Раздел 12. Основные черты герменевтического (интерпретирующего) разума

Критика «законодательного» разума. Фундаментальный анализ западного типа рациональности показывает, что в течение последних 2,5 тысяч лет в рамках европейской культуры человеческий разум трансформировался дважды: в античную эпоху сформировался «созерцающий» разум, в Новое время, особенно активно в ХVІІ-ХVІІІ вв. он сменяется «директивным» («императивным», «законодательным») разумом. Во второй половине ХХ века буквально на глазах происходит радикальная смена типов рациональности: возникает «синергетический» («герменевтический») разум. Особенно явственно этот процесс ощутим в области методологии, где тот или иной тип мышления предстает как бы в «чистом», рафинированном виде.

Модерн и Постмодерн различаются типом рациональности, типом дискурса, типом мыслительной практики, специфика которых выражается в том, что первый выступает как «законодательный», а второй - как «интерпретирующий» разум. «Законодателями» законодательного разума выступают Р.Декарт, Б.Спиноза, И.Кант, Г.Гегель, К.Маркс. Стратегия интерпретирующего разума была разработана Ф.Ницше, Ф.Шлейермахером, В.Дильтеем, З.Фрейдом, М.Хайдеггером, Г.Гадамером, Р.Бартом, П.Рикёром, Ж.Даррида, Р.Рорти.

Так, по мнению И.Канта, именно философ является аутентичным представителем разумности, ибо только он способен выступать законодателем, задающим правила функционирования человеческого разума. Задача разума, от имени и по поручению которого выступает философ, установить трибунал, который сможет обеспечить соблюдение обоснованных требований разума, оградить мышление от необоснованных притязаний не произвольно, а в соответствии с его (разума) вечными, абсолютными, неизменными законами. Идея законодательной власти, согласно И.Канту, заложена в сознание каждого человека, она неизбежно должна реализоваться, при условии правильного мышления, в системности полученного знания. Знание по своей природе не может быть бессистемным, неупорядоченным, амбивалентным, хаотичным. Метафизика, по И.Канту, будучи высшим достижением человеческой культуры, не может не выступать как единая, упорядоченная, гармоничная, стройная система. Иными словами, Кант, анализируя мышление в категориях «порядок» - «хаос», целиком и полностью на стороне «порядка». Таким образом, для него разум - инструмент порядка, средство гармонизации, важнейшее условие властвования. Не случайно, описывая особенности разума, он черпает метафоры из словаря силы, правления, властвования, подчинения. Здесь риторика власти используется не для «красного словца», но выражает самую суть представлений о законодательном разуме.

Как показали Т.Адорно, М.Хоркхаймер, а за ними М.Фуко, дух казармы, полицейского участка, третейского суда, деспотизма, подавления, принуждения, карцера, пронизывает дискурс великого основоположника немецкой классической философии. Он и его последователи обнаружили себя в дискурсе прежде всего как законодатели, защитники и хранители универсального, вечного Порядка, вещая от имени единственного, неопровержимого «чистого» разума. Обнаруживая в реальности, беспорядок, неустойчивость, амбивалентность, законодательный разум стремится обуздать хаос, заменить его порядком, устойчивостью. Апеллируя к законам, к единообразию, он не выносит оппозиции, третирует двусмысленность, не допускает толерантности, требует, чтобы порядок в природе, в обществе и мышлении был исключительным и всеохватывающим.

Закваской законодательного разума является нетерпимость: борьба с амбивалентностью в политической сфере реализуется в форме классовой борьбы, а в интеллектуальной - в попытках изгнать все «предрассудки», «двусмысленности», «доводы здравого смысла», «верования», «мнения», не говоря уже о радикальном неприятии иррациональных фрагментов реальности.

Однако становление законодательного разума нельзя объяснить лишь мощным взаимным влиянием интеллектуальной и политической сферы в эпоху становления европейских буржуазных государств в ХVI-ХVII вв., хотя и игнорировать этот процесс нельзя. Законодательная претенциозность не является чем-то привнесенным извне, в данном случае из политической сферы, но выступает имманентной характеристикой того типа разума, который возник в результате ментальной трансформации, инициированной прежде всего научной революцией ХVII века. Законодательный разум, воплотился в классических образцах «основополагающей философии» и политического мышления Декарта, Локка, Гоббса, Канта; их устами Разум и Государство выразили озабоченность вопросами законодательной власти и подчинения, выраженных в принципе универсальности правовых и философских начал. Это дало основание Р.Рорти бросить обвинение в том, что они «навязали» собственную модель философствования, особый тип дискурса, последующим двум столетиям европейской духовной истории. Действительно, и в конце ХХ века многие подписались бы под такой мыслью Декарта из «Правил для Руководства Ума»: «Мы отвергаем все подобное чисто вероятное знание и полагаем себе правилом доверять лишь тому, что вполне известно и не может быть поставлено под сомнение».

Постмодерн в культуре начался с критики ра­ционалистических проектов эпохи Возрождения и Просвещения, которые базировались на доверии к законодательному разуму и его возможностям. За­конодательный разум обрел свои права в Европе еще в XVII веке, заявив, что он может открыть осно­вания познавательной деятельности, которая гаран­тирует постижение истин, независящих от соци­альных, культурных и экзистенциальных влияний. Это означало призна­ние «действительных сущностей», «действительной природы». Разум открыл методы постижения истины и признавал научную ценность только тех исследований, которые отвечали тре­бованиям этого метода. Все представления, связанные с повсед­невностью, разум причислял к неистинным и удалял их из области философии. В дальнейшем его усилия были направлены на разработку метода научного познания. После Г.Ге­геля и К.Маркса термины «научный» и «диалектический» стали синонимами. Законодательный ра­зум требовал признавать истинным только такое знание, которое отвечало критериям предложенно­го им научного метода, осуществляя тем самым жесткий контроль за процессом познания во всех науках. Разум судил (одобрял или отвергал) все явления общественного и культурного пространства, обосновывая свое право быть судьей существова­ния объективных законов разумного мышления. Отмежевавшись от повседневного мышления, он взял на себя функции его критики и исправления, пытаясь тем самым предотвратить ошибки в мыс­лях и поступках людей

Постмодерн выступил с критикой законода­тельного разума и его претензий на руководящую роль как в интеллектуальной, так в практической сферах жизни. Законодательный разум был обви­нен в непосредственной причастности к появле­нию тоталитарных режимов в Европе. «Просве­щение в его европейском варианте тоталитарно» по исходу, утверждает постмодернист Б.Гройс.

Какова аргументация постмодернистов, обви­няющих разум в причастности к тоталитаризму? Философский постмодерн обвинил законодательный разум в формальном следовании патернализму (раtег - отец), в присвоении права опекать всю культуру. Вина разума и в том, что он «унифицировал истину насилием» (П.Рикер). Законодательный разум формально воспроизводит патерналистские отношения, существующие в тра­диционных обществах, где над людьми довлеет авторитет традиции, старейшин, законов предков. Законодательный разум, выступая в качестве непререкаемого авторитета для людей, требует от них беспрекословного подчинения его предписа­ниям. В своем господстве над умами людей разум воспроизводит приемы Церкви и Государства, ко­торые в течение многих веков отрабатывали спо­собы удержания людей в подчинении. Необходи­мым условием возможности диктата разума была европейская рационалистическая идея полного овладения истиной. Она явилась преемницей упо­рядоченной модели мира с помощью рациональ­ного рассуждения по законам логики. Постмодерн отрицательно отнесся к этой традиции, обвинил ее в императивности, властном предписании сле­довать законам разума. Претензии разума на по­знание истины носят, с точки зрения постмодерна, агрессивный характер, сопряжены с сексуальнос­тью. Европейская устремленность к овладению истиной, к обладанию ею есть познавательный вариант фаллогоцентризма, присущего мужской культуре. Так, Ж.Деррида в статье «Шпоры: стили Ницше» охарактеризовал европейский идеал «полного овладения истиной» как проявление агрессивности и сексуальности. Истина, по его мнению, имеет фаллогоцентристскую окраску, и «мужчина-ученый делает то же самое, что мужчина-любовник: он срывает покрывало, завесу с женщины-природы, получая удовлетворение, своих желаний». Агрессивность научного познания четко просматривается в процедуре на­учного эксперимента, который еще Г.Галилей на­зывал «пыткой естества».

Объявив гордыней и ложью претензии законо­дательного разума открыть с помощью приемов теоретизирования и техники экспериментирования истинные законы развития природы и общества, постмодерн отверг универсальность понятия ис­тины, отказал таким понятиям, как Бог, душа, Я, внешний мир, объективность в праве быть осново­положениями культуры вообще и человеческого бытия в частности. Постмодернисты отказываются мыслить в системе научных категории: истина, сущность, закономерность, основание, причина, следствие и т.д. Стало модным говорить о полной невнятности мира, неоднозначности истины, утвер­ждать, что эпоха «последних вопросов - о смыс­ле человеческого существования, о природе и сущ­ности человека, о бытии и т.д. - закончилась. «Последние вопросы» - это метафизические воп­росы, ответ на которые предполагает умение и навык теоретизирования, умствования. Постмодерн предлагает современному обществу обойтись без этих мистифицирующих способностей законодательного разума и восстановить в правах обыден­ное мышление, оперирующее фактами повседнев­ного опыта. Тема повседневности становится цен­тральной в феноменологической социологии.

Отказав в правах законодательному разуму, постмодерни­сты оставили за ним функцию интерпретации-толкования текстов, перенаправили его ориентацию с поиска трансценденталь­ных оснований знания на сиюминутную, земную, повседнев­ную практику. Основания знания стали искать не в глубинах и высотах метафизики, а в повседневной коммуникации, обще­нии, диалоге, т. е. в сфере обыденного мышления, суверени­тет которого был восстановлен. Обыденное мышление, в от­личие от научно-теоретического, не использует категории «ис­тина», «сущность», «субстанция», «причина» и др., не ставит метафизических вопросов о «первых причинах» или «последних основаниях бытия», не тяготеет к большим обобщениям и глу­боким теориям. Оно просто хочет знать, что, где, когда и как происходит. Его мир - мир фактов. Р.Барт, на­пример, утверждал, что он извлекает «наслаждение из своеобразного зрелища - зрелища обыденности» и его не волнует величие таких ценностей, как «Истина. Смерть. Прогресс. Борьба, Радость и т. п.», к анализу которых тяготел законодатель­ный разум.

Критикуя культурно-рационалистический про­ект Возрождения и Просвещения, постмодернист­ская мысль ищет пути и способы возврата к магически-мистериальным истокам, против которых боролась культура законодательного разума.

Стремясь избавить культуру от диктата разу­ма, постмодерн оставляет за ним только одну фун­кцию - интерпретативно-толковательную. Разум должен заниматься не познанием истины, а интепретацией, толкованием мира как текста. Про­цедура толкования-интепретации бесконечна во времени и пространстве, а потому теряет всякий смысл говорить о каком-то определенном содер­жании, претендующим на истинность. Разнообраз­ные толкования по поводу мира и человека мирно сосуществуют, и ни одно из них не может рассмат­риваться как «привилегированное знание». Не существует «истинного» толкования, наделенного правом объявлять себя единственно достойным всеобщего признания. В контексте так понятого разума меняется и представление о философии. Так, современный философ-постмодернист Р.Рорти считает, что от нее остается только форма интепретации, в силу чего она превращается в одну из разновидностей литературных сочинений.

Итак, отказ от истины явился одновременно отказом от признания прав законодательного разума, под покровительством которого развивалась философия и культура Европы, начиная с XVII века. Важнейшей задачей постмодернистов стало сломить многовековой диктат законодательного разума, показать, что его претензии на познание истины есть гордыня и ложь, которые разум использовал для оправдания своих тоталитарных притязаний.

Европейская гуманитарная культура Нового времени базировалась на таких ключевых поняти­ях-установках, как романтизм, символизм, закры­тая форма, цель, замысел, иерархия, творчество, жанр, глубина, метафизика, истина, отражение, определенность и др. Этот, идущий еще из античности интеллектульный канон, был своего рода набором средств и способов, позволяющих ухватить с помощью рациональной мысли некую первоначальную реальность, «заглянуть» мысленно по ту сторону повседневнос­ти и эмпирической банальности, постичь истину. Постмодернизм видит в этой интеллектуальной традиции стремление разума властвовать над все­ми сферами человеческой жизнедеятельности, что проявилось в технократическом господстве челове­ка над природой и социально-политическом господстве людей над людьми. Оставить всякие притяза­ния на любое всеведение - философское, религи­озное, научное и т.д. - такова одна из главных установок постмодернизма.

Такая ори­ентация требует соответствующего набора фунда­ментальных понятий и категорий, с помощью ко­торых постмодернистское мышление может реа­лизовать функцию разрушения традиции. «Открытая система», «игра», «случайность», «анархия», «спонтанность», «деконструкция», «интертекст», «контекст», «поверхность», «ирония», «неопределенность» и т.д. - вот неполный перечень базовых понятий, лежащих в основе пост­модернистского мышления и действия. В пространстве такого мышления рациональ­но-логическая ориентация резко уменьшается, но зато возрастает неопределенность в понимании, вседозволенность в интерпретациях, когда могут быть оправданы и «объяснены» любые связи и взаимопревращения.

Синергетика и ее категориальный аппарат. Анализируя активные методологические поиски последних лет в области естественно-научного и социально-гуманитарного знания, необходимо констатировать две четко обозначившиеся тенденции:

• резкое увеличение исследований с применением синергетических моделей;

• значительное расширение сферы применения герменевтического инструментария при анализе социо-культурных феноменов.

Категории синергетики - самоорганизация, устойчивое и неустойчивое равновесие, бифуркация, фрактал, флуктуация, нелинейность, порядок из хаоса, коэволюция - становятся рабочим инструментом для постоянно растущего числа исследователей. Модели самоорганизации, обнаруженные и описанные независимо в теориях эволюционной химии, теории катастроф, теории информации, но с наибольшей полнотой изученные в рамках нелинейной неравновесной термодинамики, постепенно расширили ареал обитания и постепенно стали достоянием гуманитарного знания. Об этом свидетельствуют два крупнейших синергетических форума (Москва, 1996; Минск 1998), а также многочисленные публикации философов, культурологов, психологов, юристов, историков, экономистов, социологов, музыковедов, педагогов и даже теологов. Гуманитарии весьма активно и весьма успешно осваивают концептуальный аппарат синергетики. Разработка синергетической парадигмы, возникшей первоначально в сфере естественных наук, привела сначала к стиранию границ между ними, а затем и между естественнонаучным и гуманитарным знанием. Без сомнения, можно констатировать возникновение новой концептуальной модели эволюции Универсума, разделяемой все большим числом исследователей, и связанное с ней формирование принципиально нового типа мышления, нового типа рациональности, и даже нового типа разума, способного адекватно анализировать процессы самоорганизации. Эти два фактора являются взаимосвязанными и взаимообусловленными.

Синергетика, по словам И.Пригожина, представляет собой новый тип диалога человек с Природой, но она также устанавливает новый тип диалога между естественнонаучным и гуманитарным знанием. Антропный принцип, провозглашенный синергетикой, радикальным образом меняет стратегическую установку, превращает человека в центральное звено современной картины мира, делает неустранимым присутствие человека в любой познавательной деятельности. Таким образом, синергетический подход по самому своему существу является диалогическим, концепция самоорганизации принципиально диалогична. Диалогизм, наиболее адекватно реализовавшийся в современном гуманитарном знании, особенно после работ М.Бубера, М.Бахтина, В.Библера, вполне коррелирует с мировоззренческими установками постнеклассической науки, в частности с принципами дополнительности, принципом неопределенности, законом необходимого разнообразия, наличием многозначных логик и т.д.

Научный аппарат синергетики оказался весьма гибким и удобным для описания многих проблем, стоящих перед гуманитарными науками. Так, принцип «порядок из хаоса» способен выявить особенности спонтанного творческого акта, описать процессы нелинейного мышления. В свою очередь, понимание сущности нелинейного мышления и овладение этим типом мышления, применение его в практике гуманитарных исследований, дает возможность существенно обновить методологию анализа социокультурных феноменов современности, а также использовать ее для перспективного и ретроспективного анализа. Результатом фундаментальной научной и мировоззренческой революции, связанной со становлением и развитием синергетики, стало появление синергетически мыслящих культурологов, историков, социологов, экономистов, политологов - новой генерации нелинейно мыслящих гуманитариев.

Известная древняя притча «О слоне и трех слепцах» является великолепной иллюстрацией к современным поискам в области методологии гуманитарных наук. Становится все в большей степени понятным, что единого универсального метода познания не существует, что исследовательские программы должны взаимодополняться, интегрироваться, взимообогащаться. Такой принцип кажется очевидным, когда исследования выполняются в «одной плоскости» ибо не трудно к знанию о «ноге» прибавить знания об «ухе» и «хвосте». Но трудности неизбежно возникают в том случае, если параметры снимаются в «различных плоскостях»: тогда слон для каждого из слепцов может выступать то как «громкий», то как «серый», то как «шершавый» и т.д. При интеграции параметров сам объект познания выступает многомерным, объемным, многоуровневым, нелинейным. Но именно таким видит объект своего исследования синергетика. В результате синергетического подхода общество, цивилизация, культура, или любой их фрагмент, предстает как неравновесная система особого типа, устойчивость которой обеспечивается сложным взаимодействием внешних и внутренних факторов, а развитие (эволюция) приобретает сложную конфигурацию нелинейного характера, включающую в себя бифуркационные фазы и эволюционные катастрофы. Эволюция системы не разворачивается «от простого к сложному», но может иметь иные направления - деградацию и одноуровневое развитие. При этом синергетика акцентирует внимание на необратимом характере развития, на неповторимых состояниях, разделенных бифуркационными сдвигами. В этом смысле, описывая состояния неравновесия и неустойчивости, движения от порядка к хаосу и от хаоса к порядку, она существенным образом дополняет методологии, возникшие при анализе слабо неравновесных или устойчивых состояний. Функционалистские модели предлагают рассматривать изменение системы как результат внешних воздействий, лишь временно выводящих систему из равновесного состояния, между тем, как система непременно стремится вернуться в устойчивое первоначальное состояние. Синергетика же показывает, что в точках бифуркации - поворотных пунктах развития - система «производит выбор» альтернативы и не возвращается уже к исходному состоянию, ибо равновесие разрушается необратимо.

Согласно синергетическому подходу, любая система, в том числе общественная, может находиться в трех состояниях:

• равновесном, относительно устойчивом, при котором система, будучи выведенной из своего исходного состояния, возвращается к нему;

• слабо неравновесном, в котором система ведет себя «спокойно», подчиняясь линейным зависимостям;

• сильно неравновесное, в котором господствуют нелинейные зависимости и нелинейная детерминация, а в точках бифуркации случайные факторы (флуктуации) приобретают статус основополагающих детерминант.

Логика развертывания научного знания предполагает движение исследования от интерпретации системы как жестко детерминированной, замкнутой, «механической» структуры - к пониманию системы в качестве открытой, многоуровневой, эволюционирующей от одного неравновесного состояния к другому. Первоначально научный анализ осваивает равновесные процессы, поэтому каким бы разнообразием не обладали методологические установки исследователей, анализ ведется на одном и том же уровне. Реализуемый при этом тип мышления можно было бы, по аналогии с естествознанием, назвать «классическим». Попытки вырваться за пределы равновесных представлений характеризуют новый уровень методологического поиска, а тип мышления исследователя приобретает новый статус - «неклассический».

Способность анализировать сильно неравновесные состояния свидетельствует о том, что исследователь поднимается на уровень «постнеклассической» науки. Развертывание постнеклассического обществознания связано с вовлечением в сферу научного анализа областей сильного неравновесия общественных систем, требующего принципиально иного исследовательского инструментария, способного выявить не только общее, но уникальное и неповторимое, ибо в состоянии бифуркации любой из факторов может оказаться определяющим, и, следовательно, традиционное деление факторов на существенные и несущественные становится неприемлемым. На этот уровень поднимаются лишь наиболее проницательные исследователи: в области социологии - А.Шюц, П.Бергер, П.Бурдье, в области истории - М.Блок, Г.Федотов, в области менеджмента - Д.Сорос, в области экономической теории - Ф.Хайек, в области эпистемологии - К.Поппер, в области политологии - Р.Шпорлюк, в области культурологии - М.Бахтин, В.Библер и др.

Синергетический подход требует новой интерпретации таких фундаментальных характеристик как «неопределенность», «время», «системный хаос» и др. При «классической» интерпретации объекта анализа он рассматривается как автономная, предельно четко внутренне упорядоченная, строго определенная система, состояние которой жестко задано в любой момент времени с исчерпывающей полнотой. «Постнеклассический» подход требует рассмотрения общественных явлений в качестве неопределенных, неупорядоченных, «размытых» во времени и «размазанных» в пространстве. Другими словами, исторические события, социальные факты, поступки людей не могут быть сведены к «точечным» параметрам, не имеют резких границ, не являются дискретными, но должны рассматриваться как некий континуум. Действия людей, особенно в переломные периоды, могут быть спонтанными, самопроизвольными, непредсказуемыми, стихийными. Таким образом, исследователь имеет дело не только с онтологическим аспектом неопределенности объекта анализа, но и с гносеологическим ее аспектом, предполагающим, что знание об объекте не может быть полным, абсолютно точным и исчерпывающим.

Изучение нелинейных, самоорганизующихся систем в природе, социальном мире, в культуре показало, что эти системы в пространстве локализуются неравномерно, что они обладают различными пространственными параметрами. Но то же самое можно сказать и о времени: «внутреннее» (историческое и культурное время) существенно отличается от времени физического. Любая нелинейная среда в не проявленном и проявленном виде содержит набор сложных структур различной конфигурации, способных к спонтанному самопроявлению, а также к кооперации и коэволюции. «Герменевтический разум» предполагает способность различать внутрисистемные временные характеристики, улавливать различные направления течения времени. Поэтому он функционирует не в линейном, а в многомерном времени и многомерном пространстве. Реальное время общественной или культурной системы выступает как совокупность времен, периодов, жизненных циклов, которые не могут быть редуцированы к какому-то универсальному абстрактному времени. Исследователь «постнеклассической» генерации рассматривает жизнь социума сквозь призму полиструктурного, полифункционального времени, предполагает, что представители человеческого сообщества живут в различных «временных горизонтах».

Нелинейная концепция исторического развития утверждает, что общество необходимо рассматривать как пример «системного хаоса», способного пребывать в состояниях сверхчувствительности, т.е. состояниях, в которых многократно увеличивается количество степеней свободы, и слабые флуктуации могут привести к фундаментальным изменениям системы (так называемый «эффект бабочки»).

Синергетика обращается к игровым моделям самоорганизации для объяснения наблюдаемого разнообразия как природного, так и социального мира. Архетип человека играющего (Homo ludens) воплощен в синергетический принцип видения процессов развития как постоянное продуцирование и реализацию социальной системой различных возможных моделей, альтернатив, вариантов.

Синергетический тип мышления. Открытие нового типа динамических систем настоятельно потребовало трансформации самого языка науки, выработки концептуального инструментария, способного выразить качественное разнообразие динамических систем. Новый понятийный аппарат, предложенный И.Пригожиным и его коллегами-синергетиками, получает все большее признание представителями самых разных научных дисциплин. Использование таких понятий как «хаос», «диссипативная структура», «флуктуация», «бифуркация», «неравновесное состояние», «нелинейная детерминация», «самоорганизация», «стохастические процессы», «странный аттрактор», «спонтанность» является неким паролем нового - синергетического - мышления. Использование этого исследовательского инструментария дает возможность по-новому рассмотреть характер динамики исследуемых с его помощью объектов, уловить и выразить концептуально качественно новое ее (динамики) понимание.

Превращаясь из инструментов познания в категории культуры, переходя из арсенала научного мышления в фундаментальные мировоззренческие понятия, указанные категории становятся основой нового типа мышления, нового типа рациональности. К наиболее существенным инструментам нового типа мышления следует отнести следующие понятия:

• «бифуркация» - переход системы в новый устойчивый режим в результате действия внутренних и/или внешних возмущений - флуктуаций, переход системы в новое состояние, для которого характерна пространственная и временная упорядоченность;

• «точки бифуркации» - критические состояния системы, вблизи которых она теряет устойчивость и может развиваться в сторону многих различных режимов функционирования;

• «эволюция» - процесс, в котором система достигает состояния с более низкой энтропией по сравнению с начальным состоянием;

• «хаос» - нерегулярное движение, вызванное детерминированными силами;

• «структура» - локализованный в определенном участке среды процесс; блуждающее в среде «пятно» процесса; процесс, имеющий определенную форму;

• «диссипативная структура» - локализованная в открытой среде структура; неоднородность среды, упорядоченная конфигурация, проявляющаяся вне области устойчивости термодинамической ветви;

• «нелинейность» - принцип, элиминирующий моно-каузальную зависимость, как в реальности, так и в мышлении познающего субъекта; признание возможности множественности путей эволюции и выбора альтернатив развития;

• «нелинейное мышление» - мышление, способное отказаться от схемы последовательного, постепенного, безальтернативного развертывания, характеризующееся способностью «схватить» и «выразить» многовариантность, альтернативность эволюции; а также обладающее потенцией инициирования процессов быстрого нелинейного роста, необратимость развития, рефлексии нелинейной каузальности, отрицание всеобщих законов «линейного» характера;

• «неопределенность» - фундаментальный признак системы, универсума, характеризующий бытие в состоянии невыявленности реальных тенденций развития систем, отражающий тип взаимодействий, лишенных устойчивой конечной формы;

• «нестабильность» - характеристика динамики и развития сложных систем, фазовое состояние, сменяющее стадию устойчивости и оформленности, связанная с повышением уровня организации и сложности системы и приближением к точкам бифуркации системы;

• «самоорганизация» - характеристика процесса создания, воспроизведения или совершенствования сложной, открытой, динамичной системы, связи, между элементами которой имеют не жесткий линейный, а вероятностный характер; системы, обладающей способностью обмена веществом, энергией или информации через множество точек соприкосновения с внешней средой;

• «синергетика» - теория самоорганизации, ориентированная на поиск законов эволюции открытых неравновесных природных, социальных, когнитивных систем, законов возникновения порядка из хаоса, методов постижения альтернатив развития систем, взаимосвязей процессов макро- и микроуровней; теория возникновения нового;

• «флуктуации» - малые возмущения, благодаря которым микромутации системы оказывают воздействие на ее состояние на макроуровне;

• «глобальный эволюционизм» - модель развития Универсума как многоуровневой открытой Суперсистемы, предполагающая нелинейный характер эволюции;

• «открытая система» - система, свободно обменивающаяся веществом, энергией и информацией с внешней средой;

• «спонтанность» - способность системы в точках бифуркации в пределах альтернативных моделей самопроизвольно избирать тип и направление процесса эволюции;

• «коэволюция» - взаимосвязь микромутаций системы с изменением ее состояния на макроуровне.

Идеи синергетики еще практически не осмыслены представителями гуманитарного знания и весьма редко используются для анализа социальных процессов. Вместе с тем, они содержит мощный эвристический потенциал, овладение которым могло бы удержать исследователей и практиков от ошибок при анализе динамики социальных процессов и управления ими.

Попробуем на конкретных примерах показать, каким образом синергетический тип мышления реализуется в различных областях современного гуманитарного знания.

«Герменевтический разум» в сфере гуманитарного знания. Поиски новой методологии в области социально-гуманитарных наук. В «герменевтическом» контексте культура предстает в качестве специфической игры с языковыми структурами, а общество - не просто как социальный организм, а смысловым образом организованный мир культуры, поэтому фундаментальной характеристикой общества выступает прежде всего матрица смыслов, ценностей, установок и пр., которые лежат в основе ментальности составляющих его индивидов. Культуры предстают не как глобальные и универсальные тотальные структуры, а как дискретные «культурно-исторические тотальности». Адекватное восприятие мозаики культур может быть доступно лишь определенному типу разума, особому типу рефлексии.

Само становление «герменевтической методологии» свидетельствует о становлении нового типа разума (рациональности) - «герменевтического», «интерпретирующего», способного преодолеть ограниченность линейности. Действительно, текст - всегда есть нечто большее, чем линейная последовательность фраз, он представляет собой структурированную целостность, которая всегда может быть образована несколькими различными способами, поэтому множественность интерпретаций и даже их конфликт не является недостатком или пороком, но достоинством понимания. Новый тип рациональности характеризуется способностью распознавать в реальности (природной, социальной, культурной) открытые системы, подобные текстам, символическим системам, а также изучать и описывать их. Обнаружение фундаментального свойства любой символической системы структурироваться в совокупности значений, которые имеют строение, сопоставимое со строением текста, дает возможность интерпретировать культуру как «текст, включенный в контекст». Ибо невозможно понять смысл какого-либо обряда, например, не определив его место в ритуале, а место ритуала - в контексте культа, а место культа - в совокупности верований и социальных институтов, создающих специфический облик той или иной культуры.

Усилия герменевтического разума осуществляется через посредство диалога культур. Его призвание - не теряя перспективы видения целостности культурно-исторического процесса, единства истории, взаимосвязи культур, раскрыть многообразие, уникальность, множественность культур и ментальных установок. Герменевтический тип рациональности предполагает не только теоретическую рефлексию, но и общий способ мирочувствования, особый тип мироотношения, присущий не только теоретикам и философам. Радикальный разрыв с классическом наследием Модерна, с классическим типом теоретизирования, с «классическим мирочувствованием», предполагает установление связи с традицией, ее плодотворного освоения, которое предполагает видение как слабых, так и сильных сторон.

В конечном счете, надежда человечества на выживание может быть связана лишь с новым типом разума, способного, сохраняя приверженность общечеловеческим, общегуманным установкам, не теряя приверженность разнообразию и уникальности культурных миров, объединить их в новый универсальный синтез, благодаря которому рефлексия целостной картины мира будет получена в результате интеграции уникальных культурных конгломератов.

Как уже отмечалось, основополагающая характеристика «герменевтического разума» - распознавать в реальности (природной, социальной, культурной) открытые системы, подобные текстам (символическим системам), а также изучать и описывать их. В последней четверти ХХ века герменевтика приобрела статус одного из наиболее эффективных методов социального анализа. Вскрыв особенности этой методологии, можно описывать особенности «герменевтического разума».

Интерпретирующий разум, в отличие от законодательного, предполагает, что объект, которым он овладевает, не остается неизменным, но трансформируется, в процессе взаимодействия субъекта и объекта возникает новый объект. К тому же акт «встречи» с объектом предполагает не монолог познающего, а диалог равноправных партнеров, взаимное изменение. Законодательный разум расположен к тому, чтобы процесс познания осуществлялся в максимально короткие сроки и с максимальной эффективностью, т.е. он устремлен к окончанию диалога. Интерпретирующий разум жаждет встреч, будучи не в силах остановиться, он ищет новых и новых возможностей для возобновления диалога. Если законодательный разум пытается умертвить объект в «своих объятиях», то интерпретирующий свой объект постоянно оживляет, благодаря неустанным прикосновениям и неисчерпаемой активности.

Наиболее благоприятной средой для развития интерпретирующего разума является герменевтическая традиция. С некоторыми оговорками можно согласиться с выводом З.Баумана, что любая характерная черта интерпретирующего разума может считаться одним из главных орудий герменевтики, а герменевтика играет центральную роль в интерпретирующей стратегии, в создании современной «герменевтической ситуации».

Однако стратегии интерпретирующего (герменевтического) разума разрабатывались и за пределами герменевтической традиции: в синергетике (И.Пригожин), в философии науки и эпистемологии (Т.Кун, К.Поппер, И.Локатос, П.Фейерабенд, С.Тулмин, М.Полани), в философии культуры (Ж.Делёз и Ф.Гваттари), в философии диалога (М.Бахтин), в философии истории (Р.Колингвуд, А.Тойнби, Г.Федотов), в классическом психоанализе (З.Фрейд), в аналитической психологии (К.Юнг), в гуманистическом психоанализе (А.Маслоу), в трансперсональной психологии (С.Гроф, К.Уилбер), в традиционалистской философии, религиоведении и культурологии (Р.Генон, Ю.Эвола, М.Элиаде)), в социологии постмодерна (А.Шюц, П.Бергер, Т.Лукман, П.Бурдье), в физике (Ф.Капра), синтетических построениях Ю.Хабермаса, Р.Рорти, М.Фуко, в философских работах В.Налимова, в теории глобального эволюционизма Н.Моисеева, в философии образования (И.Иллич, П.Фрейре, В.Библер). Указанные исследователи не только создали собственные стратегии интерпретирующего разума, не только описали его важнейшие параметры, но и продемонстрировали на примере собственных исследований его эвристические возможности.

В последнее время острые дискуссии о характере философского, социального и гуманитарного зна­ния развернулись на, страницах научных журналов посткоммунистических государств. В них четко обозначилось размежевание двух методологических позиций. С одной стороны выступили те, кто философское и социально-гуманитарное знание трактует в русле гегелевской (декартовской) или позитивистской традиции как кумулятивный процесс поэлементного накопления истинного знания и приближения к абсолютному знанию, рассматривают философию и гуманитарные дисциплины как разновидность науки. С других позиций выступают те, кто понимает философию как специфический вид знания, как рефлексированный опыт бытия человека в мире, как специфическую форму самоопределения, который, в силу этого, не может быть изложен в виде законченной «научной» системы, но может быть «пережит» самостоятельно или с помощью «учителя». Опыт индивидуального и коллективного постижения сущности бытия мира и человека, рефлексированный в философских текстах, в таком случае выступает инструментом самоопределения.

Первый подход является выражением классической фундаменталистской методологии, основанной на принципах монизма, линейного детерми­низма, редукционизма, коррелятами которых являются рационализм, историцизм (в Попперовском понимании) и объективность.

В XX веке целый ряд социальных процессов не вписываются в классическую модернистско-просветительскую парадигму. Сегодня фундаменталистские и глобальные социальные концепции значительным образом утратили свои познавательно-эвристические функции, превратились в «ве­ликие иллюзии».

Все большее число исследователей приходят к парадок­сальному выводу, что «мир в котором истина одна, а заблуждений много, ут­ратил свое бытие». Обнаруженная в социуме нестабильность, неравнове­сие, спонтанность требует новой постклассической (или постнеклассической) методологии социального познания. Новый тип мышления исследо­вателей руководствуется такими императивами, как новый холизм, полифундаментальность, дополнительность, синергетизм (интегратизм) и др.

Выход из кризиса современного социального познания ищется на пути интеграции и ассимиляции классических, неклассических и постнеклассических теоретико-методологических принципов. Ни одна социально-философская теория универсалистского типа не способна охватить социум в целом, ибо он оказался целостной, открытой, самоорганизующейся систе­мой. Поэтому эпистемическое задание в русле новой стратегии заключается в отыс­кании социальным философом, как общего, так и уникального в социальных процессах соединяющих прошлое с будущим, в раскрытии смысла существования различных генераций, в обосновании идеалов социального устройства, в осмыслении альтернатив социального развития.

Методологический кризис, поразивший гуманитарные дисциплины, послужил мощным стимулом для активизации поисков новых исследовательских программ. В результате появился целый ряд исследователей, чьи методологические установки радикально отличаются от прежних, впрочем, и между собой они различаются весьма существенно. Многие новейшие исследования проводятся под флагом постмодернизма. Исследователей новой генерации объединяет то, что они живут не в одномерном, но в нелинейном интеллектуальном пространстве, поэтому их методологии и стили мышления парадоксальны и экстравагантны. Все большее количество исследователей человеческого общества - представителей самых различных научных направлений - обнаруживают новую реальность, которая не поддается адекватному анализу традиционными методами, но может быть лишь интерпретирована. Это область индивидуального, социального, коллективного бессознательного, погружение в которое доступно исследователю, обладающему «интерпретирующим», герменевтическим разумом. Лишь ему под силу уловить вариативность, нелинейный характер исторического развития. Способы тематизации исторической реальности различны: социальная история, политическая история, история повседневности, история ментальностей. Однако все большее количество исследователей рассматривает исторические события через призму культуры, вскрывает глубинные пласты событий. Очевидно, ментальность в принципе неопределима, как неопределимо бессознательное, которое можно только интерпретировать. К.Юнг, разъясняя суть бессознательного, использует прием «улетающей птицы»: подобно птице, кружащейся над деревом, он одну и ту же проблему рассматривает как бы с разного расстояния, выявляет ее различные ракурсы, постепенно отдаляясь, и обнаруживая все больший горизонт видения объекта собственного исследования. Здесь в принципе невозможно «линейное» видение и «линейная перспектива».

Другая важнейшая методологическая установка рождается в русле синергетического подхода, благодаря которому исследователь открывает нелинейную динамику изучаемой системы. Есть исследователи, в творчестве которых обе тенденции находят реализацию. Интересно, что даже понятия, которые сегодня активно используются в синергетике, первоначально апробировались в русле герменевтического подхода. Рассмотрим, каким образом реализуется новый тип мышления в различных сферах гуманитарного знания.

История. Поиски новых подходов к социальным феноменам приводят к новому пони­манию исторического времени и исторического события. «Конкретная и живая действительность, необратимая в своем стремлении, время истории - это плазма, в которой плавают феномены, это как бы среда, в ко­торой они могут быть поняты», - писал один из основоположников постмодернистской истории М.Блок (Блок М. Апология истории или ремесло историка. М.,1973, с.19.). И в этом смысле история, так дол­го перегруженная вымыслами, еще дольше прикованная к событиям, наиболее непосредственно доступных, как серьезное аналитическое занятие история еще совсем молода.

Постмодернистское мышление обнаруживает русский историк культуры Г.Федотов в «Трагедии древнерусской святости», посвященной анализу глубинных ментальных структур, формированию определенных ментальных и культурно-исторических типов на Руси. Знаменательно то, что он в своих исторических трудах использовал терминологию синергетики, анализируя «роковое раздвоение духовной жизни - бифуркации ХV1 века» (т.1.,с.303), «бифуркации русского подвижничества» (с.309) и др.

Историю Г.Федотов воспринимает как длящуюся в веках мелодию, музыкаль­ное произведение, симфонию, с трагическими и радост­ными взлетами, минорными и мажорными перепадами или как меняющееся лицо, как жи­вой огонь, как живой и целостный организм, который будет существовать и после нашей смерти.

Итак, монотонность исторического повествования - или полифо­ния исторических голосов? Все зависит от «музыкального» слу­ха историка. Если он слышит в исторической мелодии одни и те же звуки, историк становится «политическим» или «социаль­ным». Отсутствие «абсолютного слуха» у русских историков приве­ло к тому, что «тяжелый социальный процесс» занимал исклю­чительное их внимание. Пример тому - В.Ключевский, приготовив­ший историческое мышление России к социализму и марксизму.

Отказ от монокаузального мышления привел Г.Федотова к парадоксальной формуле: «бытие преображается в сознание, сознание перерождается под влиянием бытия», которая дает возможность увидеть то, что недоступно анализу с других методологичес­ких позиций - индивидуальное лицо страны, особенности ее духовной физиономии. Россия у Г.Федотова на длительном этапе своего развития подобна немой девице, видящей чудесное, - но не способной о нем рассказать. («Трагедия интеллигенции»).

Г.Федотова создает не эмпирическую историю, а скорее историю «профетическую», «прозревающую», не «доказывающую», а скорее «показывающую», поскольку историк оперирует не фактами, а моделями, образами, схемами, идеальными типами, метафорами.

«Декартовский» историк рассекает живой исторический ор­ганизм на «протяженное» тело и «непротяженную» душу, и все внимание сосредотачивает на исторической плоти - хозяйствен­но-политической или государственной ткани, но игнорирует духовную культуру. Постмодернистский историк занят, прежде всего, «душой» социума или культуры.

Форма исторического исследования у Г.Федотова - историософское повествование, эссе, мысли по поводу. Схожие приемы мы находим у Н.Бердяева, П.Десняка-Рудницкого. Это - вспышки разума, прозрения, фиксирую­щие отдельные моменты исторической реальности. При таком подходе историческое знание приобретает «вероятностный характер». Подобно тому, как пульсация света вырывает из абсолютной темноты не движущееся тело, а как бы замершее в различных фазах движения, но ничего не знает о том, что происходит между этими видимыми фазами движения, о чем можно только гадать, предполагать, связывая видимое и невидимое в некое гипотетическое континуальное единство. Нечто подобное происходит при демонстрации кинофильма. «Неопытный» глаз зрителя не замечает промежутков между фазами движения, и иллюзию движения воспринимает как само движение. Такой подход дает возможность узреть индивидуальное, не­повторимое, уникальное в истории - неповторимость России, интеллигенции, революции и т.д.

Еще одну важную особенность постмодернистского подхода к истории можно назвать «моделирующим мышлением». Г.Федотов опирается на принцип обратимости исторического процесса, когда каждое новое историче­ское событие заставляет заново пересматривать исто­ки сегодняшней ситуации, создавать как бы новую версию, но­вую интерпретацию исторического события. Т.е. оно как бы поворачивается к современникам новыми гранями, или, как бы сказал М.Бахтин, «живет в Большом Времени». В этом смысле историческое событие подобно великому художественному про­изведению, раскрывающему в истории все более глубинные пла­сты смыслов, которые не были известны предыдущим поколени­ям. Оно становится исторически многомерным. Историческое событие, поэтому выступает уже не одной своей стороной, ко­торая оценивается как позитивная или негативная, а всей своей полнотой. Поэтому история оказывается такой же некуму­лятивной наукой, как и естественная наука. Историк выступает уже не «крохобором», прикованным к «фактам» а мыслителем, спо­собным находить неожиданные и даже парадоксальные связи.

Г.Федотов раскрывает неравновесный характер развития: Рос­сия - на распутье, сделан выбор - пройдена точка бифуркации – новое распутье и т.д. Синергетическое мышление дает возможность выявить истори­ческие перверсии, увидеть парадоксы исторического развития, например то, что контрреволюция может предшествовать революции.

История и ее персонажи выступают тогда как живые и одушевленные существа, и это не просто метафоры, а способ особого видения: «город торопился жить, точно чувствовал...», - пишет Г.Федотов. Москва и Петербург для него - не просто города-столицы, они многозначные, полиморфичные, многомерные символы целостных культурных организмов. Поэтому Г.Федотову удалось то, что требовал В.Дильтей, - воссоздать дух эпохи, аромат культуры, ауру времени, полифонию национального характера. Г.Федотов раскрывает не историю Киева, а идею Киева. Объект познания для него - изменчивая, становящаяся «история – Россия», а не просто «история России». Синергетическое, интерпретирующее мышление историка позволяет ему создавать некую метаисторию.

Выдающийся французский философ П.Рикёр также вводит историю, по существу своему являющуюся повествованием, в рубрику «герменевтика». «Нельзя сказать,- пишет он, - что прошлое ирреально, но прошедшая реальность, строго говоря, неподтверждаема. По­скольку ее больше нет, она намечается лишь опосредованно, через исторический дискурс. Здесь и выявляется родство истории с вымы­слом. Реконструкция прошлого, как об этом прекрасно сказано у Коллингвуда, - дело воображения. Историк тоже выстраивает интриги, которые документы подтверждают или опровергают, но никогда в себе не содержат, История в этом смысле соединяет повествовательную связность и соответ­ствие документам. Это сложное сочетание характеризует статус истории как интерпретации. Таким образом, открывается путь позитивного исследования взаимопересечений способов референций вымысла и исто­рии - ассиметричных, но одинаково непрямых или опосредованных. Именно благодаря этому сложному взаимодействию между опосредованной референци­ей и продуктивной референцией вымысла человеческий опыт в его глубоком временном измерении непрерывно переустраивается». Под референцией П.Рикёр имеет в виду сообщение, соотнесенность применительно к знаку, языку, т.е. способ соотнесения с внеязыковой реальностью (референтом). (П.Рикер. Герменевтика. Этика. Политика. М., 1995. с. 69).

Этот принцип сам П.Рикёр реализовал при создании своей «вероятностной антропологии». Он поставил перед собой гран­диозную задачу: разработать своего рода обобщающую философскую концеп­цию человека XX века, вклад в которую внесли все значительные течения и направления нашего столетия - философия жизни, феноменология, экзистенциализм, персонализм, психоанализ, структурализм, аналитическая философия, герменевтика, моральная философия, философия политики и права, трансперсональная психология и др. С этой целью мыслитель стремится определить исследовательские возможно­сти и меру компетентности каждого из учений и согласовать их в единой - многоплановой и многогранной - концепции феноменологической герменевтики.

Нелинейный характер мышления историка проявляется в способности применять к истории «сослагательное наклонение», т.е. мыслить альтернативами, строить вероятностные модели развития; отказываться от линейной экстраполяции событий и от линейной детерминации; видеть глубинные детерминанты событий, коренящиеся в пластах бессознательного (индивидуального, социального, коллективного); апеллировать не только к событиям, но и к их культурным и ментальным ипостасям; оперировать не только понятиями, но и «смысловыми пятнами», «гештальтами», метафорами, и, наконец, - в способности пересекать границы, установленные традиционной дисциплинарной дифференциацией, т.е. осуществлять кросскультурные переходы.

Футурология. Понимание сущности нелинейной динамики дает возможность осознать неэффективность «экстраполирующего» прогнозирования.

Социология. Социологический трактат Э.Канетти «Масса и власть» парадоксальным образом нарушает общепринятые представления о научной и ненаучной литературе. Давая поразительно точный портрет фашизма, он анализирует и свой собственный метод: «Для подлинного освоения этого феномена необходимы новые средства. Их нужно открыть, приобщить и применить, где б мы их не встретили. Метод такого исследования пока что утвердиться не может. Суровость специальных дисциплин оборачивается здесь предрассудком. Именно то, что от них ускользает, представляет суть дела. Л.Ионин метод Э.Канетти назвал своеобразной «описательной феноменологией», которая не прибегает к понятиям, так как они контрабандно вносят нечто чужеродное, не осмысленное и не осознанное самим исследователем. Э.Канетти, будучи, безусловно, художественно одаренной натурой, вместо «теоретических» понятий прибегает к понятиям-образам, к неким метафорическим «смысловым пятнам», которые, как это ни парадоксально, создают достаточно убедительный абстрактный портрет явления.

Политология. Книга Р.Шпорлюка «Коммунизм и национализм. Карл Маркс против Фридриха Листа», безусловно, является ярким примером использования в политологии синергетического метода анализа. Р.Шпорлюк изучает коммунизм и национализм не как доктрину, и не как политическое движение, а как сложный многомерный феномен духовной, политической, культурной и ментальной реальности. Глубинный анализ (в понимании, сходном с К.Юнгом) дает возможность автору увидеть глубинные основы двух мощнейших политических течений, благодаря этому переосмыслить духовно-интеллектуальный потенциал национализма, лучше понять истоки краха коммунизма. Национализм и коммунизм здесь выступают в качестве определенной ментальной структуры, возникающей на определенном этапе развития человечества. Идеологическая форма коммунизма и национализма представляют собой рационализацию (мировоззренческую систему), определенного типа мирочувствования. Национализм, как и коммунизм, имеют социальные, культурные, исторические «инкарнации», но их фундаментальная основа уходит глубоко в сферу бессознательного. Поэтому, ограничиваясь одной, даже самой совершенной методологией, исследователь не в состоянии достаточно глубоко раскрыть эти феномены. Здесь требуется иной подход, иная методология, порождающая анализ в координатах нелинейного, многомерного интеллектуального пространства, что в свою очередь не может не вести к интеллектуальным парадоксам.

Менеджемент. Ярким примером нового типа мышления выступает Джордж Сорос - один из наиболее удачливых бизнесменов ХХ века. Будучи профессиональным философом, учеником К.Поппера, он не только использует свой интелелктуальный потенциал в реальном деле, но и анализирует и пропагандирует его в своих книгах. Дж.Сорос выступает как некий кентавр, двуликий Янус, одним ли­ком обращенный к теории, философской доктрине, а другим - к практике, к бизнесу, экономике.

Он называет своими духовными родителями двух мыслителей - И.Пригожина и К.Поппера, следуя за которыми он выработал собственное видение мира. Свои взгляды он называет «теорией эволюционных систем», теорией «Хаоса» или «теорией сложности», или «концепцией условий, далеких от равновесия». В самом общем виде его идеи сводятся к следующему: ус­ловия стремятся к равновесию, но такая тенденция перестает доминировать, когда условия достаточно удалены, от равновесия. Это, по сути - выраже­ние одного из главных выводов И.Пригожина, сделанного им в написанной совместно со И.Стенгерс книге «Порядок из Хаоса».

Вслед на К.Поппером он отрицает на­личие линейной детерминации в социуме, и тем самым, обретает ключ к пони­манию трансформаций общества в том числе и революций. Дж.Сорос не разде­ляет дихотомическую позицию теоретиков, видящих лишь «открытые» и «зак­рытые» общества. С его точки зрения социальные системы можно характери­зовать как:

• статичное отсутствие равновесия («закрытое общество»);

• динамическое равновесие («открытое общество»);

• динамическое отсутствие равновесия, неравновесие, хаос («революция»).

Основные идеи, выражающие синергетический характер мышления Дж.Сороса:

1. Возникновение порядка из хаоса, т.е. признание онтологического характера неравновесия, неустойчивости.

2. Мир представляет собой многоуровневую систему, состоящую из неустойчивых систем.

3. Признание нелинейного характера детерминации

4. «Открытый», неопределенный характер развития.

5. Признание нетождественности мышления и реальности (различение местности и карты местности).

6. Признание вероятностной модели предвидения.

Признание нелинейного характера мышления предполагающего: отказ от традиционного, линейного, рефлексивного, монологичного, отражающего или жесткие модели или создаю­щего «идеальный тип» (в смысле М.Вебера), «идеализацию», упрощающего кар­тину реальности, «упорядочивающего реальность», фиксирующего лишь границы, устойчивость, равновесную структуру, стационарную систему.

Освоение нового типа мышления, способного оперировать не строгими и определенными смыслами, но «сгустками смыслов», «смысловыми пятнами», «паттернами», «не-локализованными смысловыми структурами», при помощи которой можно зафиксировать неустойчивую, хаотическую, открытую, неупорядоченную, диффузную, эволюционирующую систему. Для не­го характерна гиперрефлексивность, осознание, что наше знание, не только не есть реальность, оно представляет лишь копию реальности, т.е. оно всегда является упрощенным ее вариантом.

Реакция субъекта линейного мышления на неустойчивость, в том числе онтологическую, подобна реакции собаки И.Павлова на преобразования круга в эллипс - собака медленно «сходит с ума». Ибо лишь синергетическое мышление способно отразить открытую, разомкнутую систему.

Литературоведение. Синергетическое мышление М.Бахтина. Одна из главных работ М.Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса», хотя и является, также как и книга о Ф.М.Достоевском, литературоведческим и культуроло­гическим исследованием, несет в себе глубокое философское содержа­ние. Здесь речь идет о противостоянии в культуре любой эпохи двух точек зрения на мир, на бытие.

Первая из них связана с представлени­ем о бытии как завершенном и неизменном, охваченным единой иерархической системой соподчиненности, в которой остается очень мало места свободе человека; вторая - с представлением о незавер­шенности бытия и человека, о постоянном становлении, изменении всех форм жизни и культуры.

Первая из них порождает «официаль­ную», идеологическую культуру, которая в качестве главной функции имеет сохранение существующих форм общественной и культурной жизни; вторая, наоборот, имеет тенденцию к нарушению всех навязан­ных «свыше» норм и правил, к разрушению устоявшихся стереотипов. Наиболее ярким проявлением в истории второй из этих тенденций М.Бахтин считает карнавальную культуру Средневековья. Пародируя, высмеивая мир застывших, идеологически закрепленных форм и об­разцов, этот тип культуры открывает дорогу новому, не позволяет обществу впасть в летаргический сон тоталитарного однообразия и застойности.

Проводимое М.Бахтиным противопоставление двух форм культуры и двух мировоззренческих позиций очень похоже на противопоставле­ние двух мировоззренческих парадигм - «платоновской» и «гностической».

Синергетический подход инициировал возврат к средневековой идее о том, что мир представляет собой организованный определенным образом текст, а в эволюционной парадигме - как множество текстов. Мир - не является ни Космосом, ни Хаосом, он - упорядочивающе- разупорядочивающаяся система, он - самоорганизующаяся и саморазрушающаяся Система систем. Поскольку любой текст обладает нелинейным характером и многомерностью, то можно видеть не только Природу-Текст, но и социум можно рассматривать как «пространство, в котором, как писал Р.Барт, «сочетаются и спорят различные типы дискурсов». Различные культуры и сами субъекты «вписаны» в более широкий контекст культуры. В той мере, в которой социум или его элементы упорядочены к нему применима аналогия герменевтики и теории информации, в которых письменный текст рассматривается одновременно и как частный пример статистически упорядоченной структуры, и как некая универсальная модель всех существующих в мире упорядоченных систем. «Герменевтический разум» открывает новый вид реальности - семантическую реальность. Он способен, вскрывая обычную физическую и культурную реальность - реальность субстанциональных отношений и эмпирических закономерностей, обнаруживать некий информационный прототип системы, скрытый информационный каркас, «другую» реальность, фундаментальную первооснову мира. Мышление, опирающееся на синергетическое мировоззрение, призванное выявить многомерность социальной реальности, приобретает качественно новые характеристики: оно метафорично, ибо метафоры заключают в себе более глубокие смыслы, чем понятия обычного дискурса; оно семантически поливариантно, более охотно оперирует смысловыми «гештальтами» - некими «смысловыми пятнами».

Таким образом, характеристики нового, «нелинейного» типа мышления задаются с одной стороны, синергетической парадигмой современной науки о Природе, а с другой - герменевтическими «прорывами» современного гуманитарного знания.

Конец «эпохи Гуттенберга». Герменевтическая революция. Сегодня можно с полным правом говорить о формировании новых «компьютерных» поколений. Для докомпьютерных поколений - «книжных детей» - основным источником информации было слово, сначала устное, а последние пятьсот лет – письменное. Новое поколение, вступившее в жизнь в условиях становящегося информационного общества, с детства привыкшее к компьютерам и компьютерным игрушкам, видеофонам, телевизионным передачам, выполненным на основе компьютерной графики, имеющим возможность играть не только с компьютером, но с виртуальным сообществом ИНТЕРНЕТА, и, наконец, получившее возможность погружения в виртуальную реальность, в психологическом, мировоззренческом и ментальном плане кардинально отличаются от своих предшественников.. Культура информационного общества опирается на знак и образ, а не на слово и книгу. Уже сейчас, по данным японских исследователей, молодежь «пятого поколения» (имеется в виду пятое поколение компьютеров) способна усвоить за 8 часов работы с дисплеем до 20 книг по 300 страниц благодаря скоростному компьютерному представлению информации в графическом, образном и текстовом виде. Компьютеры позволяют уплотнить информацию, упорядочить информационный континуум в дискретные блоки, представить ее в графическом виде, устранить повторы. Дети компьютерной эпохи имеют особое представление о жизни и смерти: «тамагочи», «компьютерные животные», компьютерные фильмы трансформировали представления многих детей о границе между живым и неживым, об одушевленности людей, животных и компьютеров. Их внутренний мир организован во многом иначе. Возможность жить в виртуальном мире трансформирует представления о пространстве и времени. С одной стороны, виртуальная реальность дает возможность молодежи «пятого поколения» сделать гигантский интеллектуально-образовательный рывок и существенно оторваться от некомпьютеризированных поколений. С другой стороны, уже на заре компьютерной эры она представляет серьезную угрозу для психического и интеллектуального здоровья: опасения вызывает проблема хакеров - «одержимых программистов», проблема «кибернетических расстройств», проблема «компьютерной зависимости» и др.

«Визуальная революция» требует формирования иного типа разума, способного к интерпретации, к распаковыванию многообразных смысловых значений, к ориентировке в сложно организованном информационном пространстве. Она детерминирует потребность замены «директивного» разума «герменевтическим».

Современное состояние развития науки и философии свидетельствует о формировании принципиально нового типа разума – синергетического. Этот новый тип рациональности (тип мышления), реализовавшийся в наиболее значимых научных открытиях ХХ века, в новом типе философствования и религиозного поиска, практически не изучен. Можно сделать предположение, что ему присущи следующие черты:

• «открытость» - способность к самодетерминации, самонастройке, к самообучению; способность присоединять новое знание не кумулятивным путем, а путем возможной трансформации старого знания;

• «парадоксальность» - способность выдерживать противоречия, совмещать несовместимое;

• «гениальность» - способность улавливать целое раньше, чем будут изучены все его части;

• «ассоциативность» - способность делать выводы из встречи со случайным;

• «удивленность» - способность наряду с типичным и закономерным видеть уникальное, особенное, неповторимое, способность «не закрывать глаза» на прецеденты;

• «нелинейность» - отказ от моно-каузальности, способность видеть явление через призму многих детерминирующих факторов, в «сети» сложных взаимосвязей;

• «участность» (термин М.М.Бахтина) - ценностная окрашенность мышления;

• «антропность» - способность увязывать любое принимаемое решение с учетом последствий результатов для человека;

• «диалогичность» - способность ставить одно и тоже явление в различные смысловые ряды, извлекать различные смыслы, и в то же время, соединять разнородное в едином смысловом «поле»; способность жить в «Большом Времени», выходить «на перекресток» различных культур, умение слушать «чужие» голоса;

• «благоговение перед Жизнью» - (термин А.Швейцера) – обращение локуса внимания на настоящее, переориентация с будущего или прошлого на актуальное время;

• «метафоричность» – способность оперировать не только понятиями, но и «смысловыми пятнами», «понятиями-метафорами», «гештальтами», «иероглифами».

Носителем нового типа рациональности является «человек культуры» (термин В.Библера), который способен работать не только со знаниями, но с различными культурными ситуациями, различными стилями мышления, с идеями разных культур, различными ментальными структурами. Формирование «человека культуры» представляется актуальнейшей задачей системы образования.

Причины возникновения герменевтического (интерпретирующего) разума - увеличивающийся разрыв между различными формами жизнедеятельности:

• по вертикали: кризис в сохранении традиции, в передаче социокультурного опыта между поколениями;

• по горизонтали: разрыв и противостояние различных жизненных форм, субкультурные разногласия.

Столкновение культурных вселенных, сопровождаемый культурным шоком, требует выработки способности к расшифровке чуждого культурного мира, интерпретации чужих смысловых миров.

«Авгиевы конюшни» Декартова мышления. Человек познает, но также и осознает, то, что он познает. Из этой рефлексии вырастает вся эпистемологическая проблематика. Человеческое знание совершенствовалось как бы в двух направлениях: оно росло и одновременно углублялось, т.е. оно становилось как более интенсивным, так и более рефлективным. В разные интеллектуальные периоды истории «взгляд вовне» и «взгляд вовнутрь», существуя параллельно, то сходились, то расходились. Бывали периоды, когда исследователи, познающие «мир» были вынуждены прояснять для себя и для других процедуры постижения, познания, мышления, понимания, всего многообразия интеллектуального процесса. Бывали периоды, когда эти два рода деятельности считались независимыми и составляли предмет совершенно разных видов интеллектуального труда. Такая ситуация сложилась в XX веке. Для нее характерна обращенность естествоиспытателей исключительно вовне и игнорирование философско-методологических вопросов познания, профессиональные философы обращаются преимущественно к собственным автономным сферам, игнорируя или не замечая новых открытий науки. Иными словами, в этом случае происходит почти полное разделение труда между «практиками» и «теоретиками» познания.

Однако крупнейшие представители естествознания, несмотря на провозглашенную самостоятельность философской эпистемологии, неизбежно вторгались в теорию познания. А.Эйнштейн, В.Гейзенберг, Н.Бор, И.Пригожин, А.Том, А.Койре, Ф.Капра и многие другие были вынуждены заниматься анализом принципов отбора интеллектуальных процедур, стандартов, критериев интеллектуальной экспертизы, идеалов интеллектуального метода, и в конечном итоге - особенностей научной рациональности и типов мышления. Как «профессиональные», так и «непрофессиональные» эпистемологи пришли к осознанию необходимости создания собственного «эпистемического автопортрета» (выражение Ст.Тулмина) - особого рода активного, мыслящего человеческого существа, которое направляет свой разум навстречу объектам человеческого понимания, использует практические стандарты рациональных операций, опираясь на принятый интеллектуальный авторитет. Воссоздание эпистемического автопортрета неизбежно привело к выявлению исторических эпистемических портретов.

Эпистемическая ситуация, возникшая в Афинах к VI-IV вв. до н. э. создала условия для неразрывной связи практики и теории понимания. Для Платона и Аристотеля любой метафизический тезис имел методологическое значение, и каждый методологический принцип должен был быть оправдан философски. Так, Платон, доказывая существования независимых форм, тем самым разрабатывал их физическую теорию, в фундаменте которой лежали абстрактные математические принципы. Критикуя Платона, Аристотель отверг возможность существования независимых форм, но развивал естествознание, концепции которого были скорей эмпирические, чем абстрактные и геометрические.

В Европе ХVII века теория и практика познания также были неразрывно связаны, ожидания связанные с наукой, представления об истинном знании, и о человеке, как субъекте познания, выражали специфику эпистемической ситуации Нового времени. Декарт в качестве конечных элементов своей физики избрал некие мельчайшие геометрические фигуры; лишенные плотности, цвета и других негеометрических свойств. Его философский идеал был также выведен из геометрии: научные понятия могут быть абсолютно достоверны лишь тогда, когда им свойственны ясность и определенность понятий эвклидовой математики. Аналогично, Ньютон и Локк считали чувственные импульсы, передаваемые в глубине мозга, конечными источниками нашего познания. Это можно объяснить лишь тем, что для них физическая структура материального мира была также корпускулярной. Адекватное объяснение человеческого познания должно было соответствовать корпускулярной картине изученного мира. Более того, Декарт строит свою психологию, открывая рефлекс на аналогии реакции человека с забавным дворцовым фонтаном.

Согласно Ст.Тулмину, революция ХVII века покоится на трех банальных предпосылках, которые кратко могут быть сформулированы в следующем виде:

1. Естественный порядок устойчив и стабилен, и разум человека приобретает интеллектуальное господство над ним, размышляя в соответствии с матрицами понимания, которые также устойчивы и универсальны.

2. Материя, по существу, инертна, и лишена внутреннего источника активности.

3. Геометрическое знание обеспечивает исчерпывающий стандарт, не требующей поправок точности, по которой можно судить обо всех остальных требованиях к познанию.

Для большинства мыслителей ХVII-ХVIII веков все три аксиомы воспринимались как абсолютные истины, даже как воплощение здравого смысла. Они составили тот исторический, научный и математический каркас научной революции Нового времени.

1. Вера в неизменный естественный порядок. Вплоть до начала XIX века большинство мыслителей и ученых придерживались неисторических форм мировоззрения, пользовались ортодоксальной шкалой времени, заимствованной из Священного Писания. Попав в ловушку тысячелетней библейской традиции, они не могли постичь подлинную древность естественного мира, а, следовательно, всего его многообразия. Мир представлялся практически неизменным за те семь с лишним тысяч лет, что был сотворен Богом. Хотя гениальные попытки? (например, космология Канта) предпринимались, однако никто не посягал на изначальный Порядок. Ученые спорили о деталях творения, но никто не мог усомниться в существовании фундаментальных законов или в существовании физического движения, или в существовании неизменных принципов понимания. В русле протестантизма жестко упорядоченным был не только мир физический, но и мир метафизический, что в конечном итоге привело к попыткам постичь Божью Волю - Мировой Порядок, выразилось в доктринах предопределения и резюмировалось в протестантской трудовой этике (М.Вебер).

Пока историческая шкала времени не «раздвинулась» с нескольких тысяч до десятков миллионов, земной порядок воспринимался неизменным. В свою очередь этот порядок служил доказательством разумности творца, что служило метафизическим залогом его неизменности. Благочестивый ученый, следуя за замыслом Творца, мог претендовать лишь на то, что оно он откроет неизменные законы природы. По крайней мере, четыре различные концепции сходились в утверждении неизменности мира: моральная правомочность научного исследования покоилась на открытии рациональных законов природы, а сотворение мира Богом было подтверждением его исторической неизменности. Такой же вечной и неизменной признавалась природа человека. Но поскольку и субъект и постигаемый им объект существуют на основе незыблемых, неизменных принципов, то и сам процесс постижения подчиняется некоему универсальному порядку. Задача философского разума заключалась в открытии такого универсального принципа, которому подчиняется мышление, согласно которому осуществляются познавательные процедуры. Неизменный Разум господствовал над неизменной Природой, философская рефлексия искала неизменные Принципы философствования и самопостижения.

2. Материя по существу инертна - второй «символ веры» ХVII века. Ее сущностные свойства считались либо геометрическими, либо механическими, либо теми и другими вместе. Все материальные объекты можно было разделить на элементарные геометрические компоненты, они находились в состоянии движения, обмениваясь им во время столкновения или соприкосновения. Материя также и бездуховна, она не может ни порождать, ни содержать жизнь и дух. Взаимодействие двух различных субстанций должно было объяснить решение психофизической проблемы, Декарт, как известно, точкой взаимодействия двух субстанций считал шишковидную железу. Психология, ведущая свое начало от Декарта, рассматривает человека как психофизическую монаду внутри которой «стыкуется» дух и материя. Картезианская модель человека предполагает внутреннее «чувствилище» - инстанцию сознания, восприятия и познания.

3. Евклидова модель точности - третья аксиома ХVII века. Декарт провозгласил принцип, согласно которому интеллектуальный авторитет разума и теории можно считать безупречным в случае его измерения по стандартам строгости и точности, принятым в геометрии. Математическая необходимость принималась в качестве экстракта знания и точности. Знание, которому не хватало математической точности, считалось ничем не лучше, чем невежество. В XIX веке эти идеи сформулирует К.Маркс: «Наука только тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой» (из воспоминаний П.Лафарга). В XX веке картезианцы, всерьез восприняв, этот девиз будут стремиться привить математические модели к стволу гуманитарных наук.

Геометрический идеал, принятый в качестве универсального критерия обеспечивал «ясные» и «четкие» понятия, тем самым, обеспечивал устойчивость рационального познания, оберегал его от угрозы релятивизма, скептицизма и субъективизма.

Эти аксиомы давно подвергались сомнению и критике, их значение упало. Какие же перемены произошли с аксиомами через три столетия?

1. Физика давно разорвала связи с теологией, сегодня никому в голову не приходит связывать «законы природы» с незыблемой волей Творца, все ясней становится, что даже долговременная инвариантность этих законов - всего лишь допущение, рабочая гипотеза. Геология, биология, социология, антропология, культурология и другие науки показали, что практически все структурные инварианты некогда неизменного мира подвержены эволюционным переменам. Как субъект, так и объект оказались эволюционирующими, исторически развивающимися. Историческими оказались и способы взаимодействия человека с миром, а также типы рациональности, способы интеллектуального освоения мира. Изменяющееся взаимодействие не может быть выражено в неизменных формах, представление об изменчивости познавательного отношения приходит на смену о неизменном разуме.

2. Современная наука значительно размыла границы, отъединяющие объекты (системы), не столь «непроходимыми» оказались границы между материей и духом. «Строгие геометрические границы», «непроницаемость», «локализация», «дискретность», «определенность», «порядок» и другие характеристики Универсума обнаружили свою несостоятельность, приблизительность, «идеальность». Оказалось, что обнаружение именно этих характеристик является специфической закономерностью раннего этапа постижения мира. Совместными усилиями современные науки (с одной стороны – о «материи», с другой стороны - о «духе») освобождаются от «смирительной рубашки» декартова дуализма.

3. В самой математике евклидов идеал точности уже к концу ХVIII века сдал свои позиции. Когда же обнаружилось, что евклидова геометрия не уникальная и стали возникать различные варианты неевклидовых систем, которые по формальным стандартам столь же приемлемы, перед эпистемологией встал фундаментальный вопрос: можно ли при наличии формальных альтернативных систем пространственных или квазипространственных отношений отдавать какой-либо из них предпочтение, или система геометрических отношений должна быть априорно лишена всякого интеллектуального авторитета, ибо противоречит опыту и практике. Но за ним с неизбежностью следует и другой фундаментальный вопрос: а может быть идея неизменных вечных стандартов - всего лишь иллюзия Декарта? Но тогда философия и эпистемология должны последовать примеру математиков, пересмотревших критерии точности и отказавшихся от вечных стандартов. С позиций картезианства отказ от монизма будет всегда рассматриваться как «субъективизм», «релятивизм», «эпистемологический анархизм» и т.п., т.е. как явление кризисное.

Парадокс заключается в том, что современные науки опровергли аксиомы ХVII века, ученые, осмысливающие новую эпистемическую ситуацию совместными усилиями создают современный эпистемический автопортрет. Академическая, университетская философия - на Западе, и марксистская, или точнее позитивистская философия, - на «Востоке», предлагают устаревший эпистемический автопортрет, выдавая его за «современный».

В ХХ-м веке произошло размыкание культурных традиций, в рамках которых складывалась различная система «вопрошания». Вопросы, возникшие в иных культурах, трансформируют и обогащают европейскую научную традицию. Эпистемический портрет, созданный синергетикой все в большей степени напоминает модели, созданные в восточных философских и религиозных доктринах.

Cинергетическая модель мира и синергетический тип рациональности. Две глобальные научные революции - начала XX века и последней трети нашего столетия - кардинально изменили представления о мире, в котором мы живем. Сначала неклассическая, а затем постнеклассическая наука, прежде всего естествознание, обнаружили единство и сложность мира. На протяжении столетия происходит цепная реакция революционных перемен в различных областях знания: в физике - открытие делимости атома, становление релятивистской и квантовой теории, в космологии - концепция нестационарной Вселенной, в химии - квантовая химия, в биологии - становление генетики, возникновение кибернетики и теории систем и др. - сыграли важнейшую роль в развитии современной научной картины мира.

Наука нащупала методы исследования сложных саморегулирующихся систем, которые, в отличие от малых систем, характеризуются уровневой организацией наличием относительно автономных и вариабельных подсистем, массовым стохастическим взаимодействием их элементов, наличием управляющего уровня и обратных связей, обеспечивающих целостность системы. Перед глазами исследователей возникла природа как сложная динамическая система, в которой реализуется общий закон управления и обратной связи элементов, которой был первоначально обнаружен кибернетикой. Вселенная открылась человеку как иерархически организованное сложное динамическое единство. К тому же такая картина мира находилась в постоянной динамике, ибо стало понятно, что она - не окончательный портрет природы, а приближенное, уточняющееся, меняющееся знание. Среди исследователей новой генерации окончательно утвердилось представление об активности субъекта познания, который, теперь рассматривался не как инстанция, противостоящая своему предмету изучения, а как включенный в сам объект элемент. Стало ясно, что ответы на вопросы человека к природе зависят не только от устройства самой природы, но и от способов постановки этих вопросов.

Казалось бы, окончательно решенные онтологические вопросы под воздействием развития квантово-релятивистскиой физики, биологии, кибернетики приобрели новый ракурс: возникла необходимость по-новому решать целый ряд фундаментальных мировоззренческих и философских проблем, таких как соотношение части и целого, характера причинности и случайности, необходимости и вероятности, соотношения состояния и процесса и др. Применение этих категорий осложнилось тем, что объект анализа предстал как сложная система. Представление о соотношении части и целого применительно к таким системам включает идею несводимости состояний целого к сумме состояний её частей (целое - всегда больше суммы составляющих его частей). Важнейшую роль при описании динамики системы начинает играть категория случайности, потенциально возможного (виртуального) и действительного. Новое понимание причинности выходит за рамки линейной детерминации, возникает понятие «вероятностной» и «круговой» причинности. Новым содержанием наполняется категория «объект», под которой понимается не самотождественная вещь, а динамический процесс, воспроизводящий некоторые устойчивые состояния, но изменчивый в ряде существенных характеристик. Таким образом, классическая рациональность себя исчерпала, неклассическая рациональность значительно углубила представления о мире как сложной, развивающейся, иерархической системе. Постнеклассическая рациональность обнаружила и начала описывать новую картину мира.

Революционную роль в этом процессе сыграла синергетика. Идеи синергетики, возникшие в результате как фундаментальных, так и междисциплинарных прикладных исследований (выявление эффектов фазовых переходов и образования диссипативных структур - т.е. структуры в жидкостях, химические волны, лазерные пучки, неустойчивость плазмы, явления выхлопа и т.д.), в корне изменили представления о мире. Междисциплинарный подход позволил подойти к каждому объекту как к уникальной системе, характеризующейся открытостью и саморазвитием.

Все чаще объектом научного анализа становятся исторически развивающиеся системы, которые представляет собой более сложный тип объекта даже по сравнению с саморегулирующимися системами. Последние выступают особым состоянием динамики исторического объекта, своеобразным срезом, устойчивой стадией его эволюции. Сама же историческая эволюция характеризуется переходом от одной относительно устойчивой системы к другой с новой уровневой организацией элементов и саморегуляцией. Исторически развивающаяся система формирует с течением времени новые уровни своей организации, причем возникновения каждого нового уровня оказывает воздействие на ранее сформировавшиеся, меняя связи и композиции их элементов.

В естествознании первыми фундаментальными науками, столкнувшимися с необходимостью учитывать особенности исторически развивающихся систем, были биология, астрономия и науки о Земле. В них сформировались картины реальности, включающие идею историзма и представления об уникальности развивающихся объектов, таких как атмосфера нашей планеты, сама Земля как система взаимодействия геологических, биологических и техногенных процессов, галактики, и, наконец, Метагалактика. Позже на этот путь вступила физика, новый этап развития которой был связан с возникновением идей Большого взрыва и становления различных видов физических объектов в процессе исторического развития Метагалактики - с одной стороны, с другой - разработка идей термодинамики неравновесных систем (И.Пригожин). Таким образом, идеи эволюции и историзма становятся синтезом картин реальности, объединяемых идеей глобального эволюционизма.

Суть новой «синергетической» модели мира можно выразить таким образом: мир - Живая Суперсистема, состоящая, в свою очередь, из элементов-Сверхсистем. Выявленные с помощью методов теории информации, неравновесной термодинамики и общей теории систем закономерности позволяют сделать обобщающий вывод о том, что состояние жесткой детерминации (нулевой энтропия), так же как и состояния предельного хаоса (максимальная энтропия), не характерны для реальности. Мы живем в мире, который не детерминирован, но и не случаен; познание этого мира, очевидно, должно основываться на признании двуединства противоположных характеристик - детерминированности и случайности (спонтанности), созидательных и разрушительных сил. Смещение исследовательского локуса в эту плоскость позволил некоторым авторам трактовать синергетику как новый этап в развитии диалектики, а основным вопросом философии считать вопрос о соотношении хаоса и порядка, энтропийных и антиэнтропийных процессов.

Действительно, осмысление борьбы этих начал на протяжении всей истории человечества выражалась в различных теориях и терминах. Так, Гераклит противопоставлял разрушительным силам (Хаосу) созидательное начало Логоса, Космоса и Гармонии. В теории Анаксагора источником созидания служил Мировой Разум - Нус. У Эмпедокла разрушительному началу - Вражде противопоставлялось позитивное - Любовь. Для объяснения гармоничного развития природы и нравственных устоев общества китайская философия использовала категорию Дао, индийская - понятие Дхарма. Мир - не является ни Космосом, ни Хаосом, он - упорядочивающе-разупорядочивающаяся система, он - самоорганизующаяся и саморазрушающаяся Система систем. В той мере, в которой он или его элементы упорядочены, к нему применима аналогия герменевтики и теории информации, в которых письменный текст рассматривается одновременно и как частный пример статистически упорядоченной структуры, и как некая универсальная модель всех существующих в мире упорядоченных систем. Обнаружилось, что мир стоит не на двух, а на «трех» китах - все существующее является различными формами взаимодействия определенных видов энергии, вещества и информации. Герменевтический и синергетический подходы выявили не только новый объект исследования, некую новую парадигмальную матрицу, но и репрезентируют принципиально иной тип познания, иной способ постижения этой реальности, новый тип рациональности.

«Мышление, - как писал Г.Гегель, - это способность разума выносить противоречия». Человеческий разум изначально стремиться избежать противоречии, тяготеет к «определенности», «ограниченности», «устойчивости», «стабильности» и т.п. Как в пятнах Роршаха, в гештальтах человеческий глаз обнаруживает некую целостность, законченность, упорядоченность, локализованность, определенность, так человечество долгое время наблюдало лишь упорядоченность и игнорировало беспорядок. И.Пригожин эту приверженность иллюстрирует примером с маятником, который известен уже, по крайней мере, тысячу лет, но большинство исследователей наблюдали его лишь в одном положении: положении, в котором маятник, оба конца которого связаны жестким стержнем, и неподвижно закреплен одним концом, совершает колебания с произвольной амплитудой. Будучи выведенным из состояния покоя, он через некоторое время возвращается в первоначальное состояние, но постепенно прекращает колебательные движения. Такое положение маятника весьма устойчиво, поэтому дальнейший ход событий здесь может быть предсказан однозначно.

Если же маятник расположить так, чтобы груз оказался в самом верхнем положении, в «мертвой точке», то направление его падения под влиянием самых незначительных воздействий предсказать практически невозможно. Такое положение маятника практически никогда не становилось предметом анализа, это нестабильное положение маятника, как и нестабильного положения вообще, находилась как бы в зоне «слепого пятна» исследователей. В отличие от первого положения, имеющего вполне тривиальные последствия, второе положение ставит серьёзные проблемы. В первом случае мы имеем дело с жестко детерминированной системой, с «линейной» детерминацией, во втором - с иным видом детерминации - детерминацией «нелинейной». Второй тип детерминации сам И.Пригожин называл недетерминистическим объектом, чем вызвал активную полемику. Большинство из его сторонников разошлись с ним именно в этом пункте, считая, что во втором случае объект все-таки детерминирован, но согласились, в том, что характер детерминации принципиально иной.

Открытие проблемы нестабильности, по мнению И.Пригожива, дает возможность существенным образом изменить взаимодействие человека с природой, построить диалог с природой на новой основе, ибо при детерминистском (вернее жестко-детерминистском) подходе природа выступает как объект жесткого контроля со стороны человека, т.е. рассматривается как объект его манипуляций. Учёт нестабильности природных систем требует осторожности и деликатности во взаимодействии с объектами и со всей природой в целом.

Постижение нестабильных феноменов требует совершенно иного типа мышления, которое можно было бы условно назвать «нестабильным». То, что мир нестабилен, отнюдь не означает, что он не поддается научному изучению и экспериментированию. Просто мир перестает быть объектом, превращается в «партнера», в «субъекта», подобного человеку. Люди не могут полностью контролировать природу так же как не могут они полностью контролировать социальные процессы. В связи с тем, что траектории неравновесных систем нестабильны, невозможными оказываются долгосрочные прогнозы, а достоверные предсказания могут быть получены лишь в достаточно коротких временных интервалах. Далекое будущее оказывается принципиально непредсказуемым.

Что касается Универсума, то синергетический подход требует отказа от иллюзии исчерпывающего знания. Явления нестабильности показывают, что человек может заглянуть лишь в «окно» Универсума, а о его устройстве может лишь строить догадки. Нестабильность является своеобразным паролем новой парадигмы и нового типа рациональности. Нестабильный мир оказывается к тому же «проницаемым», в том числе и в таких локализованных субстанциях, как противопоставленные Декартом «дух» и «материя».

Таким образом, фундаментом синергетической парадигмы являются три важнейших открытия:

• открытие неравновесных структур, которые возникают как результат необратимых процессов и в которых системные связи устанавливаются сами собой;

• вытекающая из этого идея конструктивной роли времени;

• нетривиальные представления о детерминизме, обнаружение нового - нелинейного типа детерминизма.

Открытие нестабильных систем на всех уровнях Универсума - от элементарный частиц, продемонстрировавших фундаментальную нестабильность материи, до космологических проявлений нестабильности, - подтвердило предположение о том, что мироздание имеет историю, тогда как традиционно Универсум рассматривался как стабильное целое.

Синергетика исходит из того, что все многообразие систем можно свести, по крайней мере, к трем типам:

• «точечный аттрактор» - например, маятник, который неизбежно остановится в одной точке;

• «периодический аттрактор», примером которого может служить химический процесс, в ходе которого раствор периодически меняет цвет с голубого на красный («химические часы»);

• «странный аттрактор», открытие которого стало важнейшим научным событием последних десятилетий; его особенность заключается в наличии множества точек траектории развития. В «странном аттракторе» система движется от точки к точке детерминированным образом, но при этом траектория так запутывается, что предсказать дальнейший путь развития невозможно. Установлено, что в таком режиме существуют системы совершенно разных уровней, например, нервная система, экологическая, экономическая, когнитивная и другие системы.

Открытие «диссипативных структур», радикальным образом меняют представление о мире. Подтверждением чему служат «классические» примеры - знаменитые «ячейки Бенара», а также «химические часы». В первом случае, в жидкости, разлитой тонким слоем, и испытывающей разность температур от подогревания нижнего слоя и охлаждения верхнего, вследствие соприкосновения с внешней средой, при определенных значениях различия температур, неожиданно образуются вихри молекул, превращающие ровную поверхность жидкости в правильные ячейки. Миллиарды молекул, до тех пор двигавшихся неупорядочено, хаотично, начинают двигаться согласованно, упорядочено. Процессы, происходящие на микроуровне, проявляются на макроуровне, «хаос» на микроуровне внезапно рождает «порядок» на уровне макроскопическом.

Если, например, в соединенные емкости поместить два газа - водород и азот, а затем подогреть одну емкость и охладить другую, то из-за разницы температур в одной емкости будет собираться водород, а в другой - азот. Это и есть «диссипативная структура», или «диссипативный процесс», ведущий себя то как порядок, то как беспорядок. Таким образом, порядок и беспорядок не противостоят друг другу, они взаимосвязаны и взаимопереходимы. Порядок может включать в себя беспорядок и наоборот. Сегодня становится понятно, что увеличение энтропии отнюдь не ведет к увеличению беспорядка, ибо порядок и беспорядок возникают и существуют одновременно.

Точно так же «химические часы» (или «реакция Белоусова-Жаботинского») дает возможность наблюдать упорядочения миллиардов случайных молекулярных столкновений в макроскопические размерности, когда химическая среда меняет окраску с регулярность в одну минуту. Невольной метафорой здесь напрашивается гигантский, многомиллиардный молекулярный хор, который как будто по сигналу невидимого дирижера, сливает в единую «мелодию» свои слабые голоса. Диссипативные процессы ведут не к равновесию, а к формированию диссипативных структур, т.е. к таким процессам, которые лишь во взаимной компенсации приводят к равновесию.

Идеи неустойчивости стали проникать в науку ещё в XIX веке. Новый взгляд на неустойчивость связан именно с открытием математического объекта, именуемого «странным аттрактором». С одной стороны для его описания используются системы дифференциальных уравнений, в которых все определено, детерминировано и не содержится никаких стохастических членов. А с другой стороны поведение такой системы уравнений на продолжительном временном интервале приобретают хаотический, непредсказуемый (внутри аттрактора) характеру. Полностью детерминированная с точки зрения традиционных представлений, система, порождает индетерминированный хаотический процесс. Однако поведение «странного аттрактора» не является абсолютно индетерминированным: состояние системы как бы «блуждает» по определенному полю состояний с определенной долей вероятности. А поскольку такая область не как угодно широка, но имеет свои границы, то и поведение системы в определенной степени предсказуемо. Не смотря на то что, система попадает в поле вероятностных решений ее поведение не как угодно произвольно. Т.е. элементы детерминации сохраняются, но она перестает быть линейной и приобретает скорее «круговой» характер. Таким образом ведут себя некоторые кометы, чья траектория не может быть точно предсказана.

Именно для таких неустойчивых систем особое значение приобретают малые возмущения (флуктуации), благодаря которым микромутации системы оказывают воздействие на состояние ее на макроуровне. В состоянии неустойчивости роль и значение для дальнейшей судьбы системы флуктуации неизмеримо возрастает. Новейшие исследований показали, что на каждый миллиард тепловых фотонов приходится, по крайней мере, хотя бы одна элементарная частица, способная стимулировать в данной системе переход к упорядоченной структуре. Постижение неравновесности, взаимосвязи порядка и хаоса дает возможность по-новому взглянуть на возникновение уникальных явлений. В точках бифуркации в результате даже незначительных флуктуаций система, находящаяся в неравновесном состоянии может выбирать путь собственной трансформации - переходить в качественно новое состояние, в том числе и в более совершенное. Таким образом, синергетика, связала процессы происходящие на микро- и макроуровнях.

Неравновесная термодинамика обнаружила самоорганизующиеся устойчивые структура в нелинейных горящих средах. Оказалось, что сплошная открытая среда горения, обладающая источниками и стоками энергии, на определенном этапе самоорганизуется, распадается на дискретные структуры, обнаруживая механизмы самоорганизации, останавливающие разрушительное действие диффузных процессов. Но самым интересным оказалось то, что источники и стоки энергии находятся в каждой точке этой среды, т.е. каждая точка среды излучает и потребляет энергию. Далее, возникшие структуры развиваются в режиме обострения, но вблизи точки обострения, когда система теряет устойчивость, в действие опять вступают флуктуации и структура распадается. Следовательно, все системы обладают неустойчивостью, но в различной степени, мерой неустойчивости определяется результат воздействия флуктуаций - возникнет ли устойчивая структура или произойдет диффузия, возникнет ли порядок или хаос.

В одном случае, когда среда однородна, чувствительность к малым флуктуациям ведет к образованию сложных структур, в другом же - к их разрушению. Поэтому, зная потенциальные возможности среды и способы её стимуляции, можно малыми воздействиями возбудить, инициировать развёртывание тенденций саморазвития - и природа сама (система сама) построит необходимую структуру. Очевидно, природа действует в соответствии с принципом, который был сформулирован в даосизме: «большое достигается малым!».

Метафорой нелинейной детерминации является «эффект бабочки», взмах крыла которой может привести к непредсказуемым и весьма значительным последствиям, метафорой линейной детерминации – «принцип домино».

Несмотря на то, что последствия флуктуаций непредсказуемы, набор возможных траекторий развития системы не является как угодно безграничным, сами траектории тяготеют к определённым типам - аттракторам. Человек, зная механизмы самоорганизации, может сознательно вводить флуктуации и стимулировать развитие системы в нужном ему направлении, для этого необходимо «уколоть среду» в нужном «месте» и в нужное «время». Но направить ее развитие можно не куда угодно, а в соответствии с потенциальными возможностями системы. Очевидно, на этом принципе строит свою критику марксизма К.Поппер, а так же обосновывает стратегию «поэлементного изменения».

Модель аттрактора не отбрасывает напрочь жесткий тип каузальности, а лишь уточняет характер его проявления в моделях критических явлений в системах, находящихся в состоянии вблизи точек бифуркации - состоянии максимальной неустойчивости. Его объяснительная парадигма опирается на понятия «порядок», «беспорядок», «взаимодействие», «организация», «случайность», «спонтанность» и предполагает, что мир гораздо богаче и сложнее, чем человеческий разум. Современная эпистемическая ситуация требует синтеза порядка и беспорядка, детерминизма и случая. В отличие от классической науки, стремившейся свести все к простому, определенному и предсказуемому, постнеклассическая наука имеет дело с непредсказуемым, неточным, неопределенным, сложным, широко использует вероятностные методы.

Примером такого синтеза может служить опыт с компьютерной симуляцией случайных чисел: компьютеры могут выдавать случайные последовательности, отвечающие самых строгим критериям случайной последовательности, однако сама эта возможность определена заложенной в компьютер программой. В данном случае сама интерпретация процесса как «детерминированного» или «случайного» зависит от позиции оценивающего субъекта, который наблюдает попеременно то последовательность чисел, то детерминирующую ее программу. Таким образом, создание нового может быть определено детерминистскими законами и действиями. Но данный пример обладает и огромной эвристической потенцией: он показывает, что не является невероятной возможность существования некого Вселенского Универсального компьютера, который создает случайное по определенной Программе.

И.Пригожин усматривает в качестве метафоры нового видения Универсума музыкальное произведение (аналогичные взгляды можно найти у историка культуры Г.Федотова и математика и философа В.Налимова) или в литературном творчестве. Именно в творчестве, а не в законченном произведении, ибо, когда произведение еще не закончено, повествование еще открыто для многочисленных различных линий развития сюжета. В музыке, например, в фугах Баха, заданная тема всегда допускает великое множество продолжений, из которых гениальный композитор выбирал на его взгляд необходимое.

Система достаточно далекая от равновесия, может через ряд бифуркаций пройти чрез последовательность режимов, перейти от регулярности «химических часов» к хаосу.

И.Пригожин на этом основании делает важные выводы: никакая стабильность более не обеспечивает правильности макроскопического описания; все возможности актуализируются, сосуществуют и взаимодействуют друг с другом; система оказывается в одно и то же время всем, чем она может быть; ее бытие характеризуется необратимым и вероятностным характером; в каждый момент времени она содержит потенции новых типов режима функционирования. В точках бифуркации система теряет стабильность и может развиваться в направлении многих различных режимов функционирования.

Следовательно, необходимо отказаться от претензий на знание всех возможностей развития системы. Система в точке бифуркации «сама не знает, как себя вести», она находится «в раздумии», «в состоянии выбора», она как бы «нащупывает» дальнейший режим функционирования. И мера неопределенности ее развития определяется тем, насколько далеко система находится от состояния равновесия. В состоянии неравновесия система становится максимально восприимчивой как к собственным внутренним состояниям и процессам, так и к взаимодействию и влиянию внешней среды. Таким образом, состояния системы могут быть описаны как некие пороги «чувствительности»: максимальной - в точках бифуркации, минимальной - в состоянии стабильности, равновесия.

И.Пригожин особо подчеркивает, что вероятностность в свете открытий «диссипативных структур» связана не столько с аспектом трудностей или даже невозможности абсолютно точного измерения, а, следовательно, с отказом от претензий познающего субъекта уподобиться некоему Универсальному Наблюдателю - Богу. Вероятностность, связанная с открытием «диссипативных структур» мыслится более фундаментальной. Акцент здесь делается не на гносеологический, но на онтологический аспект.

Притча о «кошке Шредингера» поясняет этот аспект: для того, чтобы определить одно-единственную зависимость, «вырванную» из системы иных взаимосвязей, в абсолютно пустой ящик помещают гипотетическую кошку, радиоактивную частицу и пузырек с ядом. Если частица распадается, она разбивает пузырек, что приводит к смерти кошки. Гносеологический аспект этого мысленного эксперимента заключается и том, что мы не «знаем», что произошло в ящике, если он остается закрытым. Онтологический аспект - в том, что мы в целях проверки результата опыта должны открыть ящик, тем самым, нарушив изоляцию участвующих в нем агентов, и поставив его чистоту под сомнение. Обнаружив мертвую кошку, можно сделать вывод: «она мертва, следовательно, частица распалась», однако наш вывод будет иметь вероятностный, а не достоверный характер. Открытый ящик превращает, или вернее, «включает» линейную каузальную связь в «открытую» в буквальном смысле слова систему, которая соответствует тому, что И.Пригожин называет «странным» или «хаотическим» аттрактором.

Таким образом, развитие постнеклассической науки, в первую очередь синергетики, с одной стороны, «лингвистический поворот» и «герменевтическая революция» в гуманитарной сфере, привели к формированию во второй половине ХХ века нового типа разума, который реализовался в работах и методологических принципах многих авторов, которых начиная с 70-80-х годов квалифицируют как постмодернистские.

В последней трети ХХ века в философии науки и техники накопился значительный исследовательский материал, который дает основания сделать вывод о том, что современная наука находится в стадии радикальной трансформации, переживает качественно новый этап своего развития, который может быть назван «постнеклассическим». Это относится к науке в целом, в том числе к гуманитарным и социальным наукам, а не только к естественным или техническим. Существенными характеристиками науки нового этапа являются, по всей видимости, изменение объектов исследования: ими становятся сложноорганизованные, многоуровневые, эволюционирующие, открытые, нелинейно развивающиеся системы, обладающие многовариантностью возможных сценариев развития.

Радикально меняется и место познающего (и действующего) субъекта: он не может больше рассматриваться как независимый, автономный агент - носитель универсальных общечеловеческих потенций, единого типа рациональности, общей ментальной структуры и т.п. Познающий и действующий субъект должен исходить из предпосылки органической включенности в познаваемую и изменяемую им природную, техническую, социальную, политическую или культурную систему, из наличия неразрывного единства между собой и миром, как сложноорганизованной открытой системой, в которой сам он предстает не более как сознающий себя элемент самоорганизующегося целого.

Именно активные нелинейные среды, в которых развертываются процессы самоорганизации, находится в центре внимания нового, возникшего в 70-х годах междисциплинарного направления, именуемого синергетикой, и обычно связываемого с именами И.Пригожина и Г.Хакена. В русле этого направления было совершено революционное открытие детерминированного хаоса («порядок из хаоса»), существенно меняющее фундаментальные представления об Универсуме, его элементах и уровнях организации.

Постнеклассическая наука открывает и исследует мир нестабильных явлений, предсказуемость и управляемость которых весьма ограничена. Философская интерпретация нового типа объектов и нового статуса субъекта привела к обновлению философского языка. К появлению целого ряда понятий и категорий, с помощью которых, стало возможным приближение к более адекватному постижению реальности. Сегодня невозможно анализировать сложные процессы и явления, не использую язык синергетики. «Нелинейные активные среды», «порядок и хаос», «неравновесность», «неустойчивость», «необратимость», «бифуркация», «флуктуация», «диссипативные структуры», «коэволюция», «глобальный эволюционизм», «нелинейность», «открытая система» - стали опознавательным знаком, своеобразным паролем не только нового метода познания, но и нового типа мышления, нового типа ментальности. Новые понятия обнаруживают мощный эвристический потенциал, и потому активно используются в самых различных областях знания, начиная с изучения экономических, социо-культурных и политических систем, и заканчивая математическим моделированием сверхсложных естественных процессов, включая создание искусственного интеллекта.

Для современных представлений о самоорганизации и эволюции, разрабатываемых как в отдельных научных дисциплинах, так и на уровне междисциплинарного научного синтеза, характерна тенденция к максимально широкой экспансии этих представлений на новые области. Представления, выработанные в рамках синергетики, реализуются не только в новых понятиях, прочно вошедших в научный и философский обиход, но и в новых принципах - принципе самоорганизации, открытости систем, нелинейности развития, коэволюции микро-, макро- и мегаобъектов, человека и биосферы, необратимости развития, глобальном эволюционизме, антропном принципе.

Радикальные преобразования научной картины мира на основе достижений неравновесной термодинамики и концепции саморазвития (динамического хаоса) существенно изменяют методологию научного поиска, трансформируют стиль научного мышления и, тем самым, оказывают огромное воздействие на всю современную культуру. С полной уверенностью можно констатировать возникновение контуров грандиозного научного синтеза знаний о неорганической природе, жизни и человеке, об Универсуме как живой самоорганизующейся открытой суперсистеме, философско-мировоззренческое значение которого сопоставимо с последствиями фундаментальных научных, культурных и ментальных революций.

«Коллективное бессознательное» (по К.Мангейму) и новый тип мышления. Можно в полной мере согласиться с К.Мангеймом, что проблема стилей мышления возникла в процессе развития науки и по мере обнаружения скрытых мотивов коллективного бессознательного. И если осмысление этой проблемы еще не так давно были привилегией достаточно узкой группы интеллектуалов, то со временем в эту философскую дискуссию стали втягиваться широкие массы. Сегодня крах объективного представления о мире ощущается даже самым примитивным сознанием. Утонченная рационализация этого духовного кризиса выразилась в философских построениях, «нефилософская» же масса переживает его в форме религиозного конфликта.

К.Мангейм обратил внимание на то, что становление и развитие научной рациональности, ставшей адекватной новому типу индустриального общества, получило неожиданную поддержку со стороны абсолютистского государства и его политики. В этих условиях прерогативой абсолютистского государства стала разработка собственной интерпретации мира. Ибо выяснилось, что политика может использовать концепцию мира в качестве орудия. Что политика только тогда и может приобрести фундаментальное значение, когда связывает цели с философской и политической концепцией мира. Либерализм, консерватизм, социализм в своей зрелой форме были сформулированы как некое философское кредо, как мировоззрение с достаточно хорошо разработанными методами мышления. Политические движения и партии, обосновывая собственные программы, использовали исключительно рациональную, а по мере возможности, научную аргументацию. Таким образом, в сферу рациональности активно втягивалась политическая жизнь. Сплав политики и науки, престиж которой стремительно возрастал, привел к тому, что политика приобретала налет учености, а научные взгляды в свою очередь приобретали политическую окраску. По мере сближения науки и политики все более широкие слои населения, втягивающиеся в политические процессы, учились мыслить об обществе и о политике в категориях научного анализа. Этот процесс оказался плодотворным для науки, так как перед ней появилась новая область реальности: политические и социальные конфликты позволяли теоретикам создавать социальные гипотезы и интерпретации. Однако симбиоз науки и политики имел и отрицательные последствия: ввиду того, что политические партии являются публично-правовыми корпорациями, их теоретики неизбежно теряют объективность, подчиняясь ценностным установкам. Мышление интеллектуала-теоретика теряет эластичность и склоняется к догматизму в той мере, в какой он становится партийным функционером.

Другая опасность, возникающая в результате симбиоза политики и науки, заключается в том, что кризисы политического мышления становятся кризисами научной мысли. Если теоретическая дискуссия предполагает предельную «объективность», непредвзятость анализа, неангажированность, независимость сторон от конъюнктурных соображений; нападкам здесь подвергается теоретический вывод оппонента. Политическая дискуссия вовлекает оппонентов в борьбу, захватывает глубинные эмоциональные пласты спорящих, ее цель - не просто доказать собственную правоту, но прежде всего подорвать интеллектуальные, а если можно и социальные корни существования своего оппонента, дискредитировать не только его позицию, но и его самого. В политическом конфликте, который изначально является рационализированной формой социального конфликта, формой борьбы за социальное господство, удар направляется против социального статуса противника, его престижа, его жизненной ситуации. В политической дискуссии, в отличие от теоретической, более отчетливо проступает социальная и экзистенциальная предопределенность мышления, здесь мышление выступает в сочетании с существованием. Именно в политике впервые были обнаружены бессознательные коллективные мотивации. Срывание масок в политической дискуссии, вскрытие связи теоретической аргументации с ценностями и целями, приобретая характер разоблачения, неизбежно приводят к постепенному распаду единой картины мира, возникновению множества концепций мироздания,, что в интеллектуальной среде воспринималось как проявление множественности стилей мышления. К.Мангейм видел плюрализацию мышления в возникновении двух противоположных стилей мышления, которые могут быть резюмированы в понятиях «идеология» и «утопия». В них выражено коллективное бессознательное отдельных социальных групп.

Содержание «идеологии» отражает тип мышления господствующих групп, которые не в состоянии увидеть ряд факторов, которые могли бы подорвать их уверенность в собственном господстве. Утопические мышление связано с тем, определенные угнетенные группы духовно заинтересованные в уничтожении и преобразовании существующего порядка, что невольно видят только те элементы ситуации, которые направлены на его отрицания. Как первая, так и вторая форма мышления не в состоянии адекватно анализировать действительное состояние общества. Не реально существующее является здесь объектом интереса, мышление направляется не на анализ ситуации, а служит руководством к действию. В утопическом сознании коллективное бессознательное, направленное волей к действию, отвлекается от целого ряда аспектов реальности, отворачивается от всего того, что может поколебать волю к действию и парализовать веру в победу. Обнаружение феномена коллективного бессознательного привело к возникновению новой духовной ситуации. Проникновение в бессознательное было совершено впервые нападающей стороной, использовавшей новое интеллектуальное оружие для вскрытия неосознанных интересов и скрытых мотивов действий. Если вначале результатом разоблачения был некоторый эмоциональный шок, ибо бессознательное не просто становилось явным, но оно становилось явным для противника (см. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология). На более позднем этапе этим интеллектуальным оружием овладели и господствующие группы. Оружие взаимного разоблачения стало обоюдоострым. Его использование начало подрывать не только веру противника в собственное мышление, но и веру в мышление вообще.

Таким образом, кризис рационализма готовился не только в эпистемологической области, но в сфере политического мышления. Процесс выявления проблематичных элементов мышления в конечном итоге завершился крахом доверия к мысли вообще, скептицизм и иррационализм в ХХ веке стали массовыми явлениями. Озарение ярким светом сознания скрытого до тех пор в бессознательном, обнажение «корней», которые питали человеческое мышление неизбежно вело к плюрализму стилей мышления. Техника мышления, посредством которой в мыслимое включалось лишь то, что доступно осмысленному пониманию, конструировала такой мир, в котором существовали только доступные измерению данные, только корреляция между рядами факторов, где можно было предвидеть вероятность определенных типов событий при определенных условиях, стала подвергаться существенным трансформациям. В сфере естественных наук ей соответствовал «картезианский разум», в сфере психологии - бихевиоризм, в социологии - внешнее измерение социальных процессов. Вся реальность - физическая, социо-культурная и психическая сводилась к измеряемым внешним параметрам.

«Бунт» против этой техники мышления, применяемой к анализу духовной сферы прокатившийся на рубеже Х1Х-ХХ веков, обнаружил, что чисто механические схемы явно недостаточны и поэтому необходимо ввести новые, дополнительные концепты, позволяющие понять смысловые, неизмеряемые элементы. Идеи В.Дильтея относительно «понимающей» психологии продвинули понимание вглубь, от внешней описательности - к постижению внутренних связей ситуации, социальной среды, культуры, атмосферы, духа, субъективности и т.д. Исследователь, не вовлеченный в ситуацию, не оценивающий ее положительно или отрицательно, исследуя ее «бесстрастными» методами, «объективными» средствами не может проникнуть в ее суть, не способен осознать значения социального возмущения, напряжения, конфликта. Для понимания ситуации необходимо каким-то образом воспроизвести чувства, ее породившие, «причаститься» к совокупности живых связей социальной жизни. Характер этой причастности исследователя во многом определяет то, как он формулирует сами проблемы, а невнимание к качественным элементам и игнорирование эмоционально-волевого компонента приводит не к объективности, о к отрицанию существенного качества объекта.

Новая техника мышления требует, чтоб в поле зрения попадал не только объект анализа, но и сам наблюдающий и мыслящий субъект. Так, тот, кто больше всех говорит о свободе, может не замечать, что его стремление детерминировано несвободой, его социальная детерминация остается для него не осознанной. Напротив, те, кто настаивает на влиянии неосознаваемых социальных детерминант, пытается постичь и тем самым преодолеть эти детерминанты, они выявляют бессознательные мотивы с тем, чтобы ранее господствовавшие над ними силы могли постепенно преобразоваться в объект сознания. Таким образом, внутренняя взаимосвязь постигается благодаря интерпретации, а не благодаря простому накоплению объективной информации. Другими словами, самоуяснение (т.е. постижение собственного бессознательного) ведет к расширению постижения мира. Новая техника мышления конструирует новый познавательный субъект - структуру, в которой субъект не оторван от объекта, а непосредственно переживается субъектом. Этот парадоксальный принцип в ХХ веке будет сформулирован, при изучении микромира, при постижении не духовной, а физической реальности, и станет одним из фундаментальных положений постнеклассической эпистемолологии.

Продуктивное мышление. Известный психолог М.Вертгеймер, изучая тип мышления А.Эйнштейна в беседе с ним услышал следующее: «Ни один продуктивно мыслящий человек не думает таким образом (т.е. аксиомами - Ю.Н.). То, как два тройных набора аксиом противопоставляются в книге Эйнштейна и Инфельда, совершенно не похоже на то, что происходило в реальном мышлении. Это просто более поздняя формулировка содержания, просто вопрос последующего наилучшего изложения. Аксиомы отражают существенные моменты в наиболее концентрированном виде. После того, как какие-то вещи установлены, можно сформулировать их в таком виде; но в этом процессе они появились не в результате какого-либо манипулирования с аксиомами. Эти мысли не в какой-то вербальной форме. Я вообще очень редко думаю словами. Приходит мысль, а потом я могу попытаться выразить ее словами». Когда я заметил, пишет М.Вертгеймер, что многие говорят, что они всегда мыслят словами, он только рассмеялся. Однажды он рассказал Эйнштейну о том, что у него сложилось впечатление, что важным фактором является «направленность» процессов мышления. На это он ответил: «Именно так. На протяжении всех этих лет было ощущение направленности, непосредственного движения к чему-то конкретному. Конечно, очень трудно выразить это ощущение словами; но оно определенно присутствует и его следует отмечать от более поздних размышлений о рациональной форме решения. Несомненно, за этой направленностью всегда стоит что-то логическое; но у меня она присутствует в виде некоего зрительного образа». (Вертгеймер М. Продуктивное мышление. М.,Прогресс.1987.с.263-264). В основе продуктивного мышления, (его противоположность можно было бы условно назвать «рутинным» мышлением), лежит способность создавать гештальты, образы, метафоры, зримые аналоги, некие «смысловые пятна», сущность которых постигается интуитивно, во всяком случае смыл обнаруживается где-то ниже порога сознания. Сложность открытия заключается в том, что они создаются на фоне гигантской существующей системы. И каждый шаг в осмыслении нового должен быть направлен против очень сильного гештальта - в случае с А.Эйнштейном, против традиционной структуры физики, с которой согласовывалось огромное количество фактов столь мощно и безупречно, что каждая попытка локального изменения системы должна столкнуться с сопротивлением хорошо сбалансированной структуры. Именно поэтому открытие « вынашивается» порою многие годы.

Подобный тип мышления, который М.Вертгеймер назвал продуктивным, подлинным, красивым, ясным, часто препятствуют внешние факторы - слепые привычки, определенные виды школьной муштры, предубеждения и личные интересы. Природа этих мыслительных операций заключается в группировке, центрировании, реорганизации и т.д., адекватных структуре ситуации. К тому же эти операции не случайны, не хаотичны, а относятся к целостным характеристикам, их функции связаны с характеристиками, определяемыми структурными требованиями осмысленности ситуации. В контексте эти элементы, данные, отношения и т.д. возникают и функционируют как части целого. Эти процессы не носят характера простой суммы, конгломерата, последовательности отдельных, случайных событий, ассоциаций, операций. Они не произвольны по своей сути. Продуктивное мышление направляется стремлением дойти до «структурной» истины, обнаружить структурное ядро, докопаться до истоков ситуации; перейти от неопределенного, неадекватного отношения - к ясному, прозрачному видению основного противоречия ситуации.

Критика «технической» рациональности и «инженерного мышления». Одними из первых европейцев, глубоко проникших в сущность европейской (западной) ментальности были М.Хоркхаймер и Т.Адорно. В своей «Диалектике просвещения» (1944) они вскрыли особенности того типа рациональности, который сложился в результате «проекта Просвещения» (или «проекта модерна»). Воспринятая ими от М.Вебера идея рациональности была существенным образом трансформирована: под собственным термином «просвещение» они понимали не просто тип разума, а прежде всего ментальную структуру. Если у М.Вебера наука нового времени задает тон в становлении европейской рациональности последних трех веков, то для авторов «Диалектики просвещения» поворот к «технической рациональности» произошел еще в мифе. Уже мифы стояли под знаком той самой дисциплины и власти, которые Ф.Бэкон провозгласил в качестве цели. Олимпийские боги, которые больше не отождествлялись с самими стихиями, а только обозначали их, отделились от стихий как их сущность. Боги меняют модус своего существования: непосредственное бытие заменяется логической структурой.

Бытие деградирует к Логосу. М.Хоркхаймер и Т.Адорно связывают эту трансформацию с властью, поскольку рационализация предполагает необходимость овладения как внешней, так и внутренней природой. Расщепление первоединства человека с Универсумом, отъединение человека от Природы, манифестировало начало овладения ею, прорыв в этот «разлом» бытия воли к власти. С этого момента началась эпоха «просвещения» (рационализации). Этот первый акт рационального овладения Природой выступает исторической формой грехопадения людей. Для того, чтобы произошел разрыв на субъект и объект, отпадение человека от Природы, противоставление ее в качестве объекта, необходимо было представить ее в качестве чего-то без-жизненного, не-одушевленного, без-смысленного, не-сакрального и т.п.

Только в этом случае у людей появляется возможность, затем желание, а еще позже и всевозрастающая потребность навязать природе собственную волю, заставить ее жить не своей жизнью, а жизнью существа отколовшегося от нее и противостоящего ей. В этой точке исторического развития сходятся рационализация (просвещение) и власть над природой, здесь лежит разгадка особого субъект-объектного отношения к миру, экстравертированности, культурного и ментального «империализма», интенции к подавлению и эксплуатации Природы, опредмеченности и отчуждения человека, возникших в русле западной культурной парадигмы.

Первый акт рационализации расколол Природу, устранил ее синкретическое единство, создал ситуацию, в которой она стала самопротиворечивым «Субъект-Объектом». Воля к власти - этот джин западной культуры - был выпущен из бутылки. Чисто природные отношения были замещены отношениями господства и подчинения.

Если же рассматривать субъективную сторону этой трансформации, то в этот момент произошло расщепление индивида на «Я» и «не-Я», на бессознательное и разум, на самосознание и самочувствование, на мышление и поток эмоциональных переживаний. Благодаря этому стала возможна юнговская индивидуация, движение к «самости», поиски идентичности. Становится понятным, что гомеровский хитроумный Одиссей - один из наиболее емких и значимых культурных архетипов западной цивилизации, символизирующий потерю Разумом своей Прародины, их долгий разрыв, его скитания и возвращение к ней. Не менее характерным для западной культуры в этом же плане выступает и царь Мидас, одно прикосновение которого превращало любой природный предмет в золотой. Это - прекрасный символ «похоти властвования», покорения, насилия, манипулирования, подавления.

М.Хоркхаймер и Т.Адорно усматривали в этом первоначальном историческом акте «судьбу» западной цивилизации, видели в нем чисто отрицательную, абсолютно негативную тенденцию. Такой подход был принят в штыки «лево-радикально» настроенной и «рационалистически» мыслящей интеллигенцией в 40-60-е годы. На исходе ХХ века их оценка не кажется столь уж односторонней и пристрастной. Отчуждение стало возмездием просвещению за то, что оно оказалось генетически связано с волей к власти, со стремлением к насильственному овладению миром.

Однако вывод лидеров Франкфуртской школы должен быть, очевидно, скорректирован следующим образом: нельзя признать однозначный, линейный, «кармический» характер детерминированности процесса развертывания рациональности, окончательно «свихнувшейся» к ХХ веку, т.е. «спланированного безумия». В первом акте рационализации была заложена лишь потенция, которая реализовала себя в историческом процессе. Развивающаяся в ходе исторического развития Воля к власти приобретает все новые способы контроля и подавления, что находит выражение в использовании в репрессивных целях математики: отождествленная с математической структурой реальность представляется единственно истинным миром новой разновидности разума, который можно назвать «калькулирующий разум», «рассчитывающий разум». На последнем этапе «просвещенное мышление» овеществляется в автоматическом процессе, берущем пример с машины, возникает «инженерный разум». «Просвещенный» разум, берущий начало от Мифа, зачарованный математикой, в конечном итоге сам превращается в Миф.

Получившая в ХХ веке широкое распространение новая отрасль производства - «индустрия сознания» - фабрикует в массовых масштабах тип мышления, который приобретает черты коллективного безумия, массовой паранойи, душевного заболевания, суть которой заключается в неспособность обратить внимание на самого себя, в утрате способности критической рефлексии. Развитие просвещенного разума завершается безумием, умопомрачением, ибо «технократический разум» возводя себя в абсолют, превращается в религию нового типа - религию Разума. Царь Мидас неизбежно заканчивает либо безумием, либо гибелью.

Сегодня появляются публикации, в которых осуществляются попытки определить сущностные характеристики нового типа рациональности, который именуется «радикальным конструктивизмом». Речь идет о постмодерной «эпистеме», которая воплощена в формы новой эпистемологии, общей интеллектуальной установки, интеллектуальной потенции, а также в новом типе практической философии.

Радикальный конструктивизм - это особое направление эпистемологии, которое продолжает и развивает традиции скептицизма, который существует с тех времен, когда человек впервые задумался о том, что такие знания. Как теоретическая философия конструктивизм отстаивает определенную мировоззренческую позицию - позицию епистемологии без онтологии.

Во-вторых, это мощная методологическая база для создания строения современной науки. Наряду с другими антиреалистическими направлениями (релятивизмом, прагматизмом, инструментализмом, операционализмом) конструктивизм отстаивает точку зрения, которая предполагает неразрывную связь наблюдателя и наблюдаемого, замкнутость, относительность и субъективность любого научного знания.

В-третьих, конструктивистский дискурс синтезирует ряд выводов междисциплинарного характера, которые получены в процессе изучения моделей живых открытых систем (включающие кибернетику, общую теорию систем, синергетику, изучение функционирования живых систем, работы нервной системы и главного мозга, теорию восприятия, нейропсихические процессы и т.п.).

В-четвертых, это новый подход к проблемам гуманитарных и социальных наук. Сегодня существуют социологические школы, которые возникли как результат применения конструктивистского подхода к решению проблем общественных наук. Аналогичные процессы происходят в психиатрии, психологии, герменевтике, языковедении и т.п..

И, наконец, в-пятых, конструктивизм - это живая практическая философия, способная существенно изменить жизнь каждого человека - как на уровне отдельного индивида, так и на уровне человеческого общества вообще. (См. Философская мысль. №6. 2000. с.121-122).