Письмо Александра I к княгине м.Г. Голицыной от 7 августа 1801 г. // Русская старина. – 1870. – № 1. – с. 44-45.

Княгиня Марья Григорьевна! Положение вашего мужа, в письме вашем изображенное, привлекает все мое сожаление; если уверение сие может послужить вам некоторым утешением, примите его знаком моего искреннего к особе вашей участия и вместе доказательством, что одна невозможность полагает меры моего на помощь вашу расположения. Как скоро я себе позволю нарушить законы, кто тогда почтет за обязанность наблюдать их? Быть выше их, если бы я и мог, конечно бы, не захотел, ибо я не признаю на земле справедливой власти, которая бы не от закона истекала; я чувствую себя обязанным первее всех наблюдать за исполнением его, и даже в тех случаях, где другие могут быть снисходительны, я могу быть только правосудным. Не только невозможно мне остановить взыскание долгов, коих законность утверждена подписью мужа вашего, я не могу удовлетворить просьбы вашей и с той стороны, чтобы подвергнуть обязательство его особенному рассмотрению, – закон должен быть для всех единствен. Пребываю навсегда вам доброжелательным, Александр.

Мемуары князя Адама Чарторижского и его переписка с императором Александром I. Т. 1. М., 1912. С. 304-307.

Помимо других важных прав и преимуществ, дарованных императором Александром сенату, он получил также и право всеподданнейших докладов.

Правом этим сенат еще ни разу не воспользовался. Граф Северин <Потоцкий> вполне естественно был убежден в искренности либеральных воззрений императора. (Император также считал себя в этом отношении искренним). Поэтому Потоцкий считал полезным и похвальным делом побудить сенат воспользоваться данным ему правом всеподданнейших представлений. Он даже думал, что это будет приятно государю, так как даст ему возможность увидеть счастливые плоды его добрых начинаний. Случай для этого скоро представился. Хотя в России все дворянское сословие и избирало себе военную службу, но военная служба была необязательна для дворян, и они могли, по желанию, оставлять ее во всякое время. Эта привилегия была дарована дворянству указом Петра III. Император Александр сохранил эту привилегию лишь за дворянами, дослужившимися до обер-офицерского чина; для дворян же унтер-офицеров назначался обязательный 20-летний срок службы. Это было, конечно, нарушением прав дворянского сословия, гарантированных ему жалованной грамотой.

Указ произвел тяжелое впечатление на общество. Граф Северин Потоцкий поспешил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы дать сенату возможность применить на деле дарованные ему права. Предложение графа Северина было принято. Граф Строганов, избранный вместе с другими двумя сенаторами для вручения императору сенатского представления, взялся за эту миссию с усердием, но дело приняло совершенно иной оборот.

Строганов и его товарищи были приняты императором холодно. Император новым указом, в котором делал строгий выговор сенату, приказывал ему не вмешиваться в дела, его не касающиеся, и подтвердил постановление, против которого восставал сенат. Такой неудачи в первой либеральной попытке было достаточно, чтобы обескуражить людей, благородные стремления которых были не очень глубоки. Я не слышал с тех пор, чтобы сенат пытался вновь проявить независимость.

При первом моем свидании с императором после этого случая я не мог удержаться, чтобы не посмеяться над той чрезмерной тревогой, которую вызвала в нем попытка сената занять новое положение. Мои шутки не понравились Александру. Это была полоска света, пролившегося на истинный характер Александра, представившийся мне тогда в новом и, к несчастью, слишком правдивом виде. Великие мысли об общем благе, желание пожертвовать частью своей власти в целях более верного обеспечения будущего счастья людей, подчиненных его воле, совсем сложить с себя неограниченную власть – все это искренне занимало императора, но было скорее юношеским увлечением, нежели твердым решением зрелого человека. Императору нравились внешние формы свободы, как нравятся красивые зрелища; ему нравилось, что его правительство внешне походило на правительство свободное, и он хвастался этим. Но ему нужны были только внешний вид и форма, воплощения же их в действительности он не допускал. Одним словом, он охотно согласился бы дать свободу всему миру, но при условии, что все добровольно будут подчиняться исключительно его воле.