36. Э. Канетти о «массовых кристаллах» и массовых символах

Массовые кристаллы - маленькие жесткие груп­пы людей, которые имеют четкую границу, обладают высокой устойчивостью и служат для возбуждения масс.

Массовый кристалл постоянен. Он никогда не меняется в размере. Составляющие его индивидуумы привыкли действо­вать и мыслить соответствующим образом. У них может быть разделение функций как в оркестре, но важно, что появля­ются они только вместе. Их жизнь вне крис­талла вообще не принимается в расчет. Солдаты и монахи представляют собой важнейшие формы массовых кристаллов.

Ясность, изолированность и постоянство кристалла резко контрастируют со спонтанными и неустойчивыми процесса­ми в самих массах. Быстрый неконтролируемый рост и пос­тоянная угроза распада — эти два процесса, наполняющие массу характерным беспокойством, — чужды кристаллу.

Закрытая масса отличается от кристалла не только боль­шим объемом, она отличается более спонтанным характером и не может позволить себе серьезное разделение функций. Собственно, общее у нее с кристаллом — ограниченность и регулярность повторения.

Поразительно и историческое постоянство массовых крис­таллов. Хотя все время вырабатываются новые формы, про­должают существовать и старые со всей их спецификой. На какое-то время они могут отступить на задний план, утратив остроту и необходимость существования. Массы, с которыми они были связаны, возможно, отмерли или были насильствен­но подавлены. И кристаллы сами по себе продолжают су­ществовать как безвредные группы, не оказывающие ника­кого влияния вовне.

Коллективные единства, состоящие не из людей и, тем не менее, воспринимаемые как массы, яназывают массовыми символами. Это такие единства, как зерно и лес, дождь, пе­сок, ветер, море и огонь.

Эти символы нужно ясно и безошибочно отличать от крис­таллов. Массовые кристаллы представляют собой группы людей, выделяющиеся своей организованностью и единст­вом. Они задуманы были как единство и воспринимаются как единство, но складываются всегда из реально действую­щих людей — солдат, монахов, оркестрантов. Массовые сим­волы, напротив, не являются людьми и лишь воспринимают­ся как масса.

Огонь. Если соединить вместе все эти отдельные черты огня, воз­никает неожиданная картина: он везде равен себе, стремительно распространяется, способен внезапно возникнуть повсюду, заразителен и ненасытен, многообразен, может быть разру­шен, у него есть враг, он умирает, он ведет себя будто живой, и именно так с ним и обращаются. Но все эти свойства суть свойства массы, трудно вообще дать более исчерпывающее перечисление ее атрибутов. Можно пройти их все по порядку. Масса повсюду равна себе: в разные эпохи, в разных культу­рах, у людей разного происхождения, с разным образованием, говорящих на разных языках она остается, в сущности, той же самой. Где бы она ни появилась, она бурно вбирает в себя все вокруг. Ее заразительному воздействию мало кто способен противостоять, она стремительно растет, изнутри ей не поло­жено границ. Она может возникнуть всюду, где собираются люди, спонтанно и внезапно. Она многообразна и вместе с тем едина, ее составляет множество людей, и никогда не из­вестно, сколько их на самом деле. Она поддается разрушению. Ее можно ограничить и приручить. Она ищет себе врага. Она исчезает так же внезапно, как возникает, и иногда столь же необъяснимо; само собой, у нее есть собственная беспокойная и бурная жизнь. Эти черты сходства огня и массы ведут к тому, что они часто сливаются. Они переходят друг в друга и друг за друга выступают. Из символов массы, сопровождающих чело­вечество в его истории, огонь — один из самых важных и са­мых переменчивых.

Море. Море многократно, оно в движении, в собственной тесной внутренней связи. Многократное в нем — это волны, из ко­торых оно состоит. Кроме многократности волн у моря есть еще многократ­ность капель. Они, однако, остаются каплями лишь пока не связаны друг с другом. Море имеет голос, очень изменчивый и слышимый без­остановочно. В его интонации тысячи голосов. Море никогда не спит. В своем тяжком покое, как и в возмущении, оно напо минает особенное существо, единственно с которым оно и делит эти свои качества в полном объеме, — массу. Однако у него есть еще постоянство, которого ей недостает. Оно не иссякает и не исчезает время от времени, оно есть всегда. Величайшему и вечно тщетному стремлению массы — стрем­лению продолжать существовать — оно предстоит как уже осуществленное.

Море всеохватно и ненаполнимо. Оно так велико, что может служить примером массе, которая всегда стремится стать больше, чем она есть. Массе хочется стать большой, как море, и, чтобы этого достигнуть, она при­тягивает к себе все больше людей.

Дождь. В той мере, в какой дождь является массовым символом, он не напоминает о фазе стремительного и неуклонного прироста, которую символизирует огонь. В нем нет ничего от константности, хотя есть иногда кое-что от неисчерпаемости моря. Дождь — это масса в момент ее разрядки, а это одновременно и момент распада. Облака, из которых он возникает, исходят им, капли падают потому, что уже не могут держаться вместе, и остается пока неясно, смогут ли они (и если да, то как) вновь найти друг друга.

Река. В реке прежде всего бросается в глаза ее направление. Она движется в покоящихся берегах, с которых можно беспре­рывно наблюдать ее протекание. Беспокойство водных масс, следующих без остановки и без перерыва, пока река вообще остается рекой, однозначность общего направления, даже если оно меняется в мелких деталях, неумолимость движения к морю, усвоение других, мелких потоков, — все это, несом­ненно, имеет характер массы. Поэтому река тоже стала сим­волом массы, но не массы вообще, а отдельных форм ее про­явления. Ограничение в ширине, где она может прибавлять, но не бесконечно и не неожиданно, показывает, что как мас­совый символ река есть нечто предварительное. Она симво­лизирует процессии: люди, смотрящие с тротуаров, — это деревья на берегу, жесткое здесь включает в себя текучее. Демонстрации в больших городах похожи на реки. Из раз­личных районов стекаются маленькие потоки, пока не сфор­мируется основной. Реки в особенности символизируют пе­риод, когда масса формируется, когда она еще не достигла того, что ей предстоит достичь. Реке не свойственны' всеохватность огня и универсальность моря. Вместо этого здесь доведенное до крайности направление: масса, следующая в этом направлении, растет и растет, но она есть уже в начале. Река — это направление, которое кажется неисчерпаемым и которое в истоке воспринимается даже серьезнее, чем у цели.

Река — это масса в ее тщеславии, масса, показывающая себя. Элемент наблюдаемости не менее важен, чем направ­ление. Без берегов нет реки, и шпалеры кустарника по бе­регам выглядят как толпы зрителей.

Можно лишь с оговорками на­звать реку массовым символом. Она является им, но менее, нежели огонь, море, лес или зерно. Она — символ такого состояния, когда масса еще владеет собой перед прорывом и перед разрядкой, когда ее угроза больше, чем ее действитель­ность: она есть символ медленной массы.

Лес. Лес над людьми. Он может быть закрытым, заросшим кус­тарником; трудно в него проникнуть, и еще труднее в нем двигаться. Но его настоящая плотность, то, из чего он дей­ствительно состоит, его кроны — всегда вверху. Эти кроны отдельных стволов, переплетаясь, образуют общую крышу, эти кроны, задерживая свет, вместе отбрасывают величествен­ную лесную тень.

Тот, кто в лесу, чувствует себя в безопасном убежище; он не у вершин, где совершается рост и где плотность макси­мальна. Именно эта плотность дает ощущение безопаснос­ти, и она вверху. Так в лесу изначально родилось благого­вение. Оно заставляет человека смотреть вверх в сознании благодарности за его превосходящую и охраняющую силу.

Другое, не менее важное качество леса — это его много­кратно утвержденная незыблемость. Каждый отдельный ствол прочно укоренен и не уступает воздействиям извне. Сопротивление его абсолютно, его не сдвинуть с места. Его можно свалить, но нельзя передвинуть. Поэтому он стал символом войска — войска стоящего, которое не побежит ни при каких обстоятельствах, которое ляжет до последнего человека, не уступив ни пяди земли.

Рожь. Рожь в некоторых отношениях представляет собой редуциро­ванный лес. Она растет там, где раньше был лес, и никогда не вырастает такой высокой, как лес. Она целиком во власти че­ловека и его труда. Он ее сеет и косит, исполнением древних ритуалов добивается, чтобы она хорошо росла. Она податлива как трава, открыта воздействию всех ветров. Все колосья од­новременно уступают порыву ветра, поле клонится все цели­ком. После бури, побитые и поваленные, они долго лежат на земле. Но у них есть таинственная способность подниматься вновь, и, если они не переломаны совсем, вдруг в один миг поле стоит целое, как прежде. Налитые колосья — что тяже­лые головы: они кивают тебе или отворачиваются в зависи­мости от того, как дует ветер.

Равенство людей перед смертью любят выражать в образе ржи. Но она падает вся сразу и потому напоминает вполне определенную смерть — смерть в битве, косящую целые ше­ренги: поле как поле битвы.

Податливость превращается в подчиненность: в ней есть что-то от собравшихся верных подданных, которым недоступ­на даже мысль о сопротивлении. Они стоят — легко обозри­мые, послушные, готовые исполнить любое приказание. При­шедший враг безжалостно их растопчет.

Ветер. Его сила меняется, а вместе с ней и его голос. Он может визжать или выть, звучать тихо или громко — мало тонов, на которые он не способен. Поэтому он воспринимается как нечто живое даже теперь, когда в человеческих глазах многие природные явления потеряли свою одушевленность. Кроме голоса в ветре важно направление. Чтобы его опре­делить, нужно знать, откуда он пришел.

Он невидим, но движение, сообщаемое им волнам и обла­кам, листьям и траве, дает ему проявиться, и явления его разнообразны.

Древнее отождествление дыхания и ветра свидетельствует о том, насколько концентрированно он воспринимается. У него плотность дыхания. Но именно в силу своей невиди­мости он более всего годится для представления невидимых масс. Поэтому он отдан духам, которые диким воинством прилетают, завывая, в буре или спасаются бегством, как в той песне эскимосского шамана.

Знамена — это тоже ставший видимым ветер. Они — как вырезанные куски облаков, только ближе и пестрее, прочно прикрепленные и сохраняющие форму. Они действительно развертываются только в движении. Народы, будто желая поделить ветер, прибегают к знаменам, чтобы обозначить ими воздух над собою как свою собственность.

Песок. Из свойств песка, которые важны для нас, выделим два. Пер­вое — малость и одинаковость его частиц. Это, собственно, одно качество, ибо люди считают частицы песка одинаковы­ми только потому, что они так малы. Второе — это бесконеч­ность песка. Он необозрим, его всегда больше, чем человек способен охватить взглядом. Где он лежит малыми кучками, на него не обращают внимания. Действительно величествен он там, где неисчислим — на морском берегу или в пустыне.

Груды. Все груды, касающиеся человека, искусственным образом собраны. Единство груд плодов или зерна — продукт трудов. Сбор урожая — дело множества рук; он происходит в опреде­ленное время года и столь важен, что стал основой древних членений времен года. На праздниках люди радовались со­бранным им грудам. Их гордо выставляли напоказ. Часто сами праздники происходили вокруг груд.

У собранного равная природа, это определенный род пло­дов, определенный сорт зерна. Груда складывается как мож­но плотнее. Чем выше и плотнее, тем лучше. Все под рукой, не надо добывать где-то еще. Размеры груды вызывают гор­дость: если она достаточно велика, хватит на всех или надол­го. Когда их собирание становится привычным, размеры пе­рестают играть большую роль. Приятнее всего вспоминать годы, благословенные богатым урожаем. В анналы, если ан­налы существуют, они заносятся как счастливые годы. Уро­жаи соревнуются друг с другом из года в год или от места к месту. Принадлежат ли они общине или единоличнику, они Образцовы и воплощают в себе их безопасность.

Груды камней. Однако есть и другие груды, не вызывающие столь приятных ощущений. Груды камней воздвигаются потому, что их труд­но разбросать вновь. Они воздвигаются надолго, даже навеки. Они не должны уменьшаться, им предстоит оставаться такими, каковы они есть. Они не переходят в чьи-нибудь желудки, в них не всегда живут. В древнейших грудах каж­дый камень представлял человека, который его принес. Поз­же вес и размер отдельных составных частей возрос, и, чтобы с ними справиться, требовалось уже много народу. На какое бы представительство не претендовали такие груды, они во­площают в себе тяжкий труд и долгий путь бесчисленного множества людей.

Сокровища. Сокровища, как и другие груды, тоже собраны вместе. Одна­ко в противоположность плодам и зерну они состоят из еди­ниц, которые несъедобны и непреходящи. Важна крайняя ценность этих единиц, и лишь вера в постоянство их ценнос­ти побуждает к сбору сокровищ. Сокровище — это груда, от которой не отнимается и которая должна расти.

Страсть, с которой люди тянутся к таким возможностям, предполагает абсолютную веру в составляющие сокровище единицы. О силе этого доверия трудно составить преувели­ченное впечатление. Человек сам отождествляет себя со своей денежной единицей. Сомнение в ее ценности для него ос­корбительно, ее неустойчивость подрывает его веру в самого себя.