Typoi (прообразы) у Оригена и Раннее Средневековье.

Хотя Ориген и приложил немалые усилия в Contra Celsum (написано ок. 248 н.э.), чтобы опровергнуть эти взгляды, его отношение к аллегории на самом деле очень похоже на отношение самого Цельса. Для обоснования своих интерпретаций Ориген опирается в большой степени на апостола Павла (Гал. 4:21), но метод его (в отличии от содержания) во всех отношениях напоминает метод его языческого оппонента. Он подчеркивает тот факт, что обе традиции — и греческая, и иудео-христианская — включают много элементов, которые не могут быть доказаны как исторические факты. Те, кто не придает большого значения подобным сказкам, и при этом не хочет кривить душой, способны сами решить — в какие-то части предания они могут попросту верить, другие они должны интерпретировать аллегорически, исследуя мотивы авторов, а третьи следует считать недостоверными и записанными исключительно ради определенных людей. Ориген неоднократно отличает эти три вида текста друг от друга: конкретные исторические описания, аллегорические притчи, и пустые россказни. Что касается первых двух жанров, говорит он, должен быть принят во внимание уровень образования слушателя: в то время как необразованный человек понимает все буквально, образованный человек старается постоянно совершенствовать свое понимание«глубинного смысла». Именно по этой причине есть три степени понимания Писания. Наивысшим является «слово мудрости» (sophia), вторым «слово знания» (theoria), а третьим – «вера» (pistis). Есть много символов в Ветхом и Новом Заветах, например распахнутое небо (Иезекииль) или появления Святого Духа в образе голубя, которые в соответствии с Оригеном можно интерпретировать только в символической форме. Он ссылается на тот факт, что многие люди имели пророческие видения в своих снах, и ​​подозревает, что нечто подобное может случиться и в состоянии бодрствования: «И разве можем мы исключить, что та же сила, что влияет на душу во сне, может также наяву сообщать посредством (второго) взгляда такие знания, которые будут полезны для того, кто их получает, или же для людей, которые впоследствии услышат об этом?» Существует, думал он, определенные «всеобщие божественное знания, прийти к которому могут лишь облеченные благословением»; из этого знания и проистекает аллегорическое понимание Писания.

Если мы думаем об этих попытках толкования с нашей современной психологической точки зрения, то сразу заметно, что источник истинного инсайта для Оригена, как и для многих его современников, перемещается в метафизический мир, который понимается как мир платонических идей или же непосредственно как божественность - в отличие от «пустых россказней», порожденных исключительно субъективными намерениями автора. Это метафизическая реальность также понималась Оригеном как своего рода «тонкое тело», пронизывающее весь мир. Многие из чудес, описанных в Священном Писании, имели место только в этой сфере психической реальности, населяющей «тонкое тело», а не в конкретном «здесь и сейчас». «Иисус явился именно в пространстве между сотворенными и нетварными вещами». Особое достоинство христианских свидетельств, в отличие от языческих, заключается не в отличии их формы, а в более высоком нравственном эффекте, порожденном Христом и проявившемся в образе жизни, которому следовал Иисус и многие из его последователей, а также в чудесах исцеления, особенно в исцеления психических недугов.

По словам Оригена, однако, единственным правильным толкователем аллегорических разделов Священного Писания является «пневматический человек», вдохновляемый Святым Духом, «духом истины ...» Ориген основывал свое мнение на том, что многое в Писании может быть символически интерпретировано на основании текста из Псалма 78:2 [М.-Л. фон Франц использует нумерацию масоретской традиции, а не Септуагинты] : «Открою притчей уста мои, произнесу загадки из древности.»

Ориген, подобно Цельсу, рассматривает отдельные события в ходе истории как аллегории, eikones [образы] деяний Бога. Видимый мир указывает вовне себя, на невидимый принцип, посредством которого он сам только и может быть полностью понят, и принцип этот проявляется в alethes logos (Истине) Писания. Однако по мнению Оригена этот ход истории является целенаправленным (линейным или спиральным), а Цельс понимает его скорее как циклический. В таком духе Ориген интерпретирует пространные отрывки из еврейского закона. Если рассматривать предписания закона буквально, как это принято среди евреев, то такие предписания будут ни чем иным, как отражением и тенью истинного закона Иисуса, который имеет отношение к «дарами небесным» — ибо закон «содержит много вещей, которые должны быть объяснены и растолкованы по образу духа». Не только закон, но большие отрывки во всем Ветхом Завете были таким образом поняты sub umbra [буквально - под тенью], те. в качестве намеков и аллюзий, выявляющих истину Нового Завета ("quod lucet in Veteri Testamento, hoc fulget in Novo"). Так, к примеру, руно Гедеона есть символ Девы Марии, на которую ниспадает роса, которая есть Святой Дух; змея, водруженная Моисеем на шесте в пустыне, есть прообраз Распятого. В свете пророчества о Христе как о единственном«истинном Логосе», все ветхозаветные прообразы, или typoi, впервые распознаются в их подлинной значимости. В этом смысле все в Библии ссылается, как аллегория, или даже как тайна или таинство, на постепенное откровение Духа.

Как разъясняет Анри де Любак в своей замечательной книге Exegese medievale: Les Quatre Sens De L'Ecriture («Средневековая экзегеза: четыре смысла Писания»), в средние века постепенно кристаллизуются четыре аспекта библейской экзегезы:

(1) исторически конкретная интерпретация, которая рассматривает Писание как фактическое изложение событий;

(2) интерпретация аллегорическая [иносказательная], которая разрабатывает основное догматическое содержание;

(3) интерпретация тропологическая [поведенческая], или нравственная, которая выводит нормы праведного поведения;

(4) интерпретация анагогическая [ведущая вверх], использующая язык образов и обсуждающая «к чему все идет, и на что мы можем уповать».

Снова и снова Священное Писание в целом обозначается отцами Церкви посредством образов, которые c психологической точки зрения мы сегодня рассматриваем как символы бессознательного: родник, лабиринт, бескрайнее море, бездонное небо, непроглядная пропасть, или как дикий бурный поток, из которого можно вечно черпать новую жизнь, но чьи окончательные тайны навсегда остаются недостижимыми для нас. «Это есть река, берущая свое начало в месте блаженства и делящаяся на четыре реки Рая… Таким образом, также четыре процедуры (regulae) или способа интерпретации смысла (sensus) Писания:… исторический, аллегорический, тропологический, анагогический. На этих четырех колесах движется (volvitur [буквально - вращается]) все Священное Писание…» Тот же кватернион процедур интерпретации можно усмотреть в четырех евангелистах, и в четырех отцов богословия: Григорий (Лука), Амвросий (лев), Иероним (бык), и Августин (орел). Иероним является историком, Григорий — моралистом, Амвросий — догматиком; Августин же — орел, «который поднимается до высоты мистических спекуляций».

Этот учетверенный экзегезис удивительным образом соответствует теории четырех основных функций сознания, разработанной Юнгом чисто эмпирически, путем наблюдения за своими пациентами и без знания упомянутых выше методов интерпретации. Согласно его описанию, функции сознания, сведенные к их просейшим формулировкам, можно разделить следующим образом:

1. Сенсорная функция, которая констатирует факты, то есть, видит, слышит, осязает и так далее

2. Мышление, которое приводит в логическую связь то, что было воспринято

3. Чувство, которое оценивает то, что было воспринято — приятно/неприятно, признать/отвергнуть, лучше/уже

4. Интуиция, которая представляет собой своего рода способность угадывания, ориентирует нас на то, откуда пришло воспринятое нами, и предвосхищает то, куда оно уйдет.

Исторической интерпретации Писания соответствует сенсорной функции, поскольку оно рассматривает Писание, как изложение конкретных фактов. Sensus allegoricus, которое де Любак называет "le nerf de construction doctrinaire" [нерв догматических построений], связано с богословско-догматической классификацией библейского текста. Sensus tropologicus соответствует чувственной функции, нравственной оценке. Sensus anagogicus эквивалентно интуиции, которая «подобно орлу, летящему к небу», описывает круги вокруг того, что принадлежит будущему, на что можно надеяться, и о чем следует лишь умозрительно догадываться.

В средние века Священное Писание было рассматривать как единое целое, как мистерия, проясняющая для нас реальность Христа. Когда эта мистерия, непостижимая сама по себе, вращается посредством четырех колес — четырех типов библейской экзегезы — она приближается к нашему пониманию. Но наше понимание никогда не может объяснить Писание «исчерпывающе», ибо, по выражению Иоанна Скотта Эриугены, «смысл божественного слова бесконечно разнообразен».