2. Работа с отдельными образами-символами поэмы «Двенадцать».

Ветер — один из сквозных образов лирики Блока, об этом мы уже говорили на нашем уроке. Вспомните из ранних стихов:

Ветер принес издалека

Песни весенний намек,

Где-то светло и глубоко

Неба открылся клочок.

Ветер здесь — освежающая, очищающая сила.

— А какие ассоциации возникают у вас при слове «ветер»? Что же такое ветер в поэме «Двенадцать»?

Среди многих символов, составивших основу поэтической системы произведения, особое место занимает символ ветра, который восходит к фольклорным истокам, где за образом ветра закрепилось значение всевидящего и всезнающего существа. Еще Пушкин великолепно передал это значение образа в «Сказке о мертвой царевне и семи богатырях»: «Ветер, ветер! Ты могуч, / Ты гоняешь стаи туч, / Ты волнуешь сине море, / Гордо реешь на просторе...» И дальше что редко помещалось в детской хрестоматии: «Не боишься никого, / Кроме Бога одного».

Образу ветра в поэме предшествовало немало стихотворений. Где присутствуют его разновидности. Ближе всего к тому значению, в котором выступает этот символ в поэме, образ в цикле «О чем поет ветер». Ветер, торжествующий в мире, сам становится сеятелем смерти. Ангел бури Азраил грозно соприсутствует рядом с домашним уютом. Дом уже сотрясается от ветра. 1913 год. «Дикий ветер» набирает силу в более позднем одноименном стихотворении 1916 года:

Как не бросить все на свете,

Не отчаяться во всем,

Если в гости ходит ветер,

Только дикий черный ветер,

Сотрясающий мой дом?

И вот — «ветер — / На всем Божьем свете!» Автор не дает однозначной оценки этому явлению: смерть или очищение души несет ветер людям. Это подчеркивает и подбор эпитетов:

Ветер веселый

И зол, и рад.

— Кто такие главные герои поэмы?

Гуляет ветер, порхает снег.

Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни,

Кругом огни, огни, огни...

В зубах — цигарка, примят картуз,

На спину б надо бубновый туз!

Свобода, свобода,

Эх, эх, без креста!

Тра-та-та!

Не похожи они на «строителей светлого будущего», больше похожи на бандитов, по которым «плачет тюрьма», недаром «на спину б надо бубновый туз» (знак заключенного). Вот что о них писал в своей статье Иванов-Разумник:

… Черное не прощается, черное не оправдывается — оно покрывается той высшей правдой, которая есть в сознании «двенадцати». Они — темные убийцы, злодеи (нарочно ведь взял поэт именно таких!), они чуют силу и размах того мирового вихря, песчинками которого они являются... За эту правду они и убивают, и умирают. Знают ли они, что идет против мирового Атланта, что все своды его старого здания предают огню? Знают — и в этом их благая весть мировой социальной революции... Так от реального «революционного Петербурга» поэма уводит нас в захват вопросов мировых, вселенских. Все «реально», до всего можно дотронуться рукой — и все «символично», все вещий знак далеких свершений.

Действительно «революционные силы» все крушили на своем пути, их жертвами порой становились совсем невинные люди, но никого не жалели. Так требовало время.

Звучит запись: «Вставай, проклятьем заклейменный...»

На фоне великих исторических свершений в сюжете вдруг разыгрывается банальная сцена, типичный «любовный треугольник».

— Но так ли случайна эта история, как вы думаете? Каким предстает Петруха?

Блок рисует крупным планом обыкновенного человека, обуреваемого грехами, но не чуждого раскаяния и сокрушающегося сердцем о том, что погубил женщину. Примитивен Петруха только для поверхностного взгляда. В нем те же противоречия, что и в лирическом герое произведений Блока дореволюционного периода. Весь он исполнен безумного напряжения всех чувств. Поэт говорит о них особенными, музыкальными средствами.

Вспомните 5-ю главу. В ней развертывается драма ревности, которая перебивается волнами страстного восторга. Каждый катрен сменяется двустишием — будто частушечным припевом. Во всех катренах — упрек и порицание, обвинение и угроза, в каждом двустишии — любование, порыв страсти. Перед нами двойственный внутренний голос, диалог ненависти и сладострастия. В 8-й главе прорывается энергия тоски, смертной скуки, безмерного горя, тяжести нераскаянного греха, усугубляющегося желанием отомстить — почему-то «буржую». Здесь очень мало сознательного, еще меньше, чем в «любовном плане», и определяет поведение по-прежнему страстное, необъяснимое: «Выпью кровушку / За зазнобушку, / Чернобровушку...» И через эту черную волну все же пробивается молитвенное умиротворение: «Упокой, Господи, душу рабы Твоея», — и попутно жалоба опустошенной грехом души — «Скучно!»

— Жалко ли вам Катьку? Как вы думаете, что символизирует этот образ?

Особую роль играет в поэме Катька. В критике современной Блоку не раз выстраивали цепочку «преемственности» «лирических» героинь Блока: Прекрасная Дама — Незнакомка Россия. Иногда к этим построениям добавлялась и Катька «современная Россия». (Блок к этим параллелям всегда относился иронически).

Тем не менее, жертвой революции в поэме становится именно Катька. Образ ее в «Двенадцати» — самый целостный, самый теплый, самый человечный: она выделена из темных теней «народной стихии». Андрей Белый писал: «...И вот при таком реализме поэт как бы говорит: — И в тебе, Катька, сидит Прекрасная Дама... И если Катька не спасется — никакой «Прекрасной Дамы» нет и не должно быть».

До чего неожиданно в момент гибели Катьки звучит финальная маршевая строфа: «Революционный держите шаг! / Неугомонный не дремлет враг!»

Почему возле убитой возникают гимново-революционные слова? Может быть, в них заслон от укоров совести, уловка, грозящая стать привычной в «настоящем» ХХ веке, — дескать, завоевания революции — главное, а все остальное, даже жизнь человека (индивидуальная) мало что значит.

Много спорных мнений существует по поводу образа Иисуса Христа в произведении Блока.

...Впереди — с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз —

Впереди — Иисус Христос.

— Как вы думаете, почему именно такими строками закончил поэму автор?

До сих пор не нашло (и вряд ли когда-либо найдет) однозначное истолкование «совпадение» числа красногвардейцев в составе патруля — с числом Апостолов. И — последние строки поэмы.

М. Волошин в статье предполагал, что не Христос «возглавляет» красногвардейцев, а они Его «конвоируют». М. Булгаков предполагал, что в «стихии», во вьюге «русского бунта — бессмысленного и беспощадного» (А. С. Пушкин), Блоку под видом Христа явился Антихрист. «Разве я «восхвалял»?.. Я только констатировал факт: если вглядеться в столбы метели на этом пути, то увидишь «Иисуса Христа», — в марте 1918 г. записывал Блок. Толкование здесь — у каждого свое, «истину в последней инстанции» установить, вероятно, немыслимо.

Примечательным кажется мнение: Образ Христа возникает в лирике Блока, как правило, в тесной связи с образом гибнущего и воскресшего зерна из евангельской притчи. Быть может, Блоку, воспринявшему зимою 1918 г. революцию как событие космическое, истинное преображение мира, земли, неба, человека, — Россия кажется именно «зерном» евангельской притчи?

«Двенадцать» идут «державным шагом» строить новую государственность, готовы убить врага и сами умереть. Их голоса — главным образом — окрики. Они стреляют, никого не видя и даже не слыша голосов. Отвечают им только эхо и метель, налитая энергией издевки:

Только вьюга долгим смехом

Заливается в снегах...

Но Христос, с которым они как будто расстались навсегда, — впереди, и так прекрасен, что только ради этого видения, может быть, и стоило терпеть мучения ледяного вьюжного похода. Для них свобода, равенство, братство воплощены в красном символическом знамени, и потому они видят «флаг кровавый» — в руках Христа, вновь пришедшего спасти обреченных смерти. Это они его таким видят.

Построить рай на Земле им вряд ли удастся — слишком холодно и бесприютно в мире, по которому они шагают, но в самой глубине сердца у них есть скрытый запас совестливости и высочайшей жертвенности.

Попробуйте сами определить значение образов второстепенных героев: старушки, которая «как курица, кой-как перемотнулась через сугроб», буржуя, упрятывавшего нос в воротник, писателя, «товарища попа», голодного пса.