Введение

Тема раздела:

Мы продолжаем рассматривать историческую типологию личности. В представляемой здесь галерее историко-культурных типов может быть прослежена эволюция «героя», т.е. человека, способного принять на себя ответственность за судьбы общества, чувствующего в себе силы и сознающего право устанавливать в нем свои ценности, свой порядок. Именно эти люди определяют вектор развития, окрашивают историю в цвета своей индивидуальности.

В числе этих героев не только цезари и наполеоны. Собственно, цезари и наполеоны — это внесистемные начала, исключения, что-то запредельное. По ним нельзя равняться, они не могут служить примером для подражания. Не случайно европейской культурой будет перенят древнеиудейский обряд миропомазания, который прямо исключал монарха из общего человеческого ряда.

Для рядового же человека важен образец того, кем он мог бы стать сам. Поэтому сюда включаются только те, в ком современное им общество видит реально достижимый пример для подражания, некий «герой нашего времени», пусть и воплощающий в себе лучшие качества человека, но не отрицающий в себе чисто человеческую природу.

В патриархальном обществе это глава рода.

В античное время:

— олимпийский герой,

— герой-воин, герой-патриот.

В Средневековье:

— христианский подвижник, «святой»;

— рыцарь, отстаивающий идеал справедливости и добра.

В Новое время — это:

— аккумулирующий заслуги своего рода аристократ,

— дворянин и его разновидность «джентльмен».

Именно они формируют тип современной им культуры.

И во все времена — это культурный герой, т.е. основатель новых отраслей экономики, науки, искусства.

Деятельность человека, претендующего на то, чтобы стать личностью, направлена на активное противостояние и опровержение норм существующей общественной организации. Люди стре­мятся создать новую систему ценностей и новых средств их достижения, что с необходимостью предполагает ломку старой.

С самого начала личность становится своеобразной амальгамой, сплавом:

— собственных качеств человека,

— заслуг его рода,

— принадлежащей ему вещной оболочки.

Только переприсвоение чужих доблестей, только присвоение результатов чужого труда делает человека личностью, выделяет его из общего ряда. Размеры этого присвоения, объем присвоенного определяют ее масштаб.

Ни античная история, ни история раннего Средневековья не знают массового героя, ставшего таковым исключительно благодаря самому себе. Есть единицы, которых, ищущая кумиров, языческая людская масса возносит над собою, и уже в Риме высшей целью гражданина становится похвала народа. Цицерон спрашивает, может ли достойный человек не мерить все свои слова и дела меркой похвальности? Gloria (слава), то есть «согласная похвала добрых людей, неподкупный суд понимающих ценителей выдающейся добродетели, такая слава — это словно эхо добродетели».¹³² Именно слава как высшая форма признания отечеством заслуг гражданина становится основным движителем всех его устремлений; почетные звания, венки, овации и уж тем более полные триумфы нередко значат больше, чем все остальное. Но вот парадокс, в стремлении к ней человек способен забывать о долге и справедливости… даже о родине: «Находилось много людей, которые были готовы отдать за отечество не только имущество, но и жизнь, но не соглашались поступиться даже малой частью своей славы»¹³³.

Впрочем, и сама слава проявляет себя родом все той особой материи, которая нисходит извне и сплетается с природой своего соискателя; только единение с нею удостоверяет его триумф, возносит над толпой. Растворись она — и герой тут же рухнет на землю.

К тому же там, где масштаб личности измеряется лишь размерами присвоенных ею чужих трудов, чужих талантов, чужих жизней, и сама Gloria становится производной от них же. С потоком хлынувших в Рим военных трофеев продажным оказывается и его Сенат и сам народ. Суд же порочной толпы не может быть правым, а следовательно, и общественная похвала нередко (чаще всего?) становится продуктом конвертации награбленного, результатом явного или неявного подкупа.

Впервые не единицы — целое сословие героев, материализующихся из собственного служения идеалу, появляется в культуре позднего средневековья. Типичный его образ — это странствующий рыцарь.