Роль сословии и классов в освободительном движении

В одном юридическом журнале были приведены статистические данные о государственных преступлениях в России. Эти данные очень поучительны: они дают точ­ный материал по вопросу о роли сословий и классов в освободительном движении в разные исторические эпохи^a.

Перв период – эпоха крепостная (1827-1846 гг.) – среди привлеченных к обвинению за государственные преступления полное преобладание дворянства.

Это – эпоха от декабристов до Герцена. Крепостная Россия забита и неподвижна. Протестует ничтожное меньшинство дворян, бессильных без поддержки народа. Но луч­шие люди из дворян помогли разбудить народ.

Вторая эпоха разночинца или буржуазно-либеральная (1884-1890) – дворяне уже составляют меньшую часть среди участников освободительного движения. Но, если приба­вить к ним духовенство и купечество, то получаем 49%, т.е. почти половину, большинство участников учащиеся и люди либеральных профессий (53,3%). Движение еще наполовину остается движением привилегированных классов: дворян и верхов буржуазии. Крестьяне и промышленные рабочие да­ют небольшое меньшинство (7 и 15%). Так называемых – деклассированных людей, т.е. выбитых из своего класса –19,9%, больше чем крестьян, больше чем рабочих! Отсюда – бессилие движения, несмотря на героизм одиночек.

Третья, предреволюционная эпоха (1901-1903). Первую роль начинает играет городской рабочий, будучи меньшинством народа, он дает почти половину (46,1%) участников. Интеллигенция и учащиеся уже стоят на втором плане. Роль крестьян ничтожна (9%), но возрастает.

Четвертая эпоха (1905-1908)– эпоха крестьянской и пролетарской демократии. Роль дворянства совсем малая. Роль городских рабочих возросла с 46,1 до 47,4%. Они разбудили уже массу крестьянства, которое увеличило долю своего участия в дви­жении больше всех остальных классов: с 9 до 24,2%, т.е. почти втрое. Крестьянство уже перегнало либеральных интеллигентов и учащихся (22,9%). Роль деклассирован­ных, выбитых из класса, совсем ничтожна (5,5%). Злостноклеветнический характер либеральной теории насчет «интеллигентской» сущности нашей революции выступает яснее ясного. Мещане и крестьяне дают ⁸/₁₀ пе­ред революцией и ⁹/₁₀ во время революции. Проснулись массы. Отсюда: 1) возможность добиваться кое-чего серьезного и 2) ненависть либералов к движению (появление контрреволюционного либерализма).

Пролетариат и буржуазная демократия (крестьянство) – вот кто составляет общест­венную силу движения. Но крестьянство, составляя громадное большинство по отно­шению к рабочим и горожанам, стоит далеко позади, давая всего четверть участников, так как оно еще слабо разбужено.

Остается закончить хвалой по адресу третьеиюньской (столыпинской) земельной политики, которая весьма успешно, быстро и энергично будит и остальных...

Российская буржуазия и российский реформизм

Выступление г-на Салазкина в Нижнем Новгороде от имени всероссийского купече­ства с заявлением премьер-министру о «неотложной необходимости» коренных поли­тических реформ было уже отмечено и оценено рабочей печатью⁶. На нем следует, од­нако, еще остановиться, чтобы отметить два важных обстоятельства.

Как быстро поменялись ролями объединенное дворянство и всероссийское купече­ство! До 1905 года в течение лет сорока с лишком дворянство либеральничало и почти­тельно напоминало о конституции, а купечество казалось более довольным, менее оп­позиционным.

После 1905 года получилось обратное. Дворянство стало архиреакционным. Конституцией 3-го июня оно вполне довольно и изменения ее желает разве лишь в правую сторону. Напротив, купечество стало определенной либеральной оппозицией.

Россия сразу как бы «европеизировалась», создалось обычное в Европе взаимоотношение феодала и буржуа.

Разумеется, это могло случиться только потому, что в основе политических группировок в России давно уже лежали чисто капиталистиче­ские отношения. Они дозревали с 1861 года и быстро дозрели окончательно в огне 1905 года. Всякие народнические фразы о каком бы то ни было принципиальном своеобра­зии России, всякие попытки надклассовых или внеклассовых рассуждений о россий­ской политике и экономике сразу потеряли всякий интерес, превратились в скучный, нелепый, старомодно-смешной хлам.

Это – шаг вперед. Это – избавление от вредного самообмана, избавление от ребяческих надежд без классовой борьбы добиться чего-либо путного, серьезного.

Стано­вись на сторону того или иного класса, помогай сознанию и развитию той или иной классовой политики – вот тот суровый, но полезный урок, который дан пятым годом и подтвержден опытом третьеиюньской системы.

Внеклассовая болтовня либеральных интеллигентов и мелкобуржуазных народников сметена прочь с исторической дороги. И прекрасно, что сметена. Давно пора!

Посмотрите, с другой стороны, на реформизм либерального всероссийского купечества. Оно заявляет о «неотложной необходимости реформ», указанных в манифесте 17 октября. Всем известно, что указаны там «незыблемые основы гражданской свободы», «действительная неприкосновенность личности», «свобода совести, слова, собраний и союзов», затем «дальнейшее развитие начала общего избирательного права».

Ясно, что перед нами действительно список коренных политических реформ.

Ясно, что осуществление даже одной из этих реформ в отдельности означало бы крупнейшую перемену к лучшему.

И вот, всех этих реформ требует все всероссийское купечество, экономически самый могущественный класс капиталистической России. Отчего же это требование встреча­ется с полным равнодушием, кажется просто несерьезным – всем, начиная от премьер-министра, который послушал, выпил, закусил, ответил, поблагодарил и уехал, и кончая тем московским купцом, который заявил, что слова Салазкина превосходны, но ничего из них не выйдет?

Отчего это?

Оттого, что Россия переживает то своеобразное историческое положение, которого давненько не было в больших государствах Европы (но которое в свое время бывало в каждом из них), – когда реформизм особенно туп, смешон, бессилен и потому проти­вен.

Несомненно, осуществление любой из реформ, требуемых купечеством – и свободы совести и сво­боды союзов или иной свободы – означало бы крупнейшую перемену к лучшему. Вся­кий передовой класс, – рабочий класс в том числе и в первую голову, – обеими рука­ми ухватился бы за малейшую реформистскую возможность осуществления всякой пе­ремены к лучшему.

Но в том-то и дело, что все прекрасно знают, и купечест­во и составляющие большинство в Думе октябристы с кадетами, что ни малейшего ре­формистского пути ни к единой из требуемых Салазкиным реформ нет и быть не мо­жет. Все это знают, понимают и чувствуют. Этой простой истины не могут никак понять оппортунисты, поднимающие на щит их премудрые «частичные требования» – хотя пример рабочих, уцепившихся очень хорошо за «частичную» (но действительную) реформу страхования, должен бы научить всякого.

Поэтому гораздо больше исторического реализма, исторической действительности и действенности заключается в простом указании на отсутствие реформистского пути, чем в широковещательной, надутой, пышной болтовне о каких-угодно реформах.

Кто твердо знает об отсутствии реформистского пути и другим сообщает это знание, тот на деле в тысячу раз больше делает для использования любой «возможно­сти», в целях прогресса демократии, чем сами не верящие в свои слова говоруны о ре­формах.

Для современной России особенно верна та истина, которую сотни раз подтверждала всемирная история – реформы возможны лишь как побочный результат массового движения. От этого так мертв либеральный реформизм. От этого так жизненно презрение демократии и рабочего класса к реформизму.