Отношение к ценности

Парадокс состоит в том, что культурный герой (независимо от сферы деятельности, в которой развивается и торжествует его талант) в такой же степени творец нового, в какой и ниспровергатель старого. К слову, об этом говорит уже Библия.

Библейские свидетельства:

«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его»⁹⁰.

Он видит свое назначение не просто в создании новой ценности, но и превращении ее в общую норму, в подчинении всех ее диктату. Альтернативой же неприятию служит только одно — земная ли, небесная… кара: «Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее»⁹¹. При этом комментарий к Новому Завету говорит, что «душа» в этом контексте означает жизнь⁹².

Меж тем добиться этого можно только одним путем, и нет большего врага для господствующего образца, чем новый соискатель пьедестала. Поэтому присущая ему трансцендентальная склонность к метафизическому убийству (как отвержением не им сотворенного идеала, так и низвержением старого кумира) — это одна из ключевых составляющих личности любого творца. Что же касается формы, в которую она отливается, то многое зависит от такта, но там, где речь идет о социальном творчестве (в первую очередь в политике), метафизическое убийство легко трансформируется в физическое, в необходимость каких-то жертвоприношений.

Культурному герою присуща одновременно и бессознательная готовность переступить через многое ради воплощения своего идеала, и стремящийся к абсолюту ригоризм. Все это делает творческую личность тем, от кого социум часто вынужден защищаться. Нет более страшной диктатуры, чем диктатура индивидуальной ценности: ученому безразличны вполне предвычислимые жертвы грядущих Хиросим, царям — судьбы целых народов, которые поклоняются не их идеалам, поэты и пророки готовы пожертвовать всеми, кто не восстает против тех и других...

Безумие одной творческой индивидуальности громоздится на безумие других. Бродяга Иешуа в глазах тех, кто ответствен за судьбы врученных им народов,— преступник, от которого нужно оградить свою паству:

Библейские свидетельства:

«Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».⁹³

Но и герой Л. Андреева, жертвуя Иисусом, сводит счеты отнюдь не с Его правдой, а с неправдой своих соплеменников, которые недостойны его — Иуды!— идеала. Николай I русской интеллигенцией подвергается осуждению за объявление сумасшедшим Чаадаева, Русская Православная Церковь — за отлучение Толстого. Но ведь именно диктатура Иуд, Толстых и Чаадаевых порождает диктатуру Государей.

Все это в полной мере справедливо и к миру искусства. Часто (к сожалению, очень часто) нет большего врага для художника и созданной им ценности, чем другой художник и другая ценность.

В формате водевиля это конфликт стареющей примадонны и дебютирующей честолюбивой инженю. В системе культурологических знаков — это Моцарт и Сальери, Микеланджело и Леонардо… Мережков, Бунин, Куприн в истории с Нобелевской премией по литературе. Наконец, длившийся несколько десятилетий конфликт Аллы Пугачевой и Софии Ротару... В язвительной, но очень близкой к правде, форме это рисует Блок («Поэты» 1908):

За городом вырос пустынный квартал

На почве болотной и зыбкой.

Там жили поэты,— и каждый встречал

Другого надменной улыбкой.

В мироощущении многих из обитателей этого «квартала избранных» только собственное, только созданное ими достойно поклонения, чужой же успех — это просто случайное везение. Булгаков в своем бессмертном романе дает набросок одного из них:

Булгаков о творческой личности:

«Вот пример настоящей удачливости... — тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека,— какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не понимаю... Что-нибудь особенное есть в этих словах: «Буря мглою...»? Не понимаю!.. Повезло, повезло!..»