7. «Случайность» и «подражание»

Опыты, о которых шла речь до сих пор, представляют совершенно простой и однородный по форме процесс. Но, принимая во внимание, что опыты, описываемые в следующей главе, носят несколько иной характер, нам кажется уместным, во избежание обычных возражений, уже заранее привести некото­рые соображения, обосновывающие как смысл, так и реальную ценность излагаемого здесь материала. Такая предосторожность была бы излишней, если бы речь шла о фактах высокоразвитой опытной науки, как, например, физики; в таких науках значение отдельных наблюдений не может быть абсолютно спорным в течение длительного времени: там есть прочная и ясная система установленного знания, с которой новое должно так или иначе объединиться. Никто не станет отрицать, что в области высшей психологии мы еще весьма далеки от такого благоприятного положения вещей. Вместо обширных и до известной степени обоснованных научных положений, мы встречаем лишь общно разработанные и по своему значению, по большей части, весьма неточные теории, которые даже самим сторонникам их нелегко удается удовлетворительно применить во всех деталях к каждому данному случаю. Между тем, любая из таких теорий непременно претендует на то, что именно она содержит объяснительный принцип для наиболее широкого круга явлений; но так как они имеют лишь непрочную связь с конкретным опытом и отличают­ся неопределенностью своих положений, бывает чрезвычайно трудно разрешить тот или иной спор путем установления опреде­ленных фактов, тем более, что самый спор все еще представляет собою почти что борьбу верований. При таком положении вещей часто случается, что фактические наблюдения теряют свою [196] ценность: Все они слишком индивидуальны, слишком единичны для того, чтобы внимание с самых общих принципов было перенесе­но на них на сколько-нибудь длительный срок. В то же самое время, благодаря неопределенности подобных принципов, с одной стороны, и трудности произвести действительно надежные наблюдения, с другой, создается такое положение, при котором почти каждый может объяснить все, что угодно. Если сам по себе интерес к общим положениям преобладает над интересом к фактам, то при подобных обстоятельствах факты, в конце концов, начинают казаться лишенными всякой ценности, так как они допускают всякое объяснение.

В этой книге не предполагается развивать теорию научного поведения. Но так как все же нужно решить вопрос: способны ли шимпанзе вообще к разумному поведению, то сначала следует подвергнуть разбору и обсуждению, по крайней мере, такие толкования, приняв которые, мы тем самым отняли бы у наших наблюдений всякую ценность и значение для данного вопроса. При этом, по крайней мере, предотвращается всякое произволь­ное толкование излагаемого здесь материала, и непосредственное значение опыта становится, так сказать, выпуклее и прочнее; со временем уже, пожалуй, можно будет говорить о значении таких опытов, вместо того, чтобы сразу заставить их раствориться в общих и неопределенных принципиальных объяснениях.

Приведенное выше толкование гласит: Если животное раз­решает задачу в общей форме «обходного пути», которую оно не унаследовало как прочную реакцию для каждого случая вместе с другими задатками своего рода, само собою разумеется, что оно приобретает этот новый образ действия. Единственная возмож­ность возникновения такой реакции заключается в образовании ее из отдельных элементов и частей процесса, которые, взятые в отдельности, и без того свойственны животному. Такие «естес­твенные» импульсы имеются во множестве; случай производит естественный отбор среди них и объединяет их в общую цепь, которая и представляет наблюдаемый нами в действительности процесс решения. Практический успех и соответствующее ему чувство удовольствия обладают необъяснимой пока способностью влиять в благоприятном смысле на возможность воспроизведе­ния в дальнейших аналогичных случаях тех же самых действий. Таким образом, вместе с разгадкой того, как возникает подобный образ действия, объясняется и возможность его повторения в [197] дальнейшем. Как большинство подобных общих теорий, и это, несомненно, дает нечто для объяснения некоторых случаев в зоопсихологии. В тех случаях, когда возникают сомнения отно­сительно какого-либо опыта, обычно прибегают к двум вспомо­гательным принципам: Согласно первому, следует просто из соображений научной экономии предпочесть всеобщее примене­ние подобной теории, оправдавшей себя в других случаях, при­знанию противоречащих ей фактов и выработке соответствую­щих новых мыслей. Согласно второму, появление подобного рода действия, как целого, прямо возникающего изданной ситуации, было почти чудом; а так как все чудесное противоречит основным началам естественных наук, то его следует a limine исключить. Упомянутые подсобные принципы не подлежат здесь подробно­му исследованию. Второй принцип утверждает, что научная проблема, разрешить которую еще никто серьезно не пытался, вообще не разрешима: зачем такая робость? Первый является выразителем (в настоящее время весьма распространенного) неверного толкования правильного гносеологического положе­ния, согласно которому каждая научная система, близкая к завершению (т.е. наполовину идеальная), выкристаллизовывает­ся в наиболее сжатые формы и отличается самым строгим единством. Ни тем, ни другим принципом нельзя пользоваться в качестве контрольного средства по отношению к опыту, и при коллизии результатов опыта и наблюдения оба подсобных при­нципа должны уступить месту опыту.

Легко видеть, что приведенное выше гносеологическое пол­ожение не говорит вовсе о том, что наука, существующая всего лишь несколько десятков лет, должна во что бы то ни стало обходиться тем минимумом точек зрения, который она приобре­ла за короткий срок; нам никоим образом не удастся быстрее приблизиться к идеалу, бросившись напролом по «кратчайшему» пути для достижения желанного единства; в таких случаях при­ходится выдавать жалкие начатки знаний за окончательные принципы и оставаться в долгу у фактов, достигая экономии в теории. Задача заключается в том, чтобы изложить содержание данной теории в такой форме, которая позволила бы установить с наибольшей ясностью ее отношение к описанным здесь иссле­дованиям интеллекта. Обозначим отдельные моменты процесса «решения» той или иной задачи, которые животное, согласно теории, производит «естественным образом» и пользуясь случаем, [198] а, Ь, с, d, e; кроме этих и между ними (а также и без них) проявляются любые другие F, Y, К, R, D и т. д. , не имеющие никакой последовательной связи между собой.

Первый вопрос: выполняется ли а в расчете на то, что b, с, d, е, как и с F, Y, К и т. д. , которые могут также следовать за а в любом порядке; в данном случае последовательность является столь же случайной, как и счастливые номера при игре в рулетку.

То, что имеет силу для а, применимо и ко всем остальным элементам естественного поведения животного: если воспользоваться выражением, которое является более чем простой анало­гией, и приводит всю связь со вторым признаком термодинамики, можно сказать, что все они совершенно независимы и носят характер «молекулярного беспорядка» в увеличенном масштабе. Если мы изменим это хоть на йоту, весь смысл этой теории будет нарушен.

Второй вопрос: в том случае, когда животное уже привыкло выполнять задачу в порядке а, Ь, с, d, e, то, начав с а, станет ли оно затем производить следующие за ним действия в силу того, что они в данной последовательности соответствуют объективной структуре ситуации? Вне всякого сомнения, нет. Животное пере­ходит от а к b и т. д. в силу того лишь, что к таким последователь­ным переходам от а к b, от b к с и т.д. его толкают условия прежней жизни.

Поэтому единственный способ, которым, согласно этой теории, реальная ситуация и ее структура влияют на возникнове­ние новой формы поведения, есть чисто внешее совпадение объективных обстоятельств и случайных движений животного; ситуация действует, грубо говоря, как решето, которое пропуска­ет только немногое из того, что в него бросают. Если отбросить это действие объективных моментов ситуации, не представляю­щих особого интереса для нас, то получится следующее: ничто в поведении животного не вытекает здесь из объективного взаимо­отношения частей ситуации, структура этой ситуации сама по себе не в состоянии прямо вызывать соответствующий ей образ действия. Согласно этой теории следует признать одно ограниче­ние «естественных» реакций, непосредственно вызываемое ситу­ацией: стремление держаться приблизительно в направлении цели.⁵⁶ [199]

Этот основной мотив, обычно считающийся проявлением инстинкта, и предопределяет отдельные движения животного, суживая вместе с тем до известной степени их поле действия без того, чтобы в остальном что-либо изменилось в случайном характере всего процесса. Так как прямой путь к цели (в букваль­ном смысле) при опытах, которые здесь были поставлены, еще не сильно помогает делу, часто даже является инадекватным ситуа­ции, я не имею надобности ближе рассматривать этот пункт, поскольку не идет речь о создании позитивной теории. Сам по себе этот факт достаточно важен уже потому, что он означает добавочный момент, совершен но чужды и принципу случайнос­ти, — момент, который скрыт за безобидным именем «инстин­ктивного импульса»

Я показал уже в самом начале, как в случае опытов с обходным путем процесс, который внешним образом суммирует­ся из случайных составных частей и приводит к успеху, резко отличается для наблюдения от «настоящих решений». Для пос­ледних, как правило, в высшей степени характерен направлен­ный, замкнутый в себе процесс, резко отделенный от всего того, что ему предшествует, благодаря внезапному возникновению. Вместе с тем этот процесс как целое соответствует структуре ситуации, объективному отношению ее частей. Например: цель находится на земле за преграждающим путь препятствием. Вне­запно возникает безостановочное и плавное движение по соответ­ствующей кривой решения. Создается навязчивое впечатление, что эта кривая возникает как целое, и притом с самого начала как продукт оптического охвата общей структуры ситуации. (Шим­панзе, поведение которых неизмеримо выразительнее, чем пове­дение, скажем, кур, обнаруживают уже своим взглядом, что они действительно сначала предпринимают своего рода съемку ос­новных частей ситуации; из этого обозрения ситуации внезапно появляется затем «решение»).

Мы умеем и уже у самих себя резко различать между поведением, которое с самого начала возникает из учета свойств ситуации, и другим, лишенным этого признака. Только в первом случае мы говорим о понимании, и только такое поведение животных необходимо кажется нам разумным, которое с самого начала в замкнутом гладком течении отвечает строению ситуации и общей структуре поля. Поэтому этот признак— возникновение всего решения в целом в соответствии со структурой поля — [200] должен быть принят как критерий разумного поведения. Этот признак является абсолютно противоположным вышеприведен­ной теории: Если там «естественные части» являются несвязан­ными между собой и со структурой ситуации, то здесь требуется полнейшая связь⁵⁷ «кривой решения» в себе и с оптически данной общей ситуацией.

Само собой разумеется, что мысль о том, что структура поля, в целом, взаимоотношения частей ситуации друг к другу и т. д. становятся определяющими для решения, вытекает из этой тео­рии: следует совершен но исключить то, что наблюдаемое поведе­ние животных не может быть объяснено согласно тому мнению, по которому решение должно произойти безотносительно к структуре ситуации и может возникнуть из случайных частей, т. е. неразумно.

Из описания опытов можно было видеть с достаточной ясностью, что для такого объяснения их не достает самого необходимого, именно составления решений из составных час­тей. Шимпанзе вообще не имеет обыкновения при вхождении в ситуацию опыта производить любые случайные движения, из которых могло бы образоваться среди других и ненастоящее решение; можно наблюдать только в редких случаях, чтобы oh^j предпринял в опыте что-либо, что само по себе было случайно по отношению к ситуации, в этом случае его интерес должен был быть отклонен от цели и направлен на другие вещи. До тех пор, пока усилия направлены на цель, все непосредственно отделен­ные друг от друга этапы поведения — как и у человека в подобном положении — скорее образуют замкнутые в себе попытки реше­ния, каждая из которых лишена случайно объединенных друг с другом частей, и это особенно верно по отношению к самому решению, приводящему к цели. Правда, часто это последнее наступает после некоторого периода беспомощности и покоя (нередко осматривания), но в случаях, которые следует рассмат­ривать, как истинные и показательные, оно никогда не происхо­дит из слияния слепых импульсов, но как замкнутое, плавное действие, части которого могут быть только мысленно изолиро­ваны наблюдателем, но в действительности, безусловно, не воз­никают независимо одна от другой. Однако совершенно нельзя [201] допустить при таком большом числе описанных случаев «насто­ящих» решений, что это единое, адекватное ситуации решение может возникнуть совершенно случайно; сделав такое допуще­ние, рассматриваемая нами теория отказывается тем самым от того, что она сама считает своей заслугой.

Я видел на самом себе и на других, что особенно много разъясняют в поведении шимпанзе упомянутые паузы бездея­тельности. Один местный психолог, убежденный, как и боль­шинство, во всеобщей значимости рассматриваемой теории для психологии животных, пришел смотреть на антропоидов. Для демонстрации я избрал Султана в качестве подопытного живот­ного. Он провел один опыт с решением, второй и третий; но ничто не произвело на посетителя такого большого впечатления, как последовавшая затем пауза, во время которой Султан медленно почесывал голову, бездействуя поводил глазами и медленно и тихо поворачивал голову, осматривая самым внимательным об­разом ситуацию вокруг себя.

На подобные вопросы лучше всего дать ответ, если то, что утверждается здесь в общем, еще сделать предметом особого изучения и таким образом обосновать при помощи фактов свое суждение. Для такого исследования годится поведение животного в рамках опыта, где дело шло о постройке ящиков. Здесь оказалось, что при ясном направлении решения, взятом в целом, — «более высокий ящик наверх», — в остальном имело место совершенно неосмысленное передвигание со случайным реше­нием в конечном результате; это случалось так часто и так согласно у всех исследованных животных, что я могу утверждать, что здесь можно было совершенно точно признать процесс того рода, который в общих чертах установлен первой теорией. Тем настойчивее следует подчеркнуть, что между этим поведением, полностью зависящим от случая, и поведением при ясном реше­нии существует самая резкая противоположность. К тому же описание этих опытов показали еще, как неохотно вначале шимпанзе втягивается в опыт, настоящее решение которого ясно ему в самых общих чертах, но ближайшее выполнение которого он должен произвести исключительно путем проб, т. е. предостав­ленный случаю; животные вовсе и не напали бы на эти пробы, если бы в грубых чертах истинная попытка решения не привела их в такое положение, до специальных условий которого они еще не доросли. Таким образом, тот факт, что животные иногда здесь [202] производили движения вслепую, совершенно не противоречит утверждению, что как правило, такое случайное слияние импуль­сов не наблюдалось совершенно при доступных их пониманию условиях опыта.⁵⁸

При описании таких опытов, когда решение задачи было вызвано случайностью или же когда случайность благоприятство­вала решению, такая особенность отмечается. При сложных условиях опытов (например, в следующей главе) такие случаи встречаются чаще, но необходимо заранее оговариться, что даже и тогда протекание процесса не вполне соответствует указанному теоретическому толкованию. Во-первых, не всегда удается вос­препятствовать тому, что животное в данной ситуации попробо­вало подойти к решению задачи таким путем, который хотя бы и не приводил к успеху, но все же имел бы смысл по отношению к решению; пробы состоят из попыток решения, исходящих из понятой лишь наполовину ситуации; из таких попыток можно легко, благодаря случайности, развиться действительное реше­ние, т. е. конечно, не из случайных импульсов, а из действий, которые, благодаря своей разумной основе, сильно помогают случаю. Во-вторых, счастливый случай может произойти и во время таких действий животного, которые к данной цели ника­кого отношения не имеют. Однако и в подобных случаях не приходится обыкновенно говорить о бессмысленном импульсе — как уже было указано, у шимпанзе подобные импульсы наблю­даются чаще всего в безвыходном положении, — здесь налицо скорее известный род осмысленной, хотя и не по отношению к цели, деятельности. Так было, вероятно, с Султаном, когда он открыл способ действовать двумя палками; лишь фил истер спо­собен определить его игру при этом как «бессмысленные импуль­сы» потому только, что животное при этом не преследовало никакой практической цели.—Самым важным в обоих случаях является не то, что случайность вообще способствовала решению, но дальнейшее течение опыта; мы знаем из наблюдений над человеком, что часто случайный успех влечет за собой уже осмысленную работу в данном направлении в известных случаях (повторение), например, при научных открытиях (сравн. Oerstedt. Strom und Magnetnadel). Таково поведение Султана: стоило ему раз проделать с обеими трубками обычную игру — «втыкать палку [203] в отверстие», как с той минуты он уже вел себя так, как будто этот новый способ был открыт в совершенно правильном по отноше­нию к цели решении; в дальнейшем он уже применяет технику «двойной трубки», без сомнения, осмысленно; а указанная слу­чайность в свое время, по-видимому, оказала очень сильную помощь, которая повлекла за собой тотчас же «понимание».

Приводившиеся неоднократно примеры глупого поведения животного могли бы, в конце концов, служить поверхностному наблюдателю доказательством, что шимпанзе все-таки произво­дит бессмысленные движения, в результате случайного сцепле­ния целого ряда которых должно иногда получиться неправиль­ное решение.

Шимпанзе делает троякого рода ошибки: 1. Хорошие ошиб­ки, о которых речь будет еще впереди; при этом животное производит, скорее, почти благоприятное, чем, собственно, глу­пое впечатление, если наблюдатель руководствуется исключи­тельно характером наблюдаемого поведения, совершенно отка­завшись от установки на сходство с человеком. 2. Ошибки, происходящие вследствие совершенного непонимания условий задачи. Нечто подобное наблюдается в тех случаях, когда живот­ное при установке верхнего ящика перемещает его из статически выгодного в статически худшее положение; некоторая прости­тельная ограниченность — вот впечатление, которое при этом получается. 3. Грубые ошибки, совершаемые по привычке, при обстоятельствах, которые животное, собственно говоря, могло бы учесть (напр, подтаскивание ящика к решетке — Султан). Подо­бное поведение производит глубоко отрицательное, можно ска­зать, почти досадное впечатление.

Сейчас идет речь имен но об ошибках третьего рода; каждый легко поймет, что указанные ошибки ни в коей мере не пригодны для подтверждения предложенной теории. Животное никогда не ведет себя подобным образом. Если только до этого ему не доводилось часто приходить таким же путем к настоящему правильному решению задачи. Упомянутые глупости не пред­ставляют собою случайных «естественных» отдельных частей, в результате которых могли бы первоначально получиться кажу­щиеся решения, — мне, по крайней мере, не известно ни одного случая, когда подобный взгляд мог бы оправдаться наделе, — но они являются последствием прежних настоящих решений, часто повторявшихся и в силу этого приобретших тенденцию при [204] позднейших опытах выступать вторично, почти вне зависимости от специальной ситуации. Предпосылками для подобных ошибок являются, по-видимому, и такие состояния, как сонливость, утомление, насморк, а также и возбуждение. Пример: шимпанзе, подвергающемуся вообще впервые испытанию, никогда не при­дет в голову «случайный импульс» потащить ящик к решетке или взобраться на него для того, чтобы добраться до цели, которая помещается по ту сторону решетки и достать которую без помощи! приспособлений ему никак нельзя. С другой стороны, можно доказать, что в действительности длительное повторение когда-то удачно решенного опыта и соответствующая механизация всего процесса благоприятствуют подобным глупостям. Мне часто приходилось проделывать перед заинтересованными посе­тителями соответствующий эксперимент: удобства ради я выби­рал обыкновенно простой опыте открыванием двери, над петля­ми которой снаружи подвешивалась цель. Так как (после перво­начального удачного опыта) животным приходилось, быть мо­жет, раз двадцать добиваться разрешения подобной задачи в том же самом месте и тем же самым способом, то и в данном случае животное проявляло известную тенденцию достать высоко под­вешенную приблизительно в том же месте цель также при помощи двери, хотя как раз в данном случае у него имелись под руками другие, более удобные способы и дверь или осложняла, или практически делала невозможным решение задачи. Если же возникали другие попытки решить задачу, то происходило это, в известной мере, под влиянием силы притяжения двери. Так, например, Хика, прекрасно умевшая пользоваться способом шест

— прыжок в его чистой форме, в данном случае прибегала к совершенно ненужной комбинации двух методов: дверь — шест

— прыжок, чем нисколько не улучшала дела. Шимпанзе вообще не обращали никакого внимания на двери, находившиеся прямо перед ними, до тех пор пока в первый раз не пришлось осмыслен­но использовать их. Первоначально весьма ценные процессы имеют неприятное свойство спускаться на более низкий уровень, благодаря частым повторениям. Повторная вторичная «самодрес­сировка» считается обычным явлением, имеющим огромное экономическое значение, и она может быть у человека так же, как и у антропоида. Но никогда не следует забывать того ужасающего сходства, какое представляют собой некоторые пустые и слепые повторения моральных, политических и прочих положений с [205] только что описанными глупостями шимпанзе. Они также пред­ставляли собою некогда большее, именно «решение», найденное в сильно прочувствованной или продуманной ситуации, в последствии же они не соответствуют более ни ситуации, ни ее внутрен­нему смыслу.

Из вышеизложенного ясно следует, что упомянутое бес­смысленное воспроизведение некогда правильных и удачных решений не имеет ровно ничего общего со случайными смутны­ми проявлениями «естественных» импульсов, о которых говорит­ся в данной теории.

¹¹⁾ Впрочем, я считаю наиболее целесообразным просто при­вести здесь полный список глупостей, проделанных животными.

1. Султан ставит один ящик на другом месте, где прежде находилась цель, а не там, где она находится сейчас; животное совершенно истощило свои силы (8. II. 1914).

2. Султан тащит ящик к решетке, за которой находится цель, и бессмысленно поворачивает последний то одной, то другой плоскостью по направлению к решетке (или же кверху); приносит еще ящики и как будто приступает как бы к постройке. В течение четырех недель животное постоянно проделывало опыты с ящи­ками; половина вины падает на руководителя опыта (19. II. 1914).

3. При подобном же опыте Султан тащит вперед наблюдате­ля и взбирается к нему на спину, как будто цель висит высоко; он сейчас же соскакивает снова и приступает к решению.

4. Султан тащит ящик к решетке, против которой снаружи находится цель (20. IV. 1914).

5. Грандэ проделывает ту же глупость (14. V. 1914).

6. Грандэ (цель помещена далеко, по ту сторону решетки) совершенно бессмысленно перетаскивает с места на место в своем помещении камни; последнее происходит в силу известного воздействия неоднократно повторяющихся опытов, во время которых в том же помещении камни; последнее происходит в силу известного воздействия неоднократно повторяющихся опы­тов, во время которых в том же помещении служили ей вместо скамейки (19. VI. 1914).

7. Коко тащит ящик по направлению к находящимся в отдалении фруктам, попутно пользуется последним не как пал­кой (как несколько дней тому назад), но как скамьей: животное чрезвычайно возбуждено (1. VIII. 1914).

8. Коко повторяет эту глупость в состоянии сильного гнева [206] (6. VIII. 1914). Нечто подобное уже описывалось нами в случае с Султаном, когда цель висела высоко и он направился к ближай­шей, но все же находящейся в добрых 3 м от него двери, схватился за створку последней, но снова отпустил ее после взгляда нацель и взялся за другие способы. Султан был близок к бессмысленной репродукции, но вглядевшись в структуру ситуации, отказался от этого (13. III. 1916).

Поведение Раны, которая постоянно для прыжков вооружа­лась несколькими крошечными палочками, едва ли следует относить к подобным случаям; Рана, так сказать, не дает себе труда подумать, и, конечно, было бы хорошо, если бы она могла так прыгать. Это животное делало подобные попытки даже в тех случаях, когда оно ясно видело, что последние ни к чему не приведут. Это — все; перечисленные случаи почти все уже упоминались при описании опытов. Никто не станет утверждать, что они составляют центр тяжести всех наблюдений.

Согласно вышесказанному, первичная причина этих явле­ний (механизация) обязательно приводит к внешне усвоенным действиям в грубых формах глупости. Всякое решение, которое часто повторялось при одинаковых обстоятельствах и, следова­тельно, в соответствии с последним, в конце концов несколько видоизменяется, так что даже в условиях первоначальной обста­новки не производится уже так осмысленно, хотя и адекватно с объективной стороны. Я должен сказать, что в общем мне меньше нравится поведение шимпанзе при разрешении той или иной задачи в десятый или одиннадцатый раз, чем таковое же в первый или второй раз. Часто и через небольшие промежутки времени повторяющиеся опыты, особенно опыты одного и того же харак­тера, вредно отражаются на шимпанзе. Может быть, в пылу исследовательского опыта я не всегда учитывал это обстоятельст­во.

Влияние, о котором идет речь, представляет своего рода обратный случай того, что обсуждаемая теория рассматривает как успех повторения. Согласно этой теории, процесс, возникающий вследствие случайности, становится, благодаря упражнению, более гладким и более похожим на настоящие решения. Это положение применимо ктем случаям, когда эта теория оправды­вается: истинные решения шимпанзе от частого повторения, во всяком случае, не становятся более ценными с внутренней стороны, хотя они, конечно, происходят скорее и т. п. [206]

Для того, кто лично наблюдал за опытами, разъяснения, подобные приведенными выше, имеют легкий оттенок комичес­кого. Для тех, например, кто лично наблюдал, как Чего при первом эксперименте в ее жизни часами не может дойти до того, чтобы убрать с дороги мешающий ей ящик и лишь тщетно тянется к цели или же спокойно усаживается, но, в конце концов, боясь упустить пищу, внезапно схватывает препятствие, отодвигает последнее в сторону и, таким образом, мгновенно решает задачу, — тому «подобная защита этого факта от ложных толкований» покажется почти педанством. Но живое впечатление не переда­ваемо; и после того, как передаешь это словами, могут возникнуть вопросы, которые были бы невозможны после собственного наблюдения. Все же, несмотря на приведенные выше разъясне­ния, мы считаем уместным привести описание дальнейшего опыта, который весьма поучителен и отличается как своей несложностью, так и ясной связью с различными теориями. По ту сторону неоднократно упоминавшейся решетки, состоящей из 8 прутьев, устанавливается на известном расстоянии тяжелый ящик; к ящику с какой-нибудь стороны прикрепляется крепкая веревка, которая протягивается наискось к решетке таким обра­зом, что свободный конец ее проходит через решетку. Приблизи­тельно посередине между ящиком и решеткой к веревке привя­зывается узлом какой-либо плод; достать его непосредственно из-за решетки при данном положении невозможно, однако, это оказывается возможным, если веревку протянуть перпендику­лярно к решетке (19. VI. 1914).

Хика сначала тянет в том направлении, в каком протянута веревка, и притом так сильно, что доска, к которой прикреплена веревка, обламывается, веревка освобождается и цель можно просто притянуть. Ящик заменяется тяжелым камнем, вокруг которого обвязывается веревка. Так как простое решение (притя­гивание) больше невозможно, Хика берет веревку в одну руку, прикладывает ее снаружи решетки в другую, которая протянута через следующее отверстие решетки и т. д. , и продолжает это перехватывание веревки из руки в руку до тех пор, пока веревка протягивается почти под прямым углом к решетке и цель может быть непосредственно схвачена на коротком расстоянии.

Гранде, по-видимому, сначала не замечает веревки, серой и лежащей на серой земле, начинает бессмысленно таскать камни туда и сюда, что является отзвуком прежних опытов, пытается [208] отделить от стены железный прут, который, по-видимому, наме­ревается употребить вместо палки, и, наконец, замечает веревку; с этого мгновения разрешение задачи идет совершен но гладко по тому же способу, как у Хики.

Рис.14

Рана сначала тянет веревку дважды в том же направлении, как последняя протянута, затем вдруг совершенно меняет направ­ление и пытается протянуть веревку к пункту, расположенному как раз против того места, где прикреплена веревка; при том сама она стоит против этого пункта, не спускает глаз с цели и тянет веревку за конец параллельно плоскости решетки. Подобные бесплодные попытки решить задачу тоже повторяются в два приема, отделенных друг от друга, а затем опять так же внезапно переходят в правильное решение по тому же точно пути, как у Хики и Грандэ. Из этого опыта видно, что задача состоит из двух частей: одной грубо геометрически-динамической — «Натянуть веревку перпендикулярно к решетке так, чтобы цель приблизи­лась»,—и второй уже более тонкой специальной проблемы, создаваемой структурой решетки. Хика и Грандэ решили обе части одновременно, Рана же быстро подошла к решению первой части и лишь затем — ко второй. [209]

Султан же также, как и Рана (см. рис. 15) одно мгновение тянет веревку и вслед за этим сейчас же решает задачу совершенно также, как и остальные. Отсюда совершенно ясно, то решение 8ой задачи может произойти безотносительно к специальным усло­виям выполнения (вторая проблема), на которые животное обра­щает внимание, по-видимому, лишь в результате неудачи. Подо­бные же положения наблюдались нами и при опытах с построй­ками из ящиков.

Терцеру не удается заставить принять участие в опытах; поведение Чего и Консула еще раз подтверждает положение, хотя и не ясное непосредственно, что решение задачи не напрашива­ется само собою, ибо попытки обоих животных не идут дальше просто го дерганья в направлении веревки.

(21. VI). Опыт повторяется с Хикой, причем на этот раз веревка была положена на землю, но обращена в другую сторону. Животное не стало на этот раз вовсе тянуть веревку в том же направлении, как она была протянута, а сразу приступило к решению задачи по способу перехватывания веревки через про­светы вдоль решетки, причем теперь, в соответствии с обстанов­кой, перехватывание происходил о уже в обратном направлении, до тех пор пока цель можно было схватить рукой. Поэтому я не счел необходимым повторять опыт в обратном направлении с другими животными.

После высказанных прежде соображений едва ли требуется еще доказательство того, что опыты, подобные только что опи­санному, гораздо лучше характеризуют шимпанзе, чем обычные испытания животных с применением сложных дверных запоров и т. п., и, равным образом, становится ясно, что такой простой, наглядный эксперимент заключает в себе всю проблему, о кото­рой идет речь.

Тем, кто полагает, что подобные простые решения являются чем-то самим собой разумеющимся и не имеют ничего общего с проблемой разума, я могу только предложить действительно строго и точно объяснить род и способ возникновения этих процессов. Я боюсь, что ни один из психологов в данный момент не в состоянии этого сделать.

Я различаю обе части задачи, которые, как мы видели, являются самостоятельными, и рассматриваю здесь лишь грубо-динамическую задачу и ее решение, которое проще всего может быть уяснено при помощи схемы (см. рис. 16), причем я совершенно [210] не обращаю внимания на то, как животное в первый момент такого решения реализует в каждом отдельном случае движения, указанные стрелками (т. е. тотчас же обращает внима­ние на решетку или нет).

Рис.16

Приходят ли животные к решению так, как это описывает данная теория? Согласно теории, следовало бы ожидать проявле­ния во всех случаях значительной массы импульсов, которая у некоторых шимпанзе содержало бы, пожалуй, случайно правиль­ные «части» в правильной последовательности. В действитель­ности же Грандэ — единственное животное, которое вообще совершает бессмысленные поступки, да и то в форме привычных глупостей, до тех пор пока она еще не рассмотрела хорошо возможностей, заключенных в условиях самой задачи; однако, в ее поведении обнаруживается новый этап и тотчас же наступает совершенно ясное решение, как только она замечает веревку. В общем у животных существует лишь два рода действий — «им­пульсы» наблюдаются у ящериц, но очень редко у шимпанзе, — которые действительно связаны с целью (за исключением Грандэ, к которой не относится это ограничительное добавление):¹²⁾

1. Попытка тянуть веревку в том направлении, в каком она протянута, представляющая собой осмысленный процесс, и Хика в одном случае наделе доказывает возможность его практическо­го осуществления; ведь невозможно же сразу (а в особенности для шимпанзе) определить, до какой степени прочно прикреплена веревка к ящику или камню.

2. Подтягивание веревки или непрерывная, «плавная» пере­дача веревки из руки в руку — в обоих случаях в направлении, ведущем к цели (стрелки на рисунке). [211]

Ни разу ни у одного животного не приходилось наблюдать чего-либо, похожего на смену действий в одном направлении действиями в другом направлении, не говоря уже о каком-либо совершенно постороннем, третьем и т. д. направлении. В тех случаях, когда животное сначала принималось действовать в более простом направлении (в смысле длины веревки), перемена направления происходила как бы одним скачком и совершенно внезапно.

По моему мнению, каждый должен признать, что в данном случае мы имеем дело с вполне ясным, хотя и примечательным положением, не имеющим совершенно ничего общего с требова­ниями указанной теории. Но неужели же мы должны ради так называемого принципа экономии коверкать это положение и втискивать его в рамки этой теории?

В этих случаях у наблюдателя обязательно создается впечат­ление, что первая и вторая попытки разрешить задачу возникают как целое (но каждая непременно сама по себе) непосредственно из оптического охвата животным структуры ситуации.

Несколько иная научная установка, которую можно было бы, пожалуй, тоже назвать принципом, именно «принципом максимальной научной плодотворности», привела бы к тому, что теоретические построения были бы обусловлены самим характе­ром наблюдений вместо того, чтобы стараться во что бы то ни стало путем теории случайности совершенно свести на нет характерное своеобразие этих опытов. Поэтому бы не было никакой нужды в дальнейшем развитии данной теории, раз нам была бы известна во всех подробностях вся прежняя жизнь животных от рождения до момента исследования. В данном случае, к сожалению, этого нет, но если в силу сказанного мы не допускаем мысли, что животное во время опыта может случайно придти к правильному решению задачи, то все мы не решаемся отрицать и того, что, может быть, эти решения когда-то раньше образовались случайно, как это предполагает теория, что они повторялись, сглаживались и, наконец, в настоящее время они появляются перед нами в форме якобы настоящих решений.

Вообще, трудно бывает оспаривать такие доводы, которые не относятся к области, практически доступной для исследования: при таком положении вещей не удается доказать шаткость аргументов, даже если мы переступим границы опыта, ибо шимпанзе, подвергавшиеся исследованию, жили без всякого [212] контроля в течение ряда лет в лесу на западном берегу и там уже сталкивались со многими вещами, которые похожи на встречав­шиеся в некоторых опытах. Поэтому, во всяком случае, следует обсудить, не влияет ли это обстоятельство на значение и факти­ческую ценность производимых опытов.

При этом следует твердо помнить два положения, иначе самый предмет обсуждения теряет свою ясность:

1. Если животным и до опытов приходилось иметь дело с отдельными предметами или ситуациями, то это еще не имеет никакого непосредственного отношения к нашему вопросу. Пре­жняя «опытность» животного в том только случае могла бы несколько умолять значение опытов, если бы в этот предшеству­ющий период оно выработало в точном соответствии с теорией, путем случайности и отбора удачного, бессмысленные сами по себе, но практически ценные движения, которые по внешней форме походят на поведение животного, наблюдаемое во время опытов. Я весьма далек от мысли утверждать, что животным, q которым производились опыты, описанные во второй главе* никогда до опытов не попадалась в руки палка или т. п.; наоборот, я считаю само собой разумеющимся, что все это происходило с каждым шимпанзе, начиная с определенного, очень раннего возраста; ему, наверное, не раз приходилось, играя, подхватывать какой-нибудь сучок, царапать им по земле и т. д. Ведь то же самое; мы можем наблюдать и у детей в возрасте до одного года: последние тоже приобретают известную «опытность» в обращении с палкой прежде, чем начинают применять таковую в качестве подсобного инструмента, чтобы достать предметы, до, которых они не могут дотянуться. Но так как из этого не следует, что они дошли до применения орудий просто благодаря чистой игре случая, путем совершенно неосмысленной самодрессиров­ки, что два и четыре и двадцать лет продолжают также бессмыс­ленно воспроизводить такие движения, то стол ь же мало оснований мы имеем для того, чтобы делать подобные выводы по отношению к шимпанзе, исходя из того лишь факта , что палка не впервые попадает ему в руки во время опыта.

2. Целью настоящего труда ни в коем случае не является стремление доказать во что бы то ни стало, что шимпанзе в отношении умственных способностей представляет собой какое-то чудо, наоборот, нами уже неоднократно отмечалась узкая ограниченность (по сравнению с человеком) его действий. (В [213] настоящее время приходится оговаривать в серьезных работах, что шимпанзе, например, до сего времени не проявляли ни малейшей склонности или таланта к изучению правил извлече­ния корня 4-й степени или эллиптических функций).

Мы хотим выяснить только, встречается ли вообще у шим­панзе разумное поведение; разрешение этого принципиального вопроса представляется нам для данного момента гораздо более важным, чем точное определение наличной степени у них интел­лекта. С другой стороны, и для сторонников теории случайнос­тей, поскольку таковая рассматривается здесь как общий объяс­нительный принцип, дело идет тоже не о том, чтобы только снизить количество разумных действий животных в течение опытов: для того, чтобы выиграть спор, эта теория должна истолковывать по своему способу все опыты без исключения; и если при этом оказалось бы, что часть наблюдений укладывается в рамки этой теории, а другие не допускают такого объяснения, ее дело было бы проиграно. Если бы это дело произошло на самом деле, т. е. если бы была поколеблена всеобщая значимость этого принципа, уменьшилось бы стремление рассматривать в качестве случайно образовавшихся навыков такие способы поведения животных, которые, хотя и можно было бы втиснуть в схему этой теории, но некоторые по самой природе своей ни в коем случае _:не допускают такого неправильного толкования.

Прошлое животных до начала опытов не вполне известно. По крайней мере, с начала 1913 года за ними было установлено точное наблюдение, и мы можем считать исключенным, что еще за полгода до этого животные могли привыкнуть к ситуациям, встречающимся в опытах, так как они содержались в течение этого срока в тесных клетках, где не было никаких «предметов» (в Камеруне, во время путешествия, и на Тенерифе).

Согласно сообщению моего предшественника, Teuber'a, обращение с орудиями в течение года, предшествовавшего опи­санным опытам, не выходило из рамок простого употребления палок без особых усложнений (удлинение руки и употребление палки для прыжка) у Султана и Раны, случайного перебрасыва­ния камнями, а равно одного случая изготовления орудия в описанном выше смысле (Султан разбирает прибор для вытира­ния ног).

Во всяком случае, важно следующее обстоятельство: если дело идет только о принципиальном решении вопроса, о котором [214] идет речь, то объяснения, даваемые этой теорией, не должны содержать ни малейшего намека на разум — даже в самом скрытом месте или под самым безобидным покровом. Ведь все, до малейших подробностей, должно было возникнуть из действи­тельно случайных элементов, объединиться путем возможных в каждом данном случае комбинаций и подвергнуться упражнению для того, чтобы могло возникнуть якобы замкнутое в себе и осмысленное течение опыта. Поэтому для того, чтобы иметь право серьезно утверждать, что тот или иной, или, скорее, все наблюдавшиеся здесь процессы возникли и развивались в соот­ветствии с принципами теории,—необходимо вообще допустить, что в прошлом был не один случай подобного поведения при сходной ситуации, а целый ряд повторяющихся случаев.

Выше я указал, что общие принципы высшей психологии во многом имеют тенденцию скорее скрывать, чем разъяснять нам те вещи, о которых идет речь. Пример: если говорят, что объек­тивно целесообразное употребление палки, как орудия для доставания иначе недосягаемых предметов, образовалось благодаря игре случая и отбору под влиянием успеха, это звучит достаточно точно и удовлетворительно, однако, при ближайшем рассмотре­нии наша удовлетворенность этим общим принципом быстро исчезнет, если мы действительно серьезно будем придерживаться условия «ни малейшего следа разума». Допустим, например, что животное случайно схватило палку в то время, когда по соседству лежал плод, которого нельзя было достать иным способом. Так как для животного не существует никакой внутренней связи между целью и палкой, мы, следовательно, и дальше должны приписать исключительно случаю, что оно среди огромного множества других возможностей приближает палку к цели; ибо мы совершенно не должны непосредственно допускать, что это движение совершается сразу как целое. Когда конец приблизился к цели, палка, которая для животного не имеет никакого отноше­ния к цели, — ведь животное «ничего не знает» о том, что оно объективно несколько приблизилась к достижению цели,—может быть отброшена назад или протянута по всем радиусам шара, центром которого является животное, и случаю надо немало потрудиться над тем, чтобы из всех возможностей этого рода осуществилась одна, именно, чтобы конец палки был поставлен позади цели. Это положение палки, однако, опять-таки ничего не говорит животному, лишенного разума; теперь, как и раньше, [215] могут возникнуть различнейшие «импульсы», и случай должен исчерпать почти все свои возможности, пока животное не сделает случайно именно то движение, которое с помощью палки чуть-чуть приблизит цель. Но животное также совершенно не понима­ет этого как улучшение ситуации; оно ведь вообще ничего не понимает, и исчерпавший свои силы случай, который смог совершить все то, в чем отказывают самому животному, должен и дальше еще оберечь животное от того, что оно теперь бросило палку, оттащило ее назад и т. п. , должен содействовать тому, чтобы животное сохранило верное направление при движении и при дальнейших случайных импульсах. Могут сказать, что сущес­твуют весьма разнообразные серии (комбинации), импульсов которые содержат в качестве последних элементов, напр, следу­ющие: «поставить палку позади цели» и после «объективно подходящий импульс». Это — верно, и возможности, и возмож­ности, которые открываются перед нами случаем, когда он должен произвести свою большую работу, становятся, благодаря этому, несколько богаче. И все же мы не доставляем ему этим никакой экономии, потому что огромное число этих комбинаций естествен но должны содержать объективно совершен но бессмыс­ленные части, которые лишь возникают в такой последователь­ности, что весь ряд, в конце концов, замыкается двумя упомяну­тыми выше элементами. Поэтому, если первые счастливые ком­бинации, в конце которых стоят эти элементы, то случай должен выполнить огромную работу при помощи очень большого числа дальнейших удачных опытов, пока под влиянием успеха (внача­ле, конечно, в высшей степени редкого) не возникнет совершен­но гладкий, вполне похожий на разумный, процесс; ибо употреб­ление палки, как оно здесь в первый раз наблюдалось, не содержит ни в одном случае совершенно ложных компонентов даже тогда, когда(как у Коко) слабость рук и неловкость являлись некоторой помехой.

Здесь может быть сделано возражение, что нами не принято во внимание стремление к цели, более общий «инстинктивный мотив», действующий в этом направлении. На это следует отве­тить: Во-первых, мы, конечно, допускаем, согласно этой теории, для тела животного, для иннервации его членов, но совсем не для палки, которую оно случайно берет в руки. Поэтому я спрашиваю: почему, когда животное, следуя этому импульсу, протягивает для схватывания руку в направлении к цели (объективно), оно [216] должно тогда держать в руке чуждую его инстинкту палку, а не наоборот, раскрыть эту руку для схватывания, как оно обычно это делает, и, следовательно, бросить палку? Ибо палка все время (для животного) не имеет ничего общего с целью. Если все же, вопреки требованиям теории, животное удержит палку в руке, то и это она может сделать самым различным образом, так как у него отсут­ствует всякий след разума; оно может держать ее, взявши за середину, так что палка окажется фронтально параллельной телу или направленной в какую-нибудь сторону; оно может схватить ее за конец, так что другой конец будет обращен назад (к животному), вверх, в небо, или вниз, перпендикулярно к земле, при самых обычных способах обхвата и т. д. и т. д. Ибо, если на дано ничего кроме телесного импульса в (объективном) направ­лении к цели и случайных реакций — успех начинает действовать, самое раннее, только после одной счастливой комбинации, — разум же, напротив, совершенно исключен, тогда всякое положе­ние палки равноценно со всяким другим, границы для возмож­ных положений определены исключительно работой мускулов, и случаю, который уже вопреки теории всунул палку в руку, остается еще много сделать, пока сможет хоть несколько раз придать верное положение палке, затем постепенно в соединении со случайным успехом элиминировать непригодные элементы и создать достаточно полную имитацию разумного образа действия.

Наконец, можно бы еще возразить, что нет вовсе надобности в том, чтобы успех совпал с такого рода действием, но вначале могли случайно выработаться различные составные части, а эти последние могли бы затем позже и легче объединиться в сложное действие. Это соображение в действительности, однако, не помо­гает делу, так как комбинации, соответствующие этим предпол­агаемым частичным действиям, хотя и не могут замкнуться в прочно соединенные части процесса — единственное, что могло бы помочь делу,—потому что не достает «успеха», от которого, согласно теории, зависит связь отдельных импульсов. Что в том, если животное случайно однажды доведет дело до того, что один конец палки будет помещен позади цели? Это не есть еще успех в смысле теории, ибо, поскольку, согласно ей, у животного нет ни малейшего следа разума, случай должен сейчас же продолжить работу и комбинировать до счастливого конца, пока цель и животное не встретятся, или же: случай сворачивает сейчас же вслед за этим на объективно совершенно неподходящие импульсы; [217] тогда — согласно теории — вообще не возникает тенденции повторять возникшую комбинацию, конечным элементом кото­рой является «конец палки позади цели».

Теория случайности, выдвинет много других попыток объ­яснения, потому что ее считают особенно точной и в высшей степени согласной с требованиями естественно-научной мысли; именно поэтому многие, наверное, были бы удовлетворены, если бы не только употребление палки, но и все наблюдавшиеся в опытах действия были бы объяснены подобным образом. Однако, насколько ничего нельзя возразить против этой теории там, где случай действительно легко приводит к успеху (например, когда животное, запертое в тесном ящике, слепо рвется наружу и в беспорядочных движениях этого рода между прочим задвигает задвижку, которая открывает дверь), настолько же ее возможнос­ти при объяснении таких же опытов, какие описаны здесь, несостоятельны именно с естественно-научной точки зрения.

Естественно-научные положения, с которыми мы здесь вступаем в конфликт, суть те же самые, которые привели Больцмана (Boltzmann) к самой широкой и до сих пор самой значи­тельной формулировке второго принципа термодинамики. Со­гласно ему, в физике (и теоретической химии) считается невоз­можным, чтобы в области ее явлений из большого числа случай­ных (независимых друг от друга), упорядоченных и одинаково возможных элементов движения в процессе комбинирования случайно возникло единое, направленное общее движение. Нап­ример, при броуновских молекулярных движениях не может случиться, чтобы отдельная частичка, которая случайно и беспо­рядочно смещается туда и сюда, внезапно продвинулась бы на один дециметр в прямом направлении; если это произойдет, то это будет, несомненно, означать наличие «источника ошибки», т., е. вступление влияния, не вытекающего из законов случайности. Нет никакого принципиального различия в том, идет ли дело о броуновских движениях или о выдвигаемых этой теорией случай­ных импульсов шимпанзе, ибо основные положения второго принципа (по Больцману) отличаются столь общим характером и столь необходимо распространяются за пределы термодинами­ки на всю область случайных явлений, что они могут быть применены и к нашему (воображаемому) материалу, к «импуль­сам». Поэтому тот, кто вздумал бы нас упрекать в игре аналоги­ями, без сомнения, неправильно понимает основные положения [218]

Больцмана (и Планка). Напротив, верно то, что между нашим случаем и случаем из термодинамики существует количественное различие: в какой степени невероятно (до совершенной практи­ческой невозможности) возникновение специальной комбина­ции, это зависит от числа или качества независимых элементов, которые участвуют в комбинации. Легко видеть, что в этом отношении то, что «невозможно» в термодинамике, не вполне совпадает с тем, что невозможно в опытах с животными (как это описано в опыте с употреблением палки), так как мы здесь имеем дело с меньшим числом членов (возможных импульсов), которые по сравнению с цельным процессом еще относительно очень многочисленны. В ходе наших рассуждений и принципиального обсуждения положений, соответствующих рассматриваемой тео­рии, ничто, конечно, не изменится благодаря этому, если мы только будем держаться того, чтобы исключать влияние неслу­чайных сил, и потому продумывать каждый отдельны и случай в согласии с неумолимыми требованиями теории, как мы это сделали выше по отношению к употреблению палки.

Ни общая целенаправленность «инстинктивного импульса», ни дальнейшее преобразование «при отборе путем успеха» ничего не изменяют в этом неблагоприятном положении вещей; первое—по вышеприведенным основаниям, второе —потому что оно требует сначала в течение длительного периода счастливых случайностей, которые не всегда возможны и без которых «успех» вообще не может действовать.

Так как подобные рассуждения развивались при обсуждении эволюционных проблем Бергсоном, а еще раньше Э. Гартманом и играют большую роль в виталистической литературе, я считаю уместным сделать следующее замечание: Э. Гартман считает невозможным, чтобы птица случайно находила свое гнездо, и заключает, что здесь действует «бессознательное»; Бергсон счи­тает упорядочение элементов одного глаза слишком невероятным и поэтому заставляет «Elan vital» (жизненный прорыв) произвести чудо; неовиталисты и психовиталисты также не удовлетворены дарвинистской случайностью и считают необходимым допустить вообще в специфически живом «целеустремительные силы», в общем, того же рода, что и человеческое мышление, которые, во всяком случае, не обнаруживают его свойства — быть пережива­нием. Эта книга имеет к указанным направлениям мысли только то отношение, что здесь, как и там, отвергается теория случайности. [219] Но переход от отклонения этой теории к признанию одного из вышеуказанных учений считается почти обязательным и поэтому я должен подчеркнуть, что вовсе не существует альтер­нативы: случайность или агенты, стоящие поту сторону опыта. В этом противопоставлении заключается фундаментальная ошиб­ка, полагающая, что все процессы в неживой природе должны рассматриваться, как подчиненные законам случайности, в то время как уже в физике многие процессы не имеют ничего общего со случаем. Поскольку, не вся физика заключается в учении о беспорядочных тепловых движениях, поскольку нет совершен но никакой необходимости переходить от соображений, выдвину­тых выше против теории случайности, к допущению сверхопыт­ных агентов. С точки зрения физики, как раз и кажется порази­тельным то, что обычно говорят «или-или» там, где еще сущес­твуют совершен но другие возможности.

Мне кажется, я показал, что теория случайности может считаться точной и пригодной далеко не для всех случаев и что при объяснении таких действий, которые здесь описаны, к случайности предъявляются совершенно произвольные требова­ния, в то время как естествознание не допускает подобного доверия за известными пределами. Поэтому следует еще раз бросить взгляд на самые опыты.

Согласно теории мы ни в коем образе не должны видеть в них впервые возникающий процесс, но, —должны рассматривать их как продукт частого повторения. Например, объективно правиль­ное употребление ящика или т. п. в качестве скамьи едва л и могло образоваться раньше, чем, скажем, после пятидесяти повторений. По крайней мере, столь же часто, и как раз в то же самое время, что и ящик и т. п., должна была встречаться высоко подвешенная цель, которую животное не могло достать более простым спосо­бом. Подумайте только, как невероятно уже одно то, что живот­ное в этой ситуации вообще возьмется за орудие и станет им двигать, поскольку у него отсутствует даже всякий след разума. Чем больше мы углубляемся в обдумывание опыта — а это следует сделать—тем больше мы склоняемся к тому, чтобы считать необходимым в поведении гораздо большее число повторений.

Это же более близкое рассмотрение отдельных опытов показывает, однако, что большей частью нет налицо самопрос­тейших предпосылок для такого распространенного толкования случайности. Как часто вообще шимпанзе мог в естественных [220] условиях своей жизни попадать в положение, когда, например, он нуждался бы в скамейке для высоко подвешенной цели, т. е. висящего на дереве плода? Обходный путь в буквальном смысле слова, как способ решения задачи, появляется у шимпанзе легче и раньше всякого употребления орудий; всегда, когда подобный обходный путь кажется нам только отдаленно возможным (и даже за этими человеческими границами), для этих животных не существует вообще никакого замешательства и уже, конечно, никаких особых «импульсов», они сейчас же устанавливают обходный путь. В начале опытов моей главной задачей и было как раз сделать для них невозможным этот легкий образ действия. Если дело идет о деревьях — а где иначе может в камерунском лесу что-либо высоко висеть — я утверждаю, что едва ли существует для шимпанзе нечто такое, чего они не могли бы достичь каким-нибудь обходным путем. Надо хоть раз посмотреть, как даже плохой гимнаст из шимпанзе (например, Султан, которого я иногда свободно выпускал наружу) перепрыгивает с дерева на дерево, как будто падает, спускается и т. д.; как он удерживается на тонком стволе дерева, не имеющем ни одного настоящего сука, а только листву и тончайшие ветки; как сразу падает и все же, примирившись в одну ничтожную долю секунды, ловко задержи­вается, чтобы опять благополучно качаться, прыгать и падать, пока он не останавливается на прочном месте там, где он хочет. Я должен совершенно отвергнуть предположение (для случая с употреблением ящика), что животным достаточно часто встреча­лись случаи, когда они, вследствие исключения естественных для них гимнастических обходных путей, оказывались бы вынужден­ными комбинировать другие «группы импульсов». Они, разуме­ется, всегда обходятся без скамьи, и только экспериментирую­щий человек ставит их впервые в такие положения, где подобные обходные пути или объективно невозможны или исключены (благодаря запрету человека). То же самое надо сказать и относи­тельно употребления палки для доставания иначе недосягаемых предметов (на Тенерифе у Чего мы не наблюдаем ничего похоже­го до опытов, Нуэваи Коко подвергались испытанию, как только они прибыли), относительно отодвигания ящика, который стоит на пути к решетке (на свободе шимпанзе, конечно, изобретает тотчас же обходные пути вокруг каменных глыб или толстых древесных стволов), а так как известное число дальнейших опытов предполагает соответствующее употребление палки и [221] ящика, то и им недостает по тем же основаниям той предыстории, которая необходима для выработки удовлетворительной комби­нации импульсов.

Еще раз: различного рода предметы были уже до опытов так или иначе знакомы шимпанзе, но между простым схватыванием палки и ее «как бы осмысленным» применением лежит огромное расстояние. Если же в дальнейшем оставить эту теорию и спро­сить, не случалось ли, например, Нуэве уже когда-нибудь прежде в осмысленной игре передвигать палкой камень, то, конечно, при измененной таким образом постановке вопроса нельзя дать точного ответа. Потому что, уже при самом малом разуме стано­вится вполне возможным многое такое, что никогда не может произойти по чистой случайности. Я был бы склонен даже ответить на этот вопрос положительно, так как мне приходится ежедневно наблюдать, что подобные вещи нередко происходят в игре животных, в которой они очень хорошо понимают, что делают.

Но если в этом можно сомневаться, то, мне кажется, не может быть никаких сомнений в том положении, что в отдельных случаях животное или вообще в первый раз встречается с данной ситуацией, или же, самое большее, могло пережить лишь единич­ные случаи подобного рода. Примером может служить опыт, описанный выше в виде образца. Кто решится серьезно утвер­ждать, что хоть одно из животных находилось в сходном положе­нии еще до нашего испытания? Находилось ли животное в помещении, отграниченном от остального пространства плос­костью (решеткой), имело ли оно дело с укрепленной снаружи веревкой, протянутой наискось сквозь решетку, в середине кото­рой был завязан плод, так что только определенный поворот веревки мог привести к достижению цели? Если даже опыт и является очень простым, это не значит еще, что он встречался животному до этого, и все же четверо из них, независимо один от другого, внезапно находят принципиально правильное решение. Никогда до опыта животное не имело дела с целью, подвешенной против дверных петель, и все же дверь тонко и сразу замечается и сейчас же вслед за этим открывается в процессе ясного решениям. Если отвлечься оттого, как Султан вообще доходит до употребления ящиков, то остается все же следующий вопрос: что побуждает его вынимать камни, положенные в виде груза, когда однажды был произведен соответствующий опыт? Где он мог [222] иметь случай для слепого комбинирования в этой ситуации? Далее, несомненно, что только в единичных случаях и далеко не столь часто, как полагалось бы по теории, могло случиться, что 11уэва не могла достать до цели слишком короткой палкой и что совершенно случайно более длинная палка лежала так близко, что животное могло достать ее с помощью короткой и т. д. — конечно, все это при помощи случайных импульсов.

Только с чрезвычайным усилием можно так долго аргумен­тировать против объяснения, для которого наблюдения не дают ни малейшего повода. Я еще раз в заключении обращаю внимание на характер этих наблюдений, который говорит больше, чем все подобные аргументы, и на его противоречия с требованиями этой теории.

1. Животные должны были прежде случайно выработать путем дрессировки такое решение; мы наблюдаем, говорят нам, в высшей степени легко протекающий процесс — продукт упраж­нения, — который имеет, благодаря этой величайшей легкости протекания, совершенно такой же вид, как и осмысленное решение. Но самые лучшие, самые ясные решения, которые я наблюдал, наступали часто совершенно внезапно после того, как животное в начале опыта, а в отдельных случаях часами, пребы­вало в полной беспомощности. Кто склонен рассматривать пер­вый опыт Чего (ящик на пути к решетке) или первый опыт с ящиком Коко (употребление его в качестве скамейки), как воспроизведение бессмысленного продукта длительной дресси­ровки, тот вступает в противоречие с непосредственным впечат­лением, которое производит это поведение на наблюдателя.

2. Животные должны образовать путем отбора удачных «импульсов» известный процесс, укрепить и сгладить его на­столько, чтобы быть в состоянии производить его теперь в этой форме совершенно гладко. Этому требованию не соответствует ни один из всех наблюдавшихся опытов, так как почти ни один не протекал два раза одинаковым образом, напротив, отдельные движения обычно сильно менялись от опыта к опыту: дверь повертывается одинаковым образом, как тогда, когда животное стоит на полу, так и тогда, когда оно сидит на ней сверху; ящик, преграждающий дорогу, отодвигается от решетки под углом или опрокидывается через заднее нижнее ребро. Когда нужно прине­сти ящик под цель, можно видеть, как то же самое животное тянет его, поворачивает через ребро, носит, как ему заблагорассудится [223] и т. д. Единственное имеющееся здесь ограничение заключается в смысле этого действия. Поэтому-то наблюдатель при всем своем желании не может сказать: животное сокращает такой-то и такой-то мускул, производит тот и тот импульс. Это было бы подчерки­ванием несущественного, произвольно меняющегося от случая к случаю побочного обстоятельства. Если хотят быть верным фак­там, следует, скорее, просто употреблять для описания такие выражения, которые уже включают осмысленную связь действий: например, «животное устранило с дороги стоящий у решетки ящик», совершенно все равно, какие мускулы, какие движения выполнили это.

3. Не столь безразличны дальнейшие вариации, которые также противоречат теории, но которые все же могут быть непосредственно вызваны непредвиденными побочными обсто­ятельствами и представляют собою ответ на их возникновение: совершенно невозможно, чтобы все они были результатом дрес­сировки. Животное не продолжает бессмысленно дальше выучен­ную программу, но оно отвечает на случайное затруднение соответствующей вариацией. Подобные вещи можно часто на­блюдать, например, при употреблении палки: легко сказать, что животное достает предмет при помощи палки, но в действитель­ности оно должно всякий раз вести себя иначе, потому что всякое движение приводит цель на неровной земле в новое положение, которое требует всякий раз соответствующего обращения. Когда Султан в первый раз достал одну палку с помощью другой, опыт протекал (на удобном полу) совершенно гладко. Но в следующий раз при доставании палки она, натолкнувшись на кремень, резко повернулась концом наружу и оказалась, таким образом, недо­ступной, так как она была направлена прямо на Султана: живот­ное тотчас же остановилось, осторожными легкими толчками привело палку снова в поперечное положение и затем притянуло ее к себе. Можно сказать, что в большинстве случаев с употреб­лением палки решение главной задачи вызывает попутно малень­кие непредвиденные добавочные задачи и что шимпанзе, как правило, тотчас же вводит соответствующее изменение в свое поведение. Конечно, и здесь есть свои границы — о них будет идти речь в следующей главе, — но мы вовсе и не утверждаем, что шимпанзе способен к таким же операциям, как и взрослый человек. С другой стороны, было бы бессмысленно утверждать, что животное проделало особые комбинации случайных импульсов [224] для всех этих различных случаев и вариаций.

4. Из всех возникавших комбинаций успех должен отобрать объективно подходящие и объединить их в единое целое. Но животные обнаруживают внезапно ясные, замкнутые в себе и законченные способы решения, как целые, которые в известном смысле совершенно соответствуют ситуации и вместе с тем все же оказываются невыполнимыми. Никогда животное не могло с их помощью достигнуть успеха, следовательно, эти способы, навер­ное, не являются результатом предшествующего упражнения, согласно схеме данной теории. Я напомню, как двое животных внезапно подымают ящик, который стоит слишком низко, и прижимают его повыше к стене; как многие из них стараются поставить ящик диагонально, чтоб он был выше; как Рана соединяет две слишком маленьких палки для прыгания в одну, оптически двойную по величине; как Султан на большом рассто­янии от цели направляет одной палкой другую и, таким образом, в известном смысле «достигает» до цели; во второй части этого исследования мы опишем особенно замечательный случай, как несколько животных, когда камень мешает им повернуть тяже­лую створку двери, внезапно с величайшими усилиями пытаются приподнять тяжелую дверь над камнем. Как могли подобные хорошие ошибки возникнуть из дрессировки посредством отбора удачных случаев?

Соответственно всему этому даже сторонник данной теории должен, насколько я понимаю, придти к тому выводу, что приводимые здесь описания опытов не оставляют никакого места для применения его объяснения. Чем больше он будет стремиться к чему-нибудь более ценному, чем простая схема его теории, а именно действительно продумать и показать, как каждый из этих опытов может быть объяснен и понят по его способу, тем яснее должно ему становиться, что он пытается сделать нечто невоз­можное. Он должен только все время придерживаться условия, чтобы разум, как понимание отношений в ситуации, не привле­кался им даже в самой безобидной форме и даже в самомалейшей детали опыта.¹³⁾

Кто с самого начала не уверен — как сторонники экономии научной мысли, — что только эта теория может быть применена к животным, тому я могу только посоветовать еще раз посмотреть описание некоторых опытов. Если он вынесет из этого чтения хотя бы самый отдаленный образ того, что дает непосредственное [225] наблюдение действительных процессов в совершенно непереда­ваемом виде, тогда он, может быть, почувствует, что по самому существу дела к этой действительности не подходят ни сама теория, ни даже столь распространенные выводы из нее; до такой степени раздельно противостоят друг другу наблюдение и толко­вание. К сожалению мы вынуждены прибегнуть к подобным странным и совершенно не вызываемым существом дел а дискус­сиям, благодаря тому, что психологические наблюдения расцени­ваются значительно ниже, чем общие принципы. Я не стану больше возвращаться в дальнейшем к этой теории и буду обсуж­дать опыты только с тех точек зрения, которые вытекают из них самих.

Эти рассуждения относительно принципа случайности еще не означают занятия той или иной позиции по отношению к общей ассоциационной теории, и мы указывали уже в самом начале, что вопрос, который мы рассматривали в настоящей книге, может быть разрешен в положительном или отрицатель­ном смысле без того, чтобы тем самым было затронуто отношение наших опытов к ассоциационному учению. Мы остаемся при этом и сейчас. Принцип случайности навязывает нам по отноше­нию к животным такое объяснение, которое с несомненностью исключает у них разум и тем самым затрагивает самое ядро нашего исследования. Теоретики ассоциационизма знают и при­знают то, что у человека называют разумом, и утверждают, что они могут объяснить это, исходя из своих принципов, также хорошо, как самую простую ассоциацию по смежности (или репродук­цию). В отношении поведения животных отсюда в крайнем случае следует, что они будут рассматривать поведение, имеющее разумный характер, совершенно таким же образом; однако это вовсе не значит, что у животного необходимо должно отсутство­вать то, что у человека обычно называют разумом. Поэтому я могу воздержаться от дальнейшего рассмотрения этого вопроса и хочу только отметить, что с первой и непременной предпосылкой удовлетворительного объяснения разумного поведения, с точки зрения принципа ассоциации, является разрешение следующего вопроса при помощи ассоциационной теории: следует строго вывести из ассоциационного принципа, что представляет собою понимание существенного, внутреннего отношения двух вещей друг к другу (более обще: понимание структуры ситуации); при этом под «отношением» подразумевается взаимная связь на [226] основе свойств самих вещей, а не частное «одновременное или последовательное их появление». Эту задачу надо разрешить в первую очередь, потому что подобное отношение представляет элементарнейшую функцию, которая участвует в специфически разумном поведении, и нет никакого сомнения, что, между прочим, эти отношения постоянно определяют поведение шим­панзе. Они, следовательно, не являются чем-то данным помимо «ощущений» и и т. п. и наряду с ними в качестве других ассоциируемых частиц, но можно с совершенной строгостью доказать — и есть средства определить это количественно — что они сильнейшим образом определяют характерными свойствами своего протекания поведение шимпанзе и тем самым его внутрен­нюю динамику. Или ассоциационная теория в состоянии пред­ставить с совершенной ясностью «меньше чем», «дальше чем», «именно в том направлении» и т. д. соответственно их внутрен­нему смыслу, как ассоциации, возникшие в опыте — и тогда все будет хорошо; или же эту теорию нельзя рассматривать как удовлетворительное объяснение, если она не в состоянии объяс­нить действенности именно этих первичных моментов для шим­панзе (равно как и для человека): в последнем случае можно было бы допустить только соучастие ассоциационного принципа и кроме него следовало бы признать в качестве независимо действу­ющего принципа, по крайней мере, все процессы другого рода, отношения и ее внешние связи.

Гораздо короче, чем теория случайностей, может быть обсуждено другое объяснение, которое нередко приходится слы­шать от неспециалистов и которое не будет принято всерьез никем, кто много экспериментировал над животными. Не могли ли шимпанзе когда-нибудь видеть до опытов подобные способы решения, выполняемые человеком, и не подражают ли они просто таким человеческим образцам.

Прежде всего, надо точно выяснить: в каком отношении эта мысль стоит к вопросу, обсуждаемому в этой книге: она только тогда может быть высказана в форме упрека, если «простое подражание» должно представлять собою процесс, лишенный всякого следа разумного понимания прежде виденного; ибо в ином случае вместо упрека мы имеем дело с чрезвычайно специальной попыткой объяснения наличного разумного пове­дения. Я предполагаю, что, благодаря такому толкованию так называемого упрека, до некоторой степени уменьшается склонность [227] приводить его в качестве такового. Ибо внезапное, непос­редственное выполнение относительно сложных действий, ви­денных когда-то, без следа разумного понимания и точно так, как если бы они были осмыслены, представляло бы явление, которое, согласно моим знаниям психологии, до сих пор никогда не наблюдалось ни у человека ни у животного и, следовательно, должно было быть введено здесь заново, в качестве гипотезы. И мне кажется, что здесь имеет место ошибка мысли следующего рода: для взрослого человека нет ничего легче, как «просто подражать» тому, что он видит или видел, как делает другой; всякий нормальный взрослый, если только имеется к тому повод, разумеется, «сейчас же повторит» такие действия, которые здесь производились шимпанзе; здесь можно действительно говорить о «простом подражании». Этот факт приводит, правда, при поверхностном мышлении, к уже упомянутому упреку, причем, применяя его к шимпанзе, упускают из виду, что подражающий человек, конечно, сам уже давно сдает большинство тех же самых действий, и уже, во всяком случае — поскольку образец не выходит за известные границы сложности — тотчас понимает, осмысленно схватывает, что означает действие другого, в какой мере оно является «решением» данной ситуации. Еще раз: до сих пор никакой опыт не показал нам, и маловероятно, что он покажет в будущем нечто столь удивительное, как обратная возможность для животного: воспроизводить ни в каком отноше­нии и ни в одной своей части непонятные сложные способы повеления, сразу, как замкнутые в себе, ясные процессы, только потому, что оно раньше однажды или несколько раз сопережива­ло их оптически, к тому же после длительных промежутков времени, — потому что экспериментатор исключает всякую возможность подражания непосредственно перед подобными опытами (за исключением тех случаев, когда исследуется именно «подражание»).

Впрочем, мы снова возвращаемся к тому, что следует строго последовательно мыслить и не допускать в «подражании» участия ничего такого, что хоть в малейшей степени являлось бы пони­манием виденного.

Даже зоопсихологи далеко не всегда достаточно точно при­нимают во внимание это фундаментальное различие между человеческим подражанием, известным как «простое», и тем, которое легко можно вызвать у животных; таким образом, мало [228] удивления вызвало то, что вначале обнаружилось в опытах, именно, что у животных, в общем, весьма плохо обстоит дело с таким, казалось бы легким, подражанием. Это удивление, веро­ятно, было бы значительно меньше, если бы заранее подумать о том, что человек сперва должен в какой-нибудь степени или части понять, прежде чем он вообще сможет подражать, ибо решающим здесь является исследование в близком к этому направлении: надо исследовать, должно ли также животное обладать известным минимумом понимания виденного, прежде чем вообще подража­ние становится возможным. Новые опыты американских иссле­дователей установили с несомненностью — вопреки результатам Торндайка, — что подражание встречается у высших позвоноч­ных, хотя оно отличается бедностью и вызывается с трудом. Сообщаемое ими хорошо согласуется с тем допущением, что животное должно проделать трудную работу для того, чтобы хоть что-нибудь, по меньшей мере, понять из образца, прежде чем может наступить подражание. «Простое подражание!». Всякому, кто еще не ставил опытов над животными, я могу только сказать: если дело происходит в действительности так, что животное, перед которым проделано решение, оказывается в состоянии сразу же выполнить его, хотя бы до того и не подозревало об этом, то в это мгновение мы бесспорно должны испытать истинное уважение к этому животному. К сожалению, нечто подобное случается даже у шимпанзе весьма редко и всегда только в тех случаях, когда данная ситуация, как и само решение, лежат приблизительно внутри тех же самых границ, которые существу­ют также и для вполне спонтанных действий шимпанзе. Легко видеть, до какой степени этот упрек далек от опыта.

У шимпанзе (и совершенно так же у других высших позво­ночных) легко вызывается «простое подражание», поскольку имеются налицо те же условия, что и у человека, т. е. если поведение, которому они подражают, им до того свойственно и понятно, если при этих условиях возникает какой-нибудь повод обратить внимание на другого (животное или человека) и заин­тересоваться его поведением, то сейчас же возникает или «подра­жание» или «попытка такого же решения» и т. п. Что касается подражания, то у высших животных, по-видимому, существуют совершенно такие же отношения и качественные условия, что и у человека. Легко показать, что и человек не может тотчас «просто подражать», когда он не вполне понимает какой-нибудь процесс [229] или какой-нибудь ряд мыслей; я еще возвращусь к этому, когда речь будет идти о подражании шимпанзе.

Предвосхищая дальнейшее изложение, упомянем кратко, что у шимпанзе наблюдаются, примерно, четыре рода подража­ния; однако все эти наблюдения не позволяют даже думать, чтобы животные могли «просто подражать» описанным выше действи­ям в их существе, и притом подражать совершенно неосмыслен­но. Подобного рода процесса не бывает вообще у шимпанзе.⁵⁹

Помимо сказанного мы должны сделать следующие замеча­ния, чтобы предварительно установить пределы для того, что могло бы быть перенято в какой-нибудь форме подражания:

I. На вопрос: могли ли животные уже однажды видеть, как человек выполняет нечто похожее на их действия, следует отве­тить в некоторых случаях с уверенностью положительным обра­зом и даже больше: некоторые способы поведения животные должны были наблюдать уже до опытов, хотя и неизвестно, с какой степенью внимания. Почти невозможно, например, дер­жать шимпанзе в неволе без того, чтобы никогда не происходило в его присутствии что-нибудь вроде употребления палки. Уже чистка его клетки (метла и т. п.) приводит к подобным действиям, если ради этого не ввести какой-нибудь сложной системы и если попытаться запретить сторожу подобные вещи, то, во-первых, это делается слишком поздно (потому что подобная же возможность существовала уже при морском транспорте или раньше), и во-вторых, для непонимающего в чем дело довольно трудно действи­тельно избежать подобных действий, потому что механизирован­ное применение орудий происходит у человека помимо его сознания. Это следует принять в расчет. Не так легко они могли видеть употребление ящиков и т. п. в качестве скамеек, зато, напротив, очень вероятно, что животные до опытов имели случай видеть употребление лестницы. Мы обсудим в другом месте, в какой мере подобные образцы, за которыми не следует тотчас же возможность или повод для подражания, могут повлиять на позднейшее поведение животных; повторяю еще раз, что одно лишь присутствие при отдельных или многих случаях употребле­ния орудий без малейшего следа понимания, по-видимому, имеет влияние равное нулю. [230]

2. В известном числе случаев, по-видимому, подражание всевозможного рода является исключенным по самой сути дела:

а) потому что данная задача еще никогда не могла быть решена человеком в присутствии шимпанзе (стоит вспомнить об использовании дверной створки, обопоражнении ящика, напол­ненного камнями, об описанном выше опыте с веревкой, протя­нутой наискось к решетке, и т. д.);

б) потому что человек никогда бы не напал на тот способ решения, к которому прибегают животные (я напомню палку для прыганья и хорошие ошибки: кто мог предварительно показать животным, что надо приставить ящик высоко к вертикальной стене или чисто оптически способом соединить две палки в одну, более длинную, и т. д. ).

При всем том уже здесь следует отметить: утверждали, что шимпанзе никогда не перенимает новые действия не только от своих сородичей, но также и от человека. [231]