88. Становлення марксистської історіографії в срср

89. Дискусії щодо марксистського методу пізнання у 20-30-ті рр..

Дискуссии в исторической науке, как это показал уже первый диспут о К. Каутском и каутскианстве, стали мощным рычагом идеологизированной системы, созданной по инициативе партийного руководства. Вслед за диспутом 1918 г. последовали другие. В 1920 г. на ши­роком партийном совещании по народному образованию состоялось острое обсуждение проблем, связанных с планированием развития общественных наук. Речь шла о том, как более точно и оперативно претворить в жизнь директивы партии по переориентации общественных дисциплин в высшей школе в сторону марксизма. О последовательной идеологизации исторической науки свидетельствует научная дискуссия об особенностях русского исторического процесса и природе русского самодержавия, состоявшаяся в 1922 г. В ней, естественно, принимали участие лишь историки-марксисты. Цель дискуссии заключалась в том, чтобы нанести удар по концепциям старой, так называемой буржуазной науки, а также по историческим воззрениям историков-меньшевиков, эсеров, сторонников Л.Д. Троцкого. Возглавлял дискутантов-марксистов М.Н. Покровский. «Правда» широко освещала ход дискуссии.

На следующий год на страницах журналов «Пролетарская революция», «Под знаменем марксизма», «Спутник коммуниста» разгорелся спор вокруг новой книги В. Астрова «Экономисты – предтечи меньшевизма. Экономисты и рабочее движение в Рос­сии на пороге XX в.». На этот раз смысл дискуссии заключался не в том, чтобы постичь научную истину, а в том, чтобы идеоло­гически сокрушить злейшего врага большевизма - оппортунизм. В ноябре 1923 г. на страницах газеты «Правда» прошла дис­куссия о преподавании истории и ее влиянии на формирование марксистского мировоззрения. В ней участвовали Покровский, Бубнов, Крупская и другие. Предмет дискуссии снова был огра­ничен чисто идеологическими задачами - утверждением в пре­подавании истории марксистских взглядов и борьбой с буржуаз­ной идеологией.

На исходе 1923 г., с началом подготовки к 100-летнему юби­лею восстания декабристов, в советской исторической литерату­ре вспыхнула дискуссия относительно сущности этого движения. Интерес историков-марксистов к революционерам первой чет­верти XIX в. находился в общем русле интереса ко всяким про­явлениям революционности в истории и прежде всего в России. Дискуссия началась после появления 16 декабря в газете «Рабо­чая Москва» статьи М.С. Ольминского «Две годовщины». Автор с ультрареволюционных позиций характеризовал движение декабри­стов как «движение дворян-землевладельцев», которые обманом увлекли солдат на Сенатскую площадь, а затем предательски поки­нули их. В защиту декабристов выступили М.Н. Покровский, В.Д. Виленский-Сибиряков и некоторые другие. Покровский пи­сал о них, особенно о членах Южного общества и Общества соеди­ненных славян, как о «настоящих революционерах и революцион­ных демократах», чуть ли н& предшественниках большевиков.

Смерть Ленина не остановила тенденции к общей идеологизации советской исторической науки. Напротив, в условиях ожесточенной борьбы за власть внутри большевистского руководства, когда каждая из сторон апеллировала к имени и взглядам Ленина и когда обращение к истории русской революции, истории русского радикального движения, истории страны вообще служило до­полнительным аргументом в ожесточенных политических схват­ках, историческая наука как таковая и дискуссии в частности все более и более становились орудиями этой борьбы. К тому же об­ещая революционно-идеологическая устремленность историков-марксистов, выработанная и сформировавшаяся в первые после­революционные годы, их общее неприятие «старорежимных» взглядов на историю страны, а также тех воззрений, которые они считали отражением охваченной кризисом буржуазной историографии, придавали дискуссиям середины и второй половины 20-х гг. особо воинственный и идеологизированный характер.

Истпроф ВЦСПС в начале 1924 г. провел дискуссию об историках профсоюзного движения в России. В апреле этого же года на общем собрании Соцакадемии обсуждался вопрос о расширении углублении работы по изучению ленинизма. Главную роль в суждении играл основной докладчик М.Н. Покровский. В том году на страницах журналов «Пролетарская революция» и «Каторга и ссылка», ориентированных в известной мере на старые, еще народнические традиции, прошла дискуссия о русском якобинстве. В центре спора оказалась статья Н.Н. Батурина «О наследстве русских якобинцев». От выяснения общности корней французских якобинцев 1792 г. и русских народников (Ткачева, Зайчневского и др.) дискуссия естественно перешла к определе­нию классовых и теоретических корней большевизма. Среди уча­стников мы снова видим Покровского и других историков-марксистов.

На рубеже 20-30-х гг. в советской исторической науке актив­но дискутировались не только проблемы истории революцион­но-демократического движения XIX в. Интенсивно изучалась и обсуждалась и история российской социал-демократии. Таким образом, история освободительного движения в целом выстраи­валась в единую цепь, наиболее значительным и решающим зве­ном которой был большевизм. Подтверждением тому являлась дискуссия в связи с 45-летием группы «Освобождение труда» и 10-летием со дня смерти Г.В. Плеханова. В условиях борьбы с различными партийными уклонами и практической узурпации масти И.В. Сталиным, поддержанным широкими слоями беднейшей части народа, эта дискуссия стала, по существу, одной из проб идеологических сил сталинистов. В журнале «Пролетарская революция» появились публикации о наличии меньшевистских тенденций в деятельности Плеханова и его группы. Крайние взгляды отличали и авторов статей, опубликованных в «Красной летописи». Однако редакция «Пролетарской революции» поуме­рила их разрушительную критику своими комментариями. «Ис­торик-марксист» взял «под защиту» Плеханова, отрицая верность позиции НЛ. Сергиевского, который отдавал пальму первенства в становлении русской социал-демократии Д. Благоеву, рассмат­ривая именно его в качестве предтечи большевизма". По мне­нию В.И. Невского, это было опасно, так как сближало лени­низм с народничеством, к которому тяготел Благоев.

Широко обсуждались и другие революционные страницы ис­тории страны: революция 1905-1907 гг., февральская революция.

Главной же темой дискуссий второй половины 20-х гг. по-прежнему оставалась история Октябрьской революции. И здесь на первых порах советские историки решали не столько научные, сколько идеологические задачи. Что же интересовало их прежде всего? Критика антимарксистских течений, борьба с эмигрантской историографией, овладение «ленинской концепцией» революции.

В 1929 г. в Институте красной профессуры и в Обществе ис­ториков-марксистов прошла дискуссия по книге СМ. Дубровского «К вопросу о сущности "азиатского способа производства", феодализма, крепостничества и торгового капитала». В «Очерках истории исторической науки в СССР» правильно указывалось на особо важную роль этой дискуссии, поскольку в учении об обще­ственно-экономических формациях нашло «объективное вопло­щение марксистско-ленинское понимание закономерности исто­рического процесса».

В 1933 г. в Ленинграде в Государственной академии истории материальной культуры обсуждался доклад Б.Д. Грекова «Рабство и феодализм в Древней Руси», который положил начало раз­работке формационного подхода в его марксистском понимании применительно к ранней истории России и послужил основой для дальнейшей дискуссии.

Наряду с дискуссиями по принципиальным научно-идеологическим вопросам спонтанно вспыхивали споры по другим проблемам истории России. В 1929 г. в связи с переходом в стране к коллективизации на I Всесоюзной конференции аграрников-марксистов началась дискуссия о путях развития советской де­ревни. В.П. Милютин и А.И. Гейстер, например, акцентировали внимание на закономерности социалистических преобразований в сельском хозяйстве России. Другое ученые вновь возвращались к уже разгромленным к тому времени «буржуазным» и «мелко­буржуазным» неонародническим взглядам в аграрном вопросе, обрушивались как на троцкистское, так и на бухаринское пони­мание развития аграрных отношений. Дискуссия по аграрному вопросу параллельно велась и на страницах журналов «Больше­вик» и «На аграрном фронте». В центре ее была книга Н.Э. Крицмана «Пролетарская революция в деревне» (1929 г.). Отдельные события гражданской войны, в частности история похода Юдени­ча на Петроград, представленная в книге А.И. Егорова «Львов Варшава. 1920» (1929 г.), также стали предметом дискуссий в Комакадемии и на страницах ряда журналов.

Таким образом, после остроидеологических дискуссий первой половины 20-х гг., которые прежде всего помогли самоопреде­литься, сформироваться марксистскому направлению в совет­ской исторической науке и способствовали идеологическому и политическому подавлению представителей старой дореволюци­онной науки, а также исторической школы меньшевиков, эсе­ров, «неонародников», Л.Д. Троцкого и его сторонников, дис­куссии второй половины 20-х гг., вплоть до начала 1931 г., носи­ли несколько иной характер. Как и прежние, они были вызваны требованиями властей в целях полного подчинения историче­ской науки идеологии. Как и прежде, их участники предъявляли своим оппонентам жесткие идеологические и политические об­винения. Как и прежде, участники дискуссий обращались лишь к излюбленным марксистским темам и оставляли в стороне дру­гие важные темы отечественной истории, содействуя тем самым созданию определенного исследовательского вакуума.

Система функционирования новой советской исторической науки, заложенная Лениным, Луначарским, Покровским, другими лидерами большевизма, продолжала неукоснительно действо­вать, а дискуссии, как и прежде, оставались непременной ее че­стью. Во второй половине 20-х и на рубеже 30-х гг. овладение лени­низмом, особенно в свете внутрипартийной борьбы, стало навязчивой идеей почти всех проходивших дискуссий. К тому же ог­ромное влияние на историков оказывало идеологическое обая­ние существующей власти, которой они и поклонялись, и служили, и частью которой были именно как марксисты. Все это вно­сило в дискуссии, как и в историческую науку в целом чрезвы­чайно сильный дух идеологизированности.

Однако было бы наивно думать, что исторические дискуссии не несли в себе ничего, кроме псевдонаучных идеологических догм. В жестокой и неравной дискуссионной борьбе 20-х гг., не­смотря ни на что, шло накопление научных знаний в тех облас­тях исторической науки, которые ранее либо разрабатывались слабо, либо не разрабатывались вовсе.

Следует сказать, что за эти годы действительно был в значи­тельной мере отмобилизован марксистский историко-материалистический потенциал, который представлял собой определенное интеллектуальное завоевание человечества. Даже несмотря на же­сткий экономический детерминизм в представлении основопо­ложников марксизма об истории человечества, несмотря на рево­люционную заостренность их исторических оценок и определен­ную революционно-политическую заданность ленинских взгля­дов на историю России XIX - начала XX в., а также взглядов его сподвижников – Троцкого, Зиновьева, Бухарина, чьи воззрения до середины 20-х гг. наряду с ленинскими в значительной степе­ни влияли на развитие исторической науки, марксизм и в своем, так сказать, первозданном виде, и в трактовке его эпигонов в России открывал некоторые возможности для постижения истории развития человеческого общества, в том числе русской истории. В ходе дискуссий 20-30-х гг., опиравшихся на активно веду­щиеся разработки истории России, марксистами были поднят совершенно новые исследовательские пласты. Это относится, в первую очередь, к истории революционного движения в России, его лидерам, идолам, жертвам. Что было, то было. Пусть дискус­сии не имели столь решающего значения для судеб страны, как представляли себе историки-марксисты, пребывавшие в революционно-историческом угаре, но все же они были одной из гра­ней жизни России. Именно историки-марксисты высветили э» грань, наполнили содержанием. В ходе дискуссий в научный оборот включались новые неизвестные материалы по движению декабристов, революционных народников, ранней российской социал-демократии, истории революций 1905 и 1917 гг., револю­ционного движения крестьянских и рабочих масс, гражданской войны в России и др.