11. Проанализируйте текст документа, приведенного ниже, и дайте оценку перспективе сохранения единого государства в случае принятия этого проекта.

Из Договора о Союзе Советских Суверенных Республик

Проект // Правда. 1991. 15 августа.

«<…> Статья 4. Отношения между государствами, образующими Союз.

Отношения между государствами, образующими Союз, регулируются настоящим договором, Конституцией СССР, не противоречащими им договорами и соглашениями.

Участники договора строят свои взаимоотношения в составе Союза на основе равенства, уважения суверенитета, территориальной целостности, невмешательства во внутренние дела, разрешения споров мирными средствами, сотрудничества, взаимопомощи, добросовестного выполнения обязательств по Союзному договору и межреспубликанским соглашениям.

Государства, образующие Союз, обязуются: не прибегать в отношениях между собой к силе и угрозе силой; не посягать на территориальную целостность друг друга; не заключать соглашений, противоречащих целям Союза или направленных против образующих его государств.

Не допускается использование войск Министерства обороны СССР внутри страны, кроме их участия в решении неотложных народнохозяйственных задач в исключительных случаях, в ликвидации последствий стихийных бедствий и экологических катастроф, а также случаев, предусмотренных законодательством о режиме чрезвычайного положения.

Статья 5. Сфера ведения Союза ССР.

Участники договора наделяют Союз ССР следующими полномочиями:

– Защита суверенитета и территориальной целостности Союз ССР и его субъектов; объявление войны и заключение мира; обеспечение обороны и руководство Вооруженными Силами, пограничными, специальными (правительственной связи, инженерно-техническими и иными), внутренними, железнодорожными войсками Союза; организация разработки и производства вооружений и военной техники.

– Обеспечение государственной безопасности Союза; установление режима и охрана Государственной границы, экономической зоны, морского и воздушного пространства Союза; руководство и координация деятельности органов безопасности республик.

– Осуществление внешней политики Союза и координация внешнеполитической деятельности республик; представительство Союза в отношениях с иностранными государствами и международными организациями; заключение международных договоровСоюза.

– Осуществление внешнеэкономической деятельности Союза и координация внешнеэкономической деятельности республик, представительство Союза в международных экономических и финансо­вых организациях, заключение внешнеэкономических соглашений Союза.

Утверждение и исполнение союзного бюджета, осуществление денежной эмиссии; хранение золотого запаса, алмазного и валютно­го фондов Союза; руководство космическими общесоюзными систе­мами связи и информации, геодезии и картографии, метрологии, стандартизации, метеорологии; управление атомной энергетикой.

– Принятие Конституции Союза, внесение в неё изменений и дополнений; принятие законов в рамках полномочий Союза и установление основ законодательства по вопросам, согласованным с республиками; высший конституционный контроль.

Руководство деятельностью федеральных правоохранительных органов и координация деятельности правоохранительных органов Союза и республик по борьбе с преступностью.

<…> Статья 8. Собственность.

Союз и государства, его образующие, обеспечивают свободное развитие, защиту всех форм собственности и создают условия функционирования предприятий и хозяйственных организации рамках единого общесоюзного рынка.

Земля, её недра, воды, другие природные ресурсы, растительный и животный мир являются собственностью республик и неотъемлемым достоянием их народов. Порядок владения, использования и распоряжения ими (право собственности) устанавливается законодательством республик. Право собственности в отношении ресурсов, находящихся на территории нескольких республик, устанавливается законодательством Союза.

Государства, образующие Союз, закрепляют за ним объекты государственной собственности, необходимые для осуществления полномочий, возложенных на союзные органы власти и управления.

Имущество, находящееся в собственности Союза, используется в общих интересах образующих его государств, в том числе интересах ускоренного развития отстающих регионов.

Государства, образующие Союз, имеют право на свою долю в золотом запасе, алмазном и валютном фондах Союза, имеющихся к моменту заключения настоящего договора. Их участие в дальнейшем накоплении и использовании сокровищ определяется осо­быми соглашениями».

12. На основе приведенного ниже отрывка из работы Дж. Ф. Метлока, а также собственных знаний по истории, попытайтесь дать объективную оценку деятельности М. С. Горбачева как государственного деятеля эпохи «Перестройки».

Из работы Джека Ф. Мэтлока «Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза» // Джек Ф. Мэтлок Смерть империи. Взгляд американского посла на распад Советского Союза. М.: «Рудомино», 2003. С. 553-555.

«<…> Наследие Горбачева

Горбачевское соперничество с Ельциным, пусть, возможно, и имевшее ре­шающее значение в декабре 1991 года, никоим образом нельзя считать единственным достойным внимания аспектом политического служения Горбачева. Ельцин (с 1985 по середину 1990 года) оставался проблемой вто­ростепенной. Любая оценка Горбачева, государственного деятеля, должна идти дальше его личных отношений.

Нынешние суждения о Горбачеве в России глубоко различны, зачастую основаны на личном отношении наблюдателя к Горбачеву. Если отрешить­ся от истеричных и совершенно безответственных обвинений, будто он дей­ствовал, как оплачиваемый или неоплачиваемый «агент» Запада, можно чётко различить три направления мысли:

1. Горбачев был «всего лишь прыщиком на коже российской исто­рии», (<…> Выражение, употребленное Владиславом Старковым в беседе с автором 17 марта 1992 года. Как объяснил Старков, Горбачев не противостоял советскому строю, а «погряз в нём». Он был продуктом этого строя, и просто-напросто исторической судьбе было угодно, чтобы он оказался у власти, когда строй рухнул безо всякого на то личного вклада со стороны Горбачева<…>), а не подлинным реформатором. Он инициировал определённые перемены для возвеличивания собственной власти, и, если перемены вели к реформам, то в результате усилий других людей, а не Горбачева.

2. Запустил реформы с самого начала Горбачев, но потом он сбился с пути. Перемены в обществе обогнали его способность полностью осозна­вать или контролировать их. Вот почему под конец он сделался жертвой реформ, которым сам же дал ход (<…> Таково прежде всего суждение консервативных и реформистских критиков Горбачева хотя взгляды этих двух групп на совершенное им диаметрально противоположны. Консерваторы, такие как Лигачев и Рыжков, стоят на том, что Горбачеву следовало придерживаться политики 1985–1986 годов и не стремиться к фундаментальным переменим, особенно таким, которые ослабляли Коммунистическую партию. Ельцин и другие реформаторы, с другой стороны, упрекали Горбачева, что он был излишне осторожен в продвижении политических перемен, упрямо недооценивая степень поддержки, какую реформа получила бы в советском обществе<…>).

3. Горбачев был подлинным реформатором, которому, однако, приходилось ладить с руководством Коммунистической партии, которое противилось нововведениям, им одобряемым, и было способно отстранить его от власти, если бы он стал проталкивать реформы в открытую. Это вынуждало его идти на тактические компромиссы, пока он лавировал, высвобождая себя из-под опеки Коммунистической партии. Собственное представление Горбачева о требуемых реформах претерпевало изменения и постепенно становилось более радикальным, так что, будь у него в запасе хотя бы ещё несколько месяцев, ему, возможно, и уда­лось бы уничтожить Коммунистическую партию, создать государство, основанное на власти закона, и сохранить конфедеративный союз ядра республик Советского Союза (<…>Такова, с некоторыми индивидуальными особенностями, точка зрения близки) Горбачеву соратников, таких, как Александр Яковлев и Анатолий Черняев<…>).

Сам Горбачев настойчиво говорит о себе, как о подлинном и радикальном реформаторе. И, на мой взгляд, эта его оценка справедлива. Те, кто стали бы отказывать ему в какой бы то ни было побудительной роли в освобождении страны от коммунистического строя, оказались бы слепыми перед очевидным фактом: Горбачевские инициативы в 1988-м, 1989-м и в начале 1990-го дали возможность независимым политическим силам подорвать и в конечном итоге уничтожить монополию Коммунистической партии на политическую власть. Его поддержка политической открытости и демократических перемен не всегда была последовательной, а порой преследовала и собственные цели Горбачева, но факт остается фактом: никакой фундаментальной перемены не могло бы произойти, пока Коммунистическая партия цепко держала власть в кулаке. В отличие от большинства своих коллег по Политбюро Горбачев с 1988 года как правило выступал на стороне демократических перемен, а не на стороне узких интересов Коммунистической партии. Когда же он этого не делал, то для того, чтобы избежать отстранения от власти, прежде чем успеет осуществить свои программы.

Его суждения, конечно же, не всегда были безупречными, и многих его ошибок <…>, вероятно, можно было бы избежать. Но факт остается фактом: несмотря на свой временный союз с противниками реформы зимой 1990–1991 годов, Горбачев последовательно отказывался пойти на использование силы, чтобы самому удержаться у власти. Он был, на деле, первым в истории русским руководителем, использовавшим силу не в качестве первого, а в качестве последнего средства <…>«.

13. Опираясь на работы А. Н. Яковлева и Т. Е. Ворожейкиной, а также на знания новейшей истории России, постарайтесь реконструировать самостоятельную научную гипотезу альтернативности цивилизационного выбора СССР в период «Перестройки».

Из статьи А. Н. Яковлева «А дальше как?» // Пути России: двадцать лет перемен / Под общей редакцией Т. Е. Ворожейкиной. М.: МВШСЭН, 2005. С. 12–19.

«…<…> На мой взгляд, перестройка выстрадана временем. Она явилась ответом на то, что в обществе уже созрело. Время же породило и людей. Так всегда бывает в истории. Я вовсе не хочу преувеличивать таланты или прегрешения тех людей, которые оказались на гребне событий. В одной из книг прочитал, что этих людей охватило некое озарение. Не так дело было. Просто те проблемы, которые мы начали решать в первую очередь, уже висели в воздухе, готовы были обру­шиться на головы людей, а копыта истории, как известно, смертель­ны. Мы попытались избежать катастрофы.

С позиций сегодняшнего дня я считаю, что та бархатная рево­люция, которая произошла в 1985–1986 гг., первая, кстати, на про­странстве так называемого социалистического содружества, была подготовлена всеми предыдущими противоречиями, которые вели к социальному взрыву. Сразу же после смерти И. Джугашвили нача­лось достаточно мощное брожение умов. А когда Н. Хрущёв стащил его с пьедестала на грешную землю, вообще была подорвана истори­ческая возможность продолжать подобное существование – в духов­ном и материальном смысле <…>.

Надо признать, что, когда мы начинали решать практические про­блемы, у нас было много иллюзий. Так, мне казалось, что проблема свободы для человека настолько важна, что народ наш засыпает с жаждой свободы и просыпается с ней. Вроде бы, в идеале так и долж­но быть. На самом деле этого не произошло. Свобода до сих пор не является национальной идеей страны, хотя это, может быть, един­ственная национальная идея, которая имеет право на существование в условиях многолетнего бесправия и нищеты общества за всё его тысячелетнее существование. Когда говоришь с людьми о свободе, они тебя внимательно слушают, а потом переходят к совершенно другому – к практическим делам.

Что говорить о сегодняшних днях. Вспомним первую россий­скую конституцию (Манифест 17 октября 1905 г.). В ней обозначены политические права, широкий спектр прав: профсоюзы, право на забастовки и т.д. Казалось бы, вот вам демократическое поле для дальнейшего развития! И что же? Получили широкое поле для пре­ступности: разбой, коррупцию, убийства, поджоги. Реформы С. Витте и П. Столыпина. Как только их не ругали и слева, и справа. И никакой практической поддержки со стороны общества не обнаружи­лось. Помещики и крестьяне были против, интеллигенция осталась равнодушной. А вспомним времена после Февраля 1917 г. – преступ­ность достигла своего беспредела. А после октябрьской контрреволю­ции 1917 г. бандитизм и вовсе стал государственной политикой.

Вернемся к нашей теме и нашему времени. Я с сожалением и го­речью вижу, как много появилось лихих демократов, очень смелых, которые говорят, что, оказавшись у власти, они бы делали всё не так, всё по-другому. Так и хочется сказать: ну и делали бы. Кто Вам мешал-то? Я вот влез в эту кашу. Ну и что? Плевки, клевета, угрозы убить. Больше ничего. Одно утешение – десять лет работаю на общественных началах председателем Комиссии по реабилитации.

Видимо, мы избрали этически не совсем верный путь. Единст­венную возможность, которую мы увидели для смены тоталитарного строя и постепенного превращения его в демократический, – это использование в борьбе против тоталитаризма тоталитарной же пар­тии с её дисциплиной, с её инерцией, автоматической инерцией под­чинения. Но, к сожалению, такая тактика оказалась успешной толь­ко в первые два года. Потом номенклатура нас раскусила. Когда был поставлен вопрос о возможности альтернативных выборов в партии, началась открытая консолидация всех сил, которые, конечно, не хо­тели отдавать власть. Они сразу увидели, что их никто не изберёт на свободных, альтернативных выборах. И между нами самими шли серьёзные споры, противоречия, расколы, образования различных крыльев и в Политбюро, и в ЦК. Ведь на первых порах всё Полит­бюро: и В. Крючков, и Е. Лигачев, и Л. Зайков, и В. Никонов были далеки от свободы и от понимания того, что процесс изменений ещё только начинается… Они все дружно голосовали за перестройку, вы­ступали на пленумах за неё. Более того, выступали даже за ускорение процессов, поторапливали, подталкивали ход событий. Но вот первые два года использования тоталитарной партии в борьбе с тотали­таризмом закончились, и пришлось плыть, бросив эти весла.

Кроме того, надо упомянуть, что наши практические действия поначалу были ошибочными, они нам помешали не только с точки зрения потери времени, но и с точки зрения потери веры в здравый смысл перемен. На самом деле мы начали с ошибочных шагов – постановление по борьбе с пьянством принесло большой ущерб, особенно здоровью и экономике; постановление по борьбе с нетру­довыми доходами, когда стали вылавливать бабушек с цветами, шо­феров, везущих продукты на базар. Но это, правда, быстро сошло со сцены. Но, тем не менее, свой след это оставило. Мы не учли, ко­нечно, что общество, наши правоохранительные органы, как теперь их называют, милиция, вся карательная система общества были на­правлены на запреты. И вот только во время борьбы с нетрудовыми доходами мы увидели, что милиция стала неимоверно активна, пар­тийные организации также рассвирепели в борьбе с таким якобы злом. Но эти силы не проявляли той же прыти, когда речь шла о позитивных предложениях. Необходимо было серьёзно изменить характер правоохранительных органов, их систему, их структуру, круг их обязанностей. Но мы, вовлеченные во внутрипартийную возню, бесконечные пленумы, к сожалению, это упустили. Мы, ко­нечно, говорили об этом. Я помню, не один раз с М. Горбачевым обсуждали, что номенклатура заражена старой психологией, что очень трудно добиться, чтобы она смогла переосмыслить или пре­одолеть самоё себя. Говорить-то говорили, но всё-таки недооцени­ли, как показывает сегодняшний день, всю глубину зашоренности, догматизма, мёртвой привязки ко всему старому и невозможности действительного преодоления самих себя. Старая номенклатура, стоящая сегодня у власти, продолжает свою разрушительную дея­тельность. Это была очень серьёзная ошибка.

К сожалению, мы допустили ту же ошибку, что и деятели Фев­ральской революции.

Мы видим сегодня, что власть стала коррумпированной, на виду жулики и мошенники. Мы в брежневские времена думали, что мы самые честные, что действительно любой буржуа должен шляпу перед нами снимать, по Маяковскому. Оказалось, что стоило только немножечко дать возможность украсть, как это превратилось в обы­денное дело, даже в удовольствие и даже, если хотите, в наслажде­ние. В результате этой недооценки мы и получили такой полубан­дитский или бандитский капитализм вместо действительно нор­мального гражданского общества буржуазного типа.

Можно перечислять наши промахи без конца. Честно говоря, мы очень надеялись на парламент. Сделали это, может быть, слиш­ком рано, слишком поторопились с его созданием. Это я сегодня так думаю, тогда я так не думал. Тогда я был настроен на то, что свобод­ный парламент должен появиться как можно скорее, и в него будут избраны самые честные, самые порядочные, самые-самые-самые люди, которые и наведут в обществе, как говорится, порядок, и с парламента начнется строительство гражданского общества. Всё это оказалось ошибкой. Сегодня я с горечью смотрю, как возрождается однопартийная система, причём на очень посредственном уровне, на уровне, когда люди или большинство из них, не способны само­стоятельно мыслить, самостоятельно принимать решения, идти на риск. С горечью надо отметить ликвидацию оппозиции. Это, на мой взгляд, грубейшая ошибка. Вновь появилась однопартийная систе­ма, и вы видите сейчас её действия, она даже словесно не выражает интересы народа, она направлена на служение царю. Всё это произ­водит грустное впечатление, но дело даже не в этом, а в том, что шаг за шагом начавшаяся деформация будет, естественно, порождать новые более глубокие деформации, если действительно в стране не возникнет нормальной оппозиции. Оппозиция – ведь это не только «сторож» власти, когда она поступает неправильно, это школа новых лидеров. Как правило, новый лидер возникает из оппозиции, а её нет. Значит, он будет не из оппозиции, а из той же колоды, из того же клана. А это уже беда, фарс, даже по сравнению с советским стро­ем, хотя с ним сравнивать что-либо, конечно, трудно.

Но как бы мы не критиковали перестройку (я сам весьма кри­тически отношусь и к собственной деятельности), но всё-таки во время перестройки были сделаны великие дела. Я думаю, общество недостаточно это оценивает, но уверен, что в будущем перестройка будет оценена по достоинству. Во время перестройки возникла пар­ламентская система, свобода слова, и все попытки нынешней пра­вящей клики ликвидировать свободу слова удаются с большим тру­дом. Можно закрыть независимоё телевидение, сделать его подкон­трольным начальству – можно. Можно закрыть одну, вторую газе­ту – можно. Да, появился страх, можно запугать людей. Но заставить общество замолчать и не говорить то, что оно думает, сейчас уже невозможно. И это великое завоевание перестройки, которое мы, может быть, уже как-то забыли.

Кстати, пятая колонна в стране, конечно, есть – это те, кто строит авторитарный режим, наши чиновники, захватившие власть в стране. Я думаю, что роль чиновничества в возможном откате страны и в том, что делается сегодня, невозможно переоценить. Чиновнику нужна власть, он по природе своей не может быть демократом, либералом и т.д. Это не его функция, его функция – осуществлять власть над людьми. А когда нет внятных законов, чинов­ник властвует по своим доморощенным законам <…>«.

Из статьи Ворожейкиной Т. Е. «Глядя назад: возможные альтернативы в развитии перестройки» // Пути России: двадцать лет перемен / Под общей редакцией Т. Е. Ворожейкиной. М.: МВШСЭН, 2005. С. 19–29.

«<…>За истекшие 20 лет не произошло существенных изменений в массовом типе российского (советского) человека. Этот тип воспро­изводится и в массах, и в первую очередь в интеллектуальной элите и является главной опорой российской власти. В каждый данный момент власть представляется российской интеллигенции либо без­альтернативной, либо лучшей из возможных, поскольку все осталь­ные будут заведомо хуже. Правительство у нас во все времена – «единственный европеец», и «сколь бы грубо и цинично оно ни было, только от него зависело бы стать сто крат хуже».

По основным параметрам социального развития Россия верну­лась в ту, говоря словами А. Аузана, «колею», в которой она находи­лась в предшествующие пять веков своей истории. Можно ли рас­сматривать «перестройку», как попытку выйти из этой колеи? Если да, то был ли переживаемый нами ныне итог перестройки и после­дующего периода преобразований неизбежным, предопределённым историей и типом социального развития страны? Или 1985–1991 гг. стали исторической развилкой, когда возможны были различные ва­рианты выхода из кризиса, в том числе такие, которые позволили бы обществу сформировать автономные по отношению к государству механизмы экономической и политической жизни? Если альтерна­тивы существовали, то какие тенденции, факторы, события периода перестройки способствовали восстановлению господства государст­ва над обществом и возвращению общества в атомизированное со­стояние?

С моёй точки зрения, в 1988–1991 гг. возникла и до 1996 г. со­хранялась возможность выхода за пределы зависимости от траекто­рии предшествующего развития («path dependency»). Конечно, между перестройкой и путинским режимом ещё лежали 1990-е годы, когда также проходили важные исторические развилки, но самые главные точки бифуркации были, по-видимому, пройдены в конце перестройки (1989, 1990, 1991 гг.). Именно перестройка была периодом общественного сдвига и одновременно периодом обществен­ного подъёма, когда определялись глубина и масштабы последую­щих изменений. По-видимому, 1990-е годы лишь придали форму этим изменениям.

Ретроспективно можно представить себе несколько вариантов развития перестроечных процессов. Первым из них могла бы быть постепенная эволюция экономической и политической систем в направлении её либерализации, без потери контроля и управляемости со стороны правящих групп путём последовательного смещёния внутреннего баланса власти в пользу реформистской («прорыночной») части номенклатуры. М. Горбачев понимал перестройку как трансформацию советской системы изнутри, которая сделала бы её более эффективной в политическом и особенно в экономическом отношении и позволила бы преодолеть нараставшее отставание от Запада. Именно это было стратегической целью М. Горбачева, «планом» перестройки, если у неё вообще мог быть какой-то план. (С моёй точки зрения, отсутствие у реформаторов сколько-нибудь внятного плана реформ, а его и не могло быть, не означает, что перестройка в целом не может быть определёна как реформа или попытка реформы). Насколько реалистичным был этот план, мог ли реализоваться подобный вариант развития? Была ли возможной успешная модернизация советской системы без слома структур государственного управления, как это произошло в 1991 г.? Могла ли политическая система, близкая к той, которая сложилась в России в 2000–2004 гг., воз­никнуть из поступательной, некатастрофической эволюции перестройки – перехода к администрируемому рынку при сохранении единства власти и собственности и к авторитарному режиму, легитимированному через избирательную процедуру? Был ли, иначе говоря, возможен в Советском Союзе так называемый «китайский путь» – постепенная рыночная трансформация экономики, осуществляемая под контролем государства, без потери управляемости и без радикальной реформы старой политической системы?

Этот вопрос распадается на несколько составляющих: экономическую, социально-экономическую и политическую. Первая из них касается последовательности этапов экономической реформы: в Китае она была начата в 1978–1979 гг. с радикальной деколлективизации сельского хозяйства, что практически не потребовало от государства дополнительных затрат и принесло очень быстрое улучшение ситуации с продовольственным снабжением населения. Денеж­ные средства, накопленные в сельскохозяйственном секторе, стали затем одним их важнейших источников финансирования реформы промышленности (и остаются таковым до сих пор). В Советском Союзе попытались начать с ускорения в наиболее капиталоемких отраслях тяжелой промышленности, что потребовало колоссальных государственных капиталовложений, отдача от которых, даже в случае успеха, была бы гораздо более медленной и не сказалась бы непосредственно на экономическом самочувствии населения. В реальности же колоссальные средства, вложенные в ускорение, разбалансировали экономику и стали одним из факторов роста инфляции конце 1980-х годов. Почему в СССР начали реформу с промышленности? Было ли это результатом идеологической зашоренности, порожденной статусом великой военной державы, или же неверием то, что советское колхозное крестьянство, которому коллективизация и послевоенное восстановление сломали хребет, можно перевести на путь рыночного фермерского хозяйства? Кроме этого, в CCCР существовал огромный слой сельскохозяйственной бюрократии и партийной номенклатуры, который в случае деколлективизации сельского хозяйства становился излишним. Его сопротивление введению арендного подряда уже в 1987 г. показало, что эти люди готовы защищать свою власть, поскольку именно с ней было связано ил экономическое благополучие.

На мой взгляд, сложившуюся в СССР систему единства власти и собственности было практически невозможно трансформировать по китайскому образцу – постепенно реформируя отношения собственности, что неизбежно грозило номенклатуре потерей власти, статуса и экономического могущества. Именно в этом состоит социально-экономическая составляющая, блокировавшая «китайский путь» реформ в СССР. М. Горбачев был вынужден начать демократическую реформу, т.е. привлечь население к активному участию в попытке ослабить власть номенклатуры, что позволило бы затем уменьшить её экономическое могущество. Введя конкурентные выборы в 1989–1991 гг., М. Горбачев неизбежно и вопреки своим намерениям создал ситуацию, позволявшую, как считает американский исследователь Дж. Хаф, голосовать за популистов, т.е. мобилизовывать население против болезненных экономических реформ. <…> Выбор в пользу политической демократизации, сделанный М. Гор­ячевым на рубеже 1986–1987 гг., снял с повестки дня такой вариант развития перестройки.

Второй вариант возможного развития перестройки по своим гипотетическим результатам противоположен первому и может быть охарактеризован как демократическая трансформация разложившегося в I960–1980-е годы советского тоталитаризма. Существовала ли такая тенденция в реальности, и на какие силы она могла опереться? Почему наметившийся в 1988–1989 гг. союз части реформаторской номенклатуры с демократически общественным движением оказался столь непрочным? Было ли это связано, как считали радикальные демократы, с нерешительностью партийных реформаторов и М. Горбачева, в первую очередь с его стремлением любой ценой избежать обострения политического конфликта в условиях начавшегося в 1990 г. открытого противостояния с консервативной, частью номенклатуры? Или же, напротив, причина была, как пишет М. Горбачев в своих воспоминаниях, в стремлении радикальных демократов форсировать процесс реформ, не считаясь с последствиями, и прорваться к власти? Можно ли вообще говорить о существовании демократического общественного движения в период перестройки? Большинство исследователей отмечают его крайнюю слабость и неструктурированность или вообще считают его мифом. <…> Как измерить значимость и достаточную массовость демократической мобилизации? В 1990–1991 гг. на улицы Москвы, Ленинграда и других крупных городов по призыву демо­кратических организаций выходили десятки и сотни тысяч людей. Почему этот потенциал не был использован для создания новых де­мократических институтов, как это произошло в странах Централь­ной и Восточной Европы?

На мой взгляд, можно говорить о массовом демократическом движении в 1989–1991 гг. Оно было крайне разнородным по составу неравномерно распределенным географически, но оно существовало. В него входили различные неформальные движения – от экологических до многочисленных общедемократических и социалистических организаций <…>.

Я думаю, что вариант демократической трансформации, опиравшийся на союз реформаторской части номенклатуры и демократического движения, был вполне вероятен. То, что он не состоялся, связано не с историческим предопределёнием, не с отсутствием или слабостью демократического движения (хотя, несомненно, оно было слабым), а с субъектной недостаточностью лидеров как реформаторской части номенклатуры, так и демократического движения <…>.

Третий из возможных вариантов развития перестройки реализовался в действительности. Это неуправляемое нарастание противоречий системы – экономических, социальных, политических, межнациональных. Советская система вертикальной организации государства и общества оказалась не в состоянии переварить и адаптировать те новые элементы экономического и политического плю­рализма (хозрасчётные предприятия и кооперативы, альтернативные выборы в Советы, гласность), которые внедрялись для её усовершенствования. Под воздействием чужеродных факторов система начала давать сбои, вошла в кризис и затем обрушилась в 1991 г. Было ли обрушение системы государственной власти в 1991 г. революцией, как считают некоторые западные исследователи, или ж речь шла об очень глубоком кризисе структуры, основные несущие элементы которой, тем не менее, сохранились? Система распалась как картинка в калейдоскопе, однако важнейшие, несущие элементы, из которых складывалась старая картинка, не изменились. В становившись, «регенерировав» в 1990-е годы, эти элементы (в первую очередь единство власти и собственности, а также и сохранившиеся практически в нетронутом виде репрессивные органы) соединились в новой системе, где власть смогла к 2004 г. восстановить практически полный контроль за обществом и общественным мнением, за средствами массовой информации, органами представительной власти, за выборами. Быстрый, радикальный слом предшествующей системы уже в который раз в российской истории оказался наименее эффективным с точки зрения преодоления зависимости от траектории предшествующего развития.

Повторю ещё раз: я не считаю такой результат перестройки предопределённым. Каждый из перечисленных вариантов развития мог реализоваться. Можно спорить о том, каковы были шансы каж­дого из них. На мой взгляд, лишь второй вариант мог привести к реальным преобразованиям взаимоотношений общества и государства, или, точнее, к началу таких преобразований, которые могли бы создать в обществе устойчивые механизмы самоорганизации. Первый и третий варианты являются, с моёй точки зрения, воспроизве­дением традиционного типа российского развития и не могли вы­вести за его пределы традиционных для России взаимоотношений власти и общества.

Я думаю, альтернативность сохранялась и после перестройки. Несомненные точки бифуркации были пройдены в 1993, 1996, 1998–1999 гг. А. Аузан считает, что важнейшая точка бифуркации была пройдена в 2003 г. С моёй точки зрения, то, как она была пройдена, было решено в 1999–2000 гг., когда вторая чеченская война и массо­вая поддержка её населением позволила сложиться такой государст­венной власти, которая и не могла принять иных решений осенью 2003 г. Это, однако, не отменяет в принципе альтернативности развития <…>«.