12.3.8. Использование подсознания.

Рассуждение (то есть словесное выражение течения мысли) нередко вредит качеству мыслительной работы, поскольку отвлекает силы и огрубляет работу подсознания. Мысль высказанная - это мысль искаженная.

Надо по возможности читать то, что хочется, и обдумывать то, что хочется, а не только то, что непосредственно требуется для обязательных дел. В подсознании идет своя важная работа, и ее потребности проявляются иногда в необоснованных желаниях.

О процессе вытаскивания идей из подсознания хорошо сказано у А. Шопенгауэра ("Новые паралипомены", п. 530):

"Когда мысль возникает у меня в неясной форме и витает предо мной слабыми очертаниями, мною овладевает невыразимое желание схватить ее: я все отбрасываю прочь и гонюсь за нею, как охотник за дичью, по всем изгибам, выслеживаю ее со всех сторон и пересекаю ей дорогу, пока не поймаю ее, не сделаю ясной и не перенесу ее, побежденную, на бумагу. Но иногда она все-таки ускользает от меня, и тогда мне приходится ждать, пока другой какой-нибудь случай снова не вспугнет ее; и как раз те мысли, которыми я овладел после нескольких напрасных попыток, обыкновенно - самые лучшие."

За работу, требующую новых идей, надлежит браться исключительно в состоянии вдохновения. Следует посредством самонаблюдения выявлять, какие факторы способны вызывать вдохновение, какие обстоятельства благоприятствуют этому.

В. Плэтт ("Информационная работа ...", стр. 157):

"...лучше писать первый вариант документа смело, с энтузиазмом, без остановок, оставляя свободные места для недостающих фактов. Затем надо еще раз браться за документ, восполнять недостающие факты и критически оценивать все написанное."

Если вдохновения нет, надо заниматься вспомогательной работой (подбирать материал, править уже написанное, читать что-нибудь для общего развития и т. д.) или отдыхать.

Такой подход можно назвать интуитивистским. Он достаточно эффективен, если сочетается с умеренным скептицизмом и способностью выстраивать корректные рассуждения.

12.4. Построение понятийных моделей.

Построить понятийную модель какого-нибудь сложного феномена значит описать его средствами естественного языка таким образом, чтобы содержащихся в описании сведений было достаточно для распознавания данного феномена в совокупности феноменов и/или для предсказания поведения феномена в зависимости от его состояния и внешних воздействий и/или для определения состояния компонентов феномена по состоянию других его компонентов.

Для сложного феномена никакое описание не может быть исчерпывающим, но оно может быть более или менее полным относительно некоторого круга связанных с этим объектом задач, для решения которых оно составляется.

Надо различать всю совокупность сведений, собранных о некотором сложном феномене, и ту ее часть, которая отбирается в модель с целью обеспечения определенных решений и которую стараются очистить от деталей, не существенных для этих решений.

Основная трудность описания сложных феноменов состоит в том, что эти феномены обычно заключают в себе ряд противоположных качеств, из которых проявляются то одни, то другие в зависимости от обстоятельств. Это характерно для личности, социальной группы, социального процесса. По этой причине разные источники могут существенно различно, но аргументированно и вполне убедительно представлять одни и те же феномены.

Ввиду обычного дефицита времени исследователь склонен ограничиваться единственным подробным и правдоподобным источником сведений об изучаемом феномене и поэтому рискует принять ограниченную и не вполне верную точку зрения на этот феномен. Даже если аргументация некоторого автора выглядит исчерпывающей и корректной, не следует ей вполне доверяться, так как случается, что автор игнорирует или неверно интерпретирует часть фактов, либо принимает за факты чьи-то ошибочные констатации или чью-то ложь. И уж конечно не следует обманываться пафосом, блестящим стилем и подавляющей эрудицией автора. Надо всегда учитывать, что люди тяготеют к тем представлениям, которые им более приятны и выгодны, а не к тем, которые более точно отражают действительность.

К примеру, про национальный характер русских можно сказать, что они "ленивы и нелюбопытны" и привести в пользу этого множество аргументов, но также можно не менее обоснованно утверждать, что русские упорны в труде и очень любознательны. Причина в том, что бывают разные русские и что они к тому же проявляют те или иные свои качества в зависимости от обстоятельств. Вообще, чем проще модель, к которой какой-нибудь исследователь пытается свести сложный феномен, тем она в целом менее адекватна, хотя могут быть ситуации, в каких она оказывается точной и исчерпывающей. Упрощенные модели очень удобны в качестве пропагандистского средства, но в исследовательской работе к ним следует относиться очень осторожно, и поверхностных авторов всегда можно распознать по их склонности игнорировать то обстоятельство, что простая модель обычно является всего лишь одной из возможных абстракций, одним из возможных "срезов" чего-то.

Разведчик-аналитик испытывает потребность в различных обобщенных представлениях о социальных феноменах и в поисках этих представлений иногда оказывается жертвой "теоретиков", чрезмерно увлекающихся своими идеями или даже использующих благонамеренную ложь. Собственно, такого рода "теоретиками" является большинство авторов расхожих книг, претендующих на большие обобщения и важные открытия в области знаний о человеке и социуме.

Насколько разительно могут отличаться представления об одном и том же предмете, выражаемые вполне компетентными и добросовестно относящимися к своей профессиональной деятельности людьми, можно выяснить хотя бы путем изучения квалифицированных оценок, даваемых некоторым историческим фигурам.

К примеру, о Гитлере можно у Р. Гелена прочесть следующее:

"Наша трагедия, приведшая немецкий народ к катастрофе, заключалась в том, что Гитлер, малообразованный в военном отношении человек, не мог правильно оценивать оперативные возможности, но до самого конца был убежден в том, что он – гениальный полководец. Его маниакальная уверенность поддерживалась, с одной стороны, партийным окружением, а с другой - питалась успехами первых военно-политических решений, принятых им вопреки мнению военного руководства (занятие Рейнской области, присоединение Австрии, раздел Чехословакии). Да и первые военные кампании Второй мировой войны - Польша, Норвегия, Франция – подтвердили правильность прогнозов фюрера, опровергли пессимистические оценки обстановки генеральным штабом. Это не только подстегнуло тщеславие Гитлера, но и укрепило его мнение, что генштаб - сборище пессимистов и паникеров." ("Der Dienst. Erinnerungen 1942-1971", гл. III)

Между тем, у И. Феста, вполне объективного биографа Гитлера, его образованность и способность оценивать оперативные возможности представлены совершенно иначе:

"Значение танковых соединений осознали в 30-х годах и во Франции, и в других странах, но только Гитлер сделал из этого нужный вывод и несмотря на встреченное им сопротивление вооружил вермахт десятью танковыми дивизиями; куда зорче, чем его погрязший в устаревших представлениях Генералитет, разглядел он слабость Франции и ее деморализующее бессилие (...) И вообще он доказывал - во всяком случае, в ту пору - свое умение видеть нетрадиционные возможности, которое к тому же обострялось благодаря той его непосредственности, что присуща самоучке. Он долго и интенсивно занимался изучением специальной военной литературы, на протяжении почти всей войны читал на сон грядущий военно-морские календари и военно-научные справочники. Благодаря поразительной памяти на военно-исторические теории и военно-технические детали он придавал своим выступлениям убедительный вид - уверенность, с которой он мог по памяти говорить о тоннажах, калибрах, дальности действия или оснащенности самых различных систем вооружения, достаточно часто повергала его окружение в изумление и замешательство. Но одновременно он умел с богатейшей фантазией применять эти свои знания, у него было удивительное чутье на возможности эффективного применения современного оружия, что соединялось с высокой степенью умения вживаться в психологию противника, (...) дерзкая идея захвата форта Эбен-Эмаэль принадлежала именно ему, равно как и мысль об оснащении пикирующих бомбардировщиков устрашающе воющими сиренами, а танков - вопреки мнению многочисленных экспертов - длинноствольными орудиями. Так что не совсем уж без оснований его называли одним из 'наиболее знающих и разносторонних военно-технических специалистов своего времени', и, конечно же, не был он 'командирствующим капралом', как будут его после представлять высокомерные апологеты какой-то части германского генералитета." ("Гитлер", кн. 7, гл. 1)

Причиной расхождений в добросовестных и компетентных оценках обычно является различие места оцениваемых феноменов в "остающихся за кадром" мировоззренческих системах оценщиков. Для Гелена Гитлер был плох как военный деятель главным образом потому, что являлся дилетантом в этой области. Для Феста Гитлер был хорош как военный деятель главным образом потому, что в полной мере использовал те преимущества, которые дает дилетантизм: способность воспринять новое и необычное, незнание того, что некоторые вещи "невозможны". Оценка военных способностей Гитлера, данная Фестом, представляется более правильной, чем оценка, данная Геленом. Причина ошибочности военных решений Гитлера после лета 1941 г. не в том, что он был дилетантом и предпочитал необычные и радикальные ходы, а в том, что он был зарвавшимся дилетантом - утратившим способность слушать других; что набор новых идей в военной области, с которым он начал свое победоносное шествие по Европе, был изучен и частично заимствован противником и вследствие этого стал недостаточным; что Гитлер износился как личность, выработал свой ресурс, утратил способность к развитию. Если Гитлер оказался зарвавшимся дилетантом и к тому же переутомился, то виноваты в этом главным образом окружавшие его люди и в первую очередь те, кто поставлял ему информацию. Если бы опасность была заранее определена и были бы приняты меры к тому, чтобы Гитлер не перегружался, не опасался утратить харизму и т. д., не исключено, что от него еще можно было бы дождаться значительно больше сильных решений и после лета 1941 г. Генералитету вермахта надо было признать в Гитлере гения со всеми обычными недостатками гениев и возиться с ним как с гением, стремясь создать такие условия, чтобы он наилучшим образом проявил себя. Но поскольку такой подход слишком нов и необычен и потому слишком чужд для большинства, даже если это большинство состоит из отборных людей, то он и не мог получить преобладания.