1 Кант и. Сочинения в 6-ти т. Т. 4, ч. 1. М., 1965, с. 230—231.

зации связано в первую очередь с генезисом и развитием самосознания, научившегося отвлекаться от «красочной видимости чувственного посюстороннего» и ценить свободу мышления и миро-отношения. Движимое сложными мотивационными конфликтами, оно способно не только определенным образом относиться к миропорядку, но и превращать собственное отношение в предмет рефлексии.

Не претендуя на исчерпывающую полноту исторического охвата всех форм самосознания, Гегель остановился прежде всего на тех, что отличаются не случайной, а необходимой, «субстанциальной» противоречивостью, чьи мотивационные конфликты являются этическими рефлексами эпохальных социально-исторических коллизий. Таковыми для него выступили типы стоического, скептического, несчастного и разорванного сознания.

Стоическое сознание характерно для эпох деспотизма, всеобщего страха и рабства. Индивид, жаждущий свободы, но не имеющий возможности удовлетворить свою потребность в ней, удаляется в «простую существенность мысли». Это позволяет ему сохранить невозмутимость духа или, по крайней мере, поддерживать видимость спокойствия и невозмутимости.

Скептическое сознание делает новую попытку шагнуть навстречу свободе. Оно выходит из замкнутого состояния и пытается доказать себе и другим суверенность собственной мысли. Но на деле эта мысль оказывается не чем иным, как «бессознательной болтовней», бросающейся в крайности и постоянно противоречащей самой себе. Носители скептического сознания постоянно оказываются в ситуациях, когда «удовольствие противоречить друг другу приобретается ценой противоречия с самим собой» '.

Несчастное сознание. Его внутренние конфликты носят принципиально иной характер. Раздвоенное внутри себя между тяготением к бесконечному и собственной единичностью, между стремлением слиться с вечной божественной сущностью и невозможностью осуществить это, «несчастное сознание» представляет собой воплощенную «скорбь духа». Его носитель, сосредоточившийся на абстрактном принципе, отстранившийся от содержательного разнообразия ценностей жизни и культуры, может являть собой «себя самое высиживающую, столь же несчастную, сколь скудную личность».

Разорванное сознание. Главной его чертой является утрата веры в устойчивость социоморального законопорядка.

Постфеодальный социум с его сместившимися ценностными координатами обнаруживает неустойчивость ценностных иерархий и предстает в образе «бездонной глубины, в которой исчезла всякая опора и субстанция». Сознание, отстранившееся от «устойчивых сущностей» и ценностных констант, становится «сознанием извращения», готовым распространять действие принципа нега-ции сколь угодно далеко, способным к самоосмеянию и даже самоистреблению и потому глухим к моральным увещеваниям здравого смысла. По сравнению с стереотипными суждениями и оценками обывателей речи обладателя «разорванного сознания» — бред и безумие. Остроумие парадоксально-саркастических суждений — это своего рода музыкальная автохарактеристика «разорванного сознания», где резкие, неблагозвучные диссонансы свидетельствуют о том, что инструмент безнадежно расстроен.

МОРАЛЬНО-ПРАВОВОЕ СОЗНАНИЕ МАРГИНАЛЬНОЙ ЛИЧНОСТИ

По существу, положение гегелевского «разорванного сознания» — это позиция маргинального субъекта, оказавшегося в социокультурном «разломе» между двумя нормативно-ценностными системами. В переходные исторические эпохи, когда исчезают отчетливые грани между допустимым и недозволенным, нормами и аномалиями, когда социуму начинает реально угрожать возможность погружения в катастрофическое состояние самораспада, для личности особую сложность обретает проблема избирательных предпочтений. Там, где в одном временном интервале сосуществуют различные соционормативные комплексы, непременно должны существовать субъекты, уходящие от необходимости выбора, временно или постоянно, духовно или практически не принадлежащие ни к одному из них, не отождествляющие себя с ними. Они составляют резерв социокультурных мигрантов, поставляющих обществу как новаторов-подвижников, так и субъектов девиантного поведения.

Маргинальное положение может способствовать обретению личностью внутренней свободы, выходу из-под власти жестких идеологических стереотипов. Но оно же может способствовать отлучению человека от высших духовных ценностей, препятствовать реализации лучших задатков, подталкивать на путь отклоняющегося и криминального поведения.

Существует несколько основных типов маргинальное™.

/. Социальная маргшшлыюстъ

Возникает в результате перемещений субъектов в социальном пространстве.

Если взять типовой социальный факт пространственного перемещения индивида из села в город, сопровождающегося сменой статуса сельчанина на статус горожанина, то, как правило, при подобной перемене духовный мир мигранта становится сферой соприкосновения различных, во многом непохожих друг на друга нормативно-ценностных комплексов — сельского и городского. Каждому из них присущ свой специфический, исторически сложившийся уклад жизни, каждый порождает особый тип мироощущения. Так, если селу свойственны относительная стабильность и ритмическое однообразие жизненного уклада, сравнительно малое количество событий в единицу времени, то городскую жизнь отличают динамизм, интенсивность общения, насыщенность событиями и информацией. Если непосредственные социальные связи сельского жителя в значительной степени локализованы в пределах сельского «микромира», то в городе сложная система взаимодействий втягивает личность в грандиозный социальный «макромир» с бесконечным разнообразием непосредственных отношений. Если в селе экстравертная жизнь человека «на миру» подчиняется постоянно действующему внешнему социальному контролю со стороны односельчан, а сила общественного мнения является одним из главных нормативно-регулятивных факторов, то в городе слабость или даже отсутствие такого постоянно действующего контроля способны породить у вчерашнего сельчанина ощущение неподотчетности, свободы, вседозволенности.

Среди мигрантов,'оказывающихся в маргинальном положении, выделяются две категории. Первая — это те, кто сравнительно легко усваивает нормы нового для них жизненного уклада, новые обязанности, связанные с изменившимся социальным статусом. Влившись в трудовые или учебные коллективы, они сравнительно легко адаптируются и начинают исправно выполнять свои непосредственные профессиональные, гражданские, моральные и правовые обязанности. При этом они не только внешне, формально, но и внутренне, морально-психологически встают на позиции тех социальных общностей, что приняли их.

Для другой категории маргиналов морально-психологическая переориентация протекает значительно сложнее. Для успешной адаптации им недостает либо психологической мобильности и необходимой внутренней культуры или же соответствующей помощи воспитательного характера со стороны ближайшего окружения. В результате они достаточно долго пребывают на ценностной «периферии» нового для них мира.

В более сложных случаях внутренняя переориентация может пойти не по пути сопряжения лучших черт двух соционорматив-ных комплексов, а в направлении их взаимоотрицания. Не обретя положительных социоморальных установок, личность успевает отказаться от прежних, которые представляются ей уже неуместными и потому необязательными. Свобода от традиций и норм сельской жизни может быть расценена в условиях города как свобода от любых норм вообще. В результате человеку начинает угрожать опасность погружения в ценностный «вакуум», где доминирует только один императив: «Делай, что хочешь!» В подобном положении чаще всего оказываются те, кто еще на этапе первоначальной социализации многого недополучил и недобрал в своем культурном, нравственном развитии.

Наиболее сложным оказывается положение маргинальных личностей, оказавшихся свидетелями и жертвами распада крупных социальных систем тоталитарного типа. Когда на фоне общей варваризации социальной жизни возрастает число проявлений спонтанного, немотивированного насилия, возрождаются стереотипы архаического «кулачного права», на исторической сцене, как отмечал немецкий исследователь К. Шлёгель, появляется тип авантюриста-«вояки». «Как правило, это не бывший солдат, а скорее человек мирного времени, не сумевший приспособиться к новым жизненным обстоятельствам. Постмодерный вояка рождается не вследствие распада старой армии, к которой он зачастую не имеет отношения, а вследствие распада жизненного уклада. Организовать жизнь заново в изменившихся условиях трудно, это требует усилий, прежде всего работы. Работать тяжело, держать в руках оружие много легче. Работающий может лишь с трудом жить на свою зарплату. Для работы необходимы знания и способности, для обращения с оружием достаточно одной жестокости. У кого в руках оружие, может заставить других работать на себя. Путь насилия самый простой, путь выхода из трудностей и создания нового требует длительного напряжения. Этос постмодерного вояки — это мораль разбойника, иногда драпирующегося в исторические костюмы, но чаще всего выступающего в адидасе и кроссовках и слушающего воксман» '.

Авантюристам-маргиналам такого рода чужда идеологическая мотивация. Свободные от религиозных, моральных и правовых норм, они всегда готовы на игру без правил, на преступления из-за жажды приключений или удовольствий или просто от скуки. «Для таких преступлений не нужны враги и противники. На-