В.Ю. Пузыревский (сПбГупм) Проблема палеопсихологических основ мифологического мышления

1. Особенность «мифической достоверности», истинности состоит в том, что субъект мифологического мышления находится в живом общении, сочувственном познавательно-действенном отношении к большинству личностно- и социально-значимых как представляемых, так и непосредственно воспринимаемых объектов реальности. Возможно в такой формулировке может быть выражена взаимодополнительность и интегративность теоретических позиций А.Ф. Лосева и Э. Кассирера. В сочувственном познавательно-действенном отношении к миру естественным образом осуществляется не антропо-, а экоцентрическое, эколого-эмпатическое мировосприятие. Человек обозревает себя и мир с позиции архаического тождества с ним. В основе мифа лежит преимущественно кинестетическое эмоционально-ценностное, родственное отношение к миру. Родственность обнаруживалась, узнавалась человеком первобытной культуры в результате априорной бессознательной проекции отдельных элементов и целостной структуры его внутреннего мира на воспринимаемый объект. Путь приспособления к миру проходил в поиске родственности его форм и свойств формам и свойствам человека, который узнавал в симметрочности, асимметричности, ритмичности, морфологической статике и динамике мира себя и своих сородичей, тем самым персонифицируя отдельные феномены и мир в целом. Явления действительности олицетворялись и получали имена.

2. Однако черты сходства по свойствам и формам обнаруживались далеко не во всех воспринимаемых объектах, «мистическая сопричастность» (Л. Леви-Брюль) не была абсолютной. Жизненно-практические потребности человека в сохранении и размножении своего вида заставляли его абстрагироваться от пугающей изначальной одушевленности окружающих объектов. Он неосознанно опредмечивал, разодушевлял их и тем самым мог взаимодействовать с ними не как с родственными душами. А как с чуждым материалом, разодушевленными телами, вещами. Первобытный человек уже не только эколого-непрагматическим образом эмпатически подражал неопредмеченным явлениям как родственным персонажам, но и начинал преобразовательные действия с опредмеченными явлениями как с помощью симпатической (гомеопатической и контагиозной, по Дж. Фрэзеру) магии, так и с помощью орудийно-трудовой деятельности. И тем не менее, даже приступая к преобразовательному воздействию на вещь, человек еще долгое время по филогенетической привычке, по традиции, рожденной из архетипов коллективных бессознательных действий прибегал к живому общению с объектом воздействия. Извиняясь перед ним за причиняемое преобразование или требуя от него ожидаемого полезного эффекта, необходимого для обеспечения человеческого существования.

3. В основе мифа лежит опыт приспособления человека к миру, а не опыт господства над ним. Ритуал, филогенетически предшествующий мифу — это бессознательная пантомимическая модель коэволюционно-имитационного существования человека с миром. Эта модель в истории все более осознавалась и легитимировалась. Вначале человек показывал то из окружающей действительности с чем он ощущал сопричастность, что эмпатически переживал как при-родную себе часть, то есть имитируя, телесно-двигательно нес информацию о формах и свойствах мира в ритуале. И лишь впоследствии жесты и звуки ритуального действа трансформировались в про-из-несение, в повествование мифа. Конечно же как внутренний образ-сюжет миф присутствовал в сознании человека и до ритуальных действий. Иероглифика танца превращалась в иероглифику мифа. Ритуальное выражение переживаний, связанных с повседневным наблюдением необъяснимых, — а потому чудесных, — случайных и закономерных явлений мирового процесса трансформировалось в рассказ о «чудесной истории» (А.Ф. Лосев) жизни персонажей окружающей и заражающей человека космодрамы.

4. В первобытную эпоху происходил двойной процесс мифологизации жизни: явления природы персонифицировались, а персоны, наоборот, тотемифицировались и именовались под природу (например, «солнце всегда то рождается, выходит в свет, то умирает, уходит во тьму, и человек всегда то рождается, то умирает, значит солнце — человек, а человек — солнце», «солнце смеется, а человек сияет»). Так зарождалась поэтика мифа. Однако устно или письменно зафиксированный в культуре миф есть, скорее, фольклорно-поэтизированный рассказ о том или ином крупном в глобальном и или локальном плане социально-историческом событии. Логика событий в повествовании опять же может быть оборотной (по типу «Деревья закочались и подул ветер»), собственно, как оборотны формы и свойства людей и природных явлений (оборотничество: люди-рыбы, люди-птицы, небо-корова, земля-мать).

5. Выявление исходных для становления мифологического мышления сущностных структур человеческого бытия требует исследования не только онтологических, социально-психологических и структурно-лингвистических аспектов мифа, но и определения возможных палеоэкологических условий возникновения мифологического видения мира, особых палеопсихологических паттернов той самой архаической эмпатии, сопричастности древнего человека миру, о которой говорили, но эколого-онтологические и палеопсихологические условия возможности которой не были описаны и проанализированы представителями ритуально-социологического, психологического и трансцендентально-феноменологического направлений интерпретации мифа. Для решения подобной задачи, видимо, целесообразно разработать методологический аппарат палеопсихологической и палеоэкологической феноменологии.