а из-за ее кажущейся логичности? Вы должны согласиться, что на такое тотальное сомнение давать логический ответ попросту некорректно – тут уже нужно пускать в ход кулаки.

Любопытно, что все микросолипсисты, которых удалось разубедить, потеряли веру в свою несокрушимую концепцию вовсе не благодаря логическим аргументам. Наиболее веским доказательством всегда служило подавление воли микросолипсиста посредством чужой воли. Еще никто не смог сам поверить в то, что воля, которая ему не подчиняется, является его собственной, хотя это очень легко обосновать логически. Многообразие неуправляемых волеизъявлений способно спровоцировать отказ даже от собственной психики, а не только отбить притязания на тотальное обладание всем и вся.

А между тем, мировоззрение, которое принято считать наиболее ярым противником и даже антиподом микросолипсизма, не намного от него отличается. В действительности оно представляет собой промежуточное звено между микро- и макросолипсизмом, а так как промежуточное звено в цепи всегда находится в перпендикулярной плоскости относительно тех звеньев, которые оно соединяет, то со стороны оно кажется чем-то отличным от них. Если рассмотреть графическое изображение цепи, то мы увидим чередование соединенных между собой «ноликов» и «палочек», хотя реальная цепь состоит из звеньев одинаковой формы. Поэтому мировоззрение, которое с легкой руки епископа Беркли стали именовать материалистическим и опровержение которого является целью настоящего опуса, мы назовем нейрологическим солипсизмом. Родоначальником нейросолипсизма был вышеупомянутый Рене Декарт, поэтому можно определить суть этого учения тезисом, что нет ничего достоверного, кроме утверждения: «Я мыслю, следовательно, существую». Согласно этому суровому учению, непознаваемость мира за пределами нашей нервной системы является принципиальной. В форме так называемого диалектического материализма нейросолипсизм достиг своего высшего пика. Сознание было признано свойством высокоорганизованной материи («частным ее случаем», как выразился Виктор Бойко), которое естественно возникло на очередном этапе ее эволюции. Вообще-то, сам термин «диалектический материализм», который звучит примерно так же, как и «односторонняя многогранность», уже вызывает подозрения, а содержание этого учения и подавно удивительно. Ведь в точности то же самое говорили древние мистики о материи, что она есть лишь свойство сознания, возникшее на очередном этапе его эволюции. Если же мы хотим оставаться в рамках диалектики, нам придетсяотказаться от предпочтений, ибо истина по определению противоположна желаниям и устремлениям. Истина – это то, что есть, а желания как раз и представляют собой продукт неудовлетворения наличным бытием.

Что же до макрокосмического солипсизма, то его суть сводится к утверждению, что сознание не ограничено ни нервной системой, ни чем-либо иным. В отличие от микросолипсизма, макросолипсизм не отрицает существования материи, но отрицает ее существование за пределами сознания. Точно так же, как материи не бывает без сознания, так и сознание не бывает бесплотным, разница лишь в степени присутствия одного в другом. Зачастую материя обладает лишь потенциальным сознанием, а сознание – потенциальной воплощенностью, но в любом случае практическое расчленение между сознанием и материей не представляется возможным.

Будь я профессиональным философом или хотя бы обладал совестью в этих вопросах, мне пришлось бы давать подробное обоснование учению солипсизма либо, в худшем случае, предоставить вниманию читателя ряд проблем достаточно серьезных, чтобы для их разрешения было бы корректно изобрести столь экстравагантную модель вселенной. Однако я не хочу морочить голову ни себе, ни другим, поэтому скажу все, как есть. Мое обращение в макросолипсизм было вызвано столкновением с задачей, которую можно назвать глобальной лишь при наличии достаточно богатой фантазии, а именно – я никак не мог понять, почему туалет оказывается занят каждый раз, когда я хочу туда пойти? Я мог бы привести и менее курьезные примеры «случайностей», которыми изобилует моя, да и, чего греха таить, ваша тоже, жизнь – все они объясняются двумя альтернативными версиями. Первая заключается в том, что в нашем мире совпадений происходит больше, чем следовало бы, а вторая – в том, что сознание не ограничено пределами наших нервных систем.

В общем, макросолипсизм (версия номер два) вполне можно обозначить как объективный идеализм или субъективный материализм, подчеркивая тем самым его отличие от так называемого субъективного идеализма и диалектического материализма. Мое игривое обращение со всеми этими терминами можно расценить как признак несерьезности, но реальной причиной этому служит мое желание прежде всего донести мысль, а не выстроить систему. Опыт показывает, что система нужна в первую очередь тому, кто ее строит. И точно так же, как медведь не может сделать нормальную берлогу для жирафа, потому что руководствуется параметрами своего тела, так и философ не может создать подходящей системы для своего читателя. Задача философа – транслировать идеи, а не делать это так или иначе. К чему я клоню? К тому, что макросолипсизм – единственная модель мира, которая объясняет возможность общения между населяющими его людьми. Общение всегда предполагает наличие некоего общего пространства, что полностью противоречит господствующим (как вам термин – «тирания мировоззрения»?) ныне мнениям о вселенной.

Даже лучшие проповедники макросолипсизма в наше время грешат тем, что Оруэлл назвал двоемыслием. Суть феномена двоемыслия заключается в способности человека одновременно придерживаться двух противоположных по смыслу концепций и не замечать при этом никакого противоречия в своих взглядах. Роберт Антон Уилсон описал умозрительное путешествие к макросолипсизму в гениальной, как он сам, работе «Квантовая психология». Не каждый читатель с первого раза может понять, о чем, собственно, эта книга, и не каждому ясно даже со второго раза, что причиной этого непонимания служит трогательная способность Уилсона одновременно придерживаться (или делать вид, что он придерживается) положений нейросолипсизма, суть которого в том, что «никто не может выйти из самого себя», и доказывать при этом истинность макросолипсизма, который сводится к тому, что никто не может быть ограничен самим собой. Впрочем, двоемыслие – это не всегда грех, его можно обернуть и во благо. Олег Бахтияров, идеолог внедрения постинформационных технологий в тело современной науки, использует двоемыслие в качестве практики деконцентрации мышления, предназначенной для понимания нелинейных концепций и решения объемных задач, которые ставит перед нами существование. Двоемыслие позволяет удерживать в сознании различные грани понимаемого объекта, которые тривиальное плоское мышление склонно рассматривать в качестве различных объектов, отдельных друг от друга.

Но даже мультиконцепция представляет собой лишь предельно объективное понимание и не имеет ничего общего с реальным познанием или гносисом. Ибо макросолипсизм, если вы это до сих пор еще не поняли, в своем практическом аспекте позволяет нам избавиться от ограниченности пониманием и открыть врата знания, которые до сих пор рассматривались философами не иначе как символ из древнего мифа.

Если вам это действительно ясно, то дайте мне знать легким кивком головы. И не кивайте, как дурак, только потому, что я вас об этом попросил.

Каким образом вообще может быть возможно знание? Модель вселенной, в которой имеет место разделение на феноменальный и ноуменальный миры, однозначно напирает на невозможность такого варианта. Согласно этой модели, мы можем знать лишь то, что мы думаем, и ничего не можем думать, кроме того, что знаем. Это и есть нейросолипсизм. Реальность, которая за пределами мысли, согласно этой доктрине, непознаваема принципиально. Макросолипсизм же имеет своим краеугольным камнем тезис о том, что у мысли нет пределов, следовательно, нет иной реальности помимо сознания. В принципе, это заключение не совсем справедливо, и мы вполне можем предположить существование некой реальности или реальностей вне сознания, но это не будут ноуменальные реальности. Ноумен, как известно, есть причина возникновения феномена, а гипотетические реальности за пределами сознания такой причиной быть не могут.

Нейросолипсизм возник в результате исследований человеческой нервной системы и процессов восприятия. Считалось, что нервная система получает сигналы из ноуменальной реальности и передает их сознанию, конструируя таким образом реальность феноменальную. В макросолипсизме не было нужды до тех пор, пока речь шла о так называемом локальном восприятии. Тем не менее, когда возникла необходимость в объяснении случаев восприятия, не ограниченного рамками пространства и времени, нейрологическая модель оказалась несостоятельной. Возник вопрос о природе связи между индивидуальными сознаниями – обладает ли она сама ментальной основой или же здесь имеет место неизвестный информационный канал наряду с механизмом перекодировки поступающей по нему информации? Когда же за дело взялись специалисты, а не философы и теоретики научного толка, нелокальная связь подверглась непосредственному исследованию, и необходимость строить теории на основе результатов этой связи отпала. Очередные первооткрыватели макросолипсизма пришли к парадоксальному выводу о том, что нейрологическая модель не является ошибочной, хотя полностью истине и не соответствует. Мозг действительно знает лишь понятия, но понятия не о реальности, а о понятиях, из которых, собственно, эта мифическая «реальность» и состоит. Мифическая прежде всего потому, что все ее свойства, которые и позволяли нам именовать ее реальностью, выявились иллюзией, как и она сама. Микрокосм обнаружил себя точной копией макрокосма не столько по своей структуре, сколько субстанционально. Пресловутая реальность, от которой нас отделяли нейрологические механизмы перекодировки, сама оказалась таким механизмом. Стало ясно, что каждая мысль обладает собственной волей, равно как и воля есть не более чем мысль. И точно так же, как ограниченный нервной системой субъект не думает свои мысли, но знает их, так и субъект, освободившийся от этого ограничения, обладает способностью именно знать реальность, а не понимать ее, так как механизм понимания он оставил в сброшенной им скорлупе своего мозга.

Вы можете подумать, будто я не вижу, что ссылка на чей-то субъективный опыт – слабый аргумент, но скажу вам больше, я полностью отдаю себе отчет в том, что это вообще не аргумент. Я не могу доказать даже вредность курения, поэтому наивно ожидать от меня попыток доказательства сложного философского мировоззрения. Человек нуждается в мировоззрении вовсе не из-за своей любви к истине, а из-за необходимости корректировать свои действия согласно с той или иной моделью, и это звучит вполне в духе солипсизма, который чужд духу всякой истины. Иными словами, если бы истинность солипсизма можно было доказать логически, это было бы наивернейшим опровержением его доктрины. Пожалуй, в истории солипсизма это последнее и наилучшее из всех его доказательств.

Первым, кто достаточно внятно провозгласил о возвращении гносиса, был, конечно, Шри Ауробиндо (см. его книгу «Йога божественного знания» в сборнике «Синтез Йоги»). Забавно, что главный идеолог макросолипсизма в 20-ом веке был также и первым ведантистом, который отказался от концепции иллюзорности мира. Это объясняется тем, что Ауробиндо никогда не был заинтересован в личном спасении и не видел в Нирване никакого смысла, которого там, впрочем, никогда не было и по определению быть не могло. Вполне логично, что, будучи очередным спасителем мира, Ауробиндо не мог пользоваться концепцией Майи, ибо спасать иллюзии – удел дураков. Тот, кто переживает за мир, не может считать его нереальным, а тот, кто считает его нереальным, не может за него переживать. Макросолипсизм был теоретическим обоснованием практической деятельности Шри Ауробиндо, поэтому он, хотя и сознавал свою философскую крутизну, все-таки не понимал своей истинной роли в философии – роли человека, который наконец-то поставил жирную точку в длинной и скучной истории познания. Если Уилсон делает это более туманно и талантливо, то лишь потому, что Уилсон – популяризатор и гений формулировки, однако ничего нового сказать ему не дано. В действительности он сам не до конца понимает свои книги, ибо на пути понимания ничего нельзя понять до конца. Уилсон понял путь познания, который Ауробиндо познал, и решил оставить удовольствие идти по этой дороге потомкам. Это ни в коей мере не означает, что Уилсон проиграл, а Шри Ауробиндо выиграл, отнюдь нет. Оба они играли в абсолютно разные игры, в результате чего именно Уилсон стал победителем в своей игре, а Шри Ауробиндо – проигравшим в своей. Это и неудивительно, ведь Уилсон играл в игру под названием «пойми мир», а Шри Ауробиндо – «спаси мир». Сами понимаете, уровни сложности немного разные.

В принципе, практическое использование макросолипсизма ограничивается двумя задачами – спасением мира и использованием его в личных интересах, т.е. черной магией. Большинство колдунов являются сторонниками примитивного макросолипсизма, который я называю «примитивным», потому что эти люди принимают свое мировоззрение как нечто само собой разумеющееся и пользуются им, не понимая его. Что же касается мессий и спасителей мира, то им уже по должности полагается быть более сознательными в этом вопросе. Ведь если колдун наводит или снимает порчу, то он делает это по предварительному заказу, следовательно, ему нет нужды строить теории о том, как именно работает его колдовство. Утром деньги – вечером порча. С мессией же дело обстоит несколько иначе – никто не просит его спасать мир, поэтому он должен найти веские основания для своей деятельности. Глобальность поставленной задачи требует от йога идеологической грамотности и философской корректности. Книги того же Шри Ауробиндо обладали такой толщиной, что ими можно было наносить телесные увечья. С философией Ауробиндо мало кто знаком именно потому, что ни у кого не хватает смелости браться за чтение такой горы текстов. Если бы не «мистические триллеры» Сатпрема, французского ученика Шри Ауробиндо, в которых «то же самое» изложено увлекательным языком на меньшем количестве страниц, учение Интегральной Йоги было бы забыто сразу же после смерти мастера.

Шри Ауробиндо поставил перед собой задачу привнести в мир супраментальное сознание, и вам легче самим догадаться, что это значит, чем мне объяснить это. Образно говоря, вместо того, чтобы тихо свалить в Рай, как это делали все святые до него, Шри Ауробиндо захотел низвести этот Рай на грешную землю. Ясное дело, что грешной земле это совершенно не понравилось, потому что это довольно больно, когда кто-то обрушивает на тебя Небеса без спросу и предупреждения. Но, в конце концов, грешная земля была здоровая дура, а Шри Ауробиндо, хоть и Бог, но маленький, поэтому он умер, а грешная земля осталась ждать его следующего воплощения и готовиться к новому раунду.

Не стану скрывать (я хоть и люблю объективность, но сейчас, похоже, модно достигать объективности замалчиванием собственной точки зрения), что лично мне все проекты по спасению мира представляются сомнительными. В этом вопросе я полностью согласен с моим любимым Ницше, который сказал, что мы живем в вечности, и если бы можно было спасти мир, то это давно бы уже произошло. Проповедник вечного возвращения вовсе не отрицал этим саму возможность спасения мира, намекая на то, что спасенный мир в любом случае начнет игру грехопадения заново, как это было уже бесчисленное количество раз, просто со скуки.

Недавно я получил ни с чем не сравнимое удовольствие, столкнувшись с еще одной оригинальной концепцией спасения мира, автором которого является А.С.Кончеев (если вы не поленитесь, то легко найдете в Сети его трактат «Великое делание» через поисковую систему). Впрочем, в той же мере я мог бы приписать авторство и самому себе, так как всего лишь парой месяцев ранее я написал статью («За пределами истины»), где имел место следующий шутливый, как и вся статья в целом, абзац: «…не следует упускать из виду, что цель просветления неорганической вселенной стоит не перед этой вселенной, а перед человеком, быть может, даже одним-единственным. Глупо тешить себя иллюзиями, что человечество возьмется решать эту задачу коллективно, потому что в настоящий момент человечеству, похоже, вообще ни до чего нет дела. Единственный выход – попытаться справиться с проблемой индивидуально». Ни фига себе «совпадение», подумал я, ознакомившись с кончеевскими текстами. У меня как раз эссе о солипсизме «зависло», а тут приходит тема для концовки, да еще с такой подачей!

Всех, кого интересует моя методология спасения, я отсылаю к вышеуказанной статье «За пределами истины». Добавлю, что я написал ее с целью создать тренажер по отделению зерен от плевел, а вовсе не с намерением запудрить читателю мозги, как это может показаться с первого взгляда.

Как бы то ни было, концепция А.С.Кончеева вовсе не является шуткой или мистификацией, если, конечно, он не принадлежит к тайному ордену любителей острить с серьезной миной, которые сохраняют последовательность даже тогда, когда шутка заходит слишком далеко. История А.С.Кончеева в общих чертах такова. Высший адепт, как он сам себя, быть может, справедливо называет, А.С.Кончеев получает мистическое откровение, суть которого сводится к следующему. Воля, управляющая всем мирозданием, принадлежит не доброму и мудрому Господу, но является рычагом в неуправляемых руках космического дебила, который настолько же безмозглый, насколько и всемогущий. Или, если пользоваться более удачной метафорой, Мировой Разум проявляет все признаки шизофрении, и сказать, что у него раздвоение личности, значит, не сказать ничего (об этом я, между прочим, тоже писал в статье «За пр. и.»). Все зло в мире, да и сам мир, есть результат дефекта космической воли. Исправить этот дефект можно только одним способом – наделить эту волю просветленным сознанием. Совершенно очевидно, что человеку гораздо легче стать просветленным, нежели Богу. Технология такого просветления весьма проста – человек укрепляется в осознавании, в свете которого его личная воля постепенно отмирает. Посколькужелание – причина страдания, как учил Будда, то такой вариант представляется наиболее желательным. Исходя из этого, можно заключить, что просветление Бога отличается от просветления человека лишь масштабом отмираемой воли. Поскольку мировая воля не обладает самосознанием, тогда как А.С.Кончеев таковым вовсе не обделен, то все, что требуется, это сделать объектом своей сокрушительной медитации мировую волю. Поскольку осознание локально не ограничено, то не имеет значения, кому оно принадлежит. Как только А.С.Кончеев осознает мировую волю, она перестанет быть слепым механизмом, лишенным сознания. А просветленная воля – это мертвая воля. В результате такого просветления бред мироздания исчезает, как ночной кошмар, весь без остатка. Так что, вполне возможно, что вы не успеете даже дочитать эту статью, потому что А.С.Кончеев сделает свое дело и упечет вас в Нирвану со всем миром в придачу. Я прекрасно понимаю, что вы ничуть не испугались, но рассмотрите теорию А.С.Кончеева еще раз – она безукоризненна, говорю это совершенно серьезно. Если вы считаете иначе, то попробуйте обнаружить ошибку.

Вообще говоря, мистические откровения намного более осмысленны, нежели то, что печатается в газетах или говорится по телевидению, но это отнюдь не означает, что им можно безоговорочно доверять. Подумайте сами, как можно возложить на мистика миссию хотя бы по обучению двух учеников, не говоря уже о спасении мира, не убедив его в том, что поставленная задача ему по силам? А если он еще и от личной воли отказался, то у него вообще нет никакого выбора, кроме как следовать глобальным космическим планам.

Маленький логический просчет все-таки прокрался в мистическое откровение А.С.Кончеева (как выразился Владимир Тонков, «высший разум» для каждого человека четко сопоставим с мерой его собственной глупости), но он настолько мал, что им можно пренебречь. Он нисколько не умаляет правильности методологии мирового просветления, но лишь откладывает столь эффектный результат на неопределенно долгое время. Ошибка, как всегда в таких случаях, заключалась в том, что А.С.Кончеев неправильно провел границы, рассматривая взаимодействие человека и Бога. Его идея вкратце сводится к тому, что Бог изменится сразу же, как только человек окажет на него необходимое воздействие, потому что Бог – сущность нелокальная и не может качественно меняться по частям (изменение по частям есть количественное изменение), как этого, впрочем, не может никто. А.С.Кончеев не учел, что его теория справедлива лишь в том случае, если человек также рассматривается в свете нелокальности. Т.е. когда он говорит «я изменю Бога», то здесь подразумевается не индивидуальное я, а всеобщее. Иными словами, Бог изменит сам себя. Из этого следует, что только я, а не А.С.Кончеев и не Сурат, могу оказать на Бога необходимое воздействие. Поэтому нечего и говорить о выздоровлении Бога «в скором времени» - поскольку я вечно, то и торопиться мне некуда.

В способности все понимать есть что-то аморальное. Казалось бы, я должен опечалиться, увидев призрачность надежды на скорое спасение мира, а я тем временем испытываю глубокое удовлетворение от того, что поверг в прах враждебную моему уму концепцию. Так уж устроено понимание – оно доказывает только то, что хочет доказать его обладатель, и никогда не доказывает обратного. Именно поэтому я и не верю в мессианство, ибо оно призвано оправдывать человеческие надежды более, нежели производить реальные действия. Я, например, в свое время даже считал себя искателем истины, но когда оказалось, что истина есть фикция, а мой путь – это путь разочарования, все оптимистические концепции превратились в запретную для меня территорию. Так что, если вы поймете, что ваше понимание ограничено вашей волей, то сдадите зачет по нейросолипсизму, а если у вас хватит мозгов въехать в то, что даже то, во что вы въехать не можете, обусловлено коллективной волей всех участников этого коллективного сновидения, т.е. волей тех, кто сниться, а не кому это сниться, то сдадите экзамен по макросолипсизму. Кстати, вопрос на засыпку: когда я «очнулся», дописав предыдущее предложение до конца, то обнаружил, что из динамиков звучит песня группы «Сплин» - скажите, как она называется? Вы не поверите – «Тебе это снится». Та самая, которая заканчивается словами: «Нам всем это снится…»

«Как же так?!» - воскликнет маленький геймер (возможно, Бог) и его недоумение вполне понятно. Джойстик находится в его руке, а фигурка на экране полностью зависит от движений этой руки. Однако весь фокус в том, что ребенок не осознает, что им управляют законы игры, изменить которые не в его власти. Он дает игре жизнь, но не может сделать больше, чем позволяет ему игра. Его контроль иллюзорен – было бы даже лучше, если бы он вообще не вмешивался в игру. Все, что он реально может, так это наблюдать за ее ходом. Без этого наблюдения ни о какой фигурке на экране не может быть и речи. Персонаж игры – это продукт симбиоза законов игры и сознания игрока. Чтобы объяснить единство материи и сознания, раньше говорили, что материя – не более, чем идея, а теперь говорят, что сознание материально, но я уверяю вас, что нет ни материи, ни сознания – реальны только дураки.

Дабы не утратить ясность понимания изложенной темы, ее можно свести к трем тезисам:

1. Сознание ограничено материей не более, чем материя ограничена сознанием.

2. Практическое использование солипсизма ограничено либо спасением мира, либо черной магией.

3. Сновидением управляют его персонажи, а не сновидящий.

Может показаться странным, что я так мало внимания уделил теме гносиса и так много энергии перевел в понимание. Но если вы думаете, что этому есть достойное обоснование, то вы ошибаетесь. В действительности меня просто не интересует гносис с точки зрения его практического применения. Таков уж порочный путь философии – человек хочет понять не потому, что хочет понять, а потому что хочет избавиться от своего хотения. Таким образом, мы снова возвращаемся к Будде и Шопенгауэру, к практике трансценденции личной воли.

Стремление понять что-либо может исчезнуть только в одном случае – если обретена способность понимать что угодно. Чтобы завершить игру не обязательно ее выиграть. Убедившись, что он может пройти любой уровень, геймер потеряет желание проходить их все и просто отключит питание компьютера. Впрочем, не исключено, что он продолжит игру просто из детского любопытства.

 

Октябрь 2003 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРИНЦИП КОНТАКТА

Тест на духовность

 

Йога – это соединение, и она совершенно

бессмысленна, потому что – с чем мне

соединяться?! Нет ничего, кроме меня, и

нет никакого другого меня, кроме ничего.

 

Сутра о бхагаватах.

 

 

Мне представляется очень удачным, что я не дожил еще до того возраста, когда бы имел полное право цитировать самого себя в эпиграфе, потому что это дает мне счастливую возможность цитировать себя, откровенно чихая на отсутствие таких прав. Но это, разумеется, лишь к слову, а далее уже по теме. Если вы ощущаете нечто вроде стыдливости, читая в эпиграфе о том, что «йога – это соединение», то вы легко согласитесь со мной, что минувший двадцатый век был эпохой дедушки Фрейда. Как известно, Фрейд был отцом теории сексуальности, поэтому дедушкой я его называю в контексте метода качественных структур, производного от его теории. Отцом этого метода был Игорь Калинаускас, но мы не будем трогать его изящное творение, обратившись к его прадедушке, источнику этой забавной генеалогии, которым был, разумеется, антихрист Фридрих Ницше. Его модель настолько примитивна, что ясна даже идиоту, однако я опущу оригинальную терминологию, чтобы увеличить не только ясность, но и резкость. Согласно Ницше, все силы являются воплощением лишь двух принципов – принципа самоопределения и принципа контакта. Самоопределение выделяет объекты из среды, а контакт связывает их со средой. Популярность дедушки Фрейда была вызвана прежде всего тем, что большинство людей – сексуально озабоченные и им трудно возразить против того, что миром движет Эрос. Дедушка Фрейд придумал такой хитрый партизанский маневр, согласно которому все возражения против модели секс-Вселенной объясняются комплексами возражающего, который, видимо, в детстве перенес тяжелую психотравму на сексуальной почве. Этот меткий аргумент настолько универсален, что опровергнуть его попросту невозможно. Действительно, человек без комплексов, услышав о том, что, когда он вставляет ключ в замочную скважину, то это не просто так, лишь пожмет плечами и тут же забудет про эксцентричную глупость. Если же кто-то обуреваем желанием опровергнуть хитрого дедушку Фрейда во что бы то ни стало, это значит, что его что-то здорово задело за живое. Поэтому я смиренно и с самого начала признаюсь в своей однозначной сексуальной извращенности, однако и добавлю, что мотивация все же никак не тождественна обусловленным ею действиям. Более того, я уверен, что к истине можно прийти только тропою иллюзий, путем изощренного обмана. А это значит, что дедушка Фрейд где-то промахнулся. Дополнительным этому доказательством, о котором я уже упоминал, является его популярность. Истина непопулярна по определению, ибо спросом может пользоваться лишь то, чего нет. Я полагаю, что стабильный спрос на духовность, позволяющий ей конкурировать в прибыльности с шоу-бизнесом, объясняется именно этим фактом.

Все, что человек хочет совершить на ниве духовности, в любом случае духовностью не является. Даже если он хочет уйти в монахи. То же самое применимо относительно желания читать эзотерические книжки, заниматься йогой, магией или медитацией. Духовностью является только то, что сам дух делает с человеком вопреки его желаниям и устремлениям, если таковые имеются. С этой точки зрения, желание обратиться к Богу и в самом деле есть не более, чем изощренное стремление потрахаться. И нужно сказать, что в последнее время я стал горячим защитником псевдодуховности, ибо на ней зиждется храм истинного духа точно так же, как существование жизни на Земле обеспечивается тривиальным актом совокупления.

Псевдодуховные практики традиционно именуются путем факира. Как вы знаете, факирами на Востоке называют тех, кого в западных цирках принято величать иллюзионистами. Единственное различие между ними в том, что иллюзионист ограничивает свои действия пределами манежа, тогда как факир знает, что Майя не имеет границ. Поскольку в действительности путь факира – это единственный путь, то и претензия у меня к нему только одна – псевдодуховные практики не в состоянии реализовать духовность, тогда как в большинстве случаев их пытаются использовать именно с этой целью. Бытует даже мнение, что на человеческом языке невозможно разработать методологию реализации, хотя я могу сделать это в нескольких словах: духовность достигается в результате осознания бесполезности достичь ее тем или иным способом, включая использование также и этого принципа.

В противовес моей претензии к псевдодуховным практикам у меня же имеется два аргумента в их защиту. Первый сводится к тому, что глупо требовать честности от тропы иллюзий, а второй – к тому, что главный обман не в том, что искателям истины предлагают истину фальшивую, а в том, что искатель истины совершенно безосновательно считает себя ее искателем. А поскольку онлишь говорит, что она ему нужна, то почему бы не пообещать ему ее и дать то, в чем он действительно нуждается? Мир устроен исключительно справедливо, и если бы псевдодуховность не вписывалась в эту справедливость, то ее бы и вовсе не существовало.

Поэтому, говоря о так называемых духовных практиках, мы снова вступаем на тропу иллюзий, ибо все они – псевдодуховные. Более того, я убежден в необходимости подобных практик, тогда как в необходимость духовности я не верю совсем. По определению духовность есть то, без чего можно с легкостью обойтись, а в подавляющем большинстве случаев – даже нужно.

Все псевдодуховные практики основаны на принципе контакта. Различие между ними состоит лишь в том, с чем именно хочет связать себя практикующий. Вообще говоря, принадлежность к миру живых людей и есть причастность к связанному бытию, поэтому под практикой следует иметь в виду лишь сознательный выбор зависимости. Когда человек связывает себя, например, с семьей, это не есть практика, потому что выбрать такую зависимость сознательно может лишь человек с предельно скромными запросами. Зависимости такого рода больше отбирают, чем дают человеку, поэтому в качестве практики обычно выбирают достижение такой связи, по которой можно больше получить, чем отдать. В крайнем случае,  обмен может быть равноценным, когда практикующий отдает то, что ему не нужно, и получает то, в чем не нуждается объект связи.

Успешная практика – это всегда игра, потому что когда она перестает быть игрой, то заканчивается печально. В лучшем случае неудачная практика приводит к дурдому, а в худшем – к духовности. Поэтому чувство юмора является особенно важным качеством на пути факира. Слишком серьезные рискуют стать духовными, а слишком духовные – мертвыми. Ошо, один из наиболее духовных людей двадцатого столетия, вынужден был превратить свою жизнь в сущий фарс только для того, чтобы выжить.

Мне представляется чрезвычайно важным проект искоренения сорняков духовности на поле эзотерического бизнеса. Необходимо свести к минимуму риск духовного исхода вследствие неграмотных занятий человека эзотерикой. Я считаю это единственным вариантом спасения от духовной заразы, потому что уничтожение самого эзотерического рынка добиться попросту нереально.

Благоприятным фактором, который вселяет надежду в удачное осуществление этого проекта, является воплощение принципа контакта в ряде человеческих инстинктов. Отрицательным фактором является наличие в человеке ряда других инстинктов, обусловленных принципом самоопределения. Если сила этих инстинктов превышает у человека потребность в контакте, то в этом случае предлагаемая тактика является практически безнадежной.

Я сам, будучи намного более склонен к самоопределению, нежели к контакту, на личном опыте убедился в неэффективности этого подхода. Не без печали наблюдая безнадежность своего случая, я считаю своим долгом предупредить других и по возможности спасти их из цепких лап принципа самоопределения, пока еще не поздно. О себе я могу рассказать, что занятия псевдодуховными практиками несколько раз приносили мне свои результаты, но я в лучшем случае не знал, что мне делать с этими результатами, а в худшем – до смерти пугался их.

Чтобы определить, власть какого принципа доминирует в человеке, ему достаточно проанализировать свою реакцию на результат той или иной псевдодуховной практики. Проблема лишь в том, что не каждая практика гарантирует мгновенный результат, поэтому для тестирования следует выбрать что-нибудь настолько же простое, насколько и эффективное. Напоследок я хочу рассказать о такой простой технике, с которой я познакомился пару лет назад при следующих обстоятельствах.

В Крыму живет человек по имени Александр Макаров, основатель программы КЭТ (Крымский Экологический Туризм). Он занимается тем, что водит людей по горам и сталкивает их с природой – внешней и внутренней. Туристы сами выбирают, с какой природой их знакомить, платят деньги, а Макаров выполняет заказ. Те, кто интересуются, прежде всего, внутренней природой, попадают на своеобразный тренинг, состоящий из множества произвольно выбранных психотехник, разговоров на спонтанно возникающие темы и базовой практики присутствия. Сам я никогда в Крым не ездил и с Макаровым виделся всего один раз, когда он приехал к нам в город по просьбе одного моего знакомого. Этот парень, Саша, сам по себе является совершенно замечательной фигурой – будучи человеком эзотерической тусовки, он присутствует везде, где происходит что-нибудь духовное, ухитряясь при этом особенно не залипать в эти игры. Я думаю, это ему удается, потому что своей базовой техникой он, как и Макаров, избрал именно практику присутствия. Саша пригласил Макарова в наш город на три дня, чтобы тот мог познакомить людей с «естественным состоянием», но сам Макаров, очевидно, совершил эту поездку исключительно в рекламных целях. Он полагал, что делом его жизни является КЭТ, и любой контакт с людьми вне этой программы использовал для того, чтобы затащить их в нее. В конце нашей встречи он совершенно бестактно стал чуть ли не список составлять для туристической группы. Напуганный такой прямолинейностью, я ушел и больше с Макаровым никогда не встречался.

Здесь же я хочу рассказать о довольно известной, как я позже выяснил, психотехнике, которая произвела на меня неизгладимое впечатление. Такой «сдвиг точки сборки» я испытал только один раз в жизни, когда посетил моноспектакль «Лолита» в исполнении Михаила Мельника. По неопытности своей я сел в первый ряд, а поскольку сцены в этом маленьком театре никакой не было, мне пришлось два часа на расстоянии вытянутой руки наблюдать, как человек буквально выворачивается наизнанку. Сила эмоционального удара была такова, что после спектакля аплодисменты не могли стихнуть, как будто это выступал сам товарищ Сталин. В моей душе никогда еще не копались так бесцеремонно, и я дал себе слово на спектакли Мельника больше не ходить.

Описываемая психотехника производила столь же сильный, хотя и более мягкий, эффект. К ее достоинствам относится исключительная простота выполнения, а к недостаткам – отсутствие практического применения. Это скорее познавательная техника, нежели трансформационная, по своим задачам, но и более трансформационная, нежели познавательная, по своему результату. Именно отсутствие ее понимания объясняет то, что пишу я о ней только сейчас, хотя мое знакомство с ней состоялось около двух лет тому назад. В настоящее время мне просто не хочется держать ее при себе, и я решил предоставить информацию для всех, кому это может оказаться полезным.

Вообще говоря, чем выше духовность человека, тем больше он презирает спецэффекты. Описываемую психотехнику я отношу к разряду именно спецэффектов, но, поскольку мне более или менее удается справляться с хроническими приступами духовности, то мой zen-снобизм сведен к минимуму. Я действительно не вижу ничего плохого в спецэффектах, так как в последнее время я вообще не вижу ничего плохого.

Из-за того, что день, когда я познакомился с Макаровым, был первым днем его пребывания в нашем городе, его объявили днем знакомств. Поэтому в основном мы занимались разговорами. Один мой знакомый, который ездил к Макарову в Крым, сказал, что там происходит в точности то же самое – из людей лезет все их дерьмо в виде слов, на что они сами же первые и обижаются. Мы много говорили, большей частью – знакомились. Макаров придавал большое значение именам. «Мое имя – Александр, - говорил он, - что значит защитник мира. Я защищаю мир от самого себя…» В дальнейшем каждый произносил свое имя и называл какую-то свою отличительную черту, по которой бы его могли запомнить другие (я про себя сказал – «я тупой», и Макаров мгновенно изобразил из себя «Мыслителя» Родена, уткнувшись лбом в кулак и размеренно повторяя: «я – тупой, я – тупой…»).

Там была почему-то неприятная мне женщина по имени Таня, которая сказала, что она «Танюшка-веселушка». Я понял, что она группенлидер какой-то местечковой секты типа «Симорон», потому что на ней были белые брюки и белая рубашка. Все духовные женщины ее возраста, у которых проблема с внутренней чистотой, любят наряжаться в белое, будто рекламируют гигиенические прокладки.

Потом там была девушка по имени Лиза, которая дала себе аналогичное (это я только сейчас увидел) определение – «звонкий смех». Примечательно, что в моем рассказе имеют значение только они, определившие себя одинаково, будучи такими разными. Если подходящая к сорокалетнему рубежу Таня вызывала у меня отталкивающее чувство, то Лиза, которой едва было двадцать, оказалась самой красивой девушкой из всех, виденных мною за всю жизнь. Она была одета в синее платье, стилизованное под индийское сари, имела светлую и даже чуть светящуюся кожу, изящные черты лица и фигуру. Лиза была из тех декоративных женщин, на которых женятся новые русские исключительно для престижу. Возможно, что она была такой же безмозглой, как и большинство ее очаровательных сестер, но в ней чувствовалось излучение мягкой душевной силы и отсутствие мелочности.

Также здесь было еще несколько человек, о которых мне нечего сказать. Мы все познакомились друг с другом, после чего Макаров заговорщицки осведомился, а не хотим ли мы познакомить друг друга со своими душами? Для этого он предложил технику, о которой и идет речь.

Макаров выстроил всех присутствующих в два ряда лицом друг ко другу, но с закрытыми глазами. Он сказал, что для знакомства традиционно используются руки и что этого более чем достаточно. Взаимодействуя с партнером посредством одних только рук, можно так с ним познакомиться, что мало не покажется никому. Что именно нужно делать руками, Макаров не объяснил,но в этом и заключалась суть техники. По мере «знакомства» он перетасовывал знакомящихся, чтобы могли познакомиться все. Поскольку я позволял себе время от времени самым наглым образом подглядывать, я знал, с кем знакомлюсь, хотя саму технику выполнял с закрытыми глазами.

К моему удовольствию, моим первым знакомым оказалась Лиза. Она очень понравилась мне, поэтому наше знакомство оказалось красивым танцем рук с сильным эротическим уклоном. Однако этот уклон был не в сторону секса, а как бы от него – все выше и выше, просто к чему-то красивому и тонкому.

Так получилось, что знакомиться с мужчинами мне не посчастливилось, чему я был очень рад. Моя следующая знакомая обломала меня тем, что позволяла делать со своими руками все, что я захочу, не принимая активного участия в «танце». Следующая девушка произвела на меня впечатление недозрелого ребенка, с ней было не интересно, а я хотел опыта, аналогичного тому, что мы проделали с Лизой.

Только одна моя знакомая была решительно настроена на эротические «танцы», но, поскольку я знал ее как ведьму, у которой манипулирование людьми превратилось в привычку, то не увидел в ее руках никакой искренности.

Большей частью, руки этих людей не были приятными – одни напоминали безвольные куски теста, другие – капризных детей. Никто не хотел идти у меня на поводу и сливаться со мной в экстазе. Становилось скучно.

Последнее «знакомство» произошло с Таней. Я уже твердо решил не подглядывать, но тут опять не удержался. Дело в том, что на ощупь довольно легко определить, кому принадлежат руки – мужчине или женщине. Здесь я имел дело явно с мужчиной, который почему-то носит женские часики. Моргнув украдкой, я увидел Таню. Чтобы поверить своим глазам, мне пришлось моргнуть еще пару раз. Ее руки были неприятны мне, как и она сама – ненатурально игривые, не желающие идти на контакт. Я же, тем не мене, не сдавался и гнул свою линию. Никакой эротики в моей голове больше не было, моим желанием было именно открыться партнеру и ощутить его. Пары менять Макаров почему-то перестал, но и «знакомство» не останавливал. Мне стало совершенно непонятно, что делать дальше. Руки-то ведь не могут двигаться сами по себе, каждое движение руки следует определенному мысленному приказу, но мысли иссякли, в результате чего я просто стал гладить Танины руки, утратив к ней прежнюю неприязнь и оставив лишь желание раскрыться. И в какой-то момент между нашими руками что-то произошло, как будто возникло какое-то единое поле, в пределах которого наши энергии стали смешиваться. Вскоре Макаров остановил нас, дав команду открыть глаза. Таня сказала, что ей хочется плакать, и мы обнялись.

Потом Макаров попросил высказаться всех желающих, если им есть, что сказать. Было довольно странно слышать то, что обо мне говорили другие, но самое необычное я услышал от Тани. Она рассказала, что во время нашего «знакомства» неожиданно открылся мой информационный канал, по которому она узнала все обо мне – кто я такой по жизни, какой мой знак гороскопа, планета и даже мысли. Она сказала, что это было настолько интимно, что она была вынуждена закрыть информационный канал насильно. Поскольку я еще не совсем отошел от таких «знакомств», мне не пришло в голову узнать у нее, какую именно информацию обо мне она получила, чтобы проверить ее истинность. Я был в таком состоянии, что это попросту не вызывало сомнений, хотя сейчас жалею, что мне не удалось ничего узнать наверняка.

С одной стороны, меня переполняла щемящая сердце нежность ко всем присутствующим, а с другой стороны, я понимал, что это – искусственный результат техники, который не имеет ничего общего с повседневной жизнью, потому что завтра я зайду в троллейбус и захочу убить какую-нибудь бабушку, которая загораживает мне проход.

У меня нет уверенности в том, какую пользу приносят подобные практики, но я знаю, какие они приносят результаты. На ментальном уровне я понял, что Фрейд ошибался, полагая, будто любое стремление человека к контакту есть проявление его эротического начала, потому что в действительности само эротическое начало является воплощением стремления к контакту, принцип которого может принимать какие угодно формы, от секса до Йоги.

Пару дней назад к нам на работу пришла группа практикантов из училища, и меня поставили над ними бригадиром. Мне 25 лет, им – по 16. В контакте с этими ребятами я понял, почему некоторые педагоги (слово «педагог», между прочим, дословно означает «ведущий ребенка») так любят свою работу. Я чувствовал себя вампиром, которого насильно кормят кровью. Эти дети представляли собой мощнейший источник энергии, от которого можно было пить и пить. Я почувствовал себя эмоционально омолодившимся (как говорят старые училки: «С детьми я молодею!»), и было в этом что-то неприятное. Энергия жизни, которая уходит впустую, переходит ко мне, чтобы точно так же уйти в никуда. Из этого я сделал вывод, что нужно тщательно выбирать как партнеров для контакта, так и способ контакта.

В то самое время, когда произошла моя встреча с Макаровым, я практиковал дыхание и ощущал избыток здоровья. При этом меня не покидало чувство ментального дискомфорта оттого, что я понятия не имею, на что это здоровье мне сдалось?!

Видимо, прежде чем вступать в контакт с различными силами, производящими спецэффекты на уровне тела и души, следует все-таки наладить связь с тем, что является источником всего этого великолепия. Но, конечно же, к тому, что традиция называет «заставой без ворот» или «страной без дорог», принцип контакта абсолютно неприменим.

 

 

Сентябрь, 2003 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

РАЗОЧАРОВАНИЕ ВЕЛИКОГО СИМВОЛА

Критика книги А.Бондаренко «Постижение великого символа»

 

Пусть этот текст станет грозным оружием

в непримиримой борьбе с пандитизмом

и духовным мучительством за миф во всем мире,

а также путевой нитью в бесконечных происках формы,

которая могла бы помочь читателю

обнаружить вход в сложившуюся ситуацию

в самых неожиданных и, на первый взгляд,

неподходящих для этого местах.

 

Автор.

 

 

Истинный символизм подразумевает следующее:

данности, различные по времени, пространству,

материальной природе и другим параметрам, могут,

однако, манифестировать единое эссенциальное качество.

 

Титус Буркхарт.

 

 

Одна тибетская легенда рассказывает случай, который имел место в жизни Джетсюна Миларепы. Однажды к нему пришел скептически настроенный философ и спросил, материально ли пространство? В то время все считали, что пространство нематериально, однако Джетсюн ответил: «Да, материально». Как только философ открыл рот для контраргумента, Джетсюн сильно стукнул кулаком по пространству перед собой, да так, что ушиб руку. Пораженный философ нашел в себе силы спросить: «Что же вы тогда скажете о камнях?». Оценив остроумие философа, Миларепа ответил: «Камни, конечно же, нематериальны» и тут же просунул поврежденную воздухом руку сквозь камень. Глупо думать, что это всего лишь притча, но игнорировать ее смысл также будет неразумным. Свами Вивекананда как-то заметил, что настоящим агностиком он готов назвать только того человека, который стоит молча на улице и умирает. Мне стоит добавить лишь, что Свами ошибся – настоящим агностиком можно назвать только готовый труп, но не человека. Роберт Антон Уилсон, певец агностицизма, обосновывал свою позицию столь же кратким, сколь и верным, тезисом: вера – это смерть разума. Я не могу избежать искушения процитировать параллельное высказывание Кришнамурти: «Функция ума – быть отдельным, иначе вашего ума нет», но синтез этих параллелей может несколько увести нас от темы, поэтому я оставляю читателю возможность произвести его самостоятельно. Если, согласно доктору Уилсону, смерть разума наступает в результате веры, то нам могут стать ясны многие темные моменты в сакральных технологиях свержения диктатуры интеллекта.

Агностицизм действительно может оказаться полезным, но лишь в качестве выборочного недоверия, а не тотального неверия, точно так же, как и вера должна быть разумной, не деградируя в простодушную доверчивость. Но, поскольку настоящая статья представляет собой реакцию на засилье агностицизма в культуре мышления, которая свойственна рубежу тысячелетий, то и убивать мы его будем по полной программе, нисколько не считаясь с несправедливостью такого подхода к проблеме. В настоящее время уже существует литература, нацеленная на преодоление критического рационализма, но, поскольку она направлена на рационального читателя, то в ней слишком явен дефицит иррационального содержания, которое бы делало эту литературу убедительной. Опровержение рациональности рациональными методами выглядит так же странно, как и опровержение бытия Божьего, аргументированное евангелием или, что еще нелепее, собственным мистическим инсайтом.

Мне попалась только одна книга, отстаивающая гностические позиции, о которой можно было бы сказать, что она способна вывести ум читателя далеко за пределы рациональной черты, однако она не делает этого точно так же, как и мы не всегда делаем то, на что способны. Речь идет о книге Анатолия Бондаренко «Постижение великого символа», и настоящая статья представляет собой мои критические заметки по поводу прочитанного.

«Учитывая психическую природу реальности, - пишет Бондаренко, - нет смысла использовать знания в качестве сведений об окружающем нас мире, с помощью которых мы можем этим миром манипулировать. Такой подход равнозначен тому, как если бы чайке понадобился самолет для передвижения по воздуху. Знание есть не косвенный, но прямой ключ к миру, т.е. такой ключ, который является тем, что он открывает. Мы способны манипулировать миром не с помощью знания, но непосредственно знанием. Мудрецы Упанишад никогда не давали советов исследовать непознаваемый Брахман, но неизменно призывали своих учеников лишь принять знание ахам брахмасми, что являлось как началом, так и концом их духовной самореализации. Путь гнозиса хорош тем, что не требует доказательств. Я верую, изрек Тертуллиан, ибо предмет моей веры абсурден». Этот отрывок из «Постижения великого символа» натолкнул меня на мысль, что Джнана-Йога в действительности не имеет ничего общего с познанием, как я считал раньше, но является путем веры. Как можно доказать ахам брахмасми? Будда сказал: «Вот эта самая земля является моим свидетелем», и я верю ему, потому что это – абсурдное доказательство. На самом деле, все логические доказательства обладают долей абсурда, потому что доказательство призвано прежде всего убедить ум, а не соответствовать истине. Так один человек, услышав изречение: «Бог бережет дураков», залез на забор и спрыгнул с него вниз головой. Вместе с парой переломов он получил удовлетворяющее его доказательство, что он не является дураком.

И действительно, знания чаще лишь прикрываются ролью информации о мире, будучи, на самом деле, символами, кодирующими сознание. В связи с этим мне тут же вспоминается история из биографии Льва Толстого. Увлеченный негативной философией Шопенгауэра, Лев Николаевич видел ее убедительность, но не получал от нее никакого душевного отдохновения. Когда вы помещаете свое склонное к порядку сознание в реальность хаоса, такой результат вполне закономерен. Чуть не зачахнув от тоски, Толстой нашел в себе остаток силы обратиться к вере – и жизнь забила в нем ключом! Можно рассматривать это и так, будто Толстой купился на дешевый кайф, а можно и предположить, что он овладел частью искусства управления собственной жизни.

С аналогичной проблемой в свое время столкнулся гарвардский психолог Ричард Альперт. «Так, - пишет он, - при использовании одной системы ярлыков и понятий мы являемся исследователями мистических пространств, которые переживали Моисей, Магомет, Христос и Будда. Согласно другой – мы являемся полными дураками, приводящими самих себя в состояние безумия». Свою историю превращения из доктора Альперта в Бабу Рам Дасса он рассказывает в одной короткой фразе: «Лично я разрешил для себя это почти невыносимое противоречие, перейдя в область духовной интерпретации». И все. Никаких логических обоснований своему решению Баба Рам Дасс не привел, чего себе никогда не позволил бы доктор Альперт. В свое время, если честно, я испытал довольно неприятное чувство, читая эти слова Рам Дасса. Ему, воплощению божественной дурости, было легко говорить такое, потому что он жил не «почему», как все нормальные люди, а «зачем», как все ненормальные мистики, т.е. его действия опирались на будущее, а не на прошлое. Впрочем, я сильно подозреваю, что действия не составляют собой стержня его жизни, которая если и опирается, то вообще неизвестно на что.

У одного американского писателя был рассказ о человеке, который полез ночью под диван за каким-то предметом и встретился глазами с взглядом кобры, неизвестно как туда попавшей. Гипнотическая сила, которой якобы обладают кобры, лишила человека его жизненной силы и он умер. И точно так же, как глупо думать, будто лежащий под диваном ремень с серебряной пряжкой мог убить человека, неразумно считать, что никакой кобры под диваном не было. В любом случае, суть ситуации не в том, кобра лежала под диваном или ремень (и что думал по этому поводу автор рассказа), а в том, что человек умер. Быть может, в ночное время суток это была кобра, а в дневное – ремень, но, как сказал один из героев фильма «Пятый элемент», время не имеет значения, только жизнь имеет значение.

Магия – это искусство самообмана, черная магия – это умение так обмануть самого себя, чтобы в это поверили и другие. Для познавшего истину жизнь в миру невозможна без магии и лицемерия. В Библии есть интересная метафора: после своего просветления Моисей был вынужден закрывать лицо покрывалом, потому что каждый, кто хотя бы случайно смотрел ему в глаза, тут же терял зрение. Это значит, что после постижения истины Моисей стал лицемером – искренность с его стороны только испугала бы и оттолкнула от него людей. Расхожее в атеистической среде мнение о том, что «все святые – лицемеры», совершенно справедливо, но понимается не с того конца. Искренними могут быть только юродивые и отшельники, но их никто не считает святыми, потому что юродивые не укладываются в рамки общих представлений о святости, а отшельники сокрыты от мира и, следовательно, не могут быть объектами для исследования. Мирские же просветленные так наловчились практиковать контролируемую тупость, что рассекретить их практически невозможно. Считанные единицы становятся духовными учителями, но они, как правило, гасят свое позитивное влияние на мир образовавшейся вокруг них вязкой плесенью сектантства.

Но даже если все эти факторы сведены на нет, невозможно полностью устранить проблему языка. Объемное мышление не может производить текст, который был бы понятен плоскому мышлению. Для этого либо плоское мышление должно стать объемным, либо объемное - плоским. Получается замкнутый круг – чтобы прочесть инструкцию, нужно выполнить все, что в ней написано, но для этого нужно ее прочесть. Следовательно, решить проблему может только автор инструкции, потому что только он обладает объемным мышлением, при помощи которого возможно осмыслить весь тот миллион данных, из которых состоит сложившаяся ситуация. Техника объемного мышления в этом случае заключается в том, что вы предоставляете выбор единственно правильного решения Богу и не парите себе мозги. Тот, кто не верит в Бога, с равным успехом может положиться на свою интуицию. Тот, кто не верит в интуицию, должен сформировать такое понятие, в которое бы ему было не трудно верить, и справиться с задачей, опираясь на это понятие. Я говорю это потому, что в данном случае интерпретации не имеют значения, ибо феномен объемного мышления присущ каждому психически здоровому человеку и подавляющему большинству психически нездоровых.

Я начал экспериментировать в области общения и диалога, как только у меня появился доступ к Сети. Первая волна эксперимента заключалась в том, что я входил в состояние и производил из этого состояния текст, который бы мог вызвать у читателя либо это состояние, либо его имитацию. Вторая волна началась тогда, когда я стал генерировать идеи и тексты, передающие смысл этих идей, а не настроение, как это было в первой волне. Результаты эксперимента недвусмысленно указывали на то, что оба подхода должны быть взаимодополняющими и не использоваться по отдельности, потому что на тексты первой волны реагировали только дураки, а на тексты второй волны не реагировал никто по той простой причине, что, кроме дураков, почти никого нет. И если в первой волне я использовал символы для трансляции состояния, а во второй – термины для передачи смысла, то очевидно, что третья волна эксперимента должна заключаться в том, чтобы передавать смысл с помощью символов. Потому что я совершенно не представляю себе, как можно было бы передавать состояние терминами, и, более того, не вижу в этом никакого смысла. Тем не менее, я не спешу завершать вторую волну эксперимента, потому что вижу дефицит интеллектуального понимания, присущий всем без исключения духовным сообществам, сектам и направлениям. И хоть я мало-помалу теряю интерес к турбофилософии, я все же еще не принадлежу к просветленной братии и сохраняю способность внятно формулировать свои мысли, даже если и не вижу никого, кто мог бы эти внятные формулировки воспринимать. Мое интеллектуальное будущее для меня вполне очевидно – тотальная мифологизация мышления и полная ликвидация вульгарного рационализма. И пока я не закрыл производство интеллектуальных тренажеров, этим следует пользоваться.

Главное преимущество символогического языка над технологическим заключается в том, что восприятие символа является менее энергозатратным, нежели восприятие термина, потому что термин концентрирует мышление, а символ – деконцентрирует. В свете того, что деконцентрация есть основной методологический принцип перехода с линейного на объемное мышление, символогическая агрессия представляется более эффективной стратегией распространения Дхармы, нежели терминологическая. Тем не менее, распространение Дхармы символогическим языком в сфере науки заранее обречено на провал, а ведь именно изоляционные тенденции современной науки по отношению к Дхарме являются главной точкой преткновения на их дорогах в настоящее время. Следовательно, мы имеем две альтернативы разрешения проблемы – либо продолжать терминологизацию Дхармы, либо поставить символизм на научную основу, выделив его из поэтической реальности и выявив его реальные возможности воздействия на мир. Представляется разумным проводить в жизнь обе линии одновременно, а не ограничиваться якобы наиболее конструктивной.

Тем не менее, будущее, как мне кажется, за символизмом. Тенденция к деконцентрации изначально присуща каждому человеку, ведь даже термин – это не более чем предельно сжатый символ, а вовсе не нечто качественно от него отличное, подобно тому, как частица – это не более чем предельно сжатая волна. Недавно я нашел в Сети следующий отрывок, принадлежащий неизвестному автору: «По рзелульаттам илссеовадний одонго анлигйсокго унвиертисета, не иеемт занчнеия, в кокам пряокде рсапожолены бкувы в солве. Галвоне, чотбы преавя и пслоендяя бквуы блыи на мсете. Осатьлыне бкувы мгоут селдовтаь в плоонм бсепордяке, все-рвано ткест чтаитсея без побрелм. Пичрионй эгото ялвятеся то, что мы не чиатем кдаужю бкуву по отдльенотси, а все солво цликеом». Из этого следует, что символогическое мышление является наиболее естественной формой мышления для человека, т.е. приоритет содержания над формой является несомненным.

«Наука будущего, - пишет Анатолий Бондаренко, - когда ей надоест блуждать кольцевыми дорогами низшего интеллекта (манаса), сделает основным инструментом познания интуицию (буддхи), в результате чего первичным станет умозрение, а не формулировки. Дискурсивным фундаментом такой науки может стать только символизм, кодирующий объемные интуитивные понятия, и демоническая скрупулезность будет изгнана из языка навсегда». Представляется, что это слишком радикальная позиция – скорее всего, интеллектуальный этап развития останется обязательным для всех, интуиция без низшего интеллекта это все равно, что дом без лестницы.

«Ни в коем случае, - пишет Бондаренко, - не следует понимать так, будто символизм будущего подразумевает необходимость изобретения какого-то нового языка. В том-то и дело, что уже сейчас мы можем работать над наукой будущего, ибо ее язык сформирован в древности более глубокой, чем мы можем себе это представить. Целостность психической сферы человечества обеспечивает архетипичность символогического языка. В реальности не мы порождаем символы, но именно символы формируют нас». Остается только догадываться, что имел в виду Бондаренко, говоря о «древности более глубокой, чем мы можем себе представить», потому что большая часть символов, которые рассматриваются в его книге, принадлежат христианской мифологии, причем поздних периодов. На самом деле, я одобряю такой подход и с недоверием отношусь к сторонникам чистого, исконного христианства, буддизма или любой другой религии. Именно искажение доктрины является наиболее убедительным доказательством того, что традиция жива и способна воспитывать мастеров, которые бы могли видоизменять ее по необходимости. Стремление удержать учение в чистоте говорит о недоверии к способности этого учения оказывать реальное воздействие на своих адептов.

Впрочем, говоря о христианстве, Бондаренко не видит в нем замкнутой системы и, более того, не противопоставляет его язычеству, а логически выводит его оттуда. «Хотя христианство и позиционирует себя в качестве противостоящей язычеству религии, - пишет он, - в действительности же это не более чем маскировочный маневр, с помощью которого производится попытка скрыть ярко выраженный языческий характер самого христианства». Далее Бондаренко пишет, что христианство – это королева языческих религий, потому что в христианстве жертвоприношениями занимаются не люди, а сам Бог, который приносит в жертву людям своего любимого сына. Того самого, который преклоняет колени перед своими учениками и моет им ноги во время тайной вечери. На это мы можем вполне резонно возразить, что подобные примеры свидетельствуют скорее о том, что христианство – это антиязычество, потому что все языческие символы в нем вывернуты наизнанку.

Христианство можно назвать диалектической религией в том смысле, что его доктрина представляет собой сплав тезиса и антитезиса, который в сознании более или менее вменяемых христиан должен, по идее, произвести некий синтез, который, собственно, и есть сущность христианства. Под тезисом я, конечно, имею в виду Ветхий Завет, которому в качестве антитезиса противопоставляется Новый. Ведь если бы Новый Завет, как полагают большинство христиан, содержал в себе суть учения, то Библия и состояла бы из одного Нового Завета, но в действительности суть проявляет себя именно в синтезе этих взаимоотрицающих доктрин, каждая из которых в отдельности не является христианством как таковым. Это до сих пор остается недоступным уму так называемых евангелистов, проповедников исключительно Нового Завета, которые своей склонностью к предпочтениям лишили себя и свое учение того фундамента, который позволил бы им строить свое здание ввысь. Но их одноэтажная религия бесперспективна, ее статус поддерживается лишь массовыми чудесами исцеления, которые производят на стадионах эти, с позволения сказать, апостолы. Поэтому их удел – вечная конкуренция с официальной медициной и постепенное вытеснение из религиозной сферы.

В чем же суть того синтеза, который мы именуем христианством? Если тезисом Ветхого Завета было утверждение вечного закона или Санатана Дхармы, как сказали бы индусы, а евангельским антитезисом – опровержение этой духовной Сансары, то в синтезе мы получим не что иное, как призыв к трансцендентному действию. Известно, что учение о трансцендентных действиях представляет собой наиболее зрелую пострелигиозную доктрину, которая счастливым образом разрешает извечное противостояние между оккультизмом и мистицизмом. Как справедливо пишетАнатолий Бондаренко, «смерть есть результат предпочтения», поэтому секрет жизнеспособности следует искать в искусстве не избегать отдельных крайностей, но впадать во все крайности сразу. Такой холистический подход ведет к децентрализации бытия и преодолению двойственности сознания.

Мы можем рассматривать пути предпочтения и неразборчивости, пользуясь символами как жизни, так и смерти – разницы тут, по большому счету, нет. Но так как мы говорим о жизни, то вполне в духе диалектики воспользоваться для этого танатологической символикой. Известно, что существует фундаментальное различие между еврейской смертью и арийской. Когда умирает еврей, происходит перенос его бессмертной души «отсюда туда», из тела в парадиз, если он был праведник, или же в преисподнюю, если ему не повезло. Это еврейская смерть. Когда же умирает арий, его сознание никуда не уходит, а просто рассеивается «здесь», как сахар растворяется в воде. Именно это индусы называют смертью – им бы никогда не пришло в голову отдать это имя переносу сознания. И поэтому же главной религиозной практикой евреев является концентрация, а у индусов – контемплация, децентрализованное созерцание. Христианский поход, как мы уже сказали, синтезирует эти противоположные методы, и в результате мы получаем технику трансцендентного действия.

Суть метода ТД сводится к тому, чтобы производить необходимые манипуляции с реальностью, оставаясь при этом бездеятельным. Если мистицизм возник как реакция на порабощение сознания деятельностью, а оккультизм – горькими плодами этой деятельности, то трансцендентное действие есть свобода от активности с сохранением этой активности. Мистицизм в чистом виде слишком часто приводил к смерти, так как для освобождения от активности устранял саму активность. Но «достижение долголетия», если пользоваться даосскими терминами, есть результат смерти действующего при условии сохранения деятельности. Анатолий Бондаренко густо усыпал текст своей книги сакральными девизами типа «Умри, если хочешь жить!», жаль только, что он использует это на слишком абстрактных примерах, таких как жертвоприношение Бога людям и пр. По трактовке Бондаренко, божественное самопожертвование было совершено не ради спасения людей («Иисус принял смерть за нас, чтобы искупить грехи мира!»), наоборот – это был отчаянный акт самосохранения. Бог, как справедливо указывает Анатолий, не имеет обособленного существования, но живет либо в сердце, либо в сознании своих любимых чад. Когда Его стали забывать и выкидывать из своих сердец, Ему не осталось ничего иного, как совершить нечто настолько из ряда вон выходящее, чтобы позабыть этот хэппенинг было просто невозможно. Совершив фактически самоубийство, Бог обрел новую жизнь в христианском сознании, пока его заново не убил Фридрих Ницше. Нужно ли говорить, что после этого убийства Господь воскрес, как говорят в русских народных сказках, пуще прежнего. Воистину, чтобы убить Бога, нужно не отрицать, но равнодушно игнорировать Его существование или отсутствие, о чем Он Сам недвусмысленно намекает Иоанну Богослову в тексте Откровения: «…ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!» и т.д.

Вообще говоря, пафос «Постижения великого символа» слишком уж делает ставку на многозначительность – большое количество заглавных букв, нарочито эксцентричное толкование символов, о которых никто не знал, что это символы, все это позволяет предположить склонность автора к мистификации действительности. Бондаренко не только умножает сущности сверх необходимости, создается впечатление, что умножение этих метафизических конструкций и является самой этой необходимостью. Реальность, по мнению автора, есть пластилин, из которого творческое сознание призвано лепить смыслы и значения. Даже собственное имя автор не обделяет глубоким толкованием. «Конечно, - пишет он, - человеческие имена имеют свою лингвистическую генеалогию, и если копать в этом направлении, то можно на свою голову докопаться до такого смысла, что исследователь сам будет не рад находке, так как любые открытия такого рода становятся дополнительными факторами, определяющими судьбу обладателя имени. Но если понимать, что судьбу определяет демиург, а не имя, то станет ясно, что первичен смысл имени, которое подбирается уже потом из того списка имен, который в ходу на территории обитания индивида. Если моя собственная миссия на Земле – распространять учение об отсутствии яв человеке (анатта), которое есть дар древней традиции Бон людям, то и зовусь я Анаттолием Бондаренко, совершенно независимо от того, что лингвистическое прошлое моей фамилии берет свой исток в украинском слове «бондарь», а не тибетском «бон». Имена приходится составлять из имеющегося в наличии материала, тогда как смысл, к счастью, свободен от подобных ограничений». В книге многоуважаемого «Анаттолия» полным полно подобных фокусов, и даже самый скептический читатель, дойдя до середины этого капитального труда, чуть ли не помимо своей воли начинает видеть скрытые смыслы во всем, что его окружает и наполняет. Я сам чисто рефлекторно «увидел» скрытый смысл своего имени и, надо признаться, тут же пожалел об этом. Очень легко увидеть смысл там, где его нет, и очень трудно увидеть его отсутствие там, где он уже есть, ибо, однажды возникнув, смысл умирает вместе с теми, кто способен его видеть.

Что же собой представляет постижение загадочного «великого символа», которому Анатолий Бондаренко посвятил свою книгу? Совершенно ясно, что великий символ это не что иное, как Махамудра, или, если быть точным, понятие великого символа взято из тибетского учения Махамудры, суть которого сводится к методологии освобождения сознания от обусловленности символическими реальностями. Великий символ превосходит все остальные символы не многозначительностью, а прочностью своей связи с формой, потому что великий символ и есть форма. Тибетские мистики занимались тем, что целенаправленно очищали формы от их содержания, но в результате подобной практики всегда сталкивались с тем, что форма сама по себе является символом, т.е. ментальной конструкцией. Таким образом, достопочтенные налджорпы различали мысль и смысл, указывая, что первая может существовать без второго, тогда как обратное совершенно невозможно.

Действительно, трудно спорить с тем, что мы наделяем смыслом не вещи, а именно мысли, если при этом не считать, что нет никаких вещей помимо мыслей. Если кто-то и полагает, что есть реальность вне ментального пространства, его жизнь в любом случае протекает внутри этого мировоззрения, а вовсе не в предполагаемой реальности. Исходя из этого, можно заключить, что великий символ представляет собой то, на что указывают все остальные, «малые» символы. Но если мысль есть ложь, а кроме мыслей ничего нет, то где же мы обнаружим истину?

Между прочим – очень важный методологический момент для каждого практического философа. Нужно понять, что мы не ищем истину, мы работаем с разочарованием. Потому что существуют концепции в нашем сознании и существует наше сознание в этих концепциях. Первый вариант мы называем знанием, а второй – заблуждением. Третьего попросту не дано, все остальные режимы сознания – постинформационные состояния. Что же касается взаимоотношения сознания с информацией, то есть либо знание, либо заблуждение. И никакой истины!

Любая теория является работоспособной до определенного момента, и чем шире этот диапазон работоспособности, тем желательней для нас обладание такой теорией. Хотя принято говорить, что в этом случае теория наиболее адекватна реальности. Но ведь теория даже не противопоставляется реальности! Теория противопоставляется практике и существует исключительно для нее. Реальности же можно противопоставить только другую реальность.

Итак, задача практического философа – перевод заблуждения в знание, и этот процесс мы называем разочарованием. Суть разочарования в извлечении сознания из плена концепции и помещении этой концепции в плен сознания. Можно также выкинуть концепцию из головы вообще, но это уже задача не философа, но йога или мистика. Конечно, философ и мистик – не разные люди, а всего лишь различные роли, но фокус-то в том и заключается, что в действительности нет никаких людей – одни сплошные роли.

Но можно перешагнуть и за эту черту – туда, где не останется уже решительно ничего, о чем можно было бы говорить, но если вы не подвержены этому мистическому неврозу, который я называю «синдромом нирваны», то вы ограничитесь жизнью на краю мира. Став таким образом гражданином Украины, как пишет Бондаренко, «истинно пограничной земли, которую не следует путать с Малороссией, где любят есть сало и чья столица – Киев», вы будете соединять явь и навь, потому что кто-то должен делать это, и если бы таких людей не было, то мы знали бы только проявленное существование. Пограничники нужны миру не более чем кто-либо иной, однако, и не менее.

Говоря о мистическом значении Украины, малоросс Бондаренко очень трогательно отводит ей почетное место великого символа в сложной иерархии оккультной географии. Не будучи слишком оригинальным, Бондаренко рассматривает нашу планету в соответствии с тантрической картой человеческой энергосистемы. Тибету он, например, отводит роль Сахасрары, Германию видит в качестве Аджна-чакры, а Великобритании отводит место Вишуддхи. Центральную роль сердечной чакры в системе Бондаренко играет, конечно же, Россия, и я даже удивился бы, будь это иначе. Далее все просто: Манипура – США, Свадхистхасана – Китай, Муладхара – Африка. Немного странно, что в этот перечень стран попала Африка, которая страной, по сути, не является, но у Бондаренко весьма своеобразное отношение к представителям негроидной расы – они кажутся ему некой однородной массой протоплазмы, у которой впереди – будущее, тогда как динозавры Европы однозначно обречены на вымирание. Монголоиды находятся в гораздо более лучшем положении сексуального центра планеты, тогда как белая раса, доигравшаяся за духовными забавами очередного Возрождения до вырождения, в перспективе имеет только Махасамадхи. Бондаренко, похоже, до смерти напуган тем фактом, что негры являются лучшими баскетболистами, спринтерами и боксерами, а также, что они единственные вносят новые тенденции в современную музыку: джаз, блюз, хип-хоп, рэйв, трип-хоп – все это бессмертный вклад Африки в европейскую поп-культуру. «Мы уходим, - торжественно пишет Бондаренко, - и уходим безвозвратно, оставляя мир цветным расам, и Украина – эпицентр приближающейся Нирваны. В системе чакр она выполняет функцию нулевой точки координатора, т.е. позвоночника. Как только змея, спящая в Муладхаре (Африке), проснется и подымется по позвоночнику к Сахасраре, пожирая все лежащие на ее пути центры, белая раса исчезнет с лица земли». Представляется довольно странным, что Бондаренко ни словом не обмолвился о таких государствах, как Франция или даже Ватикан – вполне возможно, что он забыл об их существовании точно так же, как мы забываем о том, что у нас есть аппендикс, пока он сам не напоминает нам об этом. И вообще, как-то трудно понять это сожаление якобы уходящего в Нирвану Будды об оставляемой им Сансаре. Уходя – уходи, а если хочешь остаться, то незачем совать нос в мистицизм. Представляется даже вполне логичным, что угнетаемые ранее «цветные», как презрительно пишет Бондаренко, расы входят в новую фазу эволюции. Скорее всего, Бондаренко просто опасается родиться в следующей жизни негром, так как его претензия на Нирвану несколько превышает уровень его реальных возможностей.

Чаще всего человек начинает решать глобальные социальные проблемы только потому, что у него не хватает духу решить свои собственные, а вернее – признаться себе в их существовании. Точно так же и впадение в тотальный символизм означает, что человек не в состоянии выдерживать наличную реальность. Очень редко символизм обладает здоровым характером, чаще всего это именно болезнь, разновидность наркологической зависимости. Конечно, нельзя утверждать, что символизм Анатолия Бондаренко подразумевает столь неутешительный диагноз – скорее всего, автор «Постижения» принадлежит к тому редкому классу абсолютно вменяемых граждан, чье мировоззрение заставляет подозревать обратное.

Дело в том, что существует два способа, с помощью которых люди пытаются реализовать ментальную свободу. Первый способ заключается в составлении наиболее адекватной картины мира, пользуясь которой можно достигать тех или иных целей. Второй способ попахивает экстремизмом – это то, что в Тибете именуется практикой прямого пути, т.е. не использование, а непосредственное освобождение от имеющейся картины мира. Наиболее радикальный вариант этого метода представляет собой погружение в так называемую магическую реальность, законы которой специально сформулированы так, чтобы вызвать возмущение и другие негативные реакции ума, вплоть до священного ужаса. Создание магических реальностей не столь безобидно, как это может показаться с первого взгляда. Если магическая реальность ограничена функцией мировоззрения, то это может быть чревато лишь относительно безобидными галлюцинациями. Но если такую реальность разделяет между собой группа людей, то обладатель магического мировоззрения уже не может сказать, что оно находится только у него в голове – таким образом, магическая реальность становится частью реальности объективной.

В тибетской традиции Бон существует ритуал, о котором вы уже наверняка слышали, ритуал Чод. Это практика отречения сознания от всех его ложных покровов, таких как тело, ум, эмоции и пр. Для этого йогин уходит ночью на кладбище или привязывает себя к дереву в месте, где обитают дикие звери, после чего призывает к себе всех существ, которые могут употребить в пищу его тело, энергию и душу. Иногда он отчетливо видит соответствующие галлюцинации, но иногда вызванные сущности приходят и действительно съедают его. Существует также и зеркальный вариант этой практики, когда призываются существа, специализирующиеся не на пожирании, а на созидании тел. Они могут вложить в практикующего новую душу, свободную от привязанностей и отвращения, или же подарить ему новое тело, иногда молодое и здоровое, а иногда и бессмертное. Бывает так, что эти мистические сущности обретают жизнь благодаря самому практикующему и его гуру, которые разделяют между собой магическую реальность, но часто случается и так, что они рождаются в результате аналогичного процесса, который имел место в глубоком прошлом. Люди, которые разделяли магическую реальность, давно умерли, а обитающие в этой реальности существа до сих пор отзываются на зов каждого, кто нуждается в их помощи. Не следует забывать, что Рамана Махарши на вопрос о том, реальны ли боги и ангелы, серьезно ответил: «Они реальны точно так же, как вы».

Александра Дэвид-Ниель в своей книге «Мистики и маги Тибета» рассказывает о молодом йогине, который довел себя практикой Чод до сильного нервного расстройства. Исполненная сострадания к молодому человеку, она решила поговорить с его гуру и попросила того объяснить своему ученику, что источник его невроза иллюзорен. Старый мастер, который, очевидно, был того же мнения о самой Александре Дэвид-Ниель, просто ответил ей, что если его ученик не умрет в результате своей практики, то все поймет самостоятельно.

В действительности нет большой разницы между тотальным символизмом в голове и за ее пределами. Есть ли какое-нибудь преимущество этого пути над другими, которое бы послужило основанием для того, чтобы признать необходимость тотального символизма? Такого преимущества нет, равно как нет и такой необходимости. У каждого человека рано или поздно вырастают крылья для полета, но не у каждого появляется желание куда-либо улетать. Факт свободы представляет для человека гораздо большую ценность, нежели возможность использования этой свободы с той или иной целью. Именно поэтому то тут, то там встречаются на земле порочные ангелы, чьи крылья в основном лишь заметают их и без того едва заметные следы.

Мое самое любимое место в книгах Кастанеды – это история о двух колдунах, доне Хуане и Сильвио Мануэле. Последний обладал фактическим всемогуществом, но не обладал желанием его использовать, поэтому делал только то, что ему приказывал дон Хуан. Однако, поскольку дон Хуан сам ни в чем не нуждался, то они целыми днями просто сидели и ничего не делали.

И в самом деле, магию, искусство влияния на среду, изучают прежде всего с тем, чтобы научиться выходить из-под этого влияния. Один юноша на мой вопрос, чтобы он сделал, если бы обрел возможность удовлетворения всех своих желаний, ответил, что, в конце концов, он бы повесился. Тем не менее, он не смог сказать, что бы он сделал после того, как его желание смерти было удовлетворено. Мир слишком безграничен, чтобы концом можно было назвать конец личности. Именно поэтому я не против разнообразия патогенных систем верований, которые возникают в таком количестве и с такой быстротой, что это можно сравнить с Большим Взрывом, только теперь этот взрыв творит вселенную сплошных магических реальностей. Я поддерживаю этот процесс, потому что он ставит перед человечеством новые задачи, которые можно долго и творчески решать. Борьба за мир на земле, за экологию, за уничтожение бедности и голода – все это только озлобляет людей, поэтому следует предоставить им более позитивный досуг. Пускай уж лучше они контактируют с НЛО или Вознесенными Владыками, чем берут в руки оружие, чтобы бороться за мир. В конце концов, тут же женщины, дети… Неужели нельзя бороться за мир где-нибудь в астрале? Ведь чаще всего такой человек борется за мир, потому что у него либо печень не в порядке, либо с семьей проблемы. И если эти проблемы решить, то мир автоматически теряет свое значение.

Сейчас слишком многие занимаются критикой, тогда как самокритика считается чем-то постыдным, вроде публичного онанизма. Тем не менее, я не спешил бы критиковать ни социум, ни человеческую природу, потому что обе эти системы представляются мне если не удовлетворительными, то, по меньшей мере, идеальными. Еще ведь живы люди, которые помнят войну, концлагеря, голодомор и товарища Сталина. Быть может, они недоверчиво качают головой, глядя на критиков современности. Лично я пишу эти строки в хорошо отапливаемом помещении, с сытым желудком, сидя в удобном кресле, и то, что у меня где-то потрескался потолок, а где-то отклеились обои, не вызывает у меня ни возмущения, ни даже критики в свой адрес. Человек в состоянии контролировать свою жизнь хотя и не полностью, но достаточно для того, чтобы быть счастливым. Даже если он сидит в холодном помещении и с пустым желудком, у него все равно есть четыре благородные истины и восьмеричный путь избавления от страданий. Иными словами, все для того, чтобы решить свои личные проблемы. И кто ему виноват, что его интересует разрешение любых проблем, кроме своих собственных?

Мы, к примеру, искореняем дедовщину в армии, даже пытаемся поставить ее (армию, конечно же) на контрактную основу, освободив таким образом молодое поколение от всеобщей воинской повинности. Ни одна нормальная мать не хочет, чтобы ее ребенок попал в условия постоянного прессинга, где его все время унижают, насилуют его волю, ломают характер и подрывают здоровье. Но зачем, спрашивается, она его рожала? Неужели она думала, что впускает человека в розовый мир, где ничего этого нет даже в разбавленном виде? Армия, по крайней мере, дает ему возможность шутя выдерживать «нагрузки» повседневной жизни, а главное – позволяет пробудить в себе реальные мужские качества. Нормальный социум переполнен негативными эмоциями из-за своей женственности. Попадая в армию, мужчина, яньская природа которого чужда негативным эмоциям, впервые оказывается в позитивном социуме, где он может быть самим собой. Этот социум чрезвычайно жесток, но в нем нет ни злобы, ни ненависти, ни других чисто женских психических изюминок. Как правило, солдаты испытывают братские, очень теплые чувства по отношению к своим товарищам, что, впрочем, не мешает им убивать друг друга из-за пустяков. Гражданский социум более безопасен в этом смысле, но он пропитан атмосферой ненависти, и если удалить из него институт армии, мужчины вымрут как вид. Это, между прочим, не значит, что станет больше педерастов, наоборот – они исчезнут вовсе, а вместе с ними рухнет и культура, ибо культура издревле держалась на плечах гей-меньшинства. Это объясняется тем, что люди, которые «делают новых людей», используют для этого те же ресурсы, которые могли бы уйти в творчество. Но если гетеросексуалы занимаются семьей, а педерасты – творчеством, то для религиозного времяпровождения приходится пробуждать в себе андрогинную сущность, скрывающуюся за социополовой маской.

Любой мистик скажет вам, что мы живем в идеальном для саморазвития обществе, потому что все в нем занимаются своими делами и влезают в чужую жизнь ровно настолько, насколько это необходимо для сохранения целостности этого общества. Тем не менее, я не призываю к консерватизму, потому что имею серьезные подозрения насчет того, что сказанное мною будет справедливым во все времена и при любом социальном устройстве. Ведь философия великого символа во многом является порочным учением по причине своей склонности к уравнениям, причем далеко не каждый в состоянии стерпеть эти уравнения. Лично я бы сказал, что философ великого символа смотрит на различные вещи одинаково, но Анатолий Бондаренко настаивает на том, что одинаковы сами вещи. «Если в результате такого рассмотрения мы утрачиваем всякую разницу между вещами, - пишет он, - то разве не глупо утверждать существование какой-либо разницы между якобы различными интерпретациями этого процесса?» Действительно, такая философия попросту принуждает Анатолия Бондаренко к неразборчивости. Пользуясь термином «шуньята» или «пустота», он довольно своеобразно излагает теорию семантического вакуума. «Давайте рассмотрим два якобы различных отрезка, - предлагает он. – Пускай длина первого отрезка будет один миллиметр, а длина второго – один километр. Вопрос: сколько точек может вместить в себя отрезок прямой линии длиной в один миллиметр? Каждый, кто хоть немного изучал в школе геометрию, знает, что этих точек там может уместиться сколько угодно, т.е. бесконечное количество. Вопрос номер два: сколько точек может вместить в себя отрезок прямой линии длиной в один километр? Ответ: ровно столько же. Поскольку ни у кого не хватит духу заявить, что одна бесконечность может быть больше другой бесконечности, я делаю вывод, что оба отрезка равны». Наш софист был достаточно корректен для того, чтобы не сказать, что оба отрезка равны по длине. Далее он проводит аналогию с мыслью и смыслом, подчеркивая, что «если каждая мысль способна вместить в себя столько же смыслов, сколько и любая другая, разве не логично сделать вывод о семантической тождественности всех мыслей? Вы можете возразить мне, что, как бы то ни было, но каждая мысль обладает своим собственным смыслом, который и отличает ее от других мыслей. Я же отвечу на это, что семантическая тождественность указывает не на равнозначность всех мыслей, а на их равнопорожнесть. Если бы великий символ мог что-то означать, то мы не могли бы говорить о нем в единственном числе. Каждая бессмысленная мысль есть великий символ, а так как ни одна бессмысленность не может быть более пустой, чем любая другая, то и речь идет не о различных мыслях, а об одной».

Если читатель сумеет во все это вникнуть, у него не может не появиться вполне законный вопрос, почему книга Анатолия Бондаренко, человека, казалось бы, столь неразборчивого в семантике, большей частью посвящена введению в мир тотального символизма? Сам Бондаренко не дает ответа на этот вопрос, а следовало бы – ведь из его книги можно с легким сердцем выкинуть все, кроме сути, тогда как именно о сути он не сказал ровным счетом ничего.

Дело в том, что тотальный символизм магических реальностей имеет довольно мало общего с семантическим наполнением реальности конвенциональной. И только теория семантического вакуума позволяет это объяснить. Давайте рассмотрим это на конкретном примере. Оккультисты знают, что конвенциональная реальность это реальность, созданная посредством негласного договора. Существует, например, негласный договор, что раковая опухоль проходит только после того, как ее вырежет хирург. Если какие-нибудь практикующие заинтересованы в том, чтобы раковую опухоль возможно было удалять более простым способом, то они создают другой договор, согласно которому опухоль исчезает, если над ней поводить руками определенным образом и произнести определенное заклинание. Так работает магия. И таким образом можно договориться до чего угодно. Если кого-то не устраивает, что, согласно общепринятой конвенции, человек не может летать, как птица, или жить вечно, как Мафусаил, то он вполне может переиграть эти моменты.

Лучшая книга Роберта Шекли называется «Обмен разумов». Там есть замечательный эпизод, когда главный герой встречается с Отшельником и просит у него помощи. Отшельник разговаривает только стихами и требует того же от собеседника. Изумленный, главный герой выполняет все эти условия, но, оказавшись в доме Отшельника, изумляется еще больше, так как тот неожиданно переходит на прозу. Отшельник объясняет, что в доме вполне безопасно, тогда как разговор прозой на улице равнозначен смерти. Он аргументирует это тем, что с ним ничего не случилось за все то время, когда он использовал поэзию в качестве защиты. На вопрос главного героя, не пробовал ли он хоть раз говорить на улице прозой, чтобы проверить правильность своего метода, Отшельник отвечает что-то вроде: «А ты не пробовал хоть раз подышать под водой, чтобы проверить, действительно ли от этого умирают?» С первого взгляда кажется, что это просто остроумный парадокс, такой же, как и все, из которых Шекли составил свою книгу, но в действительности этот эпизод дает определение магическому действию и указывает на то, чем оно отличается от действия человеческого. Маг, как бы говорит Шекли, не создает алгоритмы своих действий, отталкиваясь от законов реальности, но формулирует свои собственные законы и, следовательно, реальность, в которой он может вести осмысленное и продуктивное существование, во многом независимое от мира людей.

Существует такая наука – алхимия, которую принято считать псевдонаукой, потому что, согласно законам того, что мы именуем наукой официальной, задачи, которые алхимия успешно решает на протяжении веков, являются неразрешимыми. Если мы изучим химию и ее законы, то превращение свинца в золото окажется глупой и безрезультатной затеей. Ни одному химику не приходит в голову, что кусок свинца, который он держит у себя в руках или формулу которого созерцает в своих книгах, станет совсем другим свинцом в руках алхимика.

Точно так же, когда вы приходите к иглотерапевту, он будет воздействовать на ваши энергетические точки, которых у вас попросту нет, согласно законам официальной медицины. Иисус Христос, как известно, не снисходил даже до того, чтобы формулировать какие-то там законы – больные сами занимались этим, кто-то исцелял себя прикосновением к Иисусу, а кто-то просил его приказать, чтобы болезнь ушла, и каждый алгоритм срабатывал. Следовательно, секрет магии вовсе не в законах, а в силе сознания, содержанием которого являются эти законы. Поэтому неудивительно, что такое бессознательное существо, как современный человек, способно запросто умереть, даже переходя улицу в положенном месте и на зеленый свет светофора.

Кстати, о светофоре. Рассматривая тему тотального символизма, уместно вспомнить и этот магический механизм. Как вы думаете, какой цвет в светофоре главный? Правильно – желтый. Это цвет Будды и означает внимание. Совершенно непонятно, как его вычислили люди, обремененные европейским сознанием – видимо, это что-то архетипическое. Лично мне видится глубокий символизм в том, что, если светофор переклинивает, то только на красном свете, символе энтропии. Я никогда не видел, чтобы испорченный светофор горел зеленым светом, только слышал об этом в популярной песне восьмидесятых годов. Символьная система не только функционирует, но даже ломается в полном соответствии со смыслом своей символики. А тот факт, что двухцветные светофоры, где нет желтого света, медленно, но уверенно вытесняют трехцветные, можно рассматривать как еще одно свидетельство окончательного торжества Кали-юги в игре мировой истории. Но как извлечь великий символ из светофора? Если, глядя на красный свет, у вас не возникнет мысли о том, что вы должны стоять, то перед вами не светофор, а великий символ. Если, глядя на слова «великий символ» в упор, вы не можете их прочитать, то перед вами действительно великий символ, а вовсе не слова, на него указывающие.

Разочарование жизни открывает нашему взору великий символ, а в разочаровании великого символа проявляется Брахман. Разочарование – ключевой термин мистицизма и главный его методологический прием. В действительности, весь мистицизм можно свести к одному лишь разочарованию точно так же, как магию можно свести к наведению чар. Один лама, кажется – Трактунг Ринпоче, сказал однажды, что нет ничего важнее иллюзии. Его вполне можно понять – тлетворное влияние Адвайты исказило Дхарму до неузнаваемости, и если хоть кто-нибудь в этой системе все еще заинтересован жить, то нужно помогать таким людям, пока они не передумали. Необходимо вновь пробуждать стихии земли и воды в современных религиях – на одних только верхних чакрах далеко не уедешь.  Это тоже, между прочим, любопытный символ. «Чакра» означает «колесо». Если такое колесо хорошенько раскрутить, то можно совершить с его помощью небольшой вояж по дорогам той реальности, на уровне которой закреплено это колесо. Мы, существа земли, найдем мало пользы в работе верхних чакр – это просто бестолковое вращение в воздухе. Нужно раскручивать те колеса, которые ближе всего к земле. Мужчины должны работать с Муладхарой, это их творческий центр (вот, кстати, и еще одно объяснение, почему все гении – педерасты), а женщины – со Свадхистхасаной, потому что их центр находится в матке (а это – еще одно объяснение, почему вокруг Ошо, мастера второй чакры, было столько женщин). Что же до так называемых верхних центров, то с ними работают только самоубийцы.

Также уместно предостеречь от сознательных занятий любого рода магией до тех пор, пока не завершено постижение великого символа, не говоря уже о его разочаровании. Бессознательная практика магии на пути развития осознавания точно так же не приветствуется – это удел плебеев. Довольно, между прочим, забавно наблюдать магические баталии, в которые вовлекается мирное население, обыватели. Недавно у нас в городе был футбол – «Днепр» встречался с голландским «Гамбургом». На отдельной трибуне, не присаживаясь ни на секунду и мрачно скрестив на груди руки, стоял небольшой отряд фанатов «Гамбурга», а пять тысяч днепропетровцев показывали им «факи» и другие неприличные жесты, вопя во всю глотку: «Фрицы! Фашисты! Валите домой!..», а также: «Днепр – чемпион!» В результате «Днепр» выигрывает со счетом 3:0. Через неделю на том же поле состоялась встреча с английским «Арсеналом», и «Днепр», довольно посредственная, будем говорить откровенно, команда, снова выигрывает с тем же счетом. Ясное дело, что ни в первом, ни во втором случае не было игры «Днепра» с зарубежными звездами – был «неравный бой», как говорится в русских народных сказках, пятитысячной толпы украинских фанатов с жалкой кучкой зарубежных болельщиков. Поэтому эра объективного футбола наступит только тогда, когда все встречи будут проводиться на нейтральных территориях.

Со времен французской революции «массовые скопления населения» или «толпы» ни у кого не вызывают хорошего предчувствия. Что касается религии, то тут аналогичная ситуация. Как сказал Р.И.Попов, скопление народа пропорционально скоплению тупости  преподающих, потому что толпа не может слушать умного лидера, а умный лидер никогда не станет разговаривать с толпами. И самое страшное – это способность толпы к материализации любых глупых идей своего предводителя. Хорошо еще, если это Елена Петровна Блаватская, придумавшая двух гималайских махатм – Эль Морию и Кут Хуми Лал Сингха. В душе Е.П.Б. была доброй женщиной, поэтому вышеупомянутые джентльмены стали всего лишь духовными учителями человечества. Один из них, между прочим, был личным наставником Кришнамурти, да и сейчас каждый второй рериховец находится с ними в тесном контакте. Но ведь придумал же кто-то НЛО, полтергейст и вечно грядущий конец света! В результате пришельцы чуть ли не в открытую охотятся за людьми, в домах начинают летать колющие и режущие предметы, а трубы Армагеддона звучат все громче и громче. И нельзя сказать, чтобы не провозглашались идеи о грядущем Рае на Земле – они высказывались и даже неоднократно, но популярностью почему-то никогда не пользовались. Тем не менее, если хотя бы время от времени не делать публичных пророчеств о золотом веке человечества, конец света действительно наступит или же нас всех перебьют кровожадные инопланетяне.

Как вы видите, меня тоже постоянно заносит в глубокую озабоченность судьбами мира. В этом контексте, конечно, следовало бы практиковать жесткий индивидуализм – я не я и хата не моя. Это здоровая позиция. Некоторые пласты нашей культуры настолько прониклись имперсонализмом, что становится смешно – трансценденция индивидуальности все-таки ведь подразумевает существование самой этой индивидуальности, но где же она? Не понюхав как следует Сансары, нельзя въехать в Нирвану. Если духовность будет следствием невроза, то мы получим в конце не Золотой Век, а эпоху психотерапии. Поэтому уже сейчас нужно затерапировать как можно большее количество людей и сколотить из них крепкие индивидуальности. Пускай все это будет на трансперсональной основе, но не более того. Человек может существовать только в двух режимах – творения и растворения. Представители первого класса суть люди искусства, а второго – люди религиозные. О тех же, кто не вписывается в эту классификацию, мы не можем сказать, что они вообще являются людьми. Творческие люди существуют для того, чтобы двигать колесо Сансары, религиозные – чтобы держать двери открытыми для всех желающих сойти на ближайшей остановке. Поэтому, когда речь идет о необходимостях, религиозных людей вообще не следует иметь в виду. Их существование, протекающее вне какой бы то ни было необходимости, является поэтому также и совершенно бессмысленным. И если мы еще в своем уме, то нам должно ограничиваться осмысленными разговорами. Говоря же о людях творческих, которые если и пользуются режимом растворения, то лишь с целью последующей за этим кристаллизации, мы не можем избежать глобальных понятий, ведь каждый такой человек – краеугольный камень вселенной. Чтобы объяснить роль людей в движении колеса Сансары (профаны-то думают наоборот, что именно колесо Сансары движет нашими судьбами), можно воспользоваться столь же простым, сколь и очевидным, силлогизмом, который сводится к следующему. Бог создал мир. Как известно, самого Бога придумали невежественные люди на заре нашей цивилизации с целью дать хоть какое-нибудь приличное объяснение происходящему. Следовательно, мир – это результат примитивного творчества невежественных людей.

Конечно, религиозного человека, который, по сути своей, есть все тот же творческий человек, но пытающийся сменить режим своего существования с творения на растворение, все эти вещи должны интересовать мало, да и то – такую заинтересованность можно рассматривать лишь в качестве досадной помехи на его пути. Но человек истинно творческий должен испытывать душевный дискомфорт от сознания того, что он живет в мире, который был придуман, в сущности, слабоумными людьми с совершенно нелепой целью – объяснить его. Поэтому ему приходится столкнуться с вечной проблемой – как перекроить мир так, чтобы потом ни у кого не возникло желание сделать то же самое на свой лад? При этом совершенно не имеет значения, как именно мы понимаем этот мир – в качестве некой субъективной данности или внешней реальности. Речь идет прежде всего о том мире, в котором живет человек. А люди, как известно, бывают разные – то интроверты, то экстраверты, а то и вовсе децентрализованные сущности, одни из которых живут вовне и внутри в равной степени, а другие в равной степени там отсутствуют.

Но мы начинаем забывать о книге Анатолия Бондаренко, которую вознамерились как следует покритиковать. В сущности, это хорошая книга, и если ее стоит обругать, то лишь с целью сделать эту ругань поводом для содержательной беседы. Лично мне очень нравится главный недостаток этой замечательной книги – ее автор не дает себе никакого труда объяснить читателю, в чем вообще состоит различие между символами и реальностью, ведь если бы такого различия не было, то не было бы и смысла в существовании столь отличных друг от друга понятий. Мистик на стадии растворения сказал бы, что этого смысла и так нет, но, к сожалению, он может сказать это обо всем, о чем его только не спросишь. Сам Бондаренко, очевидно, с помощью этого тонкого приема указывает читателю на диалектическую природу реальности, как бы говоря, что все противоречия – это факт речи, а не того, что эта речь описывает. Так, например, раньше полагали, что вселенная состоит из атомов, а теперь склоняются к тому, что атомы состоят из вселенной, но действительность в любом случае отличается от всех предположений о ней. Сам факт реальности подтверждает мнение, противоположное тому, что мы о ней думаем. Если бы тот, кто утверждает, что Земля – круглая, действительно жил в соответствующем тоннеле реальности, то давно бы уже скатился с Земли в холодную космическую бездну, где его утверждения имеют смысл. А это и есть главный принцип алхимии – следует работать с теми законами, которые определяют твое существование, а не являются объективными, научными или даже адекватными непонятно чему – вероятно, школьным учебникам по физике и химии. Если алхимик живет в реальности, где Земля – плоская, то он будет выстраивать стратегию своей активности, исходя из этого факта. Если быть объективным, то ведь и Бога-то никакого нет, но с помощью атеистической дхармы нельзя стать ни святым, ни сыном божьим – тогда, спрашивается, зачем нам такая дхарма? Сатья Саи Баба не смог бы сотворить из воздуха ни одного золотого колечка, если бы знал таблицу Менделеева.

Сам я, будучи человеком религиозным,  имел своим учителем философии практикующего алхимика, который сразу же раскусил мою жлобскую сущность. «Ты из тех пассажиров, - сказал он мне, - которые спят и видят, как бы отсюда поскорее свалить». Поэтому читатель должен простить мне все религиозные вставки в текст, посвященный алхимии, или, что еще хуже, что я замаскировал мистический текст под оккультный. Само слово «мистицизм» происходит от греческого корня, который означает «молчать», поэтому совершенно естественно, что если и можно хоть как-то говорить о мистицизме, то только с помощью алхимического языка и оккультной символики, которые, конечно, предназначены вовсе не для этого. Можно сказать, что мистик использует поезд для того, чтобы сойти с него, хотя он предназначен для того, чтобы в нем ехать. Поэтому все мои рассуждения о великом символе и алхимических законах направлены на сугубо религиозную цель. Если Анатолий Бондаренко раскрывает секреты великого символа с тем, чтобы указать местонахождение ключа к управлению миром, то меня интересует прежде всего не постижение великого символа, но его полное и окончательное разочарование. И если я посвятил столько слов тому, чтобы убедить читателя в том, что главным орудием, трансформирующим реальность, является наше воображение, то лишь для того, чтобы стало очевидным мистическое следствие из этого оккультного закона, а именно – чтобы уничтожить мир, о нем достаточно просто не думать. Почему речь идет об уничтожении, а не оставлении мира? Потому что из мира нельзя выйти, не попав при этом в другой мир, и тот, кто выходит, сам представляет собой наиболее плотный мир из всех ему доступных.

Ницше в свое время пытался совместить противоречивые концепции сверхчеловека (эволюционизм) и вечного возвращения (замкнутая безысходность), потому что не понимал до конца ни того, ни другого. Мистицизм есть обусловленность свободой, поэтому в этой сфере не особо и развернешься. Но без определенной степени свободы невозможен и оккультизм, ибо полностью ограниченную волю невозможно удовлетворить. В процессе устранения каких-то локальных препятствий очень легко почувствовать аппетит к свободе вообще, в результате чего гангрена мистицизма поражает человека так, что ему больше нечего и не от чего отсекать, чтобы остаться в живых. Следовательно, любой оккультный текст является невольным агентом мистицизма. Поэтому, чтобы реанимировать человечество, следует обрушить на него шквал духовных наставлений и вульгарной религиозности, это обеспечит необходимый всплеск материализма и прагматизма в качестве ответной реакции на идеологическую агрессию. Когда я хочу, чтобы мой друг прочитал какую-нибудь книгу, я просто говорю ему, как мне было неприятно ее читать, и эта детская хитрость работает и будет работать до тех пор, пока он не прочтет этот абзац и не раскроет мой секрет, да и то – откуда ему знать, когда я вру, а когда говорю правду?

Если верить высказываниям типа того, что «слова – ложь, лишь истина реальна», то из этого следует, что эти слова также ложны, поэтому в действительности реальны только слова, тогда как истина – не что иное, как иллюзия. Но если верно именно это, следовательно, это и есть истина, но истина, согласно этому утверждению, есть ложь. Если же мы откажемся от любых «если» и будем смотреть на все концепции не с высоты одной из них, а непосредственно оттуда, где все эти концепции находятся, то никто и никогда больше не сможет морочить нам голову своей неопровержимой логикой.

Я вообще склонен считать, что ценность вербального общения слишком преувеличена благодаря тому досадному обстоятельству, что это единственный вид социальной коммуникации, который является универсальным. Когда я смотрю на имеющиеся у меня в наличии средства для такого общения – двойственный интеллект и дебильный русский язык, у меня пропадает всякая охота пытаться донести кому-то свои мысли из-за одного только к ним (мыслям) сострадания.

Кстати, о сострадании. В буддизме, например, существует две разновидности того «страусиного мистицизма», который был описан выше – это Хинаяна и Махаяна. Руководствуясь этим подозрительным состраданием, учение Махаяны принуждает каждого страуса не засовывать свою голову в песок до тех пор, пока последний страус не будет вывезен из покрытой асфальтом территории. Третий класс буддийских учений, а именно тибетская Ваджраяна, справедливо признается высшим, и он пришелся бы по вкусу Фридриху Ницше, потому что это нечто совершенно противоположное тому, что религиоведы называют презрительным термином «религия спасения». Согласно учениям Ваджраяны, спасение невозможно. Даже если вдруг «большой космический страус» спрячет свою голову в песок, то рано или поздно она там замерзнет и он ее высунет обратно. Тибетские мистики обнаруживаю свою «нирвану» в Сансаре, как сказал Рамана Махарши перед смертью: «Куда же я могу уйти?!». И действительно, путь разочарования отказывает даже в возможности ухода. Как вы спасетесь, если не можете даже спастись? Чтобы ответить на этот вопрос, Анатолий Бондаренко в самом конце своей книги предлагает нам обратиться к истории. В 1942-ом году, когда поглощение мира фашизмом не воспринималось как дикая фантазия и казалось вполне реальной перспективой, к Сталину привели трех девушек. Будучи человеком осведомленным в оккультных науках, Сталин прежде всего захотел узнать их имена. Девушек звали Надя, Вера и Люба. После некоторого размышления Сталин приказал Надю и Веру расстрелять, а на Любе женился. Вскоре у них родился сын, который убил Гитлера, вытащил страну из разрухи и после смерти своего отца распространил коммунизм по всему миру.

 

 

Ноябрь 2003 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРЕОДОЛЕНИЕ ГОТИКИ

или вечное невозвращение Depeche Mode

 

 

Will I always be here?

 

 

Всем известно выражение: «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты». Бывает и так, что достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы определить, чем он питается. Никогда не забуду одного парня, с которым я познакомился в военкомате, когда нас распределяли по местам будущей службы. Мы поговорили с ним всего пятнадцать минут на отвлеченные темы, после чего он совершенно неожиданно сообщил мне: «А ты, наверное, Depeche Mode слушаешь!..», что было более чем правдой – я не только «слушал» DM в то время, но и дышал, и питался, и жил DM. На мое изумление, каким образом можно определить музыкальные пристрастия человека после пятнадцати минут разговора, не имеющего к музыке никакого отношения, парень загадочно улыбнулся и сказал, что это «просто видно». Из этого вовсе не следует, будто мой внешний вид выдавал во мне фаната DM – кожаных курток я не носил и «под квадрат» не стригся. Как бы то ни было, но из этого можно сделать вывод, что феномен DM представляет собой достаточно выпуклое образование на барельефе современной так называемой поп-культуры, чтобы можно было признать реальность его воздействия на людей, которые суть потребители этой культуры. Точно так же, как бывает пища, которая не усваивается организмом, существует множество продуктов культуры, которые столь же легко входят в сознание человека, сколь и выходят, нисколько его не затрагивая и не изменяя. Конечно, при нулевой восприимчивости на человека не в состоянии повлиять ничто, но мы не будем рассматривать этот случай. Прежде всего, меня интересуют реальные влияния.

Между прочим, я совершенно не фанат Depeche Mode – я продукт их музыки. В свое время Мераб Мамардашвили сказал: «Я грузин потому, что я как духовное, нравственное существо – продукт структуры многоголосного грузинского пения. То есть я хочу сказать, что существуют такие причины – пение ли это, другого рода ритуальные причины, - которые в нас рождают ту душу, которую рождают… Есть устройства, производящие чью-либо судьбу. Судьба каких-то моих душевных возможностей задана в структуре грузинской музыки. Она меня родила, я могу не слушать ее годами, она может меня не волновать. Наоборот, меня может волновать европейская музыка. Я имею в виду то, что является национальным во мне, этническим». Но то, что мы живем в эпоху разрушения культурной изоляции, похоже, оставляет национализм без будущего. Стирание информационных границ обнажает суть определяющих человеческую судьбу воздействий, срывая с них этнические ярлыки.

Даже ритм этого текста созвучен ритму музыки Depeche Mode, но из этого не следует, что я англичанин. У музыки DM много своих корней, которые уходят как в Германию, так и в Африку, поэтому надо обратить внимание не на детали, а на весь феномен целиком – что он собой представляет и каким образом может определять человеческие судьбы?

Я бы хотел на время воспользоваться терминологией Фридриха Ницше, который задал ритм моего мышления точно так же, как музыка DM определила основную вибрацию моей души. Я не последователь Ницше и могу быть в чем-то с ним не согласен, но он – отец моего формального мышления. Так вот, Ницше выделил всего два типа структуры, два принципа, по которым существует во всем своем многообразии жизнь на земле. Первый принцип – апполонический, который позволяет каждому из нас оставаться самим собой, выделяясь из общей массы, и второй – дионисический, снимающий эти и подобные ограничения. Оба принципа взаимосвязаны, относительны и не имеют отдельного друг от друга существования. Себя, например, Ницше считал дионисическим философом, и это совершенно справедливо, если сравнить его с Кантом или Шопенгауэром, тем не менее, и его можно принять за представителя апполонической культуры, если сравнение будет проведено с Ошо или Кастанедой.

В музыке присутствуют те же тенденции, только мы знаем их под другими именами: принцип апполонического самоопределения известен нам как музыкальная готика, а дионисические ритмы – как психоделика.

Конечно, рядом с каким-нибудь Михаилом Шуфутинским или Филиппом Киркоровым даже музыка Depeche Mode может показаться психоделической, но если на картину современной музыкальной культуры смотреть широко, то готический характер DM очевиден. Термин «музыкальная готика» вызывает живописные ассоциации с умопомрачительными по своей красоте средневековыми замками, мрачными и загадочными, утопающими в прохладном тумане и кишащими привидениями. При упоминании слова «психоделика» перед мысленным взором встают совершенно иные образы – пьяный Джим Моррисон, хрипящий в микрофон, что он, король-ящерица, может все, или летящий в пропасть Кастанеда, растворяющийся на полпути до смерти, или Джонни Дэпп, блуждающий по лесу в фильме «Мертвец» с чокнутым индейцем, или Курт Кобейн, пускающий себе пулю в лоб.

Ницше называл дионисический принцип опьяняющим, не находя более подходящих слов. Термин «психоделика», буквально означающий «раскрытие души», выгодно отличается от «опьянения», вызывающего непроизвольные ассоциации с отупением и доведением себя до скотского состояния, тогда как «раскрытие души» подразумевает, наоборот, рост чувствительности и приближение к божественному. Моррисон в свое время, постулируя основные положения психоделической идеологии, высказался в том смысле, что не имеет значения, в какую сторону происходит раскрытие души – вниз или вверх, но, поскольку именно эта неразборчивость его и сгубила, психоделику следует рассматривать в свете ее ценности, а не деструктивных возможностей. Смерть – это всегда психоделика, но психоделика – это далеко не всегда смерть.

И точно так же, как психоделика основана на разрушении стен, готика базируется на их возведении. Если на психоделических дверях вы видите надпись: «Выход», то на готических вратах неизменно присутствует слово: «Вход» - эти ворота открываются только вовнутрь.

Каждый человек вибрирует по-своему, и если это сильный человек, он может заражать своими вибрациями других, всячески воздействуя на окружающий мир. Если это Фридрих Ницше, он оформит вибрации своей души в книгу, если же это Мартин Гор, он закодирует себя в своей музыке.

Согласно легенде, Мартин Гор в свои молодые годы любил экспериментировать с реальностью, например, надевая мини-юбки вместо штанов. Первый альбом Гора назывался A Broken Frame, и это, прямо скажем, не очень готическое название. Тенденция к нарушению границ – это чисто психоделический принцип, так каким же образом эта тенденция могла оформиться в готическое творчество? Ответ достаточно прост, он лежит на поверхности. Depeche Mode начали с того, что стали ломать барьеры психоделической культуры, которая к началу восьмидесятых годов обрела свой окончательный внешний вид, по которому ее можно было опознать. Таким образом, она перестала быть психоделической по сути, хотя и осталась такой формально. Незадолго до этого PinkFloyd выпустили альбом The Wall, который стал не только надгробным памятником психоделической культуры, но и в самом своем названии, которое есть не что иное, как готический символ (в отличие, например, от психоделического The Doors), возвестили наступление готической эры. Все мировые процессы цикличны и культура не представляет собой исключения.

Психоделический цикл, охвативший собой шестидесятые и семидесятые годы, был здоровой реакцией на Элвиса, Синатру и, конечно же, войну во Вьетнаме. Христос приходит на землю в виде ЛСД. Тимоти Лири формулирует «две заповеди Нейрологической Эпохи»: «не изменяй сознание ближнего без его или ее согласия» и «не препятствуй ближнему изменять его или ее сознание». Смысл жизни становится прост и понятен как никогда. Массовые паломничества на Восток. Движение Нью-Эйдж. Джим Моррисон благоговейно воспевает эдипов комплекс, рассказывая в песне The End, что он хочет сделать со своим отцом и со своей матерью. Кастанеда останавливает мир. Ошо начинает движение нео-саньясы. Все, что имеет начало, имеет и конец.

Психоделическую культуру сгубила ее массовость. Если вы помните фильм «Форрест Гамп», то согласитесь, что дебильный главный герой выглядит единственным неформалом среди одношерстной массы хиппи. Короткая стрижка уже воспринимается как вызов мейнстриму. Никого уже не интересует «изменение сознания» - достаточно просто «уколоться и забыться», потому что сознание нельзя изменять в толпе, там его можно только потерять. Те, кто был поумнее, просто начали взрослеть, остальные – опустились. На смену эпохе хиппи пришло время яппи и панков. Яппи сменили длинные патлы на аккуратные прически и одели галстуки, чтобы прекратить страдание ерундой и наконец задуматься о будущем. Панки также отказались от длинных волос, но в пользу еще более дикого внешнего вида, а будущему с их стороны было объявлено краткое и категоричное нет. Стало ясно: «дети цветов» так всех достали со своей психоделикой, что новая культура просто обязана появиться на свет божий – у нее просто нет другого выбора. Панки не могли дать такой культуры, так как по сути своей являлись антикультурой, сорняками. Яппи культурой не интересовались вообще – все их помыслы ограничивались медитацией над собственным банковским счетом. Так появилась неоромантика.

Конечно, Depeche Mode не были основоположниками традиции, но никто не будет спорить с тем, что они стали ее лицом. Ни один неоромантический бэнд до сих пор не может похвастать ни таким композиторским потенциалом, каким обладал Мартин Гор, ни такой уникальностью вокала, которая была свойственна Дэйву Гаану. В конце концов, Христос тоже не был основоположником христианства – им был Иоанн Креститель, но, когда говорят о христианстве, об Иоанне не вспоминает никто.

Готическая традиция как бы искала подходящего медиума для себя. Удивительно, что даже первый альбом Depeche Mode (1981), который был написан далеким, в общем, от готики человеком, уже был худо-бедно выдержан в готическом стиле. Винсу Кларку, правда, не удалось сделать это с достаточной искренностью в большинстве композиций, которые являются, скорее, пародией на готику, однако несколько треков звучат так, что вообще непонятно, как Кларк мог такое написать. Речь идет, конечно, о Photographic и Any Second Now – их мог сочинить только Гор, но нет, они подписаны другим именем.

Кажется, что готический эгрегор не потерпел творческого лицемерия Кларка и выдавил его из группы, чтобы место лидера занял более подходящий медиум, вибрациями своей души созвучный транслируемой через него музыке. И хотя Гор был лучшим для этой роли, этого все равно оказалось недостаточно – второй альбом Depeche Mode (1982) больше напоминал сад, окружающий готический замок, чем сам замок. Нужен был кто-то, кто бы внес в музыку ту жесткость, которой был начисто лишен женоподобный Гор, и в группу пришел Алан Уайлдер, гений музыкального оформления. Construction Time Again (1983), первый альбом «золотого состава» DM – наиболее тяжелая для прослушивания запись группы и наименее коммерческая. Если следующий альбом (1984), наоборот, слушается на одном дыхании, то здесь уши постоянно на что-то натыкаются и в чем-то запутываются. Такое ощущение, что попадаешь на стройку или в заводской цех в разгар рабочего дня – быть может, это идет строительство готического замка. Невольно напрашивается вопрос, что должно быть в голове (в сердце) у человека, чтобы он захотел писать такую музыку? И что должно твориться в душе у тех, кто хочет ее слушать?

Нет смысла останавливаться на том, о чем поется в песнях DM. Достаточно сказать, что эти песни – о взаимоотношениях, хотя и это неважно, потому что я не встречал еще ни одного человека, который слушал бы DM из-за текстов. Для большинства почитателей DM характерна в той или иной степени замкнутость, погруженность в себя, мрачный романтизм и критическое отношение к миру. Человек готической культуры это всегда интроверт – ему чужд психоделический призыв раскрыть душу, потому что он знает, люди не оценят этого. Откроешь им душу – они тут же плюнут в нее, закроешь – насрут перед дверью. Короче, радоваться нечему. У DM есть очень много светлой музыки, но совершенно нет мажорной. Да, почти все песни DM – «о любви», но тексты о любви в обрамлении их музыки смотрятся так же странно, как, скажем, свастика, сакральный символ мира и благосостояния, на рукаве эсэсовца. Музыка DM скорее мистична, нежели чувственна, в ней всегда присутствует нечто ниже нуля по Цельсию, и если даже речь идет о любви, то это strange love.

Человек готической культуры взаимодействует с миром через кирпичную стену, и если он пытается заключить кого-то в объятия, то набивает шишку – объект его любви всегда находится по ту сторону стены. Готическая культура проникнута сознанием изоляции человека как от внешнего мира, так и от внутреннего, глубинного тепла, которым якобы обладает каждый, но не каждый это сознает. Это и есть то засилье апполонического сознания, против которого яростно боролся Ницше – подавление чувств разумом, страх перед жизнью, депрессивный режим существования. Не зря же главным инструментом неоромантической волны стал синтезатор, мертвое чудо интеллекта.

Люди готической культуры – продукт мира технологий, их путь всегда лежит в безжизненные пространства. Сегодня я услышал по радио любопытное сообщение. Один индус, который не ел и не испражнялся более полувека, согласился пройти медицинское обследование. Быть может, ему надоело питаться духом святым в одиночку и он решил поделиться. Индусом заинтересовались специалисты из НАСА. Вы думаете, зачем им нужен святой дух? «Его опыт может быть крайне полезным для космонавтов» –  поведали они. Не знаю, понятно ли вам. Они настолько умны, что не замечают собственного идиотизма. Если вокруг готического замка растет лес, то только для того, чтобы поставлять дрова в замок для отопления.

Не случайно Антон Корбейн, официальный клипмейкер Depeche Mode, является мастером «кукольной эстетики». Кожа у женщин в клипах Корбейна кажется пластмассовой, пейзажи ненатуральны, а действие клипов дисгармонирует с музыкой. Искусственное искусство, повествующее об искусственной жизни.

Разговор, как вы уже поняли, у нас идет совсем не о Depeche Mode. Тем не менее, целостную картину можно собрать в фокус, и одним из таких фокусов оказывается DM. Каким-то образом их история всегда двигалась параллельно с моей собственной историей и историей моего поколения. Определить это поколение весьма затруднительно – мы уже не принадлежали к тем, кто в свое время выбрал пепси, и не являемся теми, кто сейчас выбирает ром-колу. Нас как будто и не было вовсе. Если ориентироваться по дискам DM, как по дорожным знакам, то диском-знаком нашего поколения был SOFAD (1993) – непонятная пластинка, где старых депешей уже не было, а новых – еще не было. Музыка SOFAD зафиксировала крушение готического замка Depeche Mode, предопределила клиническую смерть Дэйва Гаана, уход Алана Уайлдера и начертала траекторию судьбы нашего поколения, согласно которой наш путь стал путем разочарований. До 1993 годаDM был чем-то нерушимым, как церковный канон, сообразно которому пишут иконы. Неизменные синтезаторы, строгая неоромантика, стрижка «квадратом». Поэтому, когда на сцену вышел симфонический оркестр, Уайлдер сел за акустические барабаны, Гаан отрастил дьявольские патлы и бороду, а Гор написал свой первый по-настоящему психоделический альбом, появилось ощущение, будто в жизни не осталось ничего святого. Надо сказать, что вместе с болью от «ломки границ» появилось больше свежего воздуха и пространства, которое, оказывается, всегда ожидало нас за стенами готического замка, необъятное и вполне пригодное как для падения, так и для полета. После SOFAD я перестал быть фанатом Depeche Mode и начал делать первые шаги по тропе разочарования. Говоря откровенно, мне казалось тогда, что вся моя жизнь рушится, хотя крах переживали только мои представления о ней. Процесс этот отнюдь не закончился, просто я уже привык к тому, что все, к чему я привязываюсь, оставляет меня, а все, что меня очаровывает, неизменно теряет свое очарование.

Один философ сказал, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды, а другой добавил, что это невозможно сделать даже один раз. Тот особый род психологического консерватизма, который я называю «готикой», рожден страхом прямого столкновения с этой истиной. Виктор Пелевин описал преодоление готики символом «вечного невозвращения». Это символ наблюдателя, вокруг которого каждую секунду рушится мир. Развалины этого мира, если вдуматься, образуют собой новый мир, но в следующую секунду все рушится опять. Это может быть жуткое переживание, подобное землетрясению, а может быть и прекрасное, как непрерывная смена цветного орнамента во вращающемся калейдоскопе. Жуткое – для того, кто пытается удержать мир, и прекрасное – для того, кто обнаружил в этом свою свободу от мира.

Готическая иллюзия – это сладкий яд, поэтому противоядие должно содержать в себе горечь, как и всякое разочарование.

 

Слова, подобно грубой силе,

Молчанье в щепки разносили.

Перелетев через порог,

Ворвался в тесный мой мирок

Их грохот…

 

В последнем альбоме готических «ветхозаветных» депешей (1990) была песня Enjoy The Silence, в клипе на которую Гаан, одинокий король, бродил по живописным лугам и горам со своим шезлонгом. Именно в этом месте готическая стена дала трещину. Мы видим обширные ландшафты, но королю уже трудно верить в их реальность, и он говорит – my little world.

Вообще говоря, с чего бы это Мартину Гору становиться алкоголиком, а Гаану – наркоманом и самоубийцей? Или вы, неуважаемый мой читатель, как так вышло, что вы сами стали наркоманом? Я не говорю, что вы нюхаете кокаин, тем не менее, утверждаю, что вы – наркоман. На что именно вы подсели, это дело десятое. Можно музыку слушать, а можно и детей воспитывать – это не дает вам права на вменяемость. До тех пор, пока вы загипнотизированы собственной жизнью, вы являетесь человеком готической культуры.

После SOFAD депеша сильно изменились. Это можно объяснить тем, что они «продались за грошi», а можно сказать и так, что после испытания «малой смертью» вновь рожденное существо обретает вторую судьбу. Конечно, теперешний DM – это старая добрая готика, но это уже не подвал замка и даже не первый этаж. В музыке Гора появилась неожиданная теплота, а Гаан даже выпустил бездарный сольник – все это немыслимо с точки зрения прежнего DM.

Вы можете спросить, зачем вообще нужна эта смена декораций? Человек психоделической культуры так организован, что видит самостоятельную ценность в выходе за свои пределы, независимо от того, куда его при этом занесет. Именно поэтому Моррисон и сказал, что не имеет значения качество трансформации, которую переживает публика на его концертах. Ценностью психоделической культуры является мобильность восприятия.

Если мы разделим общее культурное поле на готический и психоделический участки, то потребителей культуры можно разделить на домохозяев, обитателей каменных замков, и шаманов, бездомных путешественников по ежесекундно разрушающемуся миру. Преимущество шамана над домохозяином очевидно. Все готические замки обречены на смерть. Рано или поздно домохозяин оказывается на свежем воздухе, но он рискует тут же отдать концы от приступа боязни открытого пространства. Шаман же не рискует ничем – его восприятие мгновенно перестраивается согласно каждой новой ситуации, потому что он не пытается удержать предыдущую. И он получает подарки духа от каждой ситуации, а точнее – от своей гармонии с каждой ситуацией.

Олег Скрипка, лидер группы «ВВ», как-то в интервью заметил, что большая часть публики не умеет воспринимать музыку – она в состоянии воспринимать только хиты, то есть только те песни, которые знакомы ушам и заранее им приятны. Это естественно, скажете вы. Но слова Олега Скрипки указывают на тот факт, что в природе существуют люди, такие, например, как сам Олег, которые могут понимать музыку с первого раза, непосредственно, а не через КПП ментальной цензуры: «Это хорошая песня и ты можешь получить свой кайф» или: «Это же Филипп Киркоров – сейчас тебя стошнит!».

После SOFAD мне не понравился ни один альбом Depeche Mode с первого раза. И то, что мне не нравилось больше всего, больше всего нравилось мне в последствии. Если бы я был «шаманом», такая ситуация была бы исключена.

Сейчас группы Depeche Mode не существует как таковой – просто продолжают выходить диски с этим названием. Меня тоже не существует как такового, но человек с моим именем продолжает существовать. В этом я вижу параллельность наших судеб.

Между прочим, я далек от того, чтобы бороться с готикой, утверждая психоделические ценности. Я не способен в готических построениях видеть что-либо иное, нежели замки из песка, смываемые каждой новой волной прилива. Невзирая на это, я присоединяюсь к строителям, чтобы помочь им возвести очередную башню, но, в отличие от них, я не собираюсь в ней жить. Строить песочные замки в зоне прилива – это ли не верх глупости? Тем не менее, разве здесь можно заниматься чем-либо еще?

Творчество и деструкция – относительные процессы. Поэтому возможно и такое парадоксальное словосочетание, как психоделическое творчество. Если смотреть на искусство, как на разрушение природы, то любое созидание в основе своей психоделично, но это психоделика не отдельного человека, а самого существования. Готическое сознание отличается от психоделического не деятельностью, а своим отношением к деятельности. Когда творит домохозяин, у него получаются только предметы быта, то есть он не может производить продукт в отрыве от его предназначения. Шаман же, по словам Бориса Гребенщикова, способен производить только бессмысленные акты красоты.

 

 

Ноябрь 2003 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

САТАНИЗМ И САКРАЛЬНОЕ ЛИЦЕДЕЙСТВО

 

Эти игры ведутся на различных уровнях

абстракции, с различной степенью совершенства,

с полной отдачей или безразличием. Отметим,

что контакт с внешней реальностью предъявляет

собственные требования, которые могут сильно

отличаться от тех, которые может задавать ум

в соответствии со своими особенностями.

 

Джон Лилли.

 

 

Как и всякий нормальный религиозный фанатик, я не раз задавался вопросом, почему многие умные и во всех смыслах достойные люди очень часто демонстрируют весь спектр негативного отношения к религии – от пренебрежительного презрения до хладнокровной решимости не опускать рук, пока последняя капля «народного опиума» не испарится в свете истины. Для меня, конечно, были очевидны слабые места и недостатки религии, но в сравнении с ее достоинствами это было нечто, чем, как я считал, с легким сердцем можно было бы пренебречь. Все критически настроенные против религии системы, такие как атеизм, антихристианство или сатанизм, так или иначе акцентировали эти, на мой взгляд, незначительные моменты, теряя таким образом потенциальную глубину, которая могла бы вынудить меня рассматривать данные системы сколько-нибудь серьезно. Когда же я собственными глазами, что называется – воочию, увидел тот фундаментальный вред, который религиозное мышление наносит сознанию человека, оказалось, что об этой «капле дегтя» свидетельствуют все антирелигиозные учения, но мало кто способен обратить на это должное внимание. Капля – это всего лишь капля, какие бы разрушительные последствия для бочки с медом она ни вызывала.

Речь идет, конечно, о жизнеотрицающем характере нормального религиозного мышления, которое не только не видит в этом ничего плохого, но и почитает столь похвальное качество чуть ли не основным инструментом в тонком процессе богопознания. Для классического буддиста, к примеру, совершенно логично, что, раз уж страдание составляет основу экзистенции, то следует отвернуться как от первого, так и от последней. Такая логика низводит религию до уровня банальной психотерапии, но мы будем несправедливы к несчастным пациентам религиозной системы здравоохранения, если потребуем от них большего.

То вульгарное антихристианство, которое мы имеем в виде современного сатанизма, представляет собой еще более искалеченную систему, нежели традиционные религии. Однако, как человек есть пародия на Бога, так и современный сатанизм есть несуразная инкарнация очень серьезной и основательной парадигмы, ради которой стоит не отвергать все «темные» культы без разбору, но наоборот – погрузить свое сознание в эту темноту и произвести в ней таким образом некоторое мерцание здравого смысла. Прежде всего, следует ясно различать, что романтический и эпатажный сатанизм Антона ЛаВея это совсем не то, что аффективное идолопоклонничество Алистера Кроули, которое, в свою очередь, не следует смешивать с антихристианством Фридриха Ницше. Нет сомнений в том, что эти три имени представляют собой парампару современного сатанизма и являются вехами на пути его развития или (это уж как вам угодно) деградации. Если же копать совсем глубоко, то корни сатанизма, скорее всего, обнаружатся в язычестве и культе Диониса в первую очередь. Козел, священное животное Диониса, в настоящее время стал наиболее популярным символом Сатаны, чему отчасти способствовала христианская церковь, объявляющая все языческие культы сатанинскими, а отчасти и сами так называемые сатанисты. Церковь убеждена, что Дионис – это не более чем античная маска Сатаны. Я склонен считать, что Сатана – это не более чем антихристианская маска Диониса. Что думают об этом сами сатанисты, мне не известно и, откровенно говоря, не интересно. Будучи богом метаморфоз и превращений, Дионис представляет собой более широкий и абстрактный архетип, нежели Сатана, олицетворяющий противобожие, а общее, как известно, не может символизировать частное – только наоборот.

Тем не менее, нельзя утверждать, что в современном сатанизме не сохранилось ничего от традиции сакрального лицедейства, которая дала в свое время начало как дионисическим культам в античном мире, так и тантрической культуре в Азии. Лишь на своих поверхностных, экзотерических уровнях сатанизм опознается как антихристианство и путь Тьмы. Если мы рассматриваем Бога в аспекте Иеговы, т.е. всего сущего, которое включает в себя все аспекты, то генезис Сатаны становится очевиден и ни о каком противобожии не может быть и речи. Сатана скорее противостоит Христу, который есть путь к Отцу, дорога к первоисточнику или попросту деволюция. Гурджиев как-то высказался в том смысле, что человек, идущий по пути Христа, идет противБога, так как идет навстречу Богу. Следовательно, если Христос символизирует божественную деволюцию, возвращение к первоначалу и растворение в нем, то Сатана есть символ инволюции и эволюции Бога, творения и развития, недаром же церковь нарекла его «князем мира сего».

Вообще говоря, у современного сатаниста гораздо меньше шансов столкнуться с Сатаной, в которого он толком и не верит, нежели у религиозного человека, который ни капли не сомневается в существовании князя Тьмы. Сатанисту гораздо легче прийти к Богу или, на худой конец, в лоно церкви, потому что «издревле не существовало двух путей».

Лично у меня никогда не было сомнений в том, что смысл человеческой жизни сводится к тому, чтобы стать Богом. Проблема возникает позже: когда ты становишься Богом, смысл человеческой жизни перестает быть актуальным и вся нагрузка переходит на вопрос, в чем же тогда смысл божественного существования? А так как этот смысл заключается в том, чтобы стать человеком, то весь прежде пройденный путь видится в свете досадного недоразумения. Если по дороге к Богу мистик жертвует различными человеческими атрибутами, ему придется горько пожалеть об этом на обратном пути, так как, вполне возможно, у него уже не будет при себе ног, которые могли бы этот путь одолеть.

Если классический мистицизм (каковым является, например, Веданта) сводится к тому, чтобы последовательно снимать все маски с реальности до тех пор, пока не обнажится чистый Брахман, то традиция сакрального лицедейства, идущая от самого Брахмана, подразумевает карнавальную феерию, где действуют только маски и обладатели масок сами есть не более чем маски.

Языческие культы, в которых воплотилась традиция сакрального лицедейства, некогда не имели ничего общего с идеей спасения, потому что такая идея может посетить только ту маску, которая спутала себя с головой. Если же подобные иллюзии отсутствуют, маска страдальца не вызывает сострадания – ее просто выбрасывают, как только она начинает тяготить собою.

Вся моя критика современного сатанизма ограничивается тем, что он очень уж агрессивно противостоит религиозному пути разоблачения, из-за чего маски срастаются с плотью. Сатанизм слишком серьезен, тогда как сакральное лицедейство по определению есть беспечное и легкомысленное времяпровождение. И хотя религия это действительно «опиум народа», только этот опиум способен излечить действующие лица от той убийственной серьезности, которая превращает карнавал в тоталитарную систему Станиславского, где каждый искренне верит в то, что он делает и кем является.

Кто такой, прежде всего, современный сатанист? Это интеллектуал и романтик, который меньше всего готов укладываться в прокрустово ложе социальных, религиозных и просто культурных рамок. Интеллектуальность заставляет его отвергать жесткую догматику религиозных систем, а врожденный романтизм и эстетическое чувство влекут его к живописной символике темных сил. Чистый интеллектуал вполне мог бы обойтись и без всех этих рогатых черепов и полумрака, но он рисковал бы при этом остаться незамеченным. Можно ведь сколь угодно радикально высказывать свои мысли, но, если они не будут оформлены в соответствующие символические одежды, никто и ухом не поведет. Это привело к тому, что в своем, если так можно выразиться, диалоге сатанизм и христианство почти прекратили пользоваться здравым смыслом и орудуют в основном символами, чем глобальнее, тем лучше – свет против тьмы, Сатана против Бога, жизнь против смерти – различие при этом очевидно, смысл же полностью отсутствует.

Человек всего на три-четыре процента состоит из осмысленной субстанции, поэтому символ ему гораздо ближе и понятнее, нежели термин. Символ можно пережить всем своим существом и сделать из него очередную маску, если что-то в душе отзывается на то содержание, которое он собой сообщает. Променять же символ на термин все равно, что отказаться от реального путешествия в пользу телевизионного, т.е. ограничить степень своего участия в переживании. Однако и символ не менее коварен – он увлекает, очаровывает и становится самодостаточным, в результате чего сознанию так и не удается перешагнуть через свой рассудок и оно скатывается вниз, на промежуточную ступеньку между животным и человеческим.

Пострассудочный, ультрациональный символизм свободен от темной энергетики низших центров и, следовательно, обладает значительно меньшим очарованием, его способность резонировать с психикой среднестатистического индивидуума сведена к минимуму. Именно поэтому сущностное ядро всех религиозных систем неуловимо для нормального понимания, которому доступны лишь периферические, второстепенные моменты.

То же самое происходит, когда обычный религиозный человек рассматривает сатанизм, в котором умещается поверхностная символика уровня муладхары и очень глубокие символы чисто буддхиальной природы. И как сатанист испытывает приступ ментальной клаустрофобии, погружаясь в религиозные концепции, так и религиозный человек получает эмоциональный шок в столкновении с жутковатой символикой сатанизма. Столь болезненная реакция вполне понятна, ведь тот Сатана, которого знает религиозный человек, не имеет ничего общего с абстрактным архетипом, о котором толкуют сатанисты. На своем пути к Богу религиозный человек не может избежать стадии катарсиса, в процессе которого ему приходится сталкиваться лицом к лицу со всеми темными источниками собственной психики, которые он простодушно идентифицирует с Сатаной. Поэтому сама мысль о том, что кто-то служит этим источникам и приветствует их манифестации, представляется ему отталкивающей и болезненной. В действительности же сатанисты точно так же стремятся к свету, просто они предпочитают искать его в темной комнате. И каждый, кто пробовал, знает, что темнота начинает светиться, если всматриваться в нее достаточно долго.

Также нельзя отрицать тот факт, что все вышеупомянутые основоположники сатанизма были весьма светлыми личностями. ЛаВей, эстет гротеска и философствующий шоумен, стал отцом церкви Сатаны просто от скуки, которую у него вызывала наличная культура. И если его никак нельзя считать сатанистом всерьез, то Ницше и Кроули так и вообще по жизни были полусвятыми подвижниками. Ницше – слишком трагическая фигура и мне больно упоминать какие-то факты его биографии, весельчак же Кроули (впрочем, и он не менее трагичен в определенные моменты своей жизни) может много предоставить нам таких фактов. Мне, например, больше всего нравится случай, когда Кроули и Виктор Нойбург должны были в ритуальных целях принести в жертву какую-то птичку, то ли голубя, то ли воробья. После некоторых раздумий птичка была отпущена на свободу – изверги решили преподнести Сатане немного собственной крови.

Что же касается черной магии, адептом которой якобы был Кроули, то это тоже полный бред. Черная магия подразумевает влияние на мир с помощью надличных сил в личных интересах. Судя по дошедшим до нас сведениям, Кроули вообще ничего не делал в личных интересах или исходя из личной воли. Прежде чем что-нибудь сделать, он составлял гороскоп или гадал по «И-Цзин», но чаще – совмещал и то, и другое. Он, правда, часто потакал велениям плоти, но нет сомнений, что зверь был выше того, чтобы считать тело частью своей личности.

Итак, как мы, быть может, видим, происходящее далеко не всегда представляет собой настоящее. И человеку, который не ходил на дискотеку больше пяти лет, очень трудно понять, какой во всем этом смысл. Вообще, вся философия с этой точки зрения предстает в очень странном, подозрительном свете. Потому что сначала нужно полжизни положить на то, чтобы понять – существование принципиально бессмысленно, и еще полжизни на то, чтобы научиться как-то уживаться с этим фактом. Но лично я не верю, чтобы мой читатель мог быть таким тупым, и полагаю, что у него все получится за пару часов, максимум – за неделю.

Увы, чтобы прочно утвердиться в легкомыслии, необходимо осушить горькую чашу серьезности до дна. Я слышал, что профессора математики предупреждают своих студентов, чтобы те не слишком увлекались наукой – чрезмерное злоупотребление интеллектуальной деятельностью неизменно приводит к упадку жизненного тонуса. Физическое, эфирное и астральное тела следует уж если не уважать, то, по меньшей мере, любить. Не обращать же внимания на философию также бесполезно – это может приносить облегчение на первых порах, но потом экзистенциальное неврубание наберет силы и так вас накроет, что мало не покажется. Поэтому, прежде чем стать человеком, побыть немного Богом все-таки не помешает. В противном случае все эти дурацкие «зачем?» да «почему?» никогда не отлипнут и будут последовательно отравлять вам жизнь до самого ее логического завершения.

Вы никогда не задумывались, почему веселое дионисическое действо, традиционно именуемое «песнью козлов» или трагедией, в наше время никак не ассоциируется с весельем, но наоборот – с чем-то печальным и тяжелым? Вполне возможно, скажете вы, под влиянием определенных исторических обстоятельств форма трагедии подверглась изменениям и т.д. и т.п. Все это чушь. Никаких изменений форма трагедии не претерпела. Трагедия как была сущностью повседневной человеческой жизни, так ею и осталась. Изменилось содержание – вместо игривости и веселья появились серьезность и печаль. И причины этого очевидны: какое бы ужасное действо не разыгрывалось на сцене жизни, невольно тянет рассмеяться, когда знаешь, кто скрывается за масками трагических персонажей. Но всегда можно войти в роль, заиграться и получить счастливую возможность умереть на сцене, так и не дождавшись заслуженных аплодисментов. И если вы приняли все вышесказанное за чистую монету, БЕРЕГИТЕСЬ!

 

 

Январь 2004 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ТВОРЧЕСТВО КАК САДХАНА

 

Исследуя психологический механизм духовного развития, Владимир Данченко отметил один неотъемлемый элемент этого процесса, а именно – резкое повышение самооценки (раздутие эго) в результате какого-либо локального успеха в садхане. Оказалось, что, благодаря этому эффекту, каждое достижение, каждая новая сиддха, становится главным препятствием для последующего шага в вашей практике. У практикующего формируются две параллельных мотивации – собственно духовная, т.е. обусловленная самой практикой, и эгоистическая, обусловленная потребностью в самоутверждении. В первом случае садхана выполняется ради ее конкретного продукта, который может дать только она, во втором случае «продукт» никак не обусловлен конкретным типом садханы и зависит целиком от самой ее успешности.

Ярче всего это проявляется в творчестве. Будучи особой разновидностью духовной практики, художественное творчество как бы «озвучивает» эгоистическую мотивацию вслух, тогда как стандартная садхана никак не выделяет эти моменты, позволяя практикующему пребывать в неведении относительно происходящего. Если человек занимается медитацией, то каждый прорыв в такой садхане – это «немое кино», видимое только режиссеру. Простая иллюстрация: шутка считается удачной, если она вызывает смех. Творческий человек зависит от реакции публики, тогда как йог действует по принципу «сам пошутил – сам посмеялся».

Продукт художественного творчества изначально предназначается для массового потребления. Часто профессиональные музыканты, художники, писатели etc. настаивают на том, что творчество невозможно для себя и, следовательно, в принципе не может быть бескорыстным. Причем, деньги в данном случае – не основная плата за «труд», на первом месте всегда признание читателя, слушателя, т.е. потребителя. Когда музыкант закончил игру, он еще не закончил – он ждет реакции зала, подтверждающей высокое качество исполнения, хотя как профессионал он может определить это качество лучше и точнее, чем кто-либо другой. Писатель или поэт до конца не поверят в гениальность своего текста, если читатель, а еще лучше – профессиональный критик, не воскликнет: «Гениально!»

Тем не менее, даже тот профессионал в творчестве, который считает все высказывания о бескорыстном, самодостаточном творчестве не более чем лицемерием, не станет спорить с тем, что сама по себе корыстная мотивация не способна спровоцировать полноценный творческий акт. Получается, что бескорыстного творчества не бывает, но то, что обусловлено корыстной мотивацией, не является творчеством как таковым. Причиной этого парадокса является ошибочное отождествление «творца» со своим творчеством. Поэтому больше правды будет в том, что, хотя и не бывает бескорыстных «творцов», с чем еще можно поспорить, не бывает и корыстного творчества, что уже неоспоримо. Четкое разделение этих моментов находим у Пушкина:

 

Не продается вдохновенье,

но можно рукопись продать.

 

Т.е. это настолько несовместимые друг с другом вещи, что одно другому не мешает. Можно получить за свое творчество деньги, можно повышать свою самооценку за счет реакции потребителя, но совершенно невозможно творить ради денег и похвалы. Как признался один известный и высокооплачиваемый фотограф, Бог присутствует только в двух-трех ранних снимках, с которых начиналась его карьера, в остальных же работах присутствует только техника.

Выходит, секрет творчества заключается в умении не смешивать естественные человеческие потребности в деньгах и признании с божественной потребностью в самовыражении. Главная же проблема в том, что человек может быть подходящим медиумом для творческого потока, благодаря каким-то своим психологическим соответствиям, не будучи при этом заинтересованным в самом творчестве из-за особенностей своего личностного склада. В этом случае творческий поток никак не страдает и находит себе другого медиума, зато личности наносится ущерб – за падением самооценки следует в целом разлагающая психику реакция на творческое голодание. Проще говоря, человек может уйти в запой. Именно поэтому, хоть все деятели искусства – ангелы, в основной своей массе эти ангелы – падшие.

Столь печальная картина открылась нашему взору благодаря тому, что мы отождествили процесс творчества с процессом садханы. В случае же сознательного духовного развития путем творчества мы можем натолкнуться на не менее печальную, хотя и более светлую, картину, изображающую также распространенный сюжет – мытарства нищего художника. Люди, живущие по сценарию Ван Гога, в социальном и психологическом плане оказываются банкротами, что происходит по все той же причине – от бессознательного смешивания человеческих и творческих потребностей. Если падший ангел творит ради личной выгоды, то нищий художник живет ради творчества, принося т.о. себя в жертву этому ненасытному Богу. Нищий художник не знает, что такое творческое голодание, зато знает, что такое дырявые карманы. Его позиция лучше, чем у падшего ангела, но эта позиция чревата голодной смертью или, что еще хуже, голодной жизнью. В религиозной практике такой вариант – не новость, издревле повелось так, что желающий посвятить себя Богу должен отречься от этого мира. Но существует также и «суфийская» альтернатива, которую вышеупомянутый Владимир Данченко сформулировал как: «Хочешь жить – умей вертеться». В конце концов, это даже более честный вариант, нежели стандартная религиозная торговля:духовные блага взамен на мирские. Жить ради жизни, творить ради творчества – такая позиция представляется наиболее здоровой, и в ней отсутствует малодушное стремление к компромиссу, потому что этот «компромисс» гораздо труднее, нежели однозначное предпочтение между человеческим и творческим.

Определив, таким образом,  иерархию в этой ангельской табели о рангах, следует подчеркнуть, что это не ценностная, а всего лишь силовая иерархия. Что касается художественной (а в случае религии – духовной) оценки, то здесь, похоже, нет никаких правил: нищий художник может быть гениальнее, чем его «суфийский» собрат, но бывает и так, что «падший ангел» переплюнет их обоих, помимо своей воли сотворив, быть может, единственный в своей жизни шедевр. В любом случае, рисунок жизни и путь каждого человека уникален и неповторим, и каждый его штрих, каждая краска протестуют против тесного места в циничных классификациях, каталогах, иерархиях и прочих инквизиторских способах убивать жизнь силой своего разумения.

 

 

Август 2004 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ЛИФТЕР НЕ ПОМОЖЕТ

Абсурд как средство от языка

 

Высшая форма человеческого сознания – сознание

непригодности существующей вселенной.

 

Андрей Платонов.

 

 

Aerials, in the sky When you lose small mind You free your life

 

System of a Down

 

 

Никогда не думал, что мне будет противно говорить об освобождении, тем не менее, парадокс ситуации в том и состоит, что тема эта бесконечно далека от меня и, вместе с этим, не говорить о ней нельзя. Потому что вначале нужно дать хлеб, а уже потом только – зрелища. Свобода есть насущная необходимость этого мира, тогда как сам мир представляет собой нечто в высшей степени необязательное, как и всякий продукт праздного творчества. Поэтому сперва мы решим экзистенциальные проблемы – это не займет много времени, а уже потом поговорим «за искусство».

Свобода сама по себе – предельно абстрактное понятие, в действительности свобода бывает только от чего-то и для чего-то, т.е. любая свобода есть в то же время и зависимость. «Так у вас получается какой-то закон сохранения несвободы» - сказали мне однажды, ну что же, раз получается, значит, получается. Самое главное в процессе освобождения – это правильно определить реальность, от которой следует освободиться, и правильно выбрать реальность, от которой вы хотите быть зависимым. Можно, конечно, довериться случаю, но зависимость от случая – не самая лучшая из тех, которые вы можете выбрать. Лучше все-таки как-то осмыслить ситуацию. Иными словами: если вы застряли в лифте, следует не садиться в падмасану, чтобы отрешиться от мира форм, а попытаться вызвать лифтера, чтобы выйти из кабины. Аналогично и обратное: если вы погрязли в сансаре, лифтер не поможет.

Таким образом, мы можем совершенно запутаться, говоря о свободе вообще, поэтому давайте определимся, что в рамках настоящего очерка речь пойдет о свободе от текста и языка. Под текстом мы будем подразумевать объективную символическую реальность, т.е. данную нам в восприятии, а под языком – субъективную, т.е. источник текста. Поэтому, говоря о языке, мы имеем в виду и текст, являющийся его частью.

Реальность языка актуальна для большинства из нас как осмысленных существ, ведущих осмысленное существование. Люди, для которых реальность языка не актуальна, живут в абсурде, и этот факт лег в основу методологии освобождения от языка. Используя принцип обратной связи, легко увидеть, что, если деактуализация языка доводит человека до абсурда, значит, абсурд способен снять с человека бремя паразитирующего на нем языка.

Пожалуй, здесь следовало бы привести какие-то доводы в пользу того, что язык и есть то зло, от которого более всего терпит человечество, но, как мне кажется, в этом нет необходимости. Если для того, чтобы вылечить человека, нужно сперва объяснить ему, что он болен, это попросту означает, что у вас больше дел других нет, кроме как морочить людям головы. Я, конечно, не имею ничего против такого подхода, но себя хотел бы от него избавить. Приятно, когда тебя понимают с полуслова – быть может, это говорит о моей лени, но тем не менее. Если вам необходимы обоснования или, еще хуже, доказательства высказываемым мною тезисам, прошу меня извинить – их не будет. При желании вы можете найти их сами.

Реальность языка была построена, когда возникла насущная необходимость освободиться от ограничений животного состояния. Чтобы стать человеком, нужно преодолеть глупость. Следовательно, чтобы стать Богом, необходимо преодолеть ум, т.е. реальность текста и языка. Примечание: Бог, сверхчеловек, метагом – все это только понятия, указывающие на следующую за человеком эволюционную ступень развития, поэтому нет смысла серьезно относиться к форме этих понятий. Отсюда также следует и то, что не сразу бросается в глаза, а именно: преодоление языка оправдывается необходимостью, т.е. если возникает вопрос, зачем это надо, значит, ничего и не надо.

Действительно, с моей стороны было преждевременным говорить не только о сознательном майя-творчестве, но и вообще рассматривать настоящую тему. Точно так же Ницше мог и не говорить о вечном возвращении, потому что даже о предшествующем в.в. сверхчеловеке говорить было рано тогда и рано до сих пор. Поэтому я был не прав, говоря, что свобода – насущная необходимость этого мира. Прежде надо стать людьми, а потом уже преодолевать человеческие пережитки. Надо много пережить, чтобы эти пережитки хотя бы сформировались. Проблема деактуализации языка актуальна для считанных единиц, тогда как большинству из нас до сих пор еще не ясно, что есть реальность языка, которую нужно построить и отработать, т.е. это еще даже не необходимость.

Актуализацией языка занимается философия. Это и есть тот самый инструмент, который превращает одомашненного примата в человеческое существо, а также удерживает его в человеческом состоянии. Поскольку философия не предназначена для разрушения человеческой реальности, она неизменно тоталитарна. Большая часть ее адептов искренне верит в то, что они используют философию в своих интересах, тогда как в действительности справедливо обратное. Это происходит потому, что философия для них – потолок. Человек устроен так, что может преданно служить только тому, что выше его. И если он считает философию выше себя, значит, он до нее попросту не дорос. Такие, как Ницше или Ошо, т.е. те, кто становится вровень с философией, больше не могут ограничивать себя ролью философа, ведь их взору уже открыта перспектива следующего уровня – того, что выше. А выше находятся йога и подобные ей постинформационные технологии, разработанные для третьей сигнальной системы. Тем не менее, ультрационализм не есть преодоление текста, но лишь снятие его дискретности. Деактуализация языка – это совершенно отдельная фаза, которая как бы перпендикулярна всему этому пути познания, головокружительному и захватывающему.

Покрывало Майи, как иногда поэтически называют реальность текста и языка, возникло не случайно. Как известно, покрывала существуют для того, чтобы холод не мешал сну. Каждый человек – ткач своего собственного покрывала. И некоторые так увлекаются, что вместо одеяла у них выходит спальный мешок. Вместе с первыми приступами удушья приходит и первая мысль об освобождении.

Вчера вынесли смертельный приговор Секо Асахаре. Эта ситуация очень ярко иллюстрирует мою мысль. Человек вошел в просветление до того, как стал в полной мере человеком. В результате мы имеем просветленное животное, свободное как от иллюзий вообще, так и от этики в частности, а потому совершенно непроизвольно уродующее социум. В Буддизме, например, вся система держится на трех столпах: шила (этическая чистота), дхьяна (медитация) и праджня (мудрость). И то, что этический аспект стоит на первом месте, позволяет Буддизму органично вписываться в социум и позитивно с ним взаимодействовать. Хоть для просветления достаточно дхьяны и праджни, без этической составляющей это колосс на глиняных ногах.

Объяснять, что такое этические нормы, видимо, не надо. Они сформулированы еще Моисеем, тем самым, который перерезал в пустыне половину доверившегося ему еврейского народа – «не убий, не укради» и пр. Тоже просветленный был.

Значит, прежде чем обрести запредельную мудрость, нужно немного поработать над собой, чтобы «не совсем сволочью быть» (Клейн). Сначала шила, потом праджня. Что же до медитации (дхьяна), то философия, которая должна ей предшествовать, уже включена в это понятие. Аналитические медитации всегда должны предшествовать созерцательным, как бы вам это ни претило. В конце концов, вы буддист или нет?! Да, забыл предупредить, этот текст – только для буддистов и сочувствующих Дхарме, если вы не входите в их число и прочитали отсюда хотя бы пару абзацев – будете десять тысяч лет гореть в аду.

Чтобы выйти из ума, надо этот ум иметь. Если вместо прочной конструкции у вас там карточный домик, то, как только вы выйдете, все ветром сдует тут же, потому что все держалось только на вас. Это я к тому, что без философии никуда. То есть надо просто тупо читать книжки, которые пишут умные люди, или напрямую общаться с этими людьми, если есть возможность, и крепко думать над прочитанным или услышанным. Ничего другого понятие аналитической медитации в себе не содержит.

Следующая стадия – это обретение концептуальной ясности, т.е. вы наконец-то получаете долгожданные ответы на годами мучавшие вас вопросы и эти ответы вас удовлетворяют. Но это – очень жесткая ясность, недаром в книжках Кастанеды она входит в число основных врагов человека знания. Эта ясность – часть Майи, а потому – не настоящая. Любое принципиально новое знание способно ее нарушить. Тем не менее, она необходима, так как дисциплинирует ум и прививает ему любовь к тишине. Далее следуют бесформенные медитации, т.н. созерцания. Это путь к естественной ясности.

Параллельно с дхьяной развивается и праджня. Переход от философии к «запредельной мудрости» и есть тема настоящего очерка.

Праджня есть не что иное как мировоззрение. Его особенностью, которая не позволяет нам смешивать праджню с философией, является согласованность с дхьяной, т.е. неконцептуальным сознанием. Этот факт заставляет праджню балансировать на грани абсурда, а иногда и переходить за эту грань. Мир сам по себе абсурден, поэтому неудивительно, что наиболее адекватное ему (миру) мировоззрение наименее всего напоминает философию. И значит, следует различать естественный абсурд существования и искусственный абсурд праджни – первое формирует второе, а второе указывает на первое.

Я вот что подумал: а вдруг есть люди, сомневающиеся в абсурде существования? У которых нет ясности в этом вопросе? У меня тут за окном весна подкрадывается, пьяные крики и звон бьющегося стекла. И нет никаких сомнений.

В основе абсурда лежит принцип отсутствия определенности. Стирание смысловых границ всегда приводит к абсурду. К этому стоит прибавить лишь то, что абсурд – это свойство или качество, присущее только тексту или языку, и на этом теория абсурда будет исчерпана.

Дальше я бы хотел дать краткий очерк литературы абсурда – от Кафки до Клюева, но не стану. Откровенно говоря, я даже написал пару страниц, но получилась какая-то ерунда. К черту обзор литературы. Достаточно указать несколько имен для тех, кому это интересно: Платонов, Довлатов, Ерофеев (Венедикт), Гребенщиков, в конце концов. Лично у меня после их книг пропадает всякая охота что-либо писать – грешно. Этот механизм часто действует против меня. Я предпринимал несколько попыток написать о том, ради чего вообще нужна эта странная философия, т.е. к чему приводит абсурд, и каждый раз, когда я доходил до этой точки, у меня отнимался язык. Я писал что-то вроде: «…ну, что тут сказать?..» в надежде, что это как-то транслирует мое состояние в текст, а также из текста, но, похоже, это безнадежно. Поговорим о чем-нибудь другом.

 

Весна 2004 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

АПОКАЛИПСИС ВЧЕРА

 

В конце концов, мы докатились до того, что стали жить в обществе порядочных людей, т.е. сами стали таковыми. Конечно, характер этой порядочности в каждом случае свой, уникальный и несовместимый с порядочностью соседа, но сути такого явления, как порядочность, это не меняет. Когда на нашем пути встречается беспорядочный человек, мы испытываем почти животный, иррациональный страх, ведь у нас нет логики, позволяющей прогнозировать, откуда будет нанесен удар, потому что такой логики нет и у «нападающего». Собственно, как человек беспорядочный, он не является ни нападающим (скорее всего, он просто пройдет мимо), ни кем-либо определенным, но он таков в наших глазах. За неимением лучшего, мы видим лишь потенциал, а этот потенциал взрывоопасен. Но это все равно, как если бы тень опасалась того, кто ее отбрасывает. Живое всегда становится мертвым, хаос всегда коченеет в космос. Беспорядок религии и философии мумифицировался в церкви и университеты, люди объединились в государства, душа обрела статус личности, индивидуума. Процессы эти, хотя и абсурдны, весьма естественны сами по себе, удивление же вызывает другое обстоятельство, а именно – желание теней обладать эксклюзивными авторскими правами на отбрасывающие их тела. Все притязания церкви на религиозность, профессоров философии – на знание предмета, людей – на обладание Родиной и душой, даже не смешны. Над миром порядочности грешно смеяться, как грешно смеяться над лилипутами в цирке – это убогий юмор. Усыпить несчастных и то гуманнее, нежели цинично созерцать их ужимки.

Тем не менее, любой порядок имеет свой предел, и пришло время переступить эту черту. Революция технологий связи спровоцировала объединение беспорядочных людей, хотя призвана была объединить порядочных. Парадокс этот объясняется тем, что только беспорядочные люди и могут объединяться, тогда как порядочным это недоступно в принципе. Любая технология связи является орудием самоубийства порядочного человека; коммуникационный взрыв позволяет предвидеть приближение Большого Хаоса, о котором наши предки на протяжении веков могли только мечтать и свидетелями (а повезет, то и участниками) которого мы можем стать уже сейчас. Все большее количество людей пребывает не в своем уме, сковырнув с него индивидуальные ограничители. Искусство бессмысленно как никогда, все остальное – тоже, но только искусство сознательно культивирует эту бессмысленность, тогда как естественные формы жизнеутверждения продолжают регрессивные поиски здравого смысла и тянутся к нему, как трава к солнцу. Но жизнь вынуждена следовать за искусством, потому что центр тяжести человеческого сознания смещен именно в эту область, жизнь горит только там, поэтому мир паразитов, следуя своей древней комариной привычке, инстинктивно летит на это пламя. В философии правят бал откровенные иррационалисты, Платон и Гегель давно уже смешаны с дерьмом, Фрейд почти добит, дело за малым – отказаться от философии вообще. Когда философия приветствует иррационализм, это та же картина, что и компьютер, раскрывающий объятья уничтожающему его вирусу, или терминатор, спасающий людей вместо того, чтобы делать с ними должное. Это Ницше в дурдоме.

Самое отрадное, что ничего не требуется делать для революции или готовить восстание, потому что светопреставление началось еще вчера, и предрекать его поздно – осталось лишь констатировать невидимые большинству факты.

Люди перестали испытывать нужду в пророках и учителях, теперь они перешли на самообслуживание и сходят с ума в одиночку. Отсутствие учителей сейчас не означает, что не на чем учиться, а одиночество не имеет ничего общего с изоляцией.

Традиционализм агонизирует – больше нет ничего мудреного в том, чтобы объяснять различные традиции проявлениями одной, изначальной, так как границы уже размыты, и восстановить их под силу лишь редким книжным червям, да и то – умозрительно, потому что никто не в состоянии принимать всерьез их академический бред. Благословение человека – в его эгоистичности, тупости и недальнозоркости. Он корыстолюбив и решает в основном свои проблемы, что позволяет ему заглатывать наживки любых традиций безо всякой мысли о возможных последствиях. Приходить в традицию ради разрешения личных проблем – все равно, что принести в дом водородную бомбу для борьбы с тараканами. Сегодня эти люди сектанты и фанатики, но уже завтра их ждет сокрушительное похмелье, тогда как первый шаг к хаосу они сделали еще вчера.

Поэтому сегодня истину ценят лишь слабоумные, и они найдут свое долгожданное разочарование. Свобода более не является дефицитом, на ее поиски уже не надо тратить годы – она обретается мгновенно, даже секунда слишком большой срок. Нет ничего легче, чем абстрагировать сознание от объектов, но нас интересует вовсе не трансценденция, а сообразование жизни с тем, что нами познано, соответствие мира с тем, что мы прозрели в себе. Ближайшая цель – наводнение мира творческой энергией, второй всемирный потоп, но на этот раз без Ковчега, чтобы никто не вышел сухим из воды. Отсюда и пренебрежение к любой форме, так как творчество – первично, поэтому сказанное сегодня неизменно опровергается завтра, истинным же считается либо то, что говорится всегда, либо, то, что не говорится никогда. Категоричность высказываний свидетельствует о высоте пафоса и только, ибо с той же категоричностью можно утверждать обратное; их радикальность нельзя смешивать с фашизмом по причине полного отсутствия настойчивости. Ни у кого больше нет желания умирать за высокие идеалы, но все с удовольствием умирают просто так. Это иллюстрация независимости от идей, что в последствии спровоцирует отсутствие каких бы то ни было парадигм. Человек станет свидетельствовать не о благих вестях, а о самом себе и посредством самого себя, а не с помощью чьих-то идей.

В полдень человечества все тени исчезнут, и это – точка абсолютного Хаоса. Когда же творение начнется заново, мир, подобно сбросившей кожу змее, снова начнет обрастать смысловым покровом. Об этом рано пророчествовать, тогда как о чем-либо ином – поздно. Счастливы те, кому не приходится выбирать.

Когда придет время строить заново, человек станет логосом, теперь же в нем все меньше слов и все больше музыки. Путь к хаосу – это путь к чистому звучанию, сам звук – возвращение к вечному Слушателю заевшего винила с записью непостижимой флейты вселенной.

 

 

Август 2004 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРАКТИКА НЕПОСРЕДСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ

 

Практика непосредственного сознания представляет собой снятие разграничения между субъектом и объектом, поэтому речь идет именно о сознании, а не осознании. Осознание всегда подразумевает объект, на который оно направлено, а следовательно – и отдельность от объекта, тогда как сознание непосредственно является своим содержанием, исключая двойственность переживания.

Медитацию, аналогичную практике непосредственного сознания, можно выделить из таких традиций, как Дзэн или Дзогчен, тем не менее, не следует и отождествлять ее с ними. И вот почему. Каждая традиция представляет собой целостную, завершенную и самодостаточную вселенную, организм. Сходство органов не дает нам оснований для заключения о сходстве организмов. Многие внутренние органы свиньи, к примеру, настолько идентичны человеческим органам, что их можно использовать для пересадки. При этом нельзя утверждать тождественность свиньи и человека. Можно наблюдать идентичность некоторых отдельно взятых технологий в различных традициях, можно вычленять эти технологии и вживлять их в другую традицию, но нельзя объявлять действующую технологию общей для нескольких традиций. Как сердце бьется только в одном теле и не может одновременно принадлежать свинье и человеку, так и технология может работать в рамках только одной традиции.

Практика непосредственного сознания – это не Дзэн и не Дзогчен. Чтобы практиковать Дзэн, следует войти в его вселенную и принять на себя его мифологию. Для этого следует оставить собственный мир и отказаться от собственной мифологии, т.е. фактически переступить через самого себя. Это очень эффектный (впрочем, не всегда эффективный) прием в духовной практике, но речь не об этом. Каждая традиция представляет собой нагромождение таких действенных, но все-таки второстепенных, приемов, поэтому всегда существует потребность в так называемыхчистых технологиях, которые свободны от чужеродных культурных наслоений и существуют в рамках родной традиции. Именно такой технологией и является практика непосредственного сознания, так как она позволяет практиковать в условиях привычной картины мира, без предварительной замены этой картины на экзотический дальневосточный вариант.

Мы будем оперировать вполне прижившимся у нас термином медитация, а также созерцание и сосредоточение, раскрывающими значение этого термина.

Точное значение термина медитация – размышление. Но это не разновидность думанья. Размышление есть обратный обычному мышлению процесс. Точно так же как есть очарование и разочарование, воплощение и развоплощение, следует различать мышление и размышление.

Тем не менее, это одностороннее понимание медитации. Как целостность медитация включает в себя не только сосредоточение (размышление), но и созерцание. Сосредоточение представляет собой искусство манипулировать пространством и временем, т.е. это объективный аспект медитации. Созерцание же, будучи субъективным ее аспектом, не имеет никакого отношения ни к чему вообще, кроме, конечно, того факта, что без него (созерцания) никакой факт невозможен. Это звучит парадоксально, но таково определение субъекта. Субъект не имеет никакого отношения к объекту, но без него существование объекта исключено.

Созерцание поддерживается существованием объектов, сосредоточение базируется на созерцании. Иными словами, для созерцания не нужно ничего предпринимать – оно и так имеет место. Что касается сосредоточения, то практика непосредственного сознания не использует его специально как отдельный метод. Дело в том, что созерцание неотделимо от сосредоточения. Созерцая, вы автоматически и сосредотачиваетесь, и такое сосредоточение не будет ни искусственным, ни чрезмерным, но именно естественным, т.е. таким, как надо. Точно так же лучше иметь естественную мышечную массу, обусловленную параметрами тела и ежедневной нагрузкой. Искусственное увеличение мышечной массы сверх необходимости дает дополнительную нагрузку на организм, вынуждая его искать дополнительные ресурсы для поддержания стабильности своего функционирования. В случае же специального развития сосредоточения мы неизменно сталкиваемся с рядом специфических феноменов психики, не имеющих никакого отношения к нормальной жизни и, тем не менее, требующих к себе не просто дополнительного внимания, но тщательного разбирательства. Пользы от них никакой, зато энергия на нейтрализацию этих феноменов требуется немалая, поэтому специально сосредоточением лучше вообще не заниматься, а предоставить его самому себе. Вслед за созерцанием оно будет развиваться естественным путем.

Поскольку техника созерцания как раз и состоит в том, чтобы предоставить сосредоточение самому себе, обычно говорится, что созерцание не является или не имеет с техниками ничего общего.

Созерцание не есть и не может быть волевым актом или его прямым результатом, его нельзя практиковать, потому что оно присутствует в любом случае. Его нельзя стимулировать, но оно может проявляться или не проявляться. Традиционно используется пример с солнцем и тучами: мы не в состоянии заставить солнце светить, оно светит помимо нашей воли. Мы можем разгонять тучи, но это не практика созерцания, а объективный путь, потому что, когда придет ночь, все наши старания окажутся напрасными. Тучи можно и вовсе не трогать – в конце концов, они и сами испарятся, а если и нет, это никак не отразится на солнце. Вопрос лишь в том, где мы сами находимся в этот момент.

Опять-таки, предоставить сосредоточение самому себе не значит, что мы вообще не должны специально сосредотачиваться – можно и специально. В недеянии нет необходимости. Ведь ничего не делать можно по-разному: можно ничего не делать, чтобы заснуть, а можно ничего не делать, чтобы проснуться. Принципиальны не действие или бездействие, но наша направленность, т.е. для чего именно мы действуем или бездействуем.

При устойчивом созерцании можно целенаправленно развивать сосредоточение без ущерба для созерцания. При не проявленном созерцании это почти невозможно.

Для того, чтобы созерцание проявилось, следует предоставить сосредоточение самому себе. Для того, чтобы утвердиться в созерцании, следует не выходить из созерцания. Таким образом, вход в практику осуществляется посредством сосредоточения (его освобождения), поддерживается же практика только за свой собственный счет, без какой-либо объективной помощи.

 

 

Август 2004 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОГО БУДИЛЬНИКА

 

Дело в том, что когда я субъектен,

я свободен. Когда я — объект, со

мной что-то делают.

 

Олег Бахтияров.

 

 

Каждый, кто тем или иным образом получил доступ к силе, будь то автомат Калашникова или железная логика, неизменно становится лицом к лицу с проблемой насилия. Такому человеку необходимо выбирать – либо он оправдывает насилие и пользуется своей силой, либо игнорирует развернувшиеся перед ним перспективы. И если учесть, что мы живем в мире сил, то любой, кто попытается их проигнорировать, долго не протянет. Поэтому каждый, кто выбирает жизнь, заодно выбирает и насилие. Таким образом, необходимость насилия оправдана априори, только следует иметь в виду, что насилие есть абстрактный принцип, воплощающийся в более чем конкретных и очень различных формах. Пользуясь романтическим языком Зороастризма, можно сказать, что есть насилие тьмы и есть насилие света. Мы можем серьезно застрять на этом месте, если заведем разговор об относительности понятий добра и зла, о невозможности определить точно, что есть благо, а что вред, и даже Платон с его учением о добродетели нам не поможет. Воспользуемся помощью бессознательного. Пускай те понятия, которые резонируют у вас с понятием тьмы, относятся к классу темных сил, а остальные – светлых. Обычно к темным силам относят всякую дрянь, начиная человеческой глупостью и заканчивая государственными спецслужбами, а к светлым – искусство, религию и прочие духовные образования. Считается, что темные силы коварно используют людей, ничего не давая им взамен или давая такое, что лучше уж вообще ничего, чем это. Светлые же силы используют своих проводников на более выгодных условиях – их бьют не так больно, а пряники пахнут слаще. Темные и светлые силы все время находятся в состоянии войны. Кто-то выбил вам стекло или нагадил перед дверью, а вы в отместку посадили дерево или уступили в транспорте место старому человеку. Даосы говорят, что таким образом поддерживается равновесие в природе, но если вы – проводник силы определенной масти, вы видите не равновесие, а противоборство – кто кого? И даже если вы даос, но при этом проповедуете равновесие, это уже есть идеологическое насилие, вы не стоите на позиции Дао и не понимаете ее. Об этом говорит и первый параграф книги Лао-цзы. Легенда утверждает, что Лао-цзы написал свою книгу, уступив настойчивым просьбам одного почитателя учения, но так говорят для того, чтобы не пошатнуть авторитет мастера. Если у меня нет желания открыть рот, все «настойчивые просьбы» идут к черту, а тут речь идет о книге! Правда в том, что Лао-цзы не понимал Дао, когда писал о понимании Дао. Если бы его книга где-нибудь затерялась и тихо истлела от времени, тогда другое дело. Но она стала источником целой религии, значит, за ней стояла очень серьезная сила, очень конкретная и однозначная. Если Дао и имеет к ней какое-либо отношение, то не более, чем ко всему остальному. Дао или не Дао, в любом случае Лао-цзы подразумевал какие-то позитивные ценности, ради которых и написал свою книгу. Позитивные ценности – это то, что оправдывает факт насилия. И крайне важна степень осязаемости этих ценностей. Когда позитивные ценности отступают в идеальную сферу, наступает Кали-юга, темный век. Только в условиях идеальности и принципиальной недостижимости блага Достоевский мог отречься от него, лишь бы виртуальный ребенок не плакал. Забавно представить себе, что случилось бы, будь такая сделка реальной. Возможно, Федор Михайлович сказал бы: «Дайте мне этого ребенка, и я сам сверну ему шею!» Но это слишком выпуклый пример, можно придумать и другой, бескровный. Нажали бы вы на кнопку, погружающую весь мир в Нирвану? Надо сказать, далеко не все считают Нирвану безусловным благом или вообще благом. У большинства есть семьи: жены, мужья и дети. Быть может, в глубине души каждому из них близка первая перинатальная матрица (внутриутробная нега), но свет не сошелся на ней клином. По большому счету, это тоже радикальный пример. Тогда как насчет кнопки, погружающей в Нирвану лично вас? Мало кто может похвастать целостностью личности, большинство из нас есть сумма различных голосов, твердящих подчас противоположные вещи. Целостность обретается в суровой борьбе, т.е. путем насилия над одними голосами в пользу других. Это напоминает гладиаторские бои – даже если все хороши, в живых остается только один. Целостная личность без раздумий нажмет на кнопку или не нажмет, обычный человек, скорее всего, не нажмет, но не вследствие принятого решения, а потому что перегреется от невозможности это решение принять. Он попросту выйдет из строя. Как бы то ни было, такой кнопки не существует, зато целостные личности иногда встречаются. И на вопрос, оправдано ли насилие, они отвечают положительно. Иначе и быть не может, ведь свою целостность они обрели исключительно благодаря насилию, поэтому насилие для них – не вопрос выбора, а нормальная жизненная функция вроде дыхания или приема пищи.

Человек ограничен в пространстве и времени, даже если он даос. Он не может быть проводником всех сил. Либо он проводит определенную линию, либо имитирует равновесие, будучи относительно пассивным. Как существо недетерминированное, он, конечно, нейтрален, но «недвойственность это недвойственность, но жизнь – она тоже как бы имеет место быть» (А.Виноградов). А говорить имеет смысл только о жизни.

В зависимости от того, насколько глубоко вы пустили корни в пустоту или грунт необусловленности, определяется и степень ценности жизни и мира. Если очень глубоко, то мир вообще не имеет значения. Тогда вы – как сорная трава – сколько ни вырывай, все равно новая вырастет. И этика вам по барабану. Мне кажется, что именно этот образ наиболее адекватно отражает попытки распространения Дхармы на территории бывшего СССР. Бурьян действительно сильнее культурных растений, но, увы, он не способен ни на что иное, кроме чудес выживаемости. В остальном он бесполезен – он ничего не может дать. Его основная ценность – это мать сыра земля и длинные крепкие корни. Если культурное растение живет для обоих миров, подземного и надземного, бурьян игнорирует все «поверхностное», он подчеркнуто глубок и эзотеричен.

Георгий Иванович Гурджиев как-то сказал: «Что может быть серьезным для человека, который сидит в тюрьме и приговорен к смерти? Только одно: спастись, убежать, все остальное несерьезно». Быть может, именно с этого и начался традиционный русский шизотеризм, в котором цель оправдывает средства. Если вы войдете в действительно культурную традицию, к вам применят специальные методы (вроде обета Бодхисаттвы), которые отучат вас от слишком целенаправленного существования. Не одно поколение дзэнских монахов получало по шее за невинный вопрос, какова истинная цель Буддизма? В конце концов, что может быть серьезным для человека, который изначально свободен и бессмертен? Ничего.

Чтобы получить Дхарму, Второй Патриарх отрубил себе руку. Комментируя этот эпизод, Д.Т.Судзуки высказался в том смысле, что рука – это сущие пустяки, и даже если бы он тут же умер после передачи, это стоило бы того. Что ж, современные учителя, такие, как Асахара, не ждут, когда ученики сами начнут измываться над собой. Отрывок из интервью с Владимиром Данченко: «Что касается норм и критериев допустимого-недопустимого в межличностных отношениях, то я понял, что единственно необходимым и, по-видимому, достаточным критерием тут служит любовь к ближнему. И что меня удивляло по большому счету в некоторых продвинутых духарях, так это то, что не любят они ближнего. И готовы сделать с этим ближним что угодно – для его же блага, разумеется… Защиты там ломать и так далее…»

Как пел Борис Гребенщиков: «…мне, кроме Просветления, не нужно ничего…»

Не так давно Константин Дмитриевич Руднев написал культовую уже книгу «Путь дурака» и основал Алтайский Ашрам Шамбалы, самую, пожалуй, расторможенную секту последнего времени. Эта книга и эта организация очень показательны. На волне предельно топорного НЛП мы приобщаемся к глубоким (вариант – высоким) эзотерическим истинам и даже получаем обещание узнать еще больше, если скопим денег на семинар. У меня нет никаких сомнений в том, что Алтайский Ашрам, по-своему, распространяет Дхарму, и Константина Дмитриевича я не считаю шарлатаном. Подобно Асахаре, это просто недоразвитая личность, которую угораздило влезть в просветление и сделать соответствующие выводы на своем плоском уровне мышления. Асахаре уже вынесли смертный приговор, а Константин Дмитриевич, к счастью, оказался не таким дураком, каким выставляет себя в своей книге. Пару раз его пытались посадить, но он так виртуозно косил под шизофреника (в действительности он не косил), что на него плюнули и оставили в относительном покое. Внутри своей организации Константин Дмитриевич существует в двух ипостасях – предельно духовной и предельно же циничной, т.е. как просветленный гуру Шри Джнан Аватар Муни и как шаманствующий пройдоха по прозвищу Рулон. Первый является главным действующим лицом Алтайского Ашрама Шамбалы, второй – книги «Путь дурака». Книга этот самый путь описывает, секта – предоставляет возможность как-то по нему передвигаться. По воле Руднева или же стихийно, на российской земле возник блестящий театр абсурда, отличающийся от обычных размахом и серьезностью игры. «По-моему, они играют совсем не так, – говорила героиня сказки Кэррола, очутившись в гораздо более мягких условиях. – Справедливости никакой, и все так кричат, что собственного голоса не слышно. Правил нет, а если есть, то никто их не соблюдает. Вы себе не представляете, как трудно играть, когда все живое». Еще как представляем. Алтайский Ашрам – истинно инициатическая организация, ибо существует по ту сторону феноменальности. Для тех, кто «прикалывается по эзотерике», проводятся семинары. Для более продвинутых искателей открыт вход в преддверие Ашрама. Фактически это выглядит как групповое проживание с «братьями» и «сестрами» в пределах городской квартиры или сельского дома, где в качестве духовной практики предлагается неизменная пшенная каша, бесчисленные отжимания и приседания, а также нехитрая работа по изготовлению «амулетов силы». Люди доводят себя до телесного и психического истощения, чтобы, пройдя все испытания, попасть в Ашрам, которого, на самом деле, нет. А есть только преддверие, тошнотворное и бессмысленное. Ницше, как известно, ценил лишь те истины, которые написаны кровью. Здесь эти истиныпроживаются на собственной шкуре, и нет нужды брать в руки перо. В наше время, когда все привыкли писать не кровью, а мочой, это не так уж и мало.

Мне как-то рассказали анекдот про Свами Вишну Дэва. Одна женщина захотела отречься от мира, и Свами предложил ей развестись и выйти замуж за другого человека, чтобы провернуть какую-то квартирную аферу в пользу монастыря. «Но у меня же дети!» - ужаснулась женщина. «Тогда о каком отречении идет речь?» - спросил Свами.

Когда-то я всерьез задумывался над тем, как найти эффективный способ распространения Дхармы – люди-то в большинстве своем закрыты! Сейчас моя позиция принципиально иная: надо не передавать Дхарму тем, кто от нее отворачивается, а посылать нахер всех, кто сует в нее свой любопытный нос. Религия – удел людей религиозных, мирские же люди должны жить в мире, и здесь нет никакого шовинизма, это не деление на касты, а всего лишь различные степени психологической зрелости. Детям свойственно взрослеть, старикам – умирать, и какой смысл пускать детей в смерть, если мы прячем от них даже спички? Но Руднев или тот же Вишну Дэв не размениваются по таким мелочам, как спички, им ближе принцип: «Получай, фашист, гранату!», хотя просят их только прикурить.

Даже если цель не оправдывает средства, она их определяет. Духовные учителя могут сколько угодно повторять, что главное как, а не куда, тем не менее, они не были бы учителями, если бы не находились внутри жесткой структуры, определяющей все параметры пути: как, куда, зачем и т.п. В качестве «морковки» различные структуры провозглашают различные позитивные ценности. И если анализировать эти структуры можно как угодно, то нам угодно выделить три их разновидности: божественную, человеческую и алхимическую.

Божественный путь есть путь воплощения духа в материю, движение от единства к многообразию форм, от монизма к демонизму; адептами этого пути являются носители материалистического сознания; в Зодиаке этот путь символически представлен дугой от Рака к Козерогу.

Человеческий путь подразумевает развоплощение материи в дух, растворение всех форм в единстве бытия; это идеалистическое мировоззрение, зодиакальный вектор которого – от Козерога к Раку.

Если рассматривать божественный путь как тезис, а человеческий – как антитезис, то в синтезе мы получим путь алхимический. Основной принцип этого пути – соединение духа и материи; для алхимии характерно диалектическое мировоззрение, такая точка зрения находится в самом центре зодиакального круга.

Позитивная ценность божественного пути есть творчество, человеческого – кайф; алхимический путь это одновременной движение в обе стороны, для него характерен отказ от выбора и предпочтений.

Отсюда ясно, почему для нормальных людей не характерен фанатизм («цель оправдывает средства»), ибо творчество принципиально бесцельно. Более редкие представители человеческого пути поэтому выглядят несколько зловеще для своих нормальных соседей. Нормальный человек не знает, что такое кайф, и не ощущает его дефицита, оттого ему, по меньшей мере, непонятно, во имя чего люди доводят себя до безобразия в сектах или совершают теракты. Нормальное общество давно низвело творчество в производство и, убаюканное этим монотонным прогрессом, спит и видит свои божественные сны. Гуманитарное сознание, напротив, страдает от бессонницы (а когда удается заснуть, то от кошмаров), и если нормальный человек хочет только, чтобы ему не мешали, то гуманитарий точно так же хочет во что бы то ни стало ему эту помеху организовать. И в самом деле, лучше иметь хоть такую цель, чем вообще никакой. Что-нибудь всегда лучше, чем ничего. Отсюда берет свое начало фашизм и прочие разновидности мессианства. Фашизм есть результат вычитания творчества из религии; их сумма дает нам алхимию, т.е. движение к цели, не обусловленное целью. Творческий человек не понимает отречения от мира, аскет не понимает творчества. Если вы думаете, что кто-то из них заблуждается, вы не понимаете вообще ничего. Алхимия кажется выходом из тупика только потому, что мы превратили творчество и религию в объекты, т.е. отстранились от них. Если точно так же трансцендировать саму алхимию, она окажется или покажется таким же тупиком, ибо выход всегда лишь там, где мы идем, остальное – ловушка. Поэтому все традиции оправданы, и божественная, и человеческая, и сверхчеловеческая, и даже животная, где

 

крыса с электродом в голове

думает: «Как жаль,

что у меня одна голова, а не две!»

и давит на педаль…

 

 

Апрель 2004 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ДЕМЕТРА: ШАГ В СТОРОНУ

 

Если в культе Диониса мы видим лишь воплощение человеческой жажды хотя бы на миг освободиться от бремени человеческой формы, т.е. отчетливую тенденцию к регрессу, то миф о Деметре представляет нашему вниманию полную и завершенную картину эволюционного цикла, в котором дионисическое – всего лишь элемент. Это вполне справедливо, ведь культ виноградной лозы и должен относиться к культу плодородия, как часть к целому. Внутри эволюционного цикла Деметры дионисический регресс есть необходимое условие для дальнейшего прогресса – по большому счету, эти «алкогольные» отступления назад обеспечивают более основательный разбег для последующего прыжка вперед.

Итак, Деметра, богиня плодородия; ограничивается ли символизм этой фигуры аграрным толкованием? Зачастую комментаторы древних традиций впадают в понятную ошибку, которая объясняется тем, что занимать часть территории проще и легче, нежели владеть всей территорией целиком (таким образом, степень радикальности позиции всегда свидетельствует о степени бессилия того, кто эту позицию занимает), и состоит в том, что либо примитивные нужды создателей или адептов традиции априори принимаются за первичные, либо на трон возводится дух, абстрактное сознание, а все остальное пренебрежительно сводится к искажению этого сознания и результату его энтропии. Вообще говоря, именно материалисты решили, что основное различие между материализмом и идеализмом в том, что первый признает первичной материю, а вторичным сознание, тогда как второй полагает источником всего некий всепроницающий дух. Удачнее, все же, будет использовать для этих целей другой критерий, а именно: материализм есть то учение, которое видит свое отличие от идеализма в разнице космологических соотношений, т.е. в том, что первично, дух или материя. Идеализму, напротив, чужды подобные формулировки, в нем не существует дробей, дух здесь не делится на материю, как это приписывают данному учению материалисты, и уж тем более материя не делится на дух, как они это провозглашают в качестве своей истины. Идеализм отрицает иллюзию существования материи вообще, утверждая не первенство духа и даже не монополию, а именно тотальность, т.е. все, что есть, это сознание. И если материализм говорит о пропорции, в которой пребывают материя и сознание, а идеализм утверждает единство и единичность духа, то культ Деметры или дематериализм вообще отрицает существование сознания. Здесь уже не материя является иллюзией уснувшего Бога, но именно сознание, а с ним и все боги и духи есть лишь обманчивое искажение материи. В греческой мифологии все появляется из хаоса, даже боги, тогда как для монотеистических традиций это ересь. Для античности невозможен солипсизм, ибо здесь само сознание не более чем иллюзия, что уже говорить о том, чтобы им все на свете исчерпывалось. Поэтому различие между идеализмом и дематериализмом принципиально, хотя, не разобравшись, и можно недоумевать, какая разница в терминах, если все равно и в том, и в другом случае все сводится к одному. Разница, как мы видим, все же есть.

Дематериализм объясняет вселенную как непрерывное развертывание материи, бесконечную метаморфозу ее из хаоса в космос и наоборот. Поэтому нельзя говорить, что такова космологиядематериализма, ибо космология есть учение о космосе, а так как логос не ограничивается формой космоса, то и изучать его должна более общая наука, например, логика. В настоящее время логика хаоса существует в виде такой науки, как синергетика.

Мы начали с утверждения невозможности точного определения, как возник культ Деметры – в качестве магической составляющей земледельческого быта или же сугубо религиозного инструмента; в любом случае, эта парадигма вписывается во все творческие отрасли человеческой, да и вообще – жизни.

Что же такое Деметра, в каких процессах живет этот архетип? Само слово (корень метра – материя, то, что можно измерить, мать; и приставка де) указывает на развертывание материи илиплодородие. Центральный символ этой мифологии – семя, маленькое и ограниченное, содержащее в себе поистине безграничный потенциал в виде дерева, способного произвести тысячу таких семян и, следовательно, тысячу таких же деревьев и т.д. и т.п. Но нас, конечно, интересует не сельское хозяйство в данном случае, и в евангельском эпиграфе к «Братьям Карамазовым» (случайно ли одного из братьев зовут Дмитрий, т.е. «посвященный Деметре»?): «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» мы видим, прежде всего, притчу. Суть Элевсинских Мистерий, которые, как считается, происходят именно от Деметры, в том и состоит, чтобы инициировать в человеке процесс творческой смерти. То, что мы обычно называем смертью, есть лишь гниение, но каждый раз, когда кому-нибудь удается сбросить с себя кожуру человеческой формы так, чтобы это пробудило сокрытый в нем божественный потенциал (или, скорее, пробудить этот потенциал так, чтобы кожура лопнула вследствие его роста), происходит Элевсинская Мистерия, таинство дематериализации.

Миф повествует о дочери Деметры – Персефоне, которую полюбил владыка царства мертвых, мрачный Аид, и, похитив ее у матери, сделал своей женой. Что же собой символизирует Персефона, дочь Деметры, как не человека, венец эволюции материи? И то, что, случайно увидев человека, смерть полюбила его и, похитив у матери, обручилась с ним навеки, не вызывает желания спорить. Далее миф рассказывает о том, что от горя у Деметры пропал интерес к существованию, и она перестала покровительствовать плодородию на земле. Обеспокоенные боги постарались уладить это дело, договорившись с Аидом, что весной и летом Персефона будет жить с материю, а осенью и зимой – с ним. На том и порешили.

Таким образом, идея цикличности, пафос вечного возвращения, которым пропитан миф, не имеет ничего общего с пессимизмом, что в свое время ясно почувствовал Ницше, сконцентрировав свой философский опыт в понятии amor fati (любовь к року), но это не плод его философии, а лишь квинтэссенция, то маленькое семя, которое в надлежащих условиях способно раскрыться и принести добрые всходы каждому, кто не убоится этим семенем себя оплодотворить.

Откуда же возникает amor fati? Здесь нам поможет второе значение слова дематериализация, т.е. не разворачивание материи, а именно полное прекращение материального (измеримого, ограниченного) существования. Человек не может быть смертным, если не обладает бессмертием, иначе откуда взяться рождению? Человек не может быть ограниченным, не будучи при этом безграничным, иначе где вы проведете ему границу? Человек не может быть также и обусловленным, не будучи при этом свободным, иначе  его обусловленность была бы беспочвенной.Свобода – самый глубинный потенциал материи. И главное отличие дематериализма от материализма не в том, что первый не признает реальности сознания, а второй признает его частным случаем материи, а именно в том, что материализм – абсолютно замкнутая логическая система, из которой нет выхода, дематериализм же имеет свободу в своей основе. Логика материализма это тесная, огражденная колючей проволокой, тропа от причины к следствию, будь то в мире твердых тел или же в самом прихотливом воображении, потому что владыкой этой парадигмы является никто иной, как насильник Аид, мрачный повелитель царства теней, удерживающий в неволе свою Персефону. Что же до Деметры, то она, как и всякая любящая мать, всегда готова предоставить ребенку – даже на тропе тотального детерминизма – возможность сделать шаг в сторону.

 

Июнь 2004 г.