Глава II. Содержание книги

Зинаида Гиппиус, рассуждая о светской критике «Выбранных мест» и пытаясь понять причину и источник возбужденной ими ненависти в «публике», находит эту причину в религиозном характере сочинения. «Он посмел заговорить о Боге» - в этом, по мнению З. Гиппиус, видели вину Гоголя его современники и все последующие ругатели.⁴ Мнение это явно ошибочно; та группа людей, с определенным строем мышления, воспроизводящая себя из поколение в поколение, вне зависимости от строя и режима по сей день, имеет несколько иную, но достаточно ясную и понятную шкалу ценностей, а вернее систему опознования: «свой-чужой». Именно в переходе, в рамках этой системы из одной бинарной о оппозиции в другую все дело, и это очевидно. Фактором такого перехода является однозначное отношение к действующей власти – вне зависимости от того, какого цвета эта власть, какие идеи насаждает и на чем основывает свою легитимность. Эти люди, эта, так называемая «интеллигенция», - всегда осознают и ощущают себя, буквально физически, в оппозиции к любой хоть сколько нибудь сильной власти. Она им всегда мешает, всегда является виновником всех бед, в том числе их личных жизненных неудач и поражений.

Именно о них говорит Гоголь, когда пишет что русский человек возгордился без меры и всякое оскорбление готов простить, - но только не обвинение в отсутствии ума. Эти люди истово верят в силу разума, логики, прогресса, в достижения западной цивилизации (хотя им уже лет сто, а то и двести доказывают, как дважды два и показывают наглядно, что она гибнет и в тупике находится), в то что некие социальные институты могут исправить и предовратить склонность уже укоренившихся в пороке людей ко греху. Так смешно например пишет Чернышевский о Гоголе, он-де «не знал, например, слова принцип» или что во французких департаментах префект «в силу разделения административной и судбной власти» будет меньше воровать и брать взяток, чем русский городничий. Эти люди считаю себя умнее всех, свои взгляды непогрешимыми, а всех кто идет против – готовы смешать с нечистотами, растерзать, а если уж не дотянуться – по крайней мере оклеветать и очернить сколько можно имена тех, кого инстинктивным образом назначили себе врагами. Их способность изобличать и предавать тут же анафеме таковых врагов, тем более если были с ними прежде дружны, жали руки, улыбались и тем более высказывали уважение и восхищение заслугами – подобна той способности, которую большевики после революции называли «классовым чутьем», объясняя им способность своих чекистов вылавливать в любой толпе «врагов революции», по одному только подозрительному внешнему виду или поведению.

Вина Гоголя перед «публикой» именно и только в том, что он посмел в какой-то момент показаться, только показаться им своим – то есть изобличителем их врага, т.е. самодержавной власти – а затем «предал» их, объявив на всеобщее обозрение свое полное согласие с необходимостью самодержавия, и даже обосновать таковую через христианство. Нет, эти люди не боятся рассужать о боге и не боятся тех это делает в отвлеченном, чисто теоретическом смысле. Они сами готовы призвать бога себе в сторонники, записать его в свой стан и от его имени изобличать своего вечного врага. «Зачем Христа-то примешал?» - восклицает Белинский. Не хватает только словечка – «нашего Христа». Естественно, понимание Христа у них своеобразное, а именно очень простое – они заранее, не читая как следует Евангелий, не признавая догмата об апостольской преемственности церковной иерархии, не желая даже хоть на минуту вспомнить о Св. Духе и его действии через святых угодников, преподобных и святителей, известных не только по писанным житиям – но реальных исторических лиц, совершавших реальные чудеса, считают что настоящий Христос есть только лишь такой, какой заранее думает также как они, верит в тоже что они и борется с тем, с чем борятся они. То есть думает рассудочно-логически, верит в свободу и борется с земными власть-предержащими. Как будто мимо сознания их прошло «кесарю кесарево», как будто мимо прошел св. ап. Павел с его «не напрасно носит начальник меч свой».

Но оставим убогих. В чем на самом деле и перед кем провинился Гоголь? И провинился ли? Понятно, что возмутились и славянофилы, которых он обвинил в неумеренном хвастовстве, в том что замечтались о еще несущестующем будещем и гордиться им стали перед немцами, позабыв настоящее и то что в нем и препяствия, и условия, и ключ, и средства к будущему.

Книга только выглядит разрозненным сборником – и критически статьи, и жизненные наставления конкретным людям в личной переписке

Арх. Феодор Бухарский разделил письма автора на три раздела: - общие мысли о нравственности, религии и судьбах России, - об искусстве и поэзии, - о себе, и о своих сочинениях.⁵ Действительно; несмотря на то что объединены единым христианским мотивом, письма в более или менее чистом виде содержат два существенных момента – это момент эстетической аналитики, и момент нравственной и буквально миссионерской проповеди. Еще один, третий момент – исповедальный, однако носит служебный характер, поскольку все исповедальные лирические отсутпления, явно выбиваясь из общего ритма и порядка текста, появляются вынуждено, – как костыли и подпорки, чтобы объяснить основное содержание, и показать – почему автор по его мнению имеет, даже заслужил право говорить то, что говорит; и зачем, с какой целью он говорит это своему адресату. Хотя при этом сам автор и говорит что книга есть «исповедь человека, проведшего несколько лет внутри себя».

Эти два момента соответсвуют двум перидам жизни Н.В. и двум главным устремлениям, двум главным мотивам, двигавшим его творчеством, - которые не могли в какой-то момент не вступить в противоречие, под конец жизни вылившееся в глубочайший внутренний конфликт, завершившийся упадком сил и гибелью.

С одной стороны природная, душевная страсть Н.В. к искусству, к чистому творчеству, чистотму эстетическому созерцанию, пробудившаяся в нем еще с детства как любовь к театру. С другой стороны тяжелая, неподъемная ноша глубоко осознаваемого духовного, нравственного долга – учить добродетели, нести свет евангельской истины, свет Христов.

Именно эти два момент и следует рассмотреть как следует как существенные стороны того противоречия, которое в своей сущности и являет собой книга.