Глава VI

ПРАВИТЕЛЬСТВО ОПИРАЕТСЯ НА МНЕНИЕ: ДЭВИД ЮМ, ДЖЕЙМС МЭДИСОН

Через семь лет после смерти Дж. Локка родился Дэвид Юм. В своей работе «Трактат о человеческой природе»¹ он развивает теорию Локка о государстве. Поскольку с обра­зованием государства люди уступили ему свою способ­ность употребить власть, по не свою способность одобрять или порицать, и поскольку им присуща естественная склонность учитывать мнения, ориентироваться на мне­ния окружения, то эти мнения очень важны для государ­ства. Пробивная сила согласованного мнения частных лиц формирует консенсус — основу основ мнения любого правительства. Согласно тезису, выдвинутому Юмом, «только на мнении основано правительство»². Всякое гос­подство опирается на мнение.

«Для тех, кто занимается политической философией, ничто не кажется более удивительным, чем легкость, с ка­кой многими управляют немногие, а также чем готовность людей свои собственные ощущения и желания подчинить ощущениям и желаниям правительства. Если попытаться проанализировать, каким образом осуществляется такое чудо, то мы увидим, что управляющие не могут опереться ни на что, кроме мнения, кроме одобрения. Правительст­во основывается единственно на мнении. И это справед­ливо как для деспотических и милитаристских режимов, так и для самых свободных и популярных правительств»³.

Д. Юм смещает перспективу разработки темы «мне­ние» от давления мнения на индивида к давлению мнения "а правительство. Эта перспектива была намечена еще Макиавелли в его наставлении государю. Внимание Локка было направлено на нормального, подверженного влия­нию закона мнения или репутации человека в его повседневном бытии, на его страх перед неодобрением, против которого едва ли кто устоит, если его повсюду окружает неуважение. Локк исследовал человеческую природу в об­щем аспекте. Юма интересует правительство. Его сфера — двор монарха, посланники, политика. Он боится наказа­ний, которыми угрожает закон мнения или репутации то­му, кто вызывает неодобрение. И свою первую работу, «Трактат о человеческой природе», Юм из предосторожно­сти опубликовал анонимно. Но наряду с любовью к возвы­шенной жизни Юм все же более восприимчив к наградам, чем к наказанию, которые, по закону мнения, ожидают то­го, кто пользуется признанием, одобрением.

Любовь к славе: солнечная сторона общественного мнения

Одна из глав в его трактате, посвященная общественному мнению (потребовалось более десяти лет, чтобы в 1744 г. Руссо впервые использовал это слово), называется «Of the Love of Fame» («Из любви к славе»). Начав с подробного описания того, как добродетель, красота, богатство и власть, т.е. объективно благоприятные обстоятельства, по­зволяют человеку испытывать гордость и как бедность и рабство его подавляют, Юм затем продолжает: «Наряду с этими прямыми причинами гордости или подавленности есть вторичная причина. Она основывается на мнениях других и таким же образом влияет на движения нашей ду­ши. Наше имя, наш статус, наша репутация — это сущест­венные, значимые причины для гордости. Другие причи­ны — добродетель, красота и богатство — мало что значат, если мнения и воззрения других не способствуют этому... И очень умному, критично настроенному человеку будет трудно следовать собственному разуму или собственным склонностям, если таковые противоречат разуму и склон­ностям их друзей и ежедневных спутников»⁴.

Захваченный возвышенной жизненной сферой (он с энтузиазмом описывает преимущества богатства и вла­сти), Юм, если использовать современное социологиче­ское понятие, говорит прежде всего о хорошем мнении ре­ферентных групп, что, в его понимании, означает мень­шую меру публичности, публичного одобрения или нео-

добрения «на площади». Широту воздействия он усматри­вает в том, что люди не ставят себя в оппозицию окружа­ющим. «Этим следует объяснять, — добавляет Юм, -большое однообразие ощущений и способов мышления у представителей одной нации»⁵. Совершенно однозначно он одобряет (в эссе о принципах морали) эту ориентацию людей на свое окружение, вовсе не рассматривая ее как слабость: «Стремление к славе, уважению, авторитету у других так же мало подлежит осуждению, как и неразрыв­ная связь с добродетелью, гением, усердием и высоким, благородным устремлением духа. Общество ожидает от желающего понравиться значительного внимания даже к незначительным вещам, и никто не удивляется, что в об­ществе кто-то более элегантно одет и приятнее в обраще­нии, чем когда он дома в кругу своей семьи»⁶.

Юм не останавливается на судьбе отверженных обще­ством, которых настигла кара неодобрения. Его больше интересуют те, кто на солнечной стороне, и он задается целью провести границу, где любовь к славе может зайти чересчур далеко. «В чем состоит тщеславие, которое спра­ведливо рассматривается как ошибка или недостаток? Очевидно, в чрезмерном возвышении собственных пре­имуществ, заслуг, успехов, в столь навязчивом и неприк­рытом стремлении к похвале и почитанию, что другим становится обидно...» Юму ясно, что его размышления от­носятся прежде всего к привилегированным кругам. Он отмечает: «В среднем характере мы одобряем склонность к скромности»⁷.

Таким образом, Юм движется в том направлении, ко­торое Локк назвал публичностью отношений между инди­видом и общественностью, однако видит эти отношения в несколько ином свете, ближе к общественности, которую греки, по мнению Хабермаса, понимали как саму собой разумеющуюся вещь8. «Лишь в свете публичности прояв­ляется то, что есть, оно становится видимым для всех. В разговоре граждан друг с другом вещи называются слова­ми и приобретают образ. В споре равных друг с другом вы­двигаются лучшие и обретают свою сущность — бессмер­тие славы... Так polis получает широкие возможности для почетных наград: граждане общаются друг с другом как Равный с равным... но каждый старается выделиться... До­бродетели, каталог которых составил Аристотель, стоят чего-нибудь лишь в условиях публичности, там они нахо­дят свое призвание»⁹.

Но высокий стиль Юма, утверждавшего, что обще­ственность — это якобы сфера награждений и отличий, не привлек авторов, рассуждавших об общественном мнении и в XVIII в., и позже. Главный тезис Юма — «Лишь на мнение опирается правительство» — стал док­триной для основателей Соединенных Штатов Америки. Признавая вес мнения в политической сфере, они, од­нако, по-прежнему рассматривали его роль для индиви­да глазами Дж. Локка.

Человек боязлив и осторожен

В сборнике статей основателей Соединенных Штатов по вопросам Конституции 1787—1788 гг. один из отцов Кон­ституции, Мэдисон, внимательно исследует принцип «Все правительства опираются на мнение». Эта устоявшаяся догма, по его мнению, — фундамент американской демок­ратии. Но как же слаба и податлива, с другой стороны, че­ловеческая природа, образующая этот фундамент! «Если и справедливо, — говорит Мэдисон, — что все господство, правление посредством общественного мнения легити­мируется, опирается на мнение, то верно и то, что сила убеждений, мнений индивида и степень влияния мнений на его практическое поведение, его поступки в значитель­ной мере зависят от его представлений о том, сколько дру­гих людей думают так же, как он. Человеческий разум, че­ловек вообще боязлив и осторожен, когда остается один, но он становится сильнее и увереннее в той мере, в какой по­лагает, что многие другие думают так же, как он»¹⁰.

Именно здесь мы впервые находим ту реалистиче­скую оценку человеческой природы и ее применение к политической теории, к которой вновь возвращаемся во второй половине XX столетия, чтобы сейчас, во всеору­жии метода демоскопии, попытаться объяснить с его по­мощью то, что неожиданно проявляется в ряде наших наблюдений.

Не слава, а угроза закручивает спираль молчания

Когда мы сравнивали, как Джон Локк или Джеймс Мэди­сон, с одной стороны, и Дэвид Юм — с другой, разрабаты­вали тему «Индивид и общественность», мы столкнулись с тем же различием, что и раньше — при интерпретации «эффекта попутчиков». Одно объяснение — быть на сторо­не победителя, другое — не оказаться в изоляции. Обще­ственность, публичность как сфера наград, отличий при­влекают одних; общественность, публичность как угроза, возможность потерять лицо влияют на других. Почему же в связи со спиралью молчания и общественным мнением нас интересует публичность не с точки зрения поощре­ний, а с точки зрения угрозы, осуждения? Потому что лишь угроза, страх индивида оказаться в одиночестве, как это четко описывает Мэдисон, объясняют молчание, с проявлением которого мы столкнулись в «железнодорож­ном» тесте и в других исследованиях, молчание, которое столь влиятельно при формировании общественного мнения.

Революционные ситуации обостряют восприятие публичности как угрозы

Могла ли революция, которую пережил каждый из них, обострить восприимчивость публичности как угрозы у Дж. Локка и Д. Мэдисона? Боязливая внимательность к тому, как следует вести себя, чтобы не оказаться в изоля­ции, особо необходима во времена сильных потрясений. Четко организованный порядок не доносит до людей, пока они не нарушают приличий, ни малейшего дуновения об­щественного мнения, их не затягивает водоворот спирали молчания. Однозначно ясно и то, что следует делать или говорить публично и чего не делать публично, — здесь дав­ление в сторону конформности аналогично атмосферно­му давлению, которое мы чувствуем не осознавая. Но в предреволюционные периоды под влиянием двойного опыта — когда надают правительства, лишенные поддер­жки мнения масс, и когда индивид, потерявший ориентиры, что хвалить и что хулить, ищет новую опору, — в такие неспокойные времена особенно ощущается действие об­щественного мнения и чеканятся адекватные слова.

1661 год: Глэнвил «чеканит» понятие «климат мнений»

Трудно рассчитывать на то, что закон мнения или репута­ции, который наказывает или награждает, — детище спо­койного времени. И кажется невероятным, что именно в такую пору — то был 1661 год — английский социальный философ Джозеф Глэнвил в своем трактате о тщете догма­тизирования впервые употребил столь сильное выраже­ние— «климат мнений» (climates of opinions), — специаль­но выделив его курсивом.

«Догматики, — писал он, — считают невозможным все, отличное от того, что кажется им правильным и с младен­чества казалось единственно мыслимым. Чтобы освобо­диться от этого тщеславия, кто-то должен был узнать о различных климатах мнений»¹¹.

«Климат мнений» (мы, несомненно, сочли бы это со­временным понятием) — детище нашего времени. Это связано с нашей восприимчивостью, сравнимой с чувст­вительностью Д. Глэнвила, меняющихся обстоятельств, ставших нетвердыми убеждений. Понятие «климат» само по себе, без каких-то колебаний или отклонений, было бы для нас неинтересным и абстрактным, но опыт наше­го времени обогатил наши определения, поэтому поня­тие кажется нам чрезвычайно метким: климат окружает индивида извне, его не избежать, однако он и внутри, он сильно влияет на самочувствие. Спираль молчания — это реакция на изменение «климата мнений». В нем больше, чем в выражении «общественное мнение», заложено представление о частотном распределении, соотношении сил различных противоречивых тенденций, его про­странственных границах, оно естественным образом предполагает полную публичность. Во времена револю­ционных перемен, а таково и наше время, общественное мнение заслуживает самого пристального внимания и изучения.

Интуиция Декарта и спираль молчания

В совсем иных условиях, чем Глэнвил в Англии, жил ува­жаемый им и столь же превозносимый французский фи­лософ Декарт. Если справедливо утверждение, что в рево­люцию публичность воспринимается скорее как угроза, а в периоды упорядоченных отношений — как возможность заслужить вознаграждение, то Декарт — хороший тому пример. Он интуитивно представил спираль молчания как процесс формирования «молодого» общественного мнения. Как сказали бы сегодня, речь шла о том, чтобы «показать себя»: философ Декарт заботится о своей славе. Свою работу «Meditationcs de prima philosophia» он посыла­ет в 1640 г. «очень мудрым и просвещенным господам из Сорбонны» с сопроводительным письмом, в котором, ссылаясь на их огромный авторитет в обществе, просит о «публичном признании» своих мыслей. По его словам, эта просьба высказывается не только для того, чтобы «и про­чие умы присоединились к Вашему суждению», но прежде всего для того, чтобы «думающие иначе потеряли реши­мость противоречить, чтобы они, может быть, сами стали причиной, после наблюдения которой другие умные лю­ди не захотели возбудить подозрения, что они их не пони­мают»¹².

Примечания

1См.: Hume D. A. Treatise of Human Nature. Reprinted from the Original Edition in Three Volumes and edited by LA. Selby-Bigge. Oxford, 1896. 2Hume D. Essays Moral, Political, and Literary. London, 1963, p. 29. 3Ibidem.

4Цит. по: Hume D. Ein Traktat über die menschliche Natur. Übersetzt von Theodor Lipps, hg. von Reinhard Brandt. Band I und II. Hamburg, 1978, vol. H, S. 47.

⁵ Ibid., S. 48.

6Hume D. Untersuchung über die Prinzipien der Moral. Übersetzt, einge­leitet und mit Register verschen von Carl Winckler. Hamburg, 1962, S. 113 f.

7Ibidem.

8См.: Habermas J. Strukturwandel der Öffentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der bürgerlichen Gesellschaft, S. 15. 9Ibid., S. 15 f.

¹⁰ M a d i s o n J. The Federalist, № 49, February 2, 1788. - Цит. по: С о о k e J. E. The Federalist. Middletown, Conn., 1961, p. 340.

¹¹ G l a n v i U J The Vanity of Dogmatizing: or Confidence in Opinions. Manifested in a Discourse of the Shortness and Uncertainty of our Knowl-ege, and its Causes: With Some Reflexions on Peripateticism; and An Apo­logy for Philosofy. London, 1661, p. 227.

¹² D e s с a r t e s R. Oeuvres, publiees par Ch. Adam, P.Tannery. Paris, 1964, vol. 7, p. 6.