Раздел 8. Постмодерн как образ жизни. Мироощущение постмдерна

Прошло время великих утопий, антиутопий, великих утопистов, великих ученых и великих мыслителей, способных охватить мир единой системой, или способных хотя бы просто претендовать на интеллектуальное лидерство.

Западные публицисты рисуют удручающую картину, коллективный портрет человечества начала ХХI и современной культуры представляет гремучую смесь:

• технологического авангарда и этики пещерного человека;

• унификация жизни и разгула этноцентризма:

• гипертрофированного индивидуализма и реликтов первобытной стадности, трайбализма;

• гегемонии рационализма и выбросов из глубин коллективного бессознательного, взрывов иррационального:

• движения к секулярному обществу и новой волны нетрадиционных религий;

• коллективного нарциссизма и деструкции.

Современный мир переживает какую-то страшную и загадочную мутацию.

Мировой порядок расшатался, как старая телега. Мир больше не является устойчивым, упорядоченным, иерархическим целым, он уже не гарантирует стабильности в будущем. Тревога больше всего выражает мироощущение современного человека.

Рухнул многовековой смысловой монолит европейского человечества. Смыслы растеклись и растворились, между ними исчезли грани и границы. Зло и добро стали взаимообратимыми. Зло вообще стало прозрачным (Ж.Бодрийяр).

Структуры гражданского общества размываются там, где они не так давно сложились (Запад), и не могут возникнуть там, где они были разрушены (посткоммунистические страны). Демократические процедуры все в большей степени приобретают камуфляжные формы. Границы либеральной демократии проходят сегодня по линии ужесточения «порядка». Тотальная власть над природой оборачивается тотальным контролем над человеком.

Экономисты пишут о новом разделении мира, теперь уже на «виртуальную постэкономику Севера» и «экономический андерграунд Юга».

Разум по представлениям современной интеллектуальной элиты обнаружил свои собственные пределы, скептицизм разрушает методологические установки современной философской, социальной, культурологической, психологической и исторической мысли. Сциентизм и прогрессизм, вера в науку и прогресс, написанные на знамени эпохи Нового времени и Просвещения, никого больше не вдохновляют. Мировоззренческий каркас этой эпохи все больше попирается не только элитарными мыслителями, как это было в первой половине ХХ века, «как мертвую собаку» (Гегель) сциентизм и прогрессизм сегодня третируют массы. Результаты элитарных культурологических и эстетических поисков Ф.Ницше, М.Хайдеггера, Й.Хейзинги, Х.Ортега-и-Гассета, М.Фуко, Ж.-П.Лиотара и Ж.Бодрийяра, Ж.Делеза, Ф.Гваттари сегодня становятся расхожей монетой.

Интеллектуалы, писавшие о Постсовременности, об исчерпанности проекта Большого Модерна, о Постмодерне, хотя и не услышаны толпой, но могли бы радоваться. Их идеи и настроения подхвачены психологией масс. Пока интеллектуалы пытались разобраться в симптомах новых явлений, жизнь массового человека стремительно изменилась. Ощущение приближающегося хаоса, социальной и культурной нестабильности стало достоянием масс. Мир корчится в точке бифуркации, а все оптимистические мегапроекты его будущего кажутся бесперспективными и потому бесполезными.

Культуру постмодерна характеризуют прямо противоположными признаками: «новое отсутствие глубины, доминирование пошлости», «неустойчивость культурных форм и возвращение хаоса», стремление большинства жить по принципу «здесь и сейчас», «многомерность культурной реальности», структурирование культурного мира по принципу «все - во всем»; доминирование бессознательного антитоталитаризма, антиавторитарности, страха подчинения и господства; «неподлинность» культуры - доминирование в ней симулякров и имиджей; «шизо-культура» постмодерна характеризуется размытостью границ; культура напоминает гул голосов строителей новой Вавилонской башни.

В социальной сфере постмодернизм соответствует обществу потребления. Все его характеристики выглядят аморф­ными, неопределенными и размытыми. В нем нет четко выра­женной социально-классовой структуры. Уровень потребле­ния, главным образом материального, выступает в нем основным критерием деления на социальные слои, между которыми нет какого-либо существенного противостояния.

Это общество всеобщего конформизма и компромисса. К нему весьма трудно применимо понятие «народ», поскольку его место занимает некая безликая масса, «электорат». То же самое можно сказать об интеллигенции: она уступила место интеллектуалам, занимающимся умственным трудом. Число таких лиц возросло многократно и стало огромным, однако их социально-политическая и моральная роль в жизни общества стала почти незаметной. Если раньше интеллектуалы вдохновляли и вели народ на взятие Бастилий, теперь они делают карьеру на их управлении. Современные интеллектуалы уже не претендуют на роль властителей дум, довольствуясь исполнением более скромных функций. По мнению Ж.-Ф.Лиотара, Ж.-П.Сартр был последним «большим интеллек­туалом», верившим в некое «справедливое дело», за которое стоит бороться. Сегодня для подобных иллюзий не осталось никаких оснований. Отсюда название одной из книг Ж.-Ф.Лиотара - «Могила интеллектуала».

«Наша эпоха оскудела гениями. Нужен огромный творческий дар, чтобы сказать что-то, сказать же о чем-то можно и при гораздо более скромных дарованиях. На самом де­ле эпоха просто страдает волей к бездарности, в этой атмосфере чахнут все дарования. Лучше быть третьестепенным Августином, чем первостепенным провозвестником духа о чем-то. Все признают, что философия переживает тяжелый кризис, что мысль зашла в тупик, что наступила эпоха эпигонства и упадка.», - писал Н.Бердяев перед самой смертью.

В постсовременном обществе весьма типичной и распро­страненной фигурой становится «яппи», что означает «молодой горожанин-профессионал». Это - преуспевающий представитель среднего класса, лишенный каких-либо «интеллигентских комплексов», целиком принимающей удоб­ства современной цивилизации, умеющий наслаждаться жиз­нью, хотя и не слишком уверенный в своем благополучии. Он воплощает собой определенное решение идущего от Ж.Ж.Руссо спора между городом и деревней относительно того, какой образ жизни следует считать более нравственным и чистым. «Яппи» отдает явное предпочтение городу.

Еще более распространенной фигурой является «зомби», представляющий собой целиком запрограммированное суще­ство, лишенное личных свойств, неспособное к самостоятель­ному мышлению. Это в полном смысле массовый человек, его нередко сравнивают с видеомагнитофоном, подключенным к телевизору, без которого он теряет жизнеспособность.

Постсовременное общество теряет интерес к целям не только великим и возвышенным, но и более скромным. Цель перестает быть ценностью. Как отмечает французский философ П.Рикер, в наши дни наблюдается «гипертрофия средств и атрофия целей». Причиной тому служит разочарование в идеалах и ценностях, в исчезновении буду­щего, которое оказалось как бы украденным.

Все это ведет к усилению нигилизма и цинизма. Если И.Кант в свое время создал «Критику чистого разума» (1781), то его соотечественник П.Слотердейк двести лет спустя создает «Критику циничного разума» (1983), считая, что нынешний цинизм вызван разочарованием в идеалах Просвещения.

Цинизм постсовременного человека проявляется в отказе от многих прежних нравственных норм и ценностей. Этика в постсовременном обществе уступает место эстетике, прини­мающей форму гедонизма, где на первый план выходит культ чувственных и физических наслаждений.

Постсовременный человек отказывается от самоограниче­ния и тем более аскетизма, столь почитавшихся протестант­ской этикой в прошлом веке. Он предпочитает жить одним днем, не слишком задумываясь о завтрашнем и тем более о далеком будущем. Главной ценностью для него становится профессиональный и финансовый успех. Причем этот успех должен прийти не в конце жизни, а как можно раньше.

Ради этого постсовременный человек готов поступиться любыми принципами. Происшедшую в этом отношении эво­люцию можно проиллюстрировать следующим образом. М.Лютер в свое время (XVI век) заявил: «На том стою и не могу иначе». Как бы полемизируя с ним, С.Кьеркегор спустя три столетия ответил ему: «На том я стою: на голове или на ногах - не знаю». Позиция постмодерниста является примерно такой же: «Стою на том, но могу где угодно и как угодно».

Мировоззрение постсовременного человека лишено доста­точно прочной опоры, поскольку все формы идеологии выгля­дят размытыми и неопределенными. Они как бы поражены неким внутренним безволием. Некоторые авторы называют такую идеологию «софт-идеалогией», то есть мягкой и неж­ной. Она уже не является ни левой, ни правой. В ней мирно уживается то, что раньше считалось несовместимым.

Подобное положение во многом объясняется тем, что постсовременная идеология лишена вполне устойчивого внут­реннего ядра. В античности таковым выступала мифология. В средневековье - религия. В эпоху современности - сначала философия, а затем наука. Постсовременность развенчала престиж и авторитет науки, но не предложила ничего взамен, усложнив человеку проблему ориентирования в мире.

В целом мировоззрение постсовременного человека можно определить как неофатализм. Его особенность состоит в том, что человек уже не воспринимает себя в качестве хозяина сво­ей судьбы, который во всем полагается на самого себя, всем обязан самому себе. Конечно, яппи выглядит весьма актив­ным, деятельным и даже самоуверенным человеком. Однако даже к нему с трудом применима идущая от Возрождения зна­менитая формула: «человек, сделавший сам себя». Он вполне понимает, что слишком многое в его жизни зависит от игры случая, удачи и везения. Он уже не может сказать, что начи­нал с нуля и всего достиг сам.

Видимо, поэтому получили такое широкое распростра­нение всякого рода бесчисленные лотереи. Вся жизнь пост­современного человека иногда кажется беспрерывной игрой в лотерею.

Об этом свидетельствует также невиданное господство мо­ды, которая, как известно, капризна, мимолетна и непредска­зуема. Некоторые западные авторы считают моду определяю­щим ядром не только культуры, но и всей постсовременной жизни. Она действительно выполняет ту роль, которую раньше играли религия, разум, философия и наука. Мода все освяща­ет, обосновывает и узаконивает. Все, что не прошло через мо­ду, не признано ею, - не имеет права на существование, не может стать элементом культуры. Даже научные теории, чтобы привлечь к себе внимание и получить признание, сначала должны стать модными. Их ценность зависит не столько от внутренних достоинств, сколько от внешней эффектности и привлекательности.

Однако постепенно мода теряет былую жесткость. В результате происходит смешение различных стилей, представляющих различные культурные эпохи: не имеет больше значения длина юбок, форма туфель, выбор цветовой гаммы становится произвольным, господствует эклектика, немыслимая в 1960-70-е гг. Представления о тенденциях «прогрессивного» развития моды потеряли всякий смысл. Все возможные версии развития кажутся исчерпанными, новое может появиться лишь как комбинация созданного прежде. Поэтому современная мода пестрит цитатами из стилей прежних лет, цитатами, которые легко узнаются. Исчезает вера в единый эталон потребительского поведения. Для разных групп потребителей - разные эталонные группы. Поэтому одна и та же вещь почти всегда имеет шанс встретить совершенно разную реакцию. Грани между культурой и контркультурой размываются. Что бы человек ни одел, всегда найдутся те, кому это не понравится, покажется смешным, нелепым и т. д. И в то же время самое экстравагант­ное одеяние может найти ценителей.

На смену пренебрежительному отношению к прошлому, к старине постепенно приходит ее культ. Стиль «ретро» стал символом современ­ной постмодернистской культуры: то, что еще недавно без колебаний выбрасывали на свалку, сейчас бережно восстанавливают за бешеные деньги и превращают в предмет гордости. Антикварные магазины в за­падных странах, особенно в США, встречаются чаще, чем продовольственные. Каждая обеспеченная аме­риканская семья стремится иметь в своем доме предметы старины или псевдостарины, коллекционирует старые вещи, утварь, выставляя их напоказ как ценное украшение интерьера

Важную черту постсовременности составляет театрализа­ция. Она также охватывает все области жизни. Практически все сколько-нибудь существенные события принимают форму яркого и эффектного спектакля или шоу. Театрализация про­низывает политическую жизнь. Политика при этом перестает быть местом активной и серьезной деятельности человека-гражданина, но все больше превращается в шумное зрелище, становится местом эмоциональной разрядки.

Политические баталии постсовременности не ведут к рево­люции, поскольку для этого у них нет должной глубины, не­обходимой остроты противоречий, достаточной энергии и страстности. Политика в постсовременности становится все менее опасным занятием. В ней уже не встает вопрос о жизни или смерти. Она все больше наполняется игровым началом, спортивным азартом, хотя ее роль в жизни общества не уменьшается, но даже возрастает.

В образно-метафорической форме культура модерна может быть представ­лена фигурой паломника, культура постмодерна - фигурой туриста. Сознание паломника центростремительно: где бы он ни находился, его путь в Мекку или в Иерусалим означа­ет, что место его постоянного пребывания и священный центр мира суть точки единого организованного и иерархизированного пространства, придающего нашей жизни выс­ший смысл. Паломник идет не любоваться достопримеча­тельностями, а подтвердить свою приверженность едины­м высшим ценностями, которые пространственная удаленность не может ослабить.

Совсем иначе ведет себя турист как центральная фигура постмодернистской эпохи. Он пересекает континенты, же­лая всусить_культурной экзотики, которая не более чем любопытна. Здесь не предполагается приверженность высшим ценностям, которыми насыщена инокультурная среда. Напротив, чувство отстраненности от нее - со­знание свободного наблюдателя или досужего, игрового сти­лизатора составляет главную прелесть туризма. Турист не ищет единого смысла; напротив, он пересекает границы различных культур, каждый раз рассчитывая увидеть нечто принципиально непохожее, невиданное. Чем выше дискрет­ность социокультурного_поля мира, тем острее удовольствие туриста. Его устраивает полная мозаичность мира, насе­ленного разными человеческими видами.

Постсоветская Украина оказалась в противоречивом положении. С одной стороны, здесь не до конца решены проблемы модернизации, то есть для массы людей не хватает не каких-то товаров-символов, а элементарной «еды», одежды как защиты от холода, элементарной крыши над головой. Наличие этих проблем является питательной почвой для воспроизводства модернистского мировоззрения. С другой стороны, Украина живет в мире с открытыми культурными границами, что обеспечивает приток сюда постмодернистских идей, новых технологий. Украина ХХІ века - это страна, живущая между двумя полюсами, - лопатой и Интернетом. Кроме того, Украина не столь отсталая страна, чтобы жизнь Запада ее гражданам казалась чем-то совершенно чуждым. Она частич­но прошла эпоху модернизации и стоит на пороге эпохи постмодерна. Поэтому постмодернистский мировоззренческий сдвиг здесь также находит для себя питательную почву.

Этот постмодернистский сдвиг в общественном сознании и практике вызывает более или менее существенные подвижки в поведении потребителей. Говорить о потребителе в единственном числе и раньше можно было лишь с очень большими натяжками. Однако в рамках культуры мо­дерна дифференциация потребления предопределялась в первую оче­редь дифференциацией в уровне доходов. В контексте же вышеописан­ного сдвига к эпохе постмодерна уже нет единого потребителя, а есть множество типов, действующих по совершенно разным, порою противо­положным правилам в рамках одного уровня жизни. Все отчетливее про­является дифференциация вкусов, которая не связана с дифференциа­цией кошельков.

Исследователи культуры общества постмодерна отмечают, что целью нового поколения становится потребление, в том числе потребление торговых марок как чувственных образов. Как для потребляющего, так и для оценивающего, потребление становится формой представления себя другим и общения с ними. Уже можно сказать: «Ты - это то, что ты ешь, носишь и водишь... Короче говоря, ты - это то, что ты потребляешь».

Потребление в свою очередь кардинально меняет свой характер: если прежде это было потребление хлеба насущного, то теперь это потребление символов. Меняется само представление о ценности, стоимости вещи. Ее ценность конструируется с помощью смыслов, представляемых вещами.

Перепроизводство материальных благ требует непрерывного потребления и вытесняет потребность строить новый, лучший мир. Поэтому мир постмодернистского общества является наилучшим из возможных миров, а любая идея изменить его более совершенной реальностью воспринимается как опасная утопия.

Механизмом нейтрализации любых побуждений к бунту выступает поп-культура, которая становится всепроникающей средой обитания человека постмодерного общества. При внимательном рассмотрении оказывается, что поп-культура «донашивает» некогда авангардные прогрессивные стратегии: левая социальная критика используется ею довольно активно. Более того, индустрия массовой культуры приспосабливает даже леворади­кальные идеи, превращая их в совре­менный модный стиль. Поп-культура уже мно­го десятилетий эксплуатирует идею бунта. Сама по себе она, впрочем, не бунтует, а только символизирует бунт, осуществляет его маркетинг. Поп-культура - это коммерческая революционность: освободительный пафос антиавтори­тарной позиции сливается здесь с мас­совым вкусом, нонконформизм соеди­няется с конформизмом без каких бы то ни было противоречий.

Эта способ­ность обычно идеологически нейт­ральной (если это вообще возможно) массовой культуры к политизации свидетельствует не столько о том, что поп-культура солидаризируется с левизной, сколько о неслыханной всеядности поп-культуры, ее удивительной спо­собности трансформироваться, пере­варивая все, что угодно, с одинаковым успехом, - от треша до «Джоконды». Перед ней все образы, явления, лич­ности равноправны - всех их она мо­жет одинаково легко проституировать, фактически демонстрируя этим относительность, амбивалентность любых интерпретаций, разоблачая культур­ную иерархию как произвольную кон­венцию, как способ легитимации ге­гемонии.

Культура постмодерна сформировала установку на не­приятие резких социальных изменений, но, с другой стороны, находясь в пространстве и времени «цивилизации молодых», она формирует жажду ускорения, изменения жизни, ее темпов. Постмодерн есть реализация желания прорваться к новому, просто новому как таковому. Заложенная в «цивилизации молодых» тяга к быстрому и резкому изменению жизненных событий и процессов нашла к концу XX века выход в тех сферах бытия, которые не имеют прямого отношения к социальному устройству. Это индустрия моды, темпы изменения которой часто пре­восходят разумные возможности производства; спорт, где результаты давно уже перестали быть «человекоразмерными»; рок-музыка, темпоральные характеристики которых, несоизмеримы с ритмами не только челове­ческого тела, но и Космоса в целом.

Негативное и даже агрессивное отношение к прошлому, к классике, к традиции - норма для культуры постмодерна. Поэтому не случайно создаваемая столетиями гуманистичес­кая и рационалистическая культура оказалась вдруг ненуж­ной, невостребованной: она стала восприниматься как «за­вал» малоинтересных текстов, надуманных и зачастую нере­шенных проблем, вникать в глубинные смыслы которых «мо­лодые» XX в. не захотели. «Отвязавшись» от всякой тради­ции, постмодерн в своем свободолюбии пошел на крайности: стер имена и даты, смешал стили и времена, превратил текст в шизофреническое приключение, в коллаж анонимных цитат, начал играть с языком вне всяких правил грамматики и стилис­тики, смешал и уравнял святое и греховное, высокое и низкое.

Мироощущение постмодерна. Попытаемся в самом общем виде определить характеристики мировосприятия и мироощущения человека постмодерной культуры.

Культура предстает ареной борьбы дискурсов за власть, вызывающей страх Метадискурса. Она гетерогенна, имеет нелинейный характер развития, открытый характер, отрицается универсальные принципы развития. Культура представляет собой кладбище мифов. Ее рост чисто количественный. При огромном разнообразии культур признается их равноправие, культуры Востока и Запада стремительно сближаются.

Человек воспринимается как многомерная открытая система, симбиоз рационального и бессознательного, который обладает универсальной способностью к трансформации (виртуальность).

Социум стал многомерным, «рыхлым», неустойчивым, открытым, приобрел «полевую» структуру.

Постижение мира связано с отказом от универсальной системы, от поиска абсолютной Истины, плюрализмом методологий, вненациональными способами постижения мира, расширением роли мистического и трансперсонального опыта, возникает эволюционная эпистемология, совершается вероятностная революция, создается синергетическая парадигма.

Новая реальность связана с многообразием виртуальных (полевых) реальностей, где в принципе «все возможно», они способна к совмещению и взаимной замене.

Философия предполагает методологический плюрализм, вероятностная метафизика, «размежевание и наведение мостов», неопрагматизм (Р.Рорти), отказ от фундаментальных принципов метафизики и универсальных систем. Философствовать – значит не теоретизировать, а быть. Поэтому следует «философствовать молотом»

Художественная практика неуклонно ведет к мифологизации сознания, плюрализм, всеразъедащая ирония, пародий­ность, ёрничество, издевательство, насмешка, отказ от абсолютных критериев; идеи прогресса и совершенствова­ния человека как главного критерия, отказ от оптимизма. В искусстве произошло слияние образа жизни с творческим методом, ярким примером чего выступает С.Дали.

Технологическая сфера определяется параметрами нового - информационного, постиндустриального общества.

Нравственная сфера характеризуется отказом от абсолютных критериев, плюрализацией моральных установок, возникновение моральных «гетто».

Религиозная сфера характеризуется кризисом универсальных (мировых) религий, возникновением «личных» и злокачественных религий, мистицизмом без божества, появлением эволюционного богословия.

Эстетическая сфера характеризуется полистилистикой, игрой автора и реципиента, доминирования иронии; на первый план выходят коллаж, пародия, пастиш; центр тяжести переносится на контакт произведения–респондента; происходит смыкание элитарной и массовой культуры, создается кич для «яйцеголовых»; художник решительно отказывается от традиций и от реализма.

Производство и потребление уподобляется производству и восприятию текста.