2. Чувство вины как залог нормального разрешения депрессивной позиции.

В этот период исключительно важна способность матери поддержать ребенка в его сложных переживаниях. Мать должна быть рядом. Само ее присутствие говорит о том, что она выжила, несмотря на всю агрессивность младенца, вызванную деятельностью инстинктов и фрустрациями. Само присутствие матери является подтверждением надежности и прочности внешнего мира (ибо она — олицетворение этого мира), подтверждением, что он не разрушил мир своими атаками и что мир принял его возместительные репарационные жесты, и тогда у ребенка появляется способность взять ответственность за свои фантазии, связанные с инстинктными импульсами. На смену безжалостности приходят жалость и сочувствие.

Вот как описывает поведение младенца в этот период один из ведущих английских психоаналитиков Д. В. Винникотт. «С течением времени у детей появляется импульс кусать. Это начало чего-то, имеющего огромное значение и относящееся к области безжалостности, импульсивности и использования беззащитных объектов. Но очень, очень скоро дети защищают грудь, и фактически даже когда у них есть зубы, они лишь в редких случаях кусают, чтобы причинить вред. Это не потому, что у них отсутствует импульс: причина этого нечто, аналогичное приручению волка и превращению его в собаку, а льва — в кошку. У человеческих детей существует очень трудная стадия, которой невозможно избежать. Если мать знает об этой стадии, она легко может обнаружить ее у ребенка, и когда подвергается разрушению от своего дитя, может защитить себя, не отвечая тем же и не прибегая к мести.

Другими словами, у матери есть одна работа, когда ребенок кусается, царапается, дерет ее за волосы и пинается, и работа эта — выжить. Остальное сделает ребенок. Если она выживает, ребенок обретает новый смысл слова любовь», и новое возникнет в жизни ребенка, и это новое — фантазия. Как если бы ребенок мог теперь сказать матери: «я люблю тебя, потому что ты выжила, когда я разрушал тебя. В своих снах и в фантазиях я разрушаю тебя, когда бы ни думал о тебе, потому что я люблю тебя».

Именно это делает мать внешним объектом, помещает ее в мир, не являющийся частью ребенка, и делает ее нужной». [13]

Д.В. Винникотту, работавшему под руководством М.Кляйн и считавшим себя ее учеником, принадлежат несколько понятий, вошедших в основу современного представления о становлении структуры личности в детстве и определяющих позицию консультанта при работе в реконструирующем эгоподдерживающем подходе.

Достаточно хорошая мать (Good Enough Mother)

Термин, обозначающий мать, обеспечивающую зависимому от нее ребенку внешнюю заботу и оптимальные условия комфорта. Такая мать отвечает на симбиотические потребности ребенка, помогая тем самым сформировать его 'жестовую' телесную Самость и ласково и активно создавая основы для любви к объекту. Такая мать, ограничивая свои потребности и жертвуя собственным временем, действует в нужный момент, то есть когда ребенок фрустрирован, агрессивен и т.п., с максимальной эмпатией и ответственностью. Тем самым ребенок получает относительную свободу для выражения своей потребности во всемогуществе, о также удовлетворительный человеческий контекст для субъективного смысла своего существования, самовыражения и креативности.

Винникотт подчеркивал, что «достаточно хорошей» мать становится отнюдь не благодаря штудированию пособий по материнству, а за счет собственного, естественного понимания роли матери. По мере взросления ребенка адаптационные способности матери по отношению к нему постепенно снижаются, и на ее накапливающихся ошибках младенец учится «видеть», что он вовсе не столь всемогущ. Как только ребенок теряет чувство всемогущества, он приобретает чувство риска и дифференцирует агрессивное использование объектного мира. .[12,213с.] Забота (Holding) - термин, обозначающий обеспечение матерью потребностей зависимого от нее ребенка, а также организацию и регуляцию влияний, оказываемых на него со стороны внешнего мира. Забота отражает естественные способности, умение опекать и сохранять в постоянстве качества достаточно хорошей матери. Благодаря заботе младенец испытывает чувство всемогущества, рассматриваемое Винникоттом в качестве одного из важнейших признаков здорового развития. Оно обеспечивает ощущение достаточной безопасности и без соответствующей заботы не формируется. Заботу или средовую мать следует отличать от объектной матери, которая, согласно Винникотту, создает условия для достижения частичного, направленного на отдельные объекты удовлетворения Оно при условии, что объектные отношения и организация Я ребенка достигли определенного уровня развития. Заботливая среда должно подготовить ребенка к более поздним стадиям развития и к более дифференцированным переживаниям, которые они обязательно предполагают.

Понятие заботливой среды использовалось Винникоттом, для концептуализации неспецифического поддерживающего постоянства, обеспечиваемого консультантом и ситуацией процесса консультирования. Регулярность визитов и их регламентация, ритуалы прихода и ухода, эмпатия, ровный голос и само постоянство объектов, помещений и их интерьеров вносят свой вклад в метафорическую заботу, которая способна помочь сдержать дезинтеграцию, возникающую в процессе терапии.[12,213с.]

Таким образом, мать должна выжить, оставаясь спокойной, должна дать время младенцу переработать результаты своих инстинктных импульсов и дать ему возможность внести свой вклад, восполнить что-то, утешить ее. Только когда у него есть эта возможность репарации, он сможет перенести то чувство вины, которое испытывает за свои деструктивные атаки, как в фантазии, так и в реальности. Только в этом случае у ребенка может возникнуть способность к заботе, сочувствию, беспокойству за другого.

Депрессивная позиция является тем периодом развития, когда возникает способность чувствовать вину. Вина — это особое внутреннее состояние, возникающее вследствие конфликта любовь — ненависть. Наличие чувства вины подразумевает, что индивид способен выдержать этот конфликт. Иначе говоря, чувство вины подразумевает способность переносить амбивалентность чувств любви и ненависти. Этот конфликт неотъемлем от внутренней психической жизни, как неотъемлема борьба инстинктов жизни и смерти. Конфликт является принадлежностью здоровой жизни. Также и вина (в нормальных ее проявлениях) неотъемлема от нормальной психики и, более того, будучи чисто человеческой способностью, свидетельствует о мере социализации человека. Способность чувствовать вину аналогична способности к сочувствию и сопереживанию.

Развитие этой способности зависит от многих факторов, связанных в первую очередь с матерью. От нее зависит, будет ли интегрирована в Эго эта способность и будет ли человек в дальнейшем испытывать нормальное, здоровое чувство вины.

Для того чтобы это произошло, мать должна дать младенцу возможность свободно проявлять инстинктные импульсы, не наказывая его за них, дать ему возможность и время полностью пережить и переработать весь опыт его инстинктных действий и фантазий. И дать ему возможность сделать репарационный жест и принять этот жест: ответить улыбкой на улыбку или сказать ласковые слова, когда малыш гладит ее грудь. Иными словами, мать своим присутствием, спокойствием и способностью к принятию должна дать младенцу возможность испытывать следующие состояния: переживание инстинктного импульса; принятие ответственности, называемое виной; переработку этих процессов; подлинный возмещающий жест. Эти следующие друг за другом состояния образуют так называемый доброкачественный цикл, многократное повторение которого обеспечивает нормальное развитие чувства вины и способности к сочувствию и сопереживанию. Если происходит сбой в каком-либо из моментов этого цикла, он может превратиться из доброкачественного в злокачественный. Тогда может быть уничтожена способность чувствовать вину. Вместо этого младенец может прибегнуть или к чрезмерному торможению инстинктов, или к использованию какой-либо примитивной защиты. Именно способность чувствовать вину и стремление к репарации обеспечивают нормальное разрешение депрессивной позиции и переход на следующую стадию. Но формирование этой способности во многом обусловлено тем, насколько успешно смог младенец справиться со всеми коллизиями предыдущего периода развития. То есть удалось ли Эго за счет установления хорошего внутреннего объекта и ослабления параноидной тревоги достичь определенной степени интеграции. Лишь при выполнении этого условия Эго способно интегрировать в себя не только частичный, но и целостный объект, способно взять ответственность за судьбу этого объекта, испытать вину и сделать репарацию.

Если Эго не было способно справляться с тревожными ситуациями параноидно-шизоидной позиции (в силу внутренних или внешних факторов), тогда вместо нормальной переработки депрессивных процессов может иметь место регресс к прежним способам функционирования.

Цитируя М. Кляйн: «Если страхи преследования слишком сильны и по этой причине (помимо других) параноидная позиция не может быть проработана младенцем, то и проработка депрессивной позиции, в свою очередь, будет затруднена. Такая неудача может привести к регрессивному усилению страхов преследования и укреплению точек фиксации психозов.

Хотя я предполагала, что исход депрессивной позиции зависит от успешного прохождения предшествующей фазы я, тем не менее, центральную роль в раннем развитии ребенка приписывала именно депрессивной позиции. Ведь интроекция целостного объекта фундаментально изменяет объектное отношение младенца. Синтез любимых и ненавистных аспектов целостного объекта приводит к переживаниям горевания и вины, предполагающим жизненно важные продвижения в эмоциональной и интеллектуальной жизни младенца. Это также важнейшая точка выбора - невроза или психоза. Всех этих выводов я все еще твердо придерживаюсь». [48] [27]

В разработке нашего предмета исследования последние рассуждения о течении и роли депрессивной позиции представляются нам крайне важными.

Это означает, что несформированный опыт амбивалентных отношений и отсутствие сопутствующего этой стадии формирования Эго чувства вины, а так же способности выносить связанные с этим амбивалентные чувства, влияют на способность в дальнейшем признавать за эмоционально-значимым объектом наличие как положительных так и отрицательных черт.

Степень зрелости Эго должна соответствовать депрессивной позиции, чтобы уже взрослый человек мог испытывать чувство виновности в разрушении чего-либо, и, как следствие – испытывать потребность в репарации, как восстановлению разрушенного и способность к ней. Отсутствие прохождения этого этапа развития определяет нарушение способности проживать процесс проработки утраты.

Следует так же отметить, что употребление термина «позиция» здесь не случайно. С точки зрения М. Кляйн, под термином «позиция» понимается целостная картина эмоциональной, поведенческой, фантазийной жизни младенца, характеризующейся конституциональной устойчивостью и подвергающейся изменениям вследствие приобретения новообразований в процессе развития индивида.

Формирование символа.

«Остановимся подробнее на некоторых аспектах изложенного, касающихся формирования способности эго удерживать целостность по отношению к внутренним и внешним объектам. Принцип удовольствия – это то, что объединяет, а точнее – уравнивает между собой те объекты, которые являются источниками удовольствия. С помощью уравнивания предметом либидных фантазий становятся различные предметы или действия. В психике младенца одна часть тела может заменять (символизировать) другую, а предмет – символизировать части тела. Подобным символическим образом, например, любой округлый предмет обретает в бессознательном младенца форму материнской груди. Таким образом, первым объектом, с которым сталкивается младенец как в приложении своего либидо так и деструктивных тенденций – это материнская грудь, кормящая, насыщающая, либо отвергающая и преследующая. Нападая на грудь в своих фантазиях, ребенок испытывает страх из-за своих атак. В этом случае приравнивание более опасных предметов менее опасным помогает снизить тревогу, хотя в результате эти предметы тоже оказываются нагруженными тревогой, и тогда ребенок делает новые приравнивания. Таким образом эти приравнивания являются одновременно и средством против тревоги и, одновременно – основой символизма. Формирование символа, таким образом является деятельностью Эго, пытающегося справиться с тревогой, источником которой является отношение к объекту. Младенец ощущает ранние символы не как символы или заместители объекта, а как сами объекты, что определяет их название – символическое приравнивание.

Спроецированный вовне деструктивный импульс первоначально переживается как оральная агрессия. В состояниях фрустрации и тревоги орально-садистические и каннибалистические желания усиливаются и младенец чувствует, что он имеет дело с распавшимся на куски соском или грудью. Следовательно, помимо разделения на хорошую и плохую грудь в фантазии младенца, фрустрирующая грудь - атакующая в орально-садистической фантазии - переживается распавшейся на куски; а удовлетворяющая грудь, под влиянием либидо сосания (sucking libido) переживается целостной. Этот самый первый хороший объект действует как основная точка в эго, которая способствуя его связности и интеграции противодействует процессам расщепления и рассеивания (dispersal) и осуществляет решающую роль в построении эго.

Я считаю, что эго не способно на расщепление объекта - внутреннего и внешнего - без соответствующего, происходящего внутри самого эго расщепления. Следовательно, фантазии и переживания относительно состояния внутреннего объекта оказываются жизненно важными для формировании структуры эго. Чем сильнее в процессе инкорпорации объекта превалирует садизм, тем вероятнее объект будет переживаться фрагментированным на куски. Интернализация же этих объектных фрагментов будет переживаться эго как угроза расщепления». [48]

Механизмы психологической защиты.

«В раннем младенчестве возникают тревоги психотического ряда, которые вынуждают эго развивать специфические защитные механизмы». М. Кляйн вводит понятие Маниакальные защиты [27, 21] В случае недостаточной готовности Эго использовать более зрелые способы защит, соответствующие новой стадии развития, оно прибегает к знакомым механизмам.

Вместо вины и репарации — отрицание, контроль, расщепление. Но сами эти механизмы и их функции изменены. Теперь они объединены в систему защит от депрессивной тревоги. Неспособность справиться с болью и тревогой, возникающими вследствие разрушительных атак на объект, заставляет Эго младенца отрицать всю ситуацию целиком. Отрицать тот факт, что он вообще любит объект. Отрицать важность объекта для себя. Вместо сожаления и сочувствия к нему — обесценивание, триумф и контроль.

К тем способам контроля, которые использовались во время параноидно-шизоидной позиции, добавляется контроль над импульсами (хотя и тогда он мог присутствовать, но сейчас выдвигается на первый план). Эго стремится не допустить агрессивных чувств по отношению к объекту. Оно чрезмерно тормозит агрессивные (и, соответственно, либидные) импульсы, направленные на объект, предупреждает фрустрации и прочие опасности, угрожающие объекту. Тем самым Эго не дает возможности развиться депрессивным чувствам, связанным с фантазиями о разрушении, иными словами, удерживает депрессивную тревогу на расстоянии.

Расщепление, как защита от депрессивной тревоги, также претерпело определенные изменения. Сейчас Эго разделяет целый объект на живой, неповрежденный, и на поврежденный (тот, который находится в опасности, умирающий или мертвый). И соответственно, строит отдельные отношения с каждым из этих объектов, например, старается спасти живой объект, пытаясь контролировать свои импульсы.

Маниакальные защиты приводят к порочному кругу. Маниакальные защиты хоть и освобождают от депрессивных чувств, но они же мешают переработке этих чувств. Вместо того, чтобы оплакать потерю объекта, младенец вынужден снова нападать на объект, делая это теперь с помощью отрицания или триумфа.

Важность этого замечания для нашего исследования и последующей психокоррекционной работы мы отмечаем уже в этой части теоретического обзора. Экстраполируя приведенные размышления о последствиях нарушения проработки депрессивной позиции на проблематику горевания можно сказать, что способность к проработке утраты является следствием нормального проживания всех коллизий этого этапа взросления. Таким образом, для разрабатываемого нами предмета – нарушения процесса переживания горя, приведенные выше феномены имеют определяющее значение.

«Опасность в том, что депрессивные чувства не исчезают. Они глубоко прячутся под маниакальными и не теряют своей силы, а скорее укрепляются, чтобы когда-то вырваться на поверхность. «Маниакально-депрессивная болезнь представляет собой повторяющуюся смену одного состояния другим. В маниакальных состояниях надо искать скрытую депрессию и неоплаканную потерю. И, напротив, депрессия, с ее жесточайшими самообвинениями, прячет где-то в тайниках мстительный триумф над объектом.

Таким образом, регрессивные защиты, препятствуя нормальной переработке депрессивной позиции, могут вызвать серьезные нарушения в развитии.» М. Кляйн [13]

Говоря о способах примитивных психологических защит, применяемых психикой во взрослом состоянии, упомянем о следующих:

отрицание, проективная и интроективная идентификация, изоляция, идеализация и обесценивание, расщепление и всемогущий контроль.

Ранние формы Эго, Супер-Эго и Эдипова комплекса.

При рождении инстинкт жизни запускает Эго, деятельность которого обусловлена задачами выживания и развития для индивида. Раннее Супер Эго формируется под влиянием фантазий о преследующих объектах, в основе которых – собственная агрессивность ребёнка. Раннее Супер Эго грубо и жестоко, но благодаря наличию в нём определённого количества инстинкта жизни оно обретает качества оберегающей инстанции. В связи с этим одна из функций Супер Эго – защищать хороший внутренний объект.

Ранние генитальные тенденции появляются во время орального периода, и поэтому параноидная и депрессивная тревоги вносят вклад в конфликты эдиповой ситуации.

Инфантильный невроз.

Основными проявлениями инфантильного невроза являются различного рода страхи (трудности с едой, тревога в отсутствии матери и т.п.). Источником страхов является обе ранние тревоги ( преследования и депрессивная, все еще играющие значительную роль в психической жизни ребенка. Он боится, что его хорошие внутренние объекты находятся в опасности преследования со стороны плохих и хочет защитить их.

Постоянное чередование прогресса и регресса на предыдущие стадии.

На втором году жизни поведение ребенка отмечено развитием обсессивных тенденций (или навязчивостей). Их можно наблюдать в различных ритуалах: укладывания в постель, опрятности, приема пищи и т. д. Ребенок любит, чтобы ему снова и снова рассказывали одни и те же истории, причем, в тех же самых выражениях. Он любит играть в одни и те же игры. То есть у ребенка в целом есть потребность в повторении, и это является составной частью• нормального развития. В благоприятных случаях наряду с обсессиями появляются и становятся ведущими процессы вытеснения.

Основой вытеснения является расщепление. В свое время расщепление

способствовало отделению друг от друга различных частей раннего Эго, в

котором еще не было различия между сознательным и бессознательным.

Следствием расщепления было усиление дезинтеграции. Постепенно в ходе развития оформились сознательные и бессознательные части Эго и

Супер-эго. Процесс вытеснения является своеобразным расщеплением. но

теперь в результате этого процесса происходит разделение между

сознательными и бессознательными частями, и этот процесс не ведет к

дезинтеграции данных структур. В Супер-эго в это время происходят

прогрессивные изменения. Оно все более берет на себя задачу держать вне

сознания определенные импульсы и фантазии как агрессивного. так и

либидного характера.

На этой и последующих стадиях развития, несущих кроме становления внутренних адаптивных структур личности также и постепенное разделение

(сепарацию) с матерью, кроме уже упомянутых особенностей поведения

ребенка, появляется феномен, получивший название переходного объекта.

Переходный объект, переходный феномен (Transitional Object, Transitional Phenomenon)

Первое обладание ребенком внешним неодушевленным, но чрезвычайно

значимым для него предметом, обычно небольшой мягкой игрушкой, которая

используется младенцем в процессе эмоционального отделения от

первичного объекта любви при стрессе, часто также при отходе ко сну

(Winnicott, 1954). [13]

Переходный объект должен иметь характерный запах и вызывать ощущения, напоминающие ребенку мать. Такой объект создает младенцу иллюзию комфорта, сравнимого с успокаивающим воздействием матери (при ее отсутствии в данный момент). Переходный объект, будучи под постоянным контролем начинающего ходить младенца, помогает ему в отсутствие матери достичь необходимой степени самостоятельности. И хотя

ребенок уже в возрасте двух—четырех лет отказывается от предметов,

играющих роль переходного объекта, они и позже продолжают

ассоциироваться с ситуацией комфорта.

Совокупность переходных феноменов Винникотт определял более широко. Он включал сюда также звуки — детский лепет или «пение» перед засыпанием, о также различные материальные объекты, лишь отчасти воспринимаемые как принадлежащие внешней реальности.

В более поздние периоды жизни подобные звуки, предметы и другие объекты смещаются с первичного объекта любви и, выступая в качестве переходных гиперкатектированных и сверхсимволизированных, начинают

функционировать как заместители материнского объекта.

Переходные феномены обеспечивают ребенку осуществление определенной самодостаточности и противодействуют чувствам, связанным с утратой объекта и одиночеством, заброшенностью и ненужностью. Кроме того, они являются индикатором эффективности попыток Я разрешить дилемму объектных отношений, попыток сохранить иллюзии любящей, заботливой и успокаивающей матери.

Эти объекты или переживания порождают иллюзию симбиоза с матерью в период развития, когда репрезентанты Самости и объектов отделены друг от друга и дифференцированы лишь частично.

Переходные объекты и феномены представляют собой своеобразную кристаллизацию того, что обозначается термином переходный процесс, то есть процесс, направленный на установление динамического равновесия между относительно стабильной Самостью, с одной стороны, и изменчивой реальностью — с другой.

Внешне переходный процесс проявляется в виде переходных объектов и феноменов. Последние могут выступать в роли психических организаторов процесса сепарации-индивидуации; они могут существенно облегчать приспособление ребенка к новым условиям, когда тот испытывает амбивалентные переживания по отношению к матери. Они могут также более отчетливо очертить связи между Я и внешним миром и, наконец, могут создавать важное подкрепление для образа тела.

Если переходные объекты становятся необходимыми, часто в результате недостаточно хорошего материнства, они приобретают качество фетиша. При этом вопрос о патологических переходных объектах или феноменах остается открытым. Некоторые авторы ограничивают теоретическую концепцию переходных объектов рамками периода после последней фазы сепарации-индивидуации по Малер; у многих детей переходные объекты и феномены сохраняются в течение первых десяти лет жизни. [14]

Подводя итог этой части нашего теоретического обзора можно резюмировать следующее.

Все психические процессы первых лет жизни неразрывно связаны с параноидной и депрессивной тревогами, возникающими в раннем

младенчестве.

Эти тревоги являются не только существенным фактором ведущим к фиксациям и регрессу, — они влияют также на весь ход развития.

Предпосылкой нормального развития является то, что во взаимодействии регресса и прогресса сохраняются уже достигнутые основные ступени прогресса. То есть, другими словами, процессы интеграции и синтеза, несмотря на периодические колебания, не разрушаются.

Благодаря постепенному ослаблению тревог прогресс все более доминирует над регрессом, и в ходе инфантильного невроза устанавливается основа для психической стабильности.

Продолжая обзор теоретических концепций о раннем формировании механизмов адаптации к утрате, рассмотрим формы существования приведенных выше тенденций в структуре психики взрослого человека.

Уровни развития организации личности.

Для более подробной проработки темы формирования адаптационных механизмов и их отражение в функционировании психики взрослого человека, обратимся к работе Н. Мак-Вильямс «Психоаналитическая диагностика». [17]

Автор акцентирует внимание «на проблемах созревания, способных оказать влияние на организацию характера человека, а именно: на том аспекте личностной структуры, который вслед за Фрейдом обычно называют фиксацией. Я исследую последствия возможной фиксации на трех уровнях психологического развития. Сейчас же позвольте мне сформулировать основную диагностическую предпосылку данной работы: сущность структуры характера не может быть осознана без понимания двух различных и взаимодействующих друг с другом измерений — уровня развития личностной организации и защитного стиля внутри этого уровня.

Первое измерение отражает уровень индивидуации пациента или степень патологии (психотический, пограничный, невротический, “нормальный”).

Второе обозначает тип характера человека (параноидный, депрессивный, шизоидный и так далее).

И далее: «Развитие психоаналитической теории объектных отношений придало теоретический смысл большому количеству клинических наблюдений, которые исследовали ключевые фигуры детства и их интернализованных представителей. Эти теоретики особенно подчеркивали понимание опыта взаимоотношений, привязанности и сепарации пациента: озабочен ли человек симбиотической проблематикой, темой сепарации-индивидуации или сильно индивидуированными мотивами соревнования и личностного определения. Пациентов стало можно описывать как фиксированных на проблеме первичной зависимости (доверие или недоверие), вторичных вопросах сепарации-индивидуации (автономия или стыд и сомнения) или на более углубленных уровнях идентификации (инициатива или вина). Эти концепции стадий психологического развития придали смысл различиям, которые были замечены между психотическими, пограничными и пациентами невротического уровня.

Люди психотического статуса казались фиксированными на слитом, досепарационном уровне, на котором они не могли различить, что находится внутри них, а что — вне.

Люди в пограничном состоянии предстали как фиксированные на диадической борьбе между тотальным подчинением, которое, как они боялись, уничтожит их идентичность, и тотальной изоляцией, которая была для них идентична травмирующей покинутости.

И, наконец, клиенты с невротическими трудностями были поняты как личности, прошедшие сепарацию и индивидуацию, но втянутые в конфликты, например, между вещами, которых желали и которых боялись — их прототипом стала эдипова драма.» [31]

В этой части теоретического обзора мы рассмотрели начальные этапы развития Эго и его способности справляться с амбивалентными импульсами, направленными на внешние и внутренние объекты. Мы выделили так же условия, необходимые для укрепления способности осуществлять восстановление разрушенных объектов (репарации), и в частности – для сохранения интегрированным хорошего внутреннего объекта, становящегося стержнем личности в процессе ее развития.

Для дальнейших наших рассуждений о процессах разделения с эмоционально-значимыми объектами то есть о выбранном нами предмете исследования, мы привлекли в качестве теоретической предпосылки теорию привязанности Дж. Боулби, сформулированную им в монографии «Привязанность» и цикле докладов «Создание и разрушение эмоциональных связей».

В этой части работы мы проведем параллель между устойчивостью к ситуации утраты и теорией привязанности.

Джон Боулби, английский психиатр и психоаналитик, сформулировал свою теорию привязанности в 1960-е гг. В отличие от традиционного психоаналитического подхода, предполагающего приоритетную роль сознательных и бессознательных фантазий в протекании психической жизни ребенка, Боулби сосредоточил свое внимание на переживании детьми таких реальных событий, как сепарация и утрата близких.

Теория привязанности считает потребность в близких эмоциональных отношениях специфически человеческой, подчеркивая центральную роль отношений в развитии личности от начала до конца (Bowlby, 1969/1982, 1973, 1980). Эта потребность присутствует уже у новорожденного и сохраняется до конца жизни, составляя один из базовых элементов человеческого выживания. В младенчестве и детстве привязанность ребенка к родителям является залогом получения заботы и крова; соответственно задача родителей - обеспечивать эту заботу своему ребенку.

Отношения привязанности, согласно Боулби, регулируются поведенческой мотивационной системой, которая развивается в младенчестве и объединяет человека с другими приматами. Эта система отслеживает пространственную близость и психологическую доступность "более сильного и мудрого" человека - объекта привязанности и регулирует поведение привязанности по отношению к этому объекту. Пока индивид чувствует себя комфортно и объект привязанности обеспечивает ему надежную основу, индивид в состоянии развивать исследовательское поведение, или игру, или другие виды социальной активности. Когда индивид испуган, его исследовательские цели заменяются поиском спасения и уверенности у объекта привязанности, особенно если индивид - это маленький ребенок. Таким образом, привязанность становится наиболее заметной в условиях воспринимаемой угрозы.

"Теперь уже ясно, что не только маленькие дети, но и люди всех возрастов бывают наиболее счастливы и могут максимально развернуть свои таланты, когда они уверены, что позади них есть кто-то, кому они доверяют и кто непременно придет на помощь, если возникнут какие-то трудности. Тот, кому доверяют, обеспечивает безопасный тыл, на основе которого человек может действовать" (Bowlby, 1973).[7]

То, каким образом привязанность может выполнять свою защитную функцию, зависит от качества взаимодействия между индивидом и его объектом привязанности. За пределами периода младенчества отношения привязанности начинают управляться ментальными рабочими моделями, которые ребенок конструирует из своего опыта общения с главнейшими фигурами своего окружения в середине первого года жизни, используя свое поведение привязанности и реакции значимого другого.

Они служат для регуляции, интерпретации и предсказания поведения, мыслей и чувств значимого другого и самого индивида. При условии надлежащего пересмотра в соответствии с изменениями окружения и собственного развития рабочие модели позволяют осуществлять рефлексию и общение по поводу прошлых и будущих ситуаций и отношений привязанности, таким образом облегчая формирование общих планов регуляции близости и разрешения конфликтов в отношениях. Индивид, который может рассчитывать на откликаемость, поддержку и защиту со стороны своего объекта привязанности, способен свободно отдавать свое внимание другим заботам, таким как исследовательская деятельность и/или взаимодействие с другими.

"В рабочей модели мира, сформированной индивидом, ключевым моментом являются его представления о том, кто выступает в качестве объектов привязанности, где их можно найти и каких реакций от них можно ожидать. Аналогично в рабочей модели своего "я", выстраиваемой индивидом, ключевым моментом является его представление о том, насколько приемлем или неприемлем он сам в глазах его объектов привязанности. На основе структуры этих моделей возникают прогнозы, которые делает индивид относительно того, насколько доступны и отзывчивы будут его объекты привязанности, если он обратится к ним за поддержкой. И с точки зрения теперь уже продвинутой теории от структуры этих моделей зависит также, будет ли он уверен, что его объекты привязанности в общем доступны для него или же он будет более или менее опасаться, что они окажутся недоступны - случайно, скорее всего, или же большую часть времени" [7]

Термин "надежность" в рамках теории привязанности описывает уверенность индивида любого возраста - младенца, ребенка, взрослого - в том, что защищающая и поддерживающая фигура будет доступна и досягаема. При этом Боулби утверждал, что чувство надежности у ребенка нарушается, если рабочие модели как самого ребенка, так и его родителей не приводятся в соответствие с его физическим, социальным и когнитивным развитием.

Защитные процессы играют большую роль в формировании рабочей модели. Боулби переформулировал традиционную психодинамическую концепцию защитных механизмов в терминах информационных процессов и когнитивной психологии: защитное селективное отвержение информации направлено на отсев тех восприятий, чувств и мыслей, которые могли бы вызвать невыносимую тревогу и психологическое страдание. Таким образом, защиты выполняют адаптивную функцию в данный момент времени, однако в перспективе они препятствуют адекватному изменению рабочей модели в соответствии с изменившимися обстоятельствами. Степень, в которой информация исключается из сознания, может варьировать. Исследования позволили Боулби предположить, что защитное исключение информации из сознания может облегчаться помещением противоречивой информации в различные системы памяти. Клиенты часто дают очень хвалебные описания вызывающих восхищение качеств своих родителей (семантическая память), которые противоречат следующим за ними сообщениями о реальном поведении родителей (эпизодическая память).

Боулби считал, что дети особенно склонны к защитному исключению информации в двух ситуациях:

1) когда поведение привязанности ребенка активировано, но не встречает удовлетворения со стороны объектов привязанности (родителей), а наказывается или высмеивается ими;

2) когда ребенок узнает что-то про родителей, чего родители не хотят, чтоб он знал и могут наказать его, если он будет считать это правдой. Например, если один из родителей совершил суицид или суицидальную попытку, и ребенка стремятся держать в неведении относительно этого факта, несмотря на то, что ему что-то известно; в таком случае ребенку не остается ничего другого, кроме как отрицать свой собственный опыт, присоединяясь к семейному "мифу", который ему навязывают взрослые.

В результате подобной защиты ребенок может оказываться в ситуации, когда ему надо иметь дело с двумя несовместимыми рабочими моделями себя и значимого другого: сознательно принимаемой, основанной на ложной информации, и недоступной сознанию, но отражающей реальный опыт ребенка. В некоторых случаях ребенок может исключить из сознания только собственно персону значимого другого, по отношению к которому он испытывает враждебные чувства, и заменить его менее значимым человеком из своего окружения, осуществляя тем самым так называемое "смещение аффекта". Или же перенаправить гнев на самого себя - такая защитная операция характерна для депрессивного склада характера.

Нарастание тревоги и возбуждения усиливает привязанность, поэтому целью привязанности можно считать оказание помощи индивиду в модулировании своей тревоги и возбуждения. Выбранный человеком объект привязанности как нельзя лучше подходит для этих целей, но при отсутствии такового подойдет любой. Любой объект привязанности может модулировать тревогу самыми различными способами и методами, например сдерживать эмоциональные реакции, обеспечивать информацией, действуя при этом последовательно и согласованно с нуждами тревожащегося. Это аффективное сдерживание можно рассматривать как функцию материнского контейнирования.

Суть процесса контейнирования П. Кейсмент излагает так: «в детском возрасте нам необходимо обнаружить, что есть значимые другие, особенно родители, которые способны справиться с тем, с чем мы в себе пока еще справиться не можем. К числу таких вещей относятся наш гнев, наша деструктивность и наша ненависть. Если наши родители не в состоянии обеспечить такое контейнирование, мы, вероятно, будем стараться найти его у других. Но если мы не найдем нужного нам контейнирования и у других, скорее всего, мы вырастем с убеждением, что в нас есть нечто такое, чего чересчур много для кого угодно». [24]

Заботящаяся о ребенке персона помогает ребенку развивать способности мыслить и переносить тревогу за счет своих собственных интеллектуальных психических процессов. Заботящийся человек также помогает сохранять собственный контроль и систематизировать внутренние проекции. Таким образом, у ребенка происходит процесс осознания происходящего и сдерживания аффективных реакций. Тревога и дистресс могут еще проявится в форме гнева, который наряду с тревогой является распространенным проявлением недостаточной или незащищающей привязанности. Гнев в этом случае, может бессознательно использоваться с целью удержать человека, оказывающего помощь, а также в качестве защиты отношений, которые значимы для разгневанного человека.[22]

Поскольку ранние привязанности, по-видимому, влияют на формирование отношений во взрослом возрасте, возрастает интерес к представлениям взрослых о своих привязанностях.

Боулби предполагал, что паттерны привязанности у взрослых могут меняться под влиянием новых отношений и развития новых мыслительных операций (формальных). В целом все исследователи сходятся в том, что система репрезентаций и паттернов привязанности взрослых, будучи глубоко индивидуализированной, базируется на трех источниках:

ранние взаимоотношения с родителями,

отношения (в первую очередь, романтические) со сверстниками в подростковом возрасте,

актуальные отношения привязанности во взрослом состоянии.

Типы привязанности:

Привязанности не являются врожденными. Они зависят от чувствительности близких взрослых к потребностям ребенка, социальных установок, а также особенностей темперамента ребенка. Чувство привязанности ребенка к матери достигает максимума между 12 и 18 месяцами и уменьшается к концу

2-го года жизни.

Наиболее популярно методикой оценки привязанности является изучение поведения ребенка в непривычной ситуации при разлуке с близким взрослым. Эксперимент М. Эйнсворт, положенный в основу этой методики, состоит из семи трехминутных эпизодов, во время которых наблюдают младенца наедине с незнакомым взрослым, с матерью и незнакомым взрослым, в одиночестве. В качестве показателей привязанности младенца к матери используются степень огорчения ребенка после ухода матери и поведение ребенка после ее возвращения.

В результате было выделено три типа привязанности.

К первому типу относятся дети, у которых сформировалась устойчивая, надежная привязанность к близкому человеку. Эти дети не очень сильно огорчались после ухода матери, тянулись к ней, когда она возвращалась, и легко успокаивались. Такие дети чувствуют себя преимущественно эмоционально комфортно, уверены в своей безопасности и спокойны. Их матери, как правило, оценивались как сенситивные и быстро реагирующие на плач и другие сигналы своих малышей. Матери всегда были доступны и делились своей любовью, когда малыши нуждались в утешении. Малыши, со своей стороны, плакали дома очень редко и использовали мать в качестве отправной точки своих домашних исследований.

Второй тип привязанности получил название аффективной (амбивалентной), ненадежной привязанности. Дети с таким типом привязанности сильно огорчались после ухода матери, а когда она возвращалась, цеплялись за нее, но фазу же отталкивали. Такие дети часто настолько зависимы от своих родителей, что не позволяют им исчезнуть из поля зрения. Их матери, как правило, обращались со своими малышами в непоследовательной манере. Иногда они бывали ласковыми и отзывчивыми, а иногда нет. Эта непоследовательность, очевидно, оставляла малышей в неуверенности относительно того, будет ли их мама рядом, когда они будут в ней нуждаться. В результате, они обычно хотели, чтобы мать была поблизости - желание, которое сильно возрастало в незнакомой ситуации. Амбивалентный паттерн иногда называют "сопротивлением", поскольку дети не только отчаянно добиваются контакта, но и сопротивляются ему

Третий тип привязанности - ненадежная индифферентная (избегающая) привязанность. Оказавшись в игровой комнате, дети с этим типом привязанности сразу же начинали изучать игрушки. Во время своих исследований они не использовали мать в качестве отправной точки в том смысле, что не подходили к ней время от времени. Они ее просто не замечали. Когда мать покидала комнату, они не проявляли беспокойства и не искали близости с ней, когда она возвращалась. Если она пыталась взять их на руки, они старались этого избежать, вырываясь из ее объятий или отводя взгляд. Матери в этом случае оценивались как относительно несенситивные, вмешивающиеся и отвергающие. И малыши часто казались неуверенными в себе. Хотя некоторые из них были дома очень независимыми, многие тревожились по поводу местонахождения матери и громко плакали, когда мать уходила из комнаты.

Разлучение.

Боулби занимали случаи, когда у ребенка формировалась привязанность, а затем он страдал от разлучения. Согласно Боулби, эффекты разлучения, как правило, протекают по следующему сценарию. Сначала дети протестуют; они плачут, кричат и отвергают все виды заботы, предлагаемой взамен. Далее они проходят через период отчаяния; они затихают, уходят в себя, становятся пассивными и, по-видимому, находятся в состоянии глубокой печали. Наконец, наступает стадия отчужденности. В этот период ребенок более оживлен и может принять заботу медсестер и других людей. Больничный персонал может посчитать, что ребенок поправляется. Однако не все так хорошо. Когда мать возвращается, ребенок не хочет ее признавать: он отворачивается и, по-видимому, потерял к ней всякий интерес.

К счастью, большинство детей восстанавливают свою связь с матерью спустя какое-то время. Но бывают и исключения. Если разлучение было продолжительным и если ребенок лишился других опекунов (например, медсестер), он может утратить доверие ко всем людям. Результатом в этом случае также становится "личность, лишенная любви", человек, который перестает по-настоящему заботиться об окружающих.[4]

Для взрослых описано три стиля незащищающей привязанности: отвергающий, застревающий и неразрешенный. Последняя привязанность возникает в результате утраты или психотравмы.

Теория привязанности и научные исследования показали, что характер привязанности может изменяться. Процессом изменяющим этот характер привязанности является процесс переживания межличностных отношений.

Выводы из теоретической части.

В качестве вывода из теоретической части можно привести следующие посылки, определяющие дальнейший наш подход к работе по психологической помощи.

Общие положения.

Горе как реакция на утрату значимого объекта - специфический психический процесс, развивающийся по своим законам. Суть этого процесса универсальна, неизменна и  не зависит от того, что именно утратил субъект. Горе, при условии достаточной психической зрелости субъекта, всегда развивается одинаково. Различается только длительность и интенсивность его переживания в зависимости от значимости утраченного объекта и особенностей личности горюющего человека.

Положения относительно феномена «остановленного горя» как предмета исследования.

1. Процесс горевания по своей сути повторяет процесс сепарации - индивидуации, разделение со значимым другим (матерью), происходящим в раннем детстве и процесс подростковом возрасте.

2. Для успешного прохождения процесса горевания, как разделения с объектом, необходим определенный уровень психической организации, позволяющий справляться с сепарацией с объектом особой важности, выдерживать силу чувств, связанных с утратой и адаптироваться к жизни без утраченного объекта.

3. Психическая способность адаптироваться к утрате формируется в отношениях безопасной привязанности. Наличие этих отношений позволяет сформироваться такому уровню психического развития личности, при котором становится возможным разделение с объектом привязанности в детстве, а во взрослой жизни позволяет прожить процесс горевания по отношению к утраченному объекту.

4. Отсутствие у взрослого человека способности к разделению со значимым объектом обусловлено отсутствием в его детстве объекта отношений безопасной (надежной) привязанности, позволяющих развиться способности психики к формированию процессов сепарации и адаптации к утрате. Как следствие незрелости этой способности в ситуации утраты формируется процесс остановленного горя.

5. Для человека, неспособного к сепарации со значимым объектом, и вследствие этого не справляющегося с утратой отношения с консультантом могут стать реконструирующими для формирования способности к разделению.

6. В процессе консультирования по поводу остановленного горя консультант берет на себя роль объекта привязанности и выполняет функции, которые должен был выполнить этот объект на ранних этапах жизни клиента. Этот процесс совместной работы построения и последующего завершения отношений способствует укреплению адаптивных психических структур, которые, выполняя задачу сепарации с объектом, обеспечат клиенту способность проработать опыт утраты и завершить процесс адаптации к ней.