15 Малер Симфония №4, Симфония-кантата «Песнь о Земле»

В одном из писем Малера о Четвертой симфонии мы читаем следующие горькие строки: «Это преследуемый пасынок, который до сих пор видел очень мало радости... Я знаю теперь, что юмор подобного рода, вероят­но отличающийся от остроумия, шутки или веселого каприза, оказыва­ется понятым в лучшем случае не часто».

Что же вызвало столь печальные слова? О каком юморе идет речь?

Четвертая симфония занимает в наследии Малера совершенно осо­бое место. В критике о ней сложилось мнение как о добродушно-юмори­стической, идиллически-шутовской. Некоторый повод для этого дал сам композитор, неоднократно называвший симфонию Юмореской. Однако же... «Если человек в моменте юмора, отправляясь от маленького суетного мира действительности, связывает и соразмеряет последний с бес­конечным миром идеала, то возникает тот смех, в котором кроются и скорбь, и величие», — эти слова, относящиеся к романтической по­эзии, с полным правом можно приложить ко многим страницам малеровской музыки.

В своем учении о комическом Жан-Поль, властитель дум молодого Малера, обосновал свой взгляд на юмор как защитный смех, единственное спасение от трагедии, отчаяния, от противоречий, устранить которые личность бессильна. В таком смысле симфония — действительно юмореска. Надо отметить, что этому опре­делению композитор придавал, по-видимому, еще одно значение, близ­кое по смыслу миниатюре. Так, однажды он обмолвился: «Я хотел напи­сать только симфоническую юмореску, а у меня вышла симфония нормальных размеров...»

«Небесную жизнь» — детскую песенку о небесных радостях, песен­ку, в которой рай представляется местом, где вкусно кормят, где все танцуют и веселятся, Малер хотел первоначально сделать финалом Тре­тьей симфонии. Летом 1892 года была закончена работа над этой песней на текст из «Чудесного рога мальчика». Но в процессе творчества замы­сел изменился. Возник план новой симфонии, в которой песня «Небес­ная жизнь» должна была стать основой и в то же время выводом, завер­шением симфонического цикла. Музыка симфонии создавалась на протяжении 1899—1901 годов, на рубеже веков. Малер в это время жил в Вене, куда его пригласили на должность третьего дирижера, но, очень быстро поняв масштаб личности, сделали директором. Как всегда, про­цесс сочинения приходился только на летние месяцы, которые компози­тор проводил в Майерниге, избранном на этот раз местом отдыха.

Внешняя наивность, кажущееся простодушие музыки Четвертой — не от неведения, а от стремления избежать «проклятых вопросов», до­вольствоваться тем, что есть, и не искать, не требовать большего. Такая позиция композитора после грандиозного полотна Третьей воспринима­ется как отступление, как признак усталости, возможно — разочарова­ния. Премьера симфонии состоялась в Мюнхене под управлением авто­ра 25 ноября 1901 года.

Музыка

Первая часть симфонии открывается холодным бряцанием бубенцов, короткими форшлагами флейт. Их размеренная механистичность вызы­вает представление о чем-то ненастоящем, мертвенном. Вот, кажется, раскроется занавес кукольного театра... Звонко-сухие аккорды исчезают на пианиссимо, вступает ласковая, гибкая мелодия скрипок — главная партия. Довольно примитивная плясовая «бесшабашная» тема (связую­щая) сменяется лирической, теплой побочной; заключают экспозицию приплясывающие интонации народного характера. И на всем протяжении части сохраняется мерное движение восьмыми, которое словно «прояв­ляется» на гранях формы в возникающих каждый раз холодных «бряца­ниях». Это создает механический фон, вступающий в резкий конфликт с патриархально-простодушной, стилизованной музыкой, подчеркивает ее невсамделишность и непрочность. В разработке фантастически-при­чудливо, подчас даже жутко звучат знакомые интонации, странно изме­нившиеся, искаженные. Музыка становится тревожной. Как будто изме­нился мир, он виден теперь в кривом зеркале... А может, напротив, это и есть его подлинное лицо? Идет отчаянная борьба за то, чтобы сохранить все ценное, положительное, не дать ему исчезнуть, распасться. Пока это удается. Некоторое время, словно по инерции, еще продолжается хаоти­ческий поток разработки, но вот вынесенная на поверхность звуковой вол­ны «с полуслова» утверждается главная тема, начинается реприза. 

Вторая часть, скерцо — картина чуждого, тупого и равнодушного внешнего мира. Словно музыкальный лубок разворачивается перед слу­шателями: незатейливый оркестрик играет в кабачке лендлеры для всех, желающих танцевать, веселиться. Звучание скромного оркестрового со­става нарочито фальшиво. Впечатление лубочности усиливает скрипка соло, настроенная на тон выше обычной. Веселье, беззаботность кажут­ся ненастоящими... Средний раздел скерцо — высказывание от души — задумчивое, грустное пение.

Третья часть — лирико-драматический центр симфонии. Крайние раз­делы ее скованы остинатным движением баса. Размеренность, обычно не свойственная медленным частям малеровских симфоний, придает музыке черты сдержанной скорби. Выразительнейшая мелодия струн­ных, бесконечно разворачивающаяся на этом строгом и мрачном фоне, звучит как лирическая исповедь. Далее появляется мелодия скрипок, взволнованная, смятенная, вызывающая в памяти аналогичные по настро­ению темы Чайковского (двойная трехчастнаяформа, совмещенная с ва­риациями). Постепенно нагнетается напряжение. В конце части внезап­ное tutti как взрыв отчаяния прорезает тишину. Это звучит тема песни «Небесная жизнь». Звучит как вопль о последнем прибежище измучен­ной души, которой некуда идти, не на что надеяться.

Финал — детская песенка о небесных радостях — открывается толь­ко что отзвучавшей темой. Теперь она спокойна, сердечна. Женский голос (сопрано) поет бесхитростную песню. Довольно большое оркестровое интермеццо «спускает с небес на землю». Оно полностью построено на материале начальных тактов симфонии (бряцающие аккорды), но в бо­лее подвижном темпе, более плотном оркестровом звучании. Значитель­ный по масштабу эпизод проникнут горькой иронией, скепсисом. И сле­дующие строфы песни уже не безмятежны. Они воспринимаются сквозь призму оркестрового эпизода, отголоски которого в сопровождающих инструментальных линиях сохраняются почти непрерывно, еще раз «вы­ходя на поверхность» перед последней строфой. Это как бы напомина­ние: жизнь — лишь кукольная комедия; не стоит воспринимать ее все­рьез... Заключение финала печально и умиротворенно. Постепенно от песенной темы остаются лишь короткие мотивы. Все затихает в мерных ходах арфы.

Симфония-кантата «Песнь о Земле»

1907 год стал переломным для Малера. Весной ему пришлось оставить пост директора Венского Королевского театра, который он занимал до того десять лет: он узнал о своей тяжелой болезни — его сердце было в таком состоянии, что всякая физическая нагрузка становилась опасной. Но семью надо было обеспечивать, особенно предвидя, что, возможно, вскоре она останется вовсе без поддержки. И Малер принял материально выгодное предложение — стать директором Метрополитен-опера в Нью- Йорке.

Еще более глубоким потрясением стала смерть маленькой дочери. В это время ему в руки и попал сборник древней китайской поэзии «Ки­тайская флейта» в переводе Ганса Бетге. В старинных изысканных сти­хах композитор нашел то, что ему стало наиболее близким в последние тяжелейшие дни: «...исключительно тонко выраженную, проникнутую тихой печалью гармонию осеннего и зимнего пейзажа и — человеческой старости, заката солнца и — ухода человека из жизни» (И. Барсова).

«Китайская флейта» и вдохновила композитора на одно из величайших его творений — вокально-симфоническую симфонию «Песнь о Земле», ставшую трагической исповедью художника. Летом 1907 года, поселив­шись в Тироле, в курортном местечке Шлудербах, Малер отбирал сти­хи для частей цикла, набрасывал первые эскизы. Следующим летом, 1908 года, композитор продолжал работу надвсе разрастающейся формой — связывал музыкой отдельные стихи, набрасывал интермедии и все уве­реннее приходил к тому, что создается именно симфония. Осенью 1908 года Малер писал Бруно Вальтеру: «Еще не знаю, как можно будет на­звать все в целом. Судьба подарила мне прекрасное время; по-моему это самое личное из всего, что я до сих пор написал».

Исследователи по-разному определяют жанр этого произведения. Некоторые считают его циклом оркестровых песен, другие — неким про­межуточным жанром. Однако сам композитор определил «Песнь о Зем­ле» как «симфонию в песнях» и, по свидетельству Бруно Вальтера, лишь суеверный страх перед цифрой 9, ставшей роковой для Бетховена и Брук­нера, помешал дать ей девятый номер.

О том, что «Песнь о Земле» — именно симфония, свидетельствует про­блематика сочинения, тесно связанная с предшествующим симфоничес­ким творчеством Малера. Только вопросы, ранее волновавшие компози­тора в философском плане, — жизни и смерти, смысла бытия, — теперь стали страшно, неотвратимо актуальными для него самого (то же про­изойдет несколько десятилетий спустя с другим великим симфонистом, во многом последователем Малера — Шостаковичем в его Четырнадца­той симфонии!). И сама структура «Песни» сходна со структурой Второй, Пятой, Седьмой и, в особенности, Третьей симфоний. За бурной первой частью, играющей роль сонатного аллегро, следует медленная, затем груп­па трех скерцозных и финал, сходный с финалом Третьей симфонии. Исполнительский состав «Песни о Земле» также чисто симфонический — большой оркестр с тройным (частично — четверным) составом.

В основу сочинения легли вольные переводы немецким поэтом сти­хов китайских поэтов VIII и IX веков. Обратившись к, казалось бы, экзо­тическим текстам, Малер создал глубоко современное произведение, одну из выразительнейших в мире партитур.

Первое исполнение «Песни о Земле» состоялось уже после смерти компо­зитора, 20 ноября 1911 года в Мюнхене под управлением Бруно Вальтера.

Музыка

Первая часть — «Застольная песнь о горестях земли» на стихи Ли Бо — посвящена бренности и скоротечности человеческого существования. Открывается часть пронзительными фанфарами. Создается впечатление, что внезапно разорвалась завеса, и слушатели стали свидетелями дей­ствия, давно за ней происходящего. Возгласы скрипок и деревянных ду­ховых предваряют вступление голоса:

Вот и вино в злаченых бокалах,  Но пить постой, пока песню спою.

Мелодия взволнованна. Она часто прерывается паузами, во время ко­торых звучат столь же выразительные темы солирующих инструмен­тов. Их партии равноправны с голосом и, сплетаясь, создают вырази­тельную музыкальную ткань. Первая строфа заканчивается скорбным рефреном:

Мрачно в этой жизни, Ждет нас смерть.

Следующая строфа еще более напряженна, а в третьей достигается тра­гическая кульминация. Появляется жуткий образ обезьяны, воющей на могилах. Обостренные хроматизмы и высокий регистр вокальной партии, исступленные пассажи скрипок, пронзительные восклицания медных, тремоло деревянных духовых инструментов. И снова скорбно звучат слова, заключающие первую часть:

от час настал, чтоб взять вина бокалы  И осушить их разом до дна.  Мрачно в этой жизни,  Ждет нас смерть.

Вторая часть — «Одинокий осенью» на стихи Чжан Цзи — медленная, «усталая» (определение самого Малера). Скрипки с сурдинами начина­ют монотонное мерное движение. С грустной мелодией вступает гобой, ему подпевает кларнет... Как бы продолжая мелодическую инструмен­тальную линию, вступает контральто, а у скрипок все разворачивается бесконечная лента восьмых. В центральном разделе характер музыки меняется: мелодия становится более взволнованной, смятенной. Но по­рыв быстро угасает.

Устало сердце, даже лампа — друг мой —  Трещит и гаснет... Все мне кажется как сон...  Иду к тебе, пристань всех волнений!  О, дай мне мир! Давно покоя жду...

В части четыре поэтико-музыкальные строфы, каждая из которых имеет сложное двух-трехчастное строение с постепенным нарастанием эмо­ционального напряжения, доходящим до экстатичности.

Третья часть — «О юности» на стихи Ли Бо — открывает интермедий­ный раздел цикла. Здесь явственно проступают черты стилизации. Изящ­ная миниатюра напоминает безделушку из китайского фарфора. Содержание ее традиционно для китайского искусства. Это описание классического китайского сада с прудом в виде овала, с искусственным островком, со­единяющимся с берегом горбатым мостиком. Вода в пруду должна быть прозрачна, чтобы в ней отражались и мостик, и островок, и поставленная на нем беседка, и прибрежные ивы. Беззаботно и светло звучит музыка. В основе ее короткие попевки в бесполутоновом китайском (пентатонном) ладу. Мягкий юмор соседствует с любованием стилизованной красотой чужой культуры. В среднем эпизоде ориентальный колорит отходит на второй план, давая место европейской танцевальной ритмике. Но реприза возвращает условные восточные образы, причем композитор музыкаль­ными средствами рисует отражение в воде — «отражая» первоначальную мелодию флейты в более низком регистре и тембре фагота.

Четвертая часть — «О красоте» на стихи Ли Бо — своеобразный мед­ленный менуэт. В ритме старинного европейского танца звучит прелест­ная стилизованная мелодия. Контральто начинает свой рассказ. Мело­дия, гибкая и выразительная, сопровождается другой — архаичной, продолжающей впечатление «живописи по фарфору», вызванное предшествующей частью. Внезапно резко меняется характер музыки. Звуча­ние прорезается взвивающимися пассажами струнных, пронзительными фанфарами. Непрерывные глиссандо арф передают нарастающее волне­ние. Появляется ритм скачки, быстрого неистового марша. Вновь воз­вращается музыка первого раздела. Закончилось и это интермеццо.

Пятая часть — «Пьяница весною» на стихи Ли Бо — последняя среди интермедийных, трагический монолог пьяницы, обращенный к птичке (неточная строфическая форма, подчиненная структуре стиха). На фоне оркестровой партии, словно наполненной птичьим щебетом, всеми зву­ками весны — трелями деревянных инструментов, легкими флажолетами скрипок, их дрожащими тремоло, глиссандо арф, обрывками мелодий, — звучит этот монолог в исполнении тенора. Он все время прерывается, будто человек не может овладеть ни своими мыслями, ни своей речью и дыханием. Это центр цикла, в котором господствует скепсис — красо­та природы, вечное обновление земли уступают место опьянению, сну. Горький его смысл — в строках:

Что мне до весны?  Оставьте мне мое опьянение!

Финал — «Прощание» (Abschied) — составлен из двух стихотворений разных поэтов — «В ожидании друга» Мэн Хаожаня и «Прощание с другом» Ван Вея. Он знаменует собою возвращение к основным обра­зам симфонии — одиночеству, смерти. Начало — как траурный коло­кольный звон. Скорбная речитация контральто начинается в почти полной тишине. Ее сопровождают лишь выдержанный тон виолончели и холодная, словно завороженная, мелодия флейты. Новая строфа воз­никает, как первая, таким же сдержанным речитативом. Он прерывает­ся. У флейты словно пытается установиться и бессильно сникает робкая мелодия. Перед последней, третьей строфой — большая оркестровая пре­людия. Это медленный марш, который в дальнейшем, после вступления голоса, становится фоном дляего речитации. Музыкальный поток раз­вивается вслед за текстом и солирующими инструментами оркестра, словно поток сознания, организованный, однако в стройную форму, близ­кую излюбленной композитором сложной двойной трехчастной. Про­светленная кода финала — итог всего симфонического цикла. Он — в сопоставлении краткой человеческой жизни с Вечностью:

Земля родная  Всегда, везде  Цветет весной  Из года в год.  И вечно дали  Там лучезарны.  Вечно...

Все тише и тише становятся звуки, затухающие, истаивающие в бескра­сочном, словно призрачном до мажоре. В последний раз проходит флей­товая мелодия, символизирующая любимую землю. Еле слышны послед­ние прозрачные аккорды симфонии.