II.1 Эстетический момент. Литературная и художественная критика

Несколько писем из «Выбранных мест» посвящены по большей части искусству, и представляют собой больше критические обзоры, нежели письма, исключение разве что – письмо к Жуковскому. Даже письмо об А.А. Иванове и его картине «явление Христа народу», если опустить эпистолярное по стилю вступление, превращается в полноценный панегирик художнику, который так и просится в какой-нибудь журнал 19 века, помимо прочего обозревающий современную ему живопись. В двух различных письмах Гоголь, не стесняясь в разных обзацах противоречить сам себе (что замечают тут же критики), мажет густыми красками каждого из поэтов, начиная с Державина и заканчивая современными ему Языковым, Вяземским, Лермонтовым и Крыловым. Каждого разбирает коротко, но подробно. Главная мысль – русская поэзия отовсюду, из всех источников взяла примеры для себе – но не для слепого бледного копирования, а с тем чтобы создать свои произведения; так Жуковский согласно Гоголю – пишет переводы иностранных стихотворений и поэм даже лучше, точнее и ярче самих авторов, так что «копия кажется более оригиналом, чем самый оригинал». Автор «Тараса Бульбы» и «Страшной мести», так же как и в «Мертвых душах» продолжает развивать и ту мысль, что русский народ, поскольку живет посреди великих, бескрайних просторов – содержит в себе могучее, богатырское начало, которое и в искусстве прорывается мощью и величием, и в исторической перспективе обещает этому народу великое будущее. Эстетический подход Гоголь бичует в лице Пушкина, показывая ясно, что служение чистому искусству в нем достигло совершенства полного и далее невозможно, но теперь призвание художника и поэтма в том чтобы сделать свое искусство инструментом добра.

II.2 Религиозно-нравственный момент. Проповедь христианской веры

«Выбранные места» содержат много несуразного, много вещей противоположных друг другу – но в этом нет беды, потому что есть главная мысль. Вернее несколько главных мыслей; одна касается политики, другая жизни каждого человека. И третья, связывающая их вместе воедино. Первая мысль в том, что в России существует испокон веков некий, как будто богом заведенный порядок, в котором каждый, если занимает свое, отведенное ему место как следует, выполняя ровно то что на этом месте от него требуется – то в делах его сам собой обнаруживается порядок и начинает он во всем успевать. Но не сам собой отыскивает этот порядок человек на своем месте и не сам собой обнаруживает границы этому месту. Вторая мысль заключается в том, что место свое человек находит постольку поскольку вступая в должность, начинает служить не себе, не должности и не абстрактному принципу – но богу и людям, которые от его должности непосредственно зависят. И тогда должность его становится как бы двойной, больше чем просто должность – он исполняет не просто ее формальные предписания и рамки, он обнаруживает незримые связи, соединяющие его с людьми – с начальством и с подчиненными, связи между женой и мужем, между помещиком и крестьянином. Эти связи больше чем власть, закон и сила, эти связи – если они стали зримыми в душе человека и если они налажены, настроены – залог того что он будет приносить всем и себе самому и богу добро на своем месте. Это связи любви. Гоголь прямо объявляет – государство потому едино, что через иерархический порядок подичнения и начальства все люди связаны воедино любовью; что из любви к богу должны почитать начальство и подчиняться ему, что из любви к богу должны начальники заботиться не о себе о подчиненных им людях. Царь в таком случае нужен не просто как высшая надзорная инстанция для правительства, а как тот человек, который сосредотачивает и через себя пропускает эти всеобщие связи между всеми людьми государства и самим Богом. В нем, как в реке сливаются ручейки любви к Богу, чтобы будучи собраны воедино быть отданы ему. И он же передает и распространяет на всех преизбыток любви и милосердия божия – одухотворяя и оживляя ими как питательным соком весь организм, всю холодную и саму по себе бездушную механику государства.

И третья мысль, объединяющая их. Она заключается в том, что все эти прекрасные идеи кажутся абстрактными и не чувствует никто сам по себе нужды и связи между любовью к ближнему и любовью к богу. И потому каждому богом дано промежуточное чувство, всем и каждому знакомое, наполняющее эти пустые и слишком умышленные идеи, делающее их зримыми. Гоголь говорит о том что надо любить Россию, как некую, данную богом объединяющую народ сущность. Именно с Россией отождествляя себя, служа России, веря в нее, изучая прилежно историю ее, ее нравы и быт – русский человеку учится любить себя, любить ближнего и Бога. Любвь к России, если она деятельная, если проявляется в в занятии мест и служении на этих местах и прямом исполнении своих обязанностей, становится тем ключом, который отпирает сердца людей и приводит их в конце концов к христианским истинам и нравственной добродетели.

Добродетель же нравственная, и в общественном деле и в частном Гоголь видит в своеобразном методе, который можно в первом приближении назвать рационализацией. Но это не просто бухглатерский подсчет имеющихся обстотельств и средств для достижения желаемых целей. Нет – это проникновение в материал, в фактуру той ситуации, в которой должен действовать христианин (а нравственность согласно Н. В. неотделима от религиозности; светская добродетель без веры – пуста и мелочна). Чтобы вполне понять что и как делать, он должен изучить, буквально, словно художник во всех подробностях разложенную перед ним палитру. Эта палитра – всевозможные детали и мелочи – но не вещи, и не формальные лишь обязательства между людьми. Это сами люди – и их души, их характеры, их личности. Вся их внутренность и наружность, словом все – это должен принять в себя в свою душу человек, через себя пропустить, вобрать, промыслить и прочувствовать как следует всей душой своей, всем разумом, всем сердцем и совестью – и тогда само собой станет ясно существо дела и что надо делать по отношению к каждому человеку.

Гоголь исповедует христианскую истину – нет вполне ни правых, ни вполне виноватых, но есть люди более или менее страдающие, и за каждого обиженного и за каждого обижающего в ответе все и каждый, кто рядом с ним оказался. Над всеми должен идти двойной суд – и не столько о том кто кому что сделал и кто кому сколько должен, сколько о спасении души каждого человека.