Пессимизм и оптимизм30

1. Прежде всего отметим — абсолютный пес­симист и абсолютный оптимист невозможны в жизни. Пессимизм и оптимизм полностью лишают человека инициативы. «Законченные» пессимист и оптимист возможны лишь в качестве персона­жей различного рода шуток, острот и анекдотов.

2. Творческая личность предполагает совмеще­ние в себе черт, характерных для оптимиста и пессимиста. Салтыков-Щедрин не стремился бы создавать свои персонажи, если бы не надеялся как-то воздействовать на действительность.

3. Семьдесят лет, начиная с октябрьского¹ переворота 1917 г., в России внедрялся официаль­ной оптимизм с помощью так называемого «марк­сизма», который по сути своей оборачивался пес­симизмом: «материя первична, дух вторичен», «бытие определяет сознание», «в основе истори­ческого процесса — законы классовой борьбы» и т. д. В духовной жизни лишь низменные, «матери­альные причины способны объяснить все духов­ное» и прочее в том же роде.

4. Можно взглянуть и шире: всякие законы истории, если они не имеют характера тенденции, а неизменны и безусловны, имеют глубоко песси­мистический смысл, лишая человека возможнос­ти по своей воле достигнуть желаемого. Свобода воли человека — непременное условие личного оптимизма.

5. Все, что влечет человека переложить ответ­ственность за свои поступки на нечто, вне его находящееся, в известной мере лишает его свобо­ды выбора (вера в приметы, предсказания, астро­логические прогнозы). Отметим попутно, что вера в силу молитвы абсолютно противоположна вере в приметы: молитва связана с волевым усили­ем, основана на уверенности в силе просьбы. Она славит или просит что-то изменить в жизни. При­меты же требуют отказаться от собственных на­мерений или разрешают человеку следовать свое­му желанию.

6. Итак, человек должен быть уверен в воз­можности повлиять на будущее — свое и челове­чества — с помощью своих собственных усилий, а не перелагать ответственность за случившееся или то, что должно произойти, на посторонние человеку силы. Важно помнить и о синергии — совпадении воли человека с волей Божьей.

Лихачев Д. С. Очерки по философии художественного

творчества. – СПб., 1996. С. 187 - 188.

Надежда Ильинична Ажгихина есть ли будущее у литературной журналистики?

Много лет назад один известный, хо­тя и молодой, журналист объяснял практикантам газеты, какие бывают жанры. На вопрос о том, что лучше создать после посещения пионерлагеря или педсовета: зарисовку, отчет или корреспонденцию, он отвечал просто – заметки бывают маленькие, средние и большие. Было это в пору, когда газеты (а это была ста­рая «Комсомолка») печатали проб­лемные статьи Инны Руденно и Татья­ны Яковлевой, научные очерки Яро­слава Голованова, героические очер­ки Геннадия Бочарова, очерки нравов Василия Пескова, путевые очерни Леонида Репина, психологические расследования Павла Гутионтова (кстати, того самого поучающего журналиста) и экономические – Ва­лерия Аграновского, и много других ярких образцов тех самых жанров. Ныне все иначе, и ностальгические ноты, переходящие в плач по качественной журналистике, звучат все громче. Пора наконец разобраться, что мы потеряли и что обрели? Какова вообще природа изменчивой, как российская погода, сегодняшней журналистики? Остается ли она - традиционно – плотью от плоти ли­тературы, изящной словесности? Или, отдав дань прошлому, становит­ся по преимуществу визуальной? Каковы ее формы? Тенденции? Об этом и пойдет разговор в новом разделе. Раньше о муках жанра рассказал по­бедитель конкурса очерка Анатолий Цирульнинов. Сегодня мы публикуем диалог писателя, заведующего отде­лом культуры «Политического журна­ла» Дмитрия СТАХОВА и корреспондента «Журналиста» Надежды АЖГИХИНОЙ о бытии (или исчезновении, как посмотреть) форм рецензии и ли­тературного обзора.

Н.А.- Выступая год назад на страницах «Журналиста», главный редактор «Но­вого литературного обозрения» Ирина Прохорова заметила, что сегодня ре­цензия как жанр практически ушла из газет и журналов. Не могу не согласиться - действительно, - в публикациях литературных страниц известных изданий присутствует самая скупая ин­формация о книгах, заметки в основ­ном посвящены собственным размыш­лениям автора, светским аллюзиям, а не достоинствам произведений как та­ковых. Может, она не нужна современ­ному читателю вовсе?

Д.С.- Рецензия как жанр во многих слу­чаях имеет вполне прикладной харак­тер - она должна сказать читателю, стоит ли ему покупать ту или эту книгу. Во многих модных и некоторых эстет­ских изданиях - заметки о книгах пред­ставляются автору прежде всего воз­можностью показать самого себя, свой взгляд и выстроить определенную ауди­торию. Но рецензии тем не менее суще­ствуют, они встречаются и в «Книжном обозрении», во вкладке «Вашего досу­га», где сообщается, о чем книга, что книга хороша. Собственно, тут дело не столько в жанре, сколько в самом авторе, и не случайно люди, затевающие новые издания, хотят заполучить того-то или того-то для этой роли. Важно при­гласить человека, у которого есть опре­деленный имидж, к мнению которого прислушиваются. Он может быть извес­тен скандально, может - нет. Со мной самим часто бывало - я покупал книгу, которая оказывалась совсем неинте­ресной, рецензия была куда более за­хватывающей. Не купить было просто невозможно. Это проблема - автор ча­сто самовыражается, увлекается пред­метом, собственными ассоциациями, а не обозревает собственно книгу. Быва­ет и хуже - видишь, как рецензент от­рабатывает деньги, за текстом просту­пает издательский и рекламный бизнес.

Некоторые авторы мне искренне симпатичны - Лиза Новикова в «Коммерсан­те», Андрей Василевский, с которым я не всегда согласен. Но иногда дума­ешь: зачем эта умная девушка читала именно эту книгу? Зачем она ей нужна? Вообще, происходят последнее вре­мя какие-то странные вещи. Раньше от­крываешь «Книжное обозрение», ви­дишь пять книг недели - понимаешь, это интересные книги, может быть, я не буду их читать, но я знаю, что они вы­шли. А теперь - пять книг недели, и уже по имени автора догадываешься, что попала та или иная в список не столько по своим художественным дос­тоинствам, сколько по причине либо личного знакомства, либо зигзага ре­дакционной политики.

- В результате, само понимание про­цесса, издательского и литературного, ускользает от аудитории, не так ли?

- А зачем аудитории его знать, этот процесс?

- Интересная мысль. Вот когда мы вместе работали в отделе литературы «Огонька», такого вопроса просто не могло быть. Все читали не только ста­тьи и рассказы, но именно критику, критика была камертоном обществен­ной дискуссии...

- Но литература в том нашем сте­реотипе была вообще больше, чем ли­тература. Как поэт в России больше, чем поэт... И критика была больше, чем критика. Вышла новая статья Льва Аннинского - и все падают на колени. Он там вскрыл, он увидел! Но сейчас литература утратила то влияние, которое было. Та прослойка, которая относи­лась к ней, как к чему-то небесному, сжалась. Теперь не Литература, а - книжечки. На «Эхе Москвы» заставка: вкрадчивый голос Коли Александрова вещает о книжечках, не книгах, заметь.

Мне кажется, это нормальная ситуа­ция, когда к нам вторглась иная культу­ра. Произошла настоящая экспансия переводной литературы, не только за­падной. Когда я сам работал редакто­ром в «Огоньке» и правил жуткие пере­воды, в основном, триллеры и фэнтэзи, это было неизбежно. Теперь триллеры и фэнтэзи тоже, конечно, переводятся, но появились совершенно новые, раз­ные писатели. Десять-пятнадцать дет назад книга, которая только что вышла на западе, не появлялась у нас через несколько месяцев. А сегодня написал Сарамага или кто-нибудь еще роман — он тут же переводится, и не только печатается в «Иностранке», но выходит отдельной книгой. Заходишь в простой книжный магазин, к примеру, «Бук бери» - там огромное количество книг. Как войти в эти книги? Как быть? Ре­цензент занимается в этом смысле про­сто родовспоможением. Конечно, надо знать, у кого искать совета. Если я хочу почитать что-то модное, понтовое, нуж­но посмотреть, что мне Данилкин реко­мендует. Если интеллектуальное, тради­ционное - послушать Александрова.

- Не могу вспомнить, кого бы по­слушать по ТВ. «Графоман» больше не выходит, а другие о литературе как та­ковой не говорят.

— Да, Архангельский переключился на политику, Ерофеев занимается ско­рее культурологией, передачи интерес­ные, но с процессом совсем не связан­ные.

- Вспомнила. По «Культуре» время от времени интересные исторические программы - Зопотуссного, к приме­ру. Зато из современников на экра­не - Донцова и Полякова. Толстая уже давно выступает как телеведущая.

- Мне кажется, произошла нор­мальная ситуация. Прошел период, ко­гда литература интересовала общест­во. Сейчас интеллектуальная элита по­лучила свою литературу. Остальные не будут этого читать. Им просто не инте­ресно.

Например, роман «Амстердам», ве­ликолепный, я не могу представить, чтобы он хорошо пошел у нас. В Соеди­ненном Королевстве он пошел очень хо­рошо. А у нас продались свои 10 ты­сяч, и до свидания.

Н.А.- Самая читающая нация разучи­лась ценить слово?

Д.С.- Мне кажется, произошло разру­шение мифа «Россия - самая читаю­щая страна». Читающая, но - что? Помню возмущение интеллектуалов в конце 80-х: как не стыдно, мы самая читающая страна, а все читают Пикуля и Чейза! Но это нормально. Подавля­лось нормальное человеческое стрем­ление в этой литературе найти простые ответы на сложные вопросы. Потом произошли очень интересные вещи с языком. Могу процитировать свою дочь, которая читала много перевод­ной литературы. И потом говорит: «Слу­шай, я читаю, но как-то не могу найти чего-то интересного».

Переводчики, даже такие выдающие­ся, как Райт-Ковалева, Голышев созда­ли свой язык, который не имеет общих корней с русским каноническим, с рус­ской традицией.

- Из этого языка вышли многие ав­торы «молодежной прозы» 60-х, тот же Аксенов, не говоря о нынешних постмодернистах.

- Кстати, нынешние тоже разные. Те же Сорокин и Пелевин. Сорокин, к при­меру, работал с тем языком, который корнями уходил к Толстому. А Пеле­вин — с языком переводных фэнтэзи и фантастики. И читатели у них поэтому тоще разные.

- Согласись, у Пелевина их больше.

- Не только в этом дело. Уже сложилась среда, которой не интересно чи­тать что-то сложное, им нужен Пикуль. И другая среда - она будет читать Улисса. Или современную русскую лите­ратуру. Переводчик всегда делает не­кое упрощение.

- Но есть те исключения. Не буду говорить о великих Лозинском или Па­стернаке, но сегодня немало серьез­ных переводчиков.

- Из современных, работающих в настоящем русском языке, знаю одно­го - Богдановского, который переводит Сарамагу. Кстати, это парадокс, он переводит и Коэльо. Которого я без­мерно уважаю прежде всего за хват­ку — нельзя иначе относиться к чело­веку, который нашел беспроигрышную формулу и с ее помощью заработал столько денег.

- Другой пример - Чхартишвили, он же Акунин. Честно говоря, была по­трясена, прочитав его предисловие к «Храму» Мисимы, глубочайшее иссле­дование высококлассного специали­ста и тонного стилиста. И его те пере­вод, естественно. При этом здоровый (или нет?) цинизм по отношению к чи­тателю акунинских хроник.

- Но это же игра. Мы привыкли слишком серьезно относиться к лите­ратуре. Я в начале 90-х одного челове­ка, который живет в США, блестящего переводчика, ученика Райт-Ковалевой, пригласил поучаствовать в одном лите­ратурном проекте. И он меня отшил - сказал, у меня серьезное отношение к слову. Мне кажется, надо быть проще. Скромнее, как говорится в одном анг­лийском фильме. Нет ничего дурного в том, что один и тот же человек перево­дит Мисиму, а потом пишет лабуду - это разные задачи. Думаю, Виан - он серьезно относился к себе, но он пони­мал свою задачу. Он писал детективы, боевики. Я бы сам с удовольствием по­пробовал написать какой-то вычурный готическо-порнонграфический роман. С точки зрения высокой литературы это - Бог ты мой.

- Но это кайф.

- В перестройку разломалась конст­рукция серьезности. Правда, сейчас она вернулась. Многие очень серьезно относятся к своим приколам.

- Мне нравится, что эрудит и по­стмодернист - Умберто Эко пишет и энциклопедию Маятника Фуко, и посо­бие о том, как писать дипломную рабо­ту. Смесь попсы с традицией, которая у нас была в свое время пресечена, а когда выпала из-под влияния власти, растерялись и писатели, и критики, и журналисты.

- Литература перестала реально влиять на жизнь людей. Она, грубо го­воря, сама по себе не новость. Ну, на­писал Пупкин роман - дальше что? Вот если он, написав роман, продал Газ­прому левые акции - тогда да. Или по­лучил бабки, не написав.

- «Дело писателей», мне кажется, в свое время было символом эпохи. Как «Депо врачей». В другой стране не воз­никла бы.

- А иначе нет повода говорить. По­том наши премии. Которые вручаются не тем, кто продается, у кого самые вы­сокие тиражи. На Западе, насколько я знаю, премируют как раз тех, кого покупают и читают.

- Не думаю, что лауреаты Бунеровских или Гоннуровских премий - са­мые продаваемые. Для бестселлеров существуют свои награды. Беда, мне кажется, в том, что у нас просто не вы­строено границ между высокой и мас­совой литературой, культурой, журналистикой. ^!

— У нас много чего нет. И главное - умения называть вещи своими имена­ми. И критики, и рецензенты никогда не скажут: это книга плохая о том-то и том-то.

- Как раньше секретарей Союза пи­сателей, Карпова с Михалковым, нельзя было критиковать, сейчас - того же Солженицына. И того же Ми-халкова — вместе с сыновьями. Это как церковь поругать.

- У нас снова возникла своя партий­ная организация и партийная литерату­ра, такой междусобойчик. Или другое. Нельзя говорить о романах Донцовой. Хотя она сама, кажется, к своему творчеству относится очень трезво. Кстати, этот сегмент литературы имеет свои за­кономерности, свои взлеты, о чем тоже надо говорить - и при этом честно говорить о потребителе этой литературы.

- И о том, наверное, что в глубинах нашего сознания и языка произошли какие-то серьезные изменения. Новые языковые практики. Тот же язык вра­жды в СМИ. Помню, кстати, ты еще лет 15 назад предлагал сделать иссле­дование языка «МН» - предполагая, что исследование приведет к фашист-ской символике в тенетах газеты.

- Простой контент-анализ языковых конструкций, контекста позволит сде­лать далекие выводы. Но сейчас, я ду­маю, что многие сдвиги вполне естест­венны. Мы жили в системе тотальных запретов, и они потом сломались. Это не значит, что все должны писать ма­том. Когда ломаются запреты, возникает неизбежный конфликт.

- Мне кажется, когда Серебряный век пришел в прозу, у многих ревните­лей русского языка волосы встали ды­бом. И когда возникла литература 20-х годов - тоже. А потом пошла языковая контрреволюция, он должен был быть ровным, как язык партийных документов.

- Платонов гениально зафиксировал эту ломку языка, всплывание на поверх­ность творения языка масс, не причаст­ных к выработке норм, скрежет из ре­чевого аппарата.

В силу своей гениальности он вложил это в литературу. А вообще примеров, чтобы не резало глаз, немного. Когда деревенщики сунули свою русскую речь, якобы натуральную, в свои произ­ведения - получилось странно. Литера­тура в моем понимании - это игра все­рьез. Ей нужна деталь, а не инструкция по применению. У нас считалось - пи­сатель должен знать жизнь. То есть ес­ли пишет про ракетчиков - должен знать, как ракета летит. И термины, термины! Но в таком знании нет смыс­ла. Это паралитература, или новояз, не­важно.

- На язык влияет и рынок, он диктует свою цензуру и свои формы.

- Теперь запретов нет, но есть сис­тема экономических предпочтений. Лучше пойдет этот. Если напишешь фразу, в которой 7 слов, потом точка. Внятно. Я видел недавно разработку одного издательства о том, как нужно писать дамский роман. Писали авторы разные - по возрасту, полу, под одной вымышленной, естественно, фамили­ей. Там были четкие требования к язы­ку - фразы такие-то, определений столько-то. Должно быть много интим­ных сцен, но они должны быть при­стойно написаны, преобладать выра­жения типа «это было великолепно», «они испытали восторг». То есть кто-то серьезно проанализировал читатель­ские предпочтения. Человеческий язык изгонялся из этого проекта по определению.

- Паралитература в чистом виде, жвачка. Влияющая, между прочим, на журналистскую интерпретацию окружающего не меньше, чем на состоя­ние литературы в целом.

- Я к журналистам отношусь плохо, особенно сейчас в России. С одной стороны, совершенно несчастные лю­ди, с другой - большие сволочи. Обла­дают огромным потенциалом влияния, и ничего не делают, боятся. Я не ду­маю, что надо писать - Путин автократ. Журналистика - это совершен­но другой язык, конструкция. Инфор­мация включает минимум интерпретации и аналитики - отвечает на 4-5 вопросов. И для этого нужно немного ме­ста. А когда журналист пишет ана­лиз - он уже становится публици­стом, обозревателем. Это иное, чем язык Максима Соколова, Андрея Ко­лесникова, другого Андрея Колесникова, Панюшкина - это разные языки. И тем не менее, они имеют дело с фа­ктами, а не с вымышленным миром, как тот же Акунин.

- То есть ты против того, чтобы смешивать литературу и журналистику, с одной стороны, а с другой стороны, Панюшкина и Колеснинова все же ставишь выше автора инфор­мации. Мне кажется, у нас в каж­дом жанре (пусть границы между ни­ми размыты как никогда) есть яркие авторы. Язык, манеру Юлии Латыни­ной, например, ни с чем не спута­ешь. И в телепрограммах, кого ни возьми, понимаешь, что успеха дос­тигает тот ведущий и автор, который умеет работать со словом. Наверное, традиционную связь журнали­стики и литературы все-таки рано от­менять, и, как ни странно, приниже­ние, уплощение языка паралитерату­ры и многих таблоидов тому подтвер­ждение. Другое дело - расслоение общества не только на богатых и бедных, но на умных и ограничен­ных, поэтов и братков - это налицо. Хотя мне лично литературы в СМИ явно не хватает.

- Чего мне не хватает - это надтусовочной области дискуссии о лите­ратуре. А лучше - нескольких облас­тей. Пусть цветут все цветы. Пусть Личутин и его ребята, авторы сайта «Русский писатель», скажем, раз в две недели выступали бы по Первому каналу телевидения, а раз в три не­дели - ученики Ерофеева, среди ко­торых много талантливых ребят, толь­ко они всех считают почему-то идиотами, так же как ученики Личутина - врагами. Пусть выступают поэтессы, те же ученицы Донцовой, любители женского романа, тех же триллеров. И пустить все это в самое рейтинговое время. Думаю, вся стра­на будет смотреть.

Ажгихина Н. Есть ли будущее у литературной журналистики?

// Журналист. 2004. № 6. С. 68 – 70.

1 Работы, отмеченные «*», даны в приложении в электронном виде.

2 Работы, выделенные курсивом, необходимо законспектировать.

3 При знакомстве с научными публикациями обратите внимание на упоминаемые в них имена исследователей. Уточните их биографические данные и сферу научных интересов по словарям (энциклопедическим, специальным) или на одном из порталов ИНТЕРНЕТ (http://www.slovopedia.com; http://www.slovar.info; http://enciclopaedia.ru). Уточните по словарям значения незнакомых слов.

4 При необходимости уточнить значение слова обращайтесь к словарям.

5^[1] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 47. С. 134.

6^[2] Померанц Г. Фельетонизм и Касталия//Журналист. 1998. №12.

7^[3] Ученова В.В. Современные тенденции развития журналистских жанров//Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 1976. №4.

8^[4] См.: Шостак М.И. Журналист и его произведение. М., 1998; Тертычный А.А. Аналитическая журналистика: познавательно-психологический подход. М., 1998.

9^[5] Чернухина И.Я. Элементы организации художественного прозаического текста. Воронеж, 1994. С. 3.

10^[6] Козлова Н.И. Глобализм дореволюционной публицистики//Журналистика в 1998 году. Тезисы научно-практич. конф. Ч. II. М., 1999 С. 1.

11^[7] Введение в литературоведение/Под ред. П.Н. Поспелова. М., 1983. С. 286.

12^[8] Тертычный А.А. Указ. соч. С. 200.

13^[9] Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972. С. 179.

14^[10] Кохтев Н., Солганик В. Стилистика газетных жанров. М., 1978. С. 9.

15^[11] Шостак М.И. Указ. соч. М , 1998. С. 40, 46.

16^[12] См. подробнее: Стюфляева М.И. Образные ресурсы публицистики. М., 1982.

17 Особенное значение имела книга: Гуссерль Э. Логичес­кие исследования. Часть 1. Пролегомены к чистой логике. Под ред. и с предисловием С.Л. Фрапка. СПб., 1909.

18 Шпет Г. Эстетические фрагменты. III. Пг., 1923. С. 40.

19 Там же. С. 74-75.

20 Там же. С. 76.

21 Баженова А.А. Принцип историзма в эстетическом ис­следовании //Эстетика, искусство, человек. Сб. статей. М.. 1977. С. 177.

22 Сперанский М.Н. Русские подделки рукописей в начале XX века (Бардин и Сулукадзев) // Проблемы источниковеде­ния. М., 1956. Т. V. С. 44-101.

23 Перетц В.Н. Краткий очерк методологии истории рус­ской литературы, культуры. Пг., 1922. С. 20-21.

24 См. об этом в моей книге «Поэтика древнерусской лите­ратуры» (Л., 1971. С. 158-174).

25 Еремин И.П. Литература древней Руси. М.; Л., 1966. С. 185.

26 Там же. С. 189.

27 Там же. С 211—213. — Цитирую с сокращениями и про­пусками; в частности, опускаю ссылки на листы рукописей.

28 Эта точка зрения наличествует уже у Платона (см. его диалог «Ион»).

29 Этому вопросу я посвятил статью «История - мать исти См.: Литературная газета, 1977, 11 мая.

30 Выступление 12 октября 1998 г. на дискуссии, организо­ванной Гуманитарным университетом профсоюзов, во дворце Белосельских-Белозерских.