Роман «Печальный детектив» (1986)

В романе писатель ставит вопрос: отчего же в народном мире берется разлад, что его порождает? Личная жизнь бывшего милиционера Леонида Сошнина раскрывает ужас и трагедию несостоявшегося героизма. Он пишет повести о жизни (из милицейского быта), но редакторша Октябрина Перфильевна Сыроквасова пытается всячески его унизить, «поставить на место», иронично отзываясь о его творчестве и поиске правды жизни. Он одинок, от него ушла жена, забрав с собой ребенка. И хотя поводом послужила бытовая мелочь (он никак не соглашался передвинуть загораживающий свет тяжелый шкаф из-под окна), причины были глубже. Он не хотел менять ничего в своей жизни, подобно его комнате, не допускавшей в себя, не видевшей много света, тогда как вся его жизнь постоянно подвергалась риску. Неудачно сложилась и его карьера – в свои сорок два года он был уволен по состоянию здоровья и стал пенсионером. Как милиционер, он поставлен на борьбу со злом, и борьба с преступностью составляет главную часть сюжета жизни Сошнина. Но что же он видит? Самые страшные преступления совершаются в какой-то бессмысленной простоте, они одновременно и ужасающи, и банальны, люди на них не реагируют, зато готовы вцепиться в милиционеров, которые заламывают руки убийце.

«…Отчего русские люди извечно жалостливы к арестантам и зачастую равнодушны к себе, к соседу - инвалиду войны и труда? Готовы последний кусок отдать осужденному, костолому и кровопускателю, отобрать у милиции злостного, только что бушевавшего хулигана, коему заломили руки, и ненавидеть соквартиранта за то, что он забывает выключить свет в туалете, дойти в битве за свет до той степени неприязни, что могут не подать воды ближнему, не торкнуться в его комнату…»

У этого Зла иные причины. Если раньше человек превращался в хама и в нем просыпался зверь по каким-то причинам: от голода и холода, из жажды разбогатеть, из ненависти к врагу, то вот почему проснулся "зверь" в тех четырех парнях, что изнасиловали старую тетю Граню, в добром молодце, который "заколол мимоходом трех человек", в том пэтэушнике, что упорно разбивал голову молодой беременной женщине, в пьяном "орле" с Крайнего Севера, который покатался на самосвале, угробив при этом молодую мать с ребенком и еще четверых подвернувшихся на пути людей? В этих фактах, приведенных в "Печальном детективе", потрясает бескорыстие преступления. Страшно, дико звучит, но ведь правда! Ибо измывались и убивали не с голодухи, не от разутости-раздетости, не от несправедливости и унижений, а просто так.

Свое роковое тяжелое ранение Сошнин и получил в попытке остановить безумного убийцу. Но его подвиг едва ли не обернулся против него. Во-первых, он чуть было не погиб на своем мотоцикле, обгоняя КАМАЗ с безумным водителем, во-вторых, – сам едва не попал под суд за стрельбу в преступника. Его поступки, его искренняя борьба со злом помещена в абсурдный мир и подвергается переоценке. Так, расправляясь с хулиганами в подъезде собственного дома, он сам понимает, что такое самоуправство ему не простят. В другом случае он чуть не лишился жизни, спасая деревенских стариков от власти пьяницы-рецидивиста, который ударил его вилами не со зла, а по глупости, по воровской привычке бить упавшего. Но поражает другое: те, кого (женщины и старики) он защищал, рискуя жизнью, от него будто и отвернулись, считая, что лучше было бы ублажить пьяницу, чем бороться с ним.

И вот тут ему открывается бессмысленность борьбы со злом. Милиция – сила общества, противодействующая Злу. Но не нуждается ли Милиция, правоохранительные органы, в самом Зле, защищает ли Милиция общество, не подкармливает ли народное добродушие и безразличие это Зло? Сила, противодействующая злу, сама становится злом.

«А кто рожден для милиции, для воинского дела? Не будь зла в миру и людей, его производящих, ни те, ни другие не понадобились бы. Веки вечные вся милиция, полиция, таможенники и прочая, прочая существуют человеческим недоразумением. По здравому разуму уже давно на земле не должно быть ни оружия, ни военных людей, ни насилия. Наличие их уже просто опасно для жизни, лишено всякого здравого смысла. А между тем чудовищное оружие достигло катастрофического количества, и военная людь во всем мире не убывает, а прибывает, но ведь предназначение и тех, что надели военную форму, военный мундир, было, как и у всех людей, -- рожать, пахать, сеять, жать, создавать. Однако выродок ворует, убивает, мухлюет, и против зла поворачивается сила, которую доброй тоже не назовешь, потому как добрая сила -- только созидающая, творящая. Та, что не сеет и не жнет, но тоже хлебушек жует, да еще и с маслом, да еще и преступников кормит, охраняет, чтоб их не украли, да еще и книжечки пишет, -- давно потеряла право называться силой созидательной, как и культура, ее обслуживающая. Сколько книг, фильмов, пьес о преступниках, о борьбе с преступностью, о гулящих бабах и мужиках, злачных местах, тюрьмах, каторгах, дерзких побегах, ловких убийствах... Есть, правда, книга с пророческим названием: "Преступление и наказание". Преступление против мира и добра совершается давно, наказание уже не зa горами, никакой милиции его не упредить, всем атомщикам руки не скрутить, в кутузку не пересадить, всех злодеев "не переброешь!". Их много, и они -- сила, хорошо защищенная. Беззаконие и закон для некоторых мудрецов размыли дамбу, воссоединились и хлынули единой волной на ошеломленных людей, растерянно и обреченно ждущих своей участи».

Так, и в самом борце со злом – Сошнине обнаружилось Зло:

«Работа в милиции вытравила из него жалость к преступникам, эту вселенскую, никем не понятую до конца и необъяснимую русскую жалость, которая на веки вечные сохраняет в живой плоти русского человека неугасимую жажду сострадания, стремления к добру, и в той же плоти, в "болезной" душе, в каком-то затемненном ее закоулке, таилось легковозбудимое, слепо вспыхивающее, разномысленное зло».

Астафьев показал именно духовную деградацию, духовную болезнь общества, которое своим безразличием и добродушием оправдывает зло. Люди, которых защищает Сошнин, от него отворачиваются, демонстрируют презрением, порой даже обрушивают на него свой гнев. Герой стоит на грани полного одиночества и непонимания. Люди, живущие, как Лавря-казак, по закону «Клюет – не клюет», как соседка Тутышиха, которая толкает свою племянницу на панель, обречены на .

Оглядываясь на свою жизнь, Сошнин с ироничной усмешкой оценивает свою борьбу, свою суету, свою работу – печальный детектив. Название «Печальный детектив» прочитывается двояко: детектив как сюжет, детективный роман, который описывает не печальные дела под солнцем, а ужасные зверства, изуверство. А по другому прочтению – детектив – это сам сыщик, борец со преступниками, и в таком случае эпитет «печальный» наполняется значениями «горемычный, неудачливый».

Но что же в таком случае противостоит Злу? – Не сила, а добро. В памяти навсегда осталась тетя Граня, которая бескорыстно воспитывала в труде дворовых детей. Побеждает в конечном итоге Человечность – тот самый мир, который еще недавно отторгал от себя милиционера-правдолюбца. Возвратилась Лерка с дочкой, постепенно налаживается семейный быт. Побеждает Правда – вечная идея народной справедливости.

«Реальность, бытие всего сущего на земле, правда – сама земля, небо, лес, вода, радость, горе, слезы, смех, ты сам с кривыми или прямыми ногами, твои дети. Правда -- самое естественное состояние человека, ее не выкрикнуть, не выстонать, не выплакать, хотя в любом крике, в любом стоне, песне, плаче она стонет, плачет, смеется, умирает и рождается, и даже когда ты привычно лжешь себе или другим – это тоже правда, и самый страшный убийца, вор, мордоворот, неумный начальник, хитрый и коварный командир -- все-все это правда, порой неудобная, отвратительная. И когда завистник с рассудительностью вечного страдальца со стоном воскликнул: "Нет правды на земле, но нет ее и выше!" – он не притворялся, он говорил о высшей справедливости, о той правде, которую в муках осмысливают люди и в попытке достичь высоты ее срываются, погибают, разбивают свои личные судьбы и судьбы целых народов, но, как альпинисты, лезут и лезут по гибельно-отвесному камню. Постижение правды есть высочайшая цель человеческой жизни, и на пути к ней человек создает, не может не создать ту правду, которая станет его лестницей, его путеводной звездой к высшему свету и созидающему разуму».

«Муж и жена. Мужчина и женщина. Сошлись. Живут. Хлеб жуют. Нужду и болезни превозмогают. Детей, а нынче вот дитя растят. Одного, но с большой натугой, пока вырастят, себя и его замают. Плутавшие по земле, среди множества себе подобных, он и она объединились по случаю судьбы или всемогущему закону жизни. Муж с женою. Женщина с мужчиной, совершенно не знавшие друг друга, не подозревавшие даже о существовании живых пылинок, вращающихся вместе с Землею вокруг своей оси в непостижимо-громадном пространстве мироздания, соединились, чтоб стать родней родни, пережив родителей, самим испытать родительскую долю, продолжая себя и их».

АЙТМАТОВ Чингиз Торекулович (р. 12 декабря 1928, кишлак Шекер Кировского района Киргизии – 2007 г.), киргизский писатель, народный писатель Киргизии (1968), академик (1974) АН Киргизии, посол СССР в Люксембурге в 1990-1991, России — в 1992-1994; посол Киргизии в странах Бенилюкса с 1995. Герой Социалистического Труда (1978). Ленинская премия (1963), Государственная премия СССР (1968, 1977, 1983).

Окончил сельскохозяйственный институт (1953), затем — Высшие литературные курсы в Москве. Пишет на киргизском и русском языках. В повестях «Джамиля» (1958), «Материнское поле» (1963), «Прощай, Гульсары!» (1966), «Белый пароход» (1970), «Пегий пес, бегущий краем моря» (1977), в романе «И дольше века длится день» («Буранный полустанок», 1980), «Плаха» (1986) — острые философские, этические и социальные проблемы современности. Проза Айтматова сочетает психологический анализ с традициями фольклора, мифологической образностью, тяготеет к жанру притчи. Главный редактор журнала «Иностранная литература» в 1988-1990.

Иной вариант эволюции "человека трудолюбивой души" предстает в целом

ряде произведений, созданных Чингизом Айтматовым (Р. 1928) в период,

который мы называем "семидесятыми годами". В начале этого ряда стоит

повесть "Прощай, Гульсары!" (1966), затем идет роман "И дольше века длится

день" ("Буранный полустанок") (1980), а завершает его роман "Плаха" (1986).

Главные герои этих произведений родственны друг другу. Создавая эти

образы, Айтматов развивает и углубляет концепцию "простого советского

человека". И табунщик Танабай ("Прощай, Гульсары!"), и путевой обходчик

Едигей ("И дольше века длится день"), и чабан Бостон Уркунчиев ("Плаха")

относятся к той породе простых, внешне незаметных и зачастую не замечаемых

людей, на которых мир держится. Живут они в глухих аилах, на далеких

стойбищах, на затерянных в бескрайних пустынях железнодорожных разъездах,

делают свою повседневную, ничем вроде бы не выдающуюся работу. Но не делай

они эту работу, все бы в стране остановилось. Например, если б путевой

обходчик Едигей Жангельдин не сметал бы в летний зной песок, а в зимнюю

стужу снег с дороги, соединяющей центр и космодром, не было бы никаких

великих свершений в космосе. Этот образ-символ: человек с метлой или

лопатой, расчищающий дорогу между Землей и Космосом, - в высшей степени

характерен для художественной системы Ч. Айтматова.

Будучи незримо, но тесно связанными с историей, такие, как Танабай или

Едигей, прежде всего они, самой дорогой ценой расплачиваются за все ошибки,

которые допускаются на историческом пути страны. В масштабах пятилеток эти

ошибки могут выглядеть малозначительными, на огромной карте державы их и

вовсе не заметить. Но в сердцах танабаев они остаются незаживающими

шрамами, горькой памятью о невосполнимых утратах и потерянных годах.

Вопреки соцреалистическому постулату об ответственности человека перед

историей тяжкими судьбами своих героев Айтматов утверждает идею

ответственности истории перед ее главным творцом, рядовым тружеником.

Но сам-то айтматовский герой не чувствует себя жертвой истории. Не к

снисходительности или жалости он взывает. От произведения к произведению

писателя его герой все внимательнее вглядывается в окружающий мир, все

ответственнее осознает себя. Если жизнь и подвиг первого учителя

комсомольца Дюйшена, принесшего свет знаний в глухой аил, осмыслили спустя

годы те, кого он воспитал, кого за руку вывел в люди, то уже старая

Толгонай в своем слове, обращенном к материнскому полю, исповедуясь, сама

собирает свой жизненный опыт в единое целое, охватывает его эпическим

взглядом.

Табунщик Танабай Бакасов не только перебирает всю свою жизнь:

тридцатые - с безоглядным азартом обновления, войну, которую прошел

солдатом, послевоенные с их радостными надеждами и новыми бедами, - он

мучительно осмысляет ее, осознает как душевный опыт. С высот этого опыта

обретает способность объективно судить о минувшем, видеть в нем добро и

зло, находки и потери. При этом сам Танабай не щадит себя: не спускает себе

даже давние ошибки, допущенные еще в молодые годы, когда он собственного

брата загнал на выселки, и не прощает себе отказа от борьбы с "новыми

манапами" сейчас, на старости лет.

Не хотелось ему умирать одинокой птицей, отбившейся от своей

быстрокрылой стаи. Хотел умереть на лету, чтобы с прощальными криками

закружились над ним те, с которыми вырос в одном гнездовье, держал один

путь. . .

В романе "И дольше века длится день" (1980) исторически конкретная

современность с ее острейшими социальными, нравственными, психологическими

конфликтами освещена, с одной стороны, теплыми лучами памятливого народного

сказания, а с другой - холодным, предостерегающим светом новейшей

фантастической антиутопии. В таком стереоскопическом пространстве

существует путевой обходчик Едигей Жангельдин, главный герой романа.

Едигей - прямой воспреемник Танабая Бакасова. Да и объем

непосредственных жизненных впечатлений у них примерно одинаков. Такого

героя Айтматов назвал человеком трудолюбивой души. Это явление настолько

принципиально, что писатель счел необходимым в предисловии к роману заранее

оговорить свое понимание его сути и новизны: "Однако я далек от

абсолютизации самого понятия "труженик" лишь потому, что он "простой,

натуральный человек", усердно пашет землю или пасет скот. В столкновении

вечного и текущего в жизни человек-труженик интересен и важен настолько,

насколько он личность, насколько богат его духовный мир, насколько

сконцентрировано в нем его время"*25

"Человек трудолюбивой души" не может не отозваться на слезу чужого

ребенка, не может он не откликнуться на горе других народов, его не могут

не тревожить беды, угрожающие всему человечеству. Человек, хранящий в своей

памяти древнюю легенду о манкурте - рабе, насильно лишенном памяти и

убившем свою родную мать, человек, сталкивавшийся в сороковые годы с

"кре-четоглазыми" манкуртами, что заставляли забывать прошлое якобы во имя

светлого будущего, становится нелицеприятным судьей своего времени, с болью

и тревогой предупреждающим о катастрофических последствиях, которые ждут

тех, кто утрачивает историческую память, кто рвет бесконечную нить

преемственного опыта поколений. Более того, он готов вступить в бой с

современными манкуртами. Но за современными манкуртами стоит мощь

государственной машины. Это она превратила родовое кладбище в космодром.

Отношения между этими двумя пространственными образами - кладбищем и

космодромом - очень существенны в общей концепции романа Ч. Айтматова.

Кладбище - символ старины и памяти о прошлом, космодром - символ новизны и

порыва в будущее. Но со стартовых площадок, поставленных прямо на могилах

забытых предков, звездные корабли не уходят в будущее, с них лишь взлетают

боевые ракеты, предназначенные образовать вокруг планеты новое "шири",

непроницаемое кольцо, которое будет препятствовать возможным контактам

между землянами и другими цивилизациями, - обнесут весь мир новой

"Берлинской стеной".

Верный соцреалистическому правилу - любой ценой выводить к

оптимистическому финалу, Айтматов делает все возможное, чтобы утвердить

своего героя в качестве победителя. Если первое путешествие Едигея по

поводу арестованного учителя Абу-талипа в Москву по счастливой случайности

(разумеется, подстроенной автором) совпадает со смертью Сталина, то

путешествием Едигея куда-то в "почтовый ящик, к начальству тамошнему" по

поводу судьбы родового кладбища роман завершается. Финал остается открытым.

Художественная логика не позволила автору благополучно свести концы с

концами - слишком уж сильно расходятся нравственные принципы "человека

трудолюбивой души" с нормами, принятыми в обществе, где правят современные

манкурты.

И вот появилась "Плаха" (1986). Здесь переплелись еще сложнее, чем в

"Буранном полустанке", современность и библейская легенда, жизнь людей и

жизнь попираемой ими природы, высокие философские споры и злободневные

"производственные" коллизии. И в этом контексте образ "человека

трудолюбивой души" предстает более наполненным, а судьба - трагичнее, чем в

"Буранном полустанке".

В определенном смысле действие романа "Плаха" начинается с того, чем

завершился "Буранный полустанок". Два главных героя нового романа,

семинарист-расстрига Авдий Каллистратов и бригадир овцеводов Бостон

Уркунчиев, вступают в борьбу со злом, злом могучим, агрессивным, опасным,

имя ему - бездуховность. Лики у этого зла разные, но тем оно опаснее. Ведь

Авдию Каллистратову, например, совершенно ясно, что наркомания, с которой

он, рискуя жизнью, начал бороться, есть просто наиболее явная,

патологическая форма бездуховности. И редактору-перестраховщику он так

прямо и говорит: ". . . наркомания - это социальная катастрофа". А те, кому

Авдий объявил войну, очень умело используют, так сказать, социальную

конъюнктуру. Гришаны, эти идеологи наркотического кайфа, хорошо знают, что

спрос на их товар растет в пору сомнений и разочарований, когда наступает

усталость души, поколебавшейся в своей вере в справедливость и в

возможность осуществления идеалов.

"Человеку так много насулили со дня творения, каких только чудес ни

наобещали униженным и оскорбленным: вот царство Божье грядет, вот

демократия, вот равенство, вот братство, а вот счастье в коллективе, хочешь

- живи в коммунах, а за прилежность вдобавок ко всему наобещали рай. А что

на деле? Одни словеса! А я, если хочешь знать, отвлекаю неутоленных,

неустроенных. . . Я громоотвод, я увожу людей черным ходом к несбыточному

Богу", - говорит Гришан.

Его логика соблазнительна. Ибо путь к счастью, который указывает

Гришан, доступнее и короче всех иных путей, доселе предлагавшихся

человечеству. И - самый разрушительный для личности, обрекающий ее на

неминуемую и быструю деградацию.

Что же предлагает взамен Авдий? Благородную, старую идею нравственного

самосовершенствования.

В романе эта идея влагается в уста самого Иисуса: "Смысл существования

человека в самосовершенствовании духа своего, - выше этого нет цели в

жизни". Но, как уже не раз бывало со многими благородными проповедниками,

провозглашавшими эту выстраданную абсолютную идею, Авдий терпит поражение.

Не физическое, а идейное поражение. Его растаптывают, над ним глумятся те,

кого он хотел наставить на путь истины, кого он хотел вывести из мрака

бездуховности. Всем этим "гонцам" за анашой, всем этим отстрельщикам из

"хунты" Обер-Кандалова куцее, обманное, низводящее до утраты человеческого

облика счастье наркотической затяжки или глотка водки дороже всех духовных

радостей, к которым их зовет "спаситель Каллистратов", как его язвительно

величает Гришан. Да и сам Авдий подсознательно понимал, "что поражение

добытчиков анаши - это и его поражение, поражение несущей добро

альтруистической идеи". Никакие рыдания арестованного Леньки-"гонца",

никакие аллюзии на распятие Христа при расправе пьяных отстрельщиков с

Авдием не смягчают горечи поражения этого героя, самоотверженно преданного

идее добра и человеколюбия.

Оценки, которые давал Ч. Айтматов своему Авдию в публичных

выступлениях, в частности на встрече с читателями в Останкино (март 1987

года), выглядят завышенными по сравнению с тем, как этот герой объективно

представлен в романе. По художественной логике, воплощенной в романном

эпическом событии, Авдий терпит поражение потому, что тоже соблазнился

вроде бы наиболее прямым, наикратчайшим путем преодоления бездуховности -

стал взывать к душам падших, уповая на непосредственную перемену их

убеждений, игнорируя условия среды, социальные обстоятельства, под влиянием

которых они сформировали свои потребности, свою систему ценностей.

В полном соответствии с внутренней логикой развития конфликта в роман

входит Бостон Уркунчиев.

Он входит после того, как потерпел поражение проповедник Авдий

Каллистратов. Чабан Уркунчиев выступает как человек активного социального

действия, как сила, стремящаяся изменить сами обстоятельства, с тем чтобы

они стали благоприятными для свободного, ничем не скованного духовного

совершенствования личности.

Разумеется, Бостон Уркунчиев так не формулирует свои мысли. Он, в

отличие от Авдия, не искушен в словесных баталиях, но, в сущности, за

сугубо "производственной" идеей семейного или бригадного подряда, которую

отстаивает чабан Уркунчиев, стоит в высшей степени духовная идея - идея

хозяина, который добивается права на творчество, на гражданскую

ответственность, на доверие к себе, на уважение своего человеческого

достоинства.

Претензии Бостона Уркунчиева небеспочвенны. Он, воспитанный

послевоенной нуждой, "прирожденный хозяин", умеющий и любящий работать ("на

работе зверь зверем"), сын земли своей, знающий каждую ее пядь, хорошо

изучивший нрав и повадки всякой живности, человек, мудро соотносящий свою

судьбу с бесконечной цепью поколений, продолжает линию тех любимых

айтматовских героев, на которых мир держится.

Но что же мешает ему, земному (в отличие от умозрительного семинариста

Авдия) "человеку трудолюбивой души", утвердить свои идеалы в жизни? С

какими ликами бездуховности приходится ему сталкиваться в смертельном

поединке?

На эти вопросы в романе даны совершенно определенные ответы. По

Айтматову, главное зло, которое мешает свободной, хозяйской, творческой,

одухотворенной жизни бостонов, это социалистическая демагогия, а точнее,

те, кто ее насаждает, и те, кто ею прикрывается.

Трудно найти во всем творчестве Айтматова образ большей сатирической

силы, чем созданный им в "Плахе" образ Кочкор-баева, совхозного парторга.

Этот "газета-киши", то есть "человек-газета", "пустослов", "типичный

грамотей с дипломом областной партшколы", способен лишь, подобно

щедринскому органчику, изрекать готовые заученные формулы. Вот как,

например, Кочкорбаев дает "отповедь с теоретических позиций" Бостону

Уркунчиеву, предложившему внедрить бригадный подряд:

". . . До каких пор вы будете смущать людей своими сомнительными

предложениями?", "атака на историю, на наши революционные завоевания,

попытка поставить экономику над политикой. . . ", "поощрять

частнособственническую психологию в социалистическом производстве не к лицу

кому бы то ни было", "очень важно вовремя пресекать частнособственнические

устремления, как бы хорошо они ни маскировались. Мы не позволим подрывать

основы социализма. . . "

Казалось бы, чего стоит камня на камне не оставить от этой "раз и

навсегда заученной логики демагога"?

Однако демагогию кочкорбаевых не так-то просто сокрушить. Именно

потому, что она "заученная", и не одними лишь Кочкорбаевыми. За словесными

блоками начетчика тянется длинный и неодноцветный исторический шлейф. У

одних людей эти фразы вызывали воспоминания о романтике первых пятилеток, у

других рождали довольно тягостные ассоциации, а третьих вообще вгоняли в

столбняк. Зато Кочкорбаевы поощряют и прикрывают одобрительными

политическими формулировками циников, которые используют изжившие себя,

опровергнутые опытом установления и инструкции для собственной корысти. По

начетнической шкале Кочкорбаева труженик Бостон Уркунчиев - это враг,

"кулак и контрреволюционер нового типа", а бездельник и пьяница Базарбай

Нойгутов - это "человек принципиальный". Как же! Он ведь изъял выводок

волчат, изолировав хищников, которые наносят вред "общенародной

собственности". А что Базарбай сотворил это лишь ради наживы, что его

"подвиг" обернется еще большим вредом "общенародной собственности" от

разлютовавшихся волков, лишившихся своих детенышей, - все это не дано

понять Кочкорбаеву с его "заученной логикой".

А кто же расплачивается за экологические подлости базарбаев и

политические глупости кочкорбаевых? А расплачиваются бостоны, и

расплачиваются страшной ценой. Такова логика отношений между честным

тружеником, с одной стороны, политическим демагогом и бездельником - с

другой, какой ее раскрывает Ч. Айтматов. Ведь выстрел Бостона, поразивший

насмерть маленького Кенджеша, которого уносила волчица Акбара, стал

выстрелом в самого себя, стал самоубийством. Потому что Бостон этим

выстрелом перебил нить своей судьбы в бесконечной пряже поколений. Читатели

Айтматова помнят, каким огромным философским смыслом наполняется в его

книгах мотив Отца и Сына: в "Белом пароходе" Мальчик кончал жизнь

самоубийством, тоскуя об Отце, в "Ранних журавлях" Султанмурат выверял свои

поступки по отцу, воюющему на фронте, в "Пегом псе, бегущем краем моря"

отец и дед принимали добровольную смерть, чтобы сохранить капли воды для

сына и внука, в "И дольше века длится день. . . " этот мотив был связан с

образами учителя Абуталипа и его сыночка Ермека. Отец, переливаясь в сына,

продолжал себя в нем, сын, опираясь на отца, утверждался в жизни. . .

Выстрел Бостона положил конец всему.

Бостон Уркунчиев, в отличие от Авдия Каллистратова, не только жертва,

он и судия. И судия справедливый. Но его выстрел в Базарбая оглушает,

потрясает, ошеломляет.

Неужели, кроме кровавого самосуда, Бостон не мог найти никакого иного

способа установления справедливости? А гадать нам не приходится: событие

свершилось, и свершилось именно потому, что Бостон не смог найти иного

пути. Его самосуд означает горькое разочарование и утрату доверия к системе

принятых моральных норм.

Убив человека, даже если этот человек негодяй и пьяница Базарбай

Найгутов, сам Бостон Уркунчиев преступает ту нравственную черту, которая

отделяет его "от остальных", от рода людского.

"Это и была его великая катастрофа, это и был конец его света. . . "

Таков финал романа "Плаха". Горький, трагический финал, который не только

не завершает эпический конфликт, а, наоборот, распахивает его в

историческую перспективу. Если "человек трудолюбивой души" уже не

вписывается в координатную сетку давно сложившихся критериев и норм, если

он терпит страшный моральный урон от косных догм и установлении, а при

попытке активного социального действия в соответствии со своими идеалами и

возможностями "выламывается" из существующей системы общественных

отношений, вступает с нею в трагическое противоречие, значит, социальная

катастрофа неизбежна.

1 Стенограмма совместного Пленума комиссии по военно-художественной литературе Правления СП СССР и правления Московского отделения СП РСФСР, посвященного Дню Победы. 28-29 апреля 1965 г. – Т. II. – С. 116-119.