Глава 3-я испытуется божия сила в некиих местах библейных

Душа. Светлая седмица и сень херувимская из па­мяти моей не выходят, о любезный отец! Свет, теплоту, прохладную тень, пищу, насыщающую вечности сотом, живую забаву, твердое надежды утешение — все сие на­хожу для себя в светлых чертогах и на прекрасных горах ее. Люблю Израиля, что сосет камень горы сей. А не сие ли есть поучаться святыне?.. Но милое для меня и жалост­ное зрелище сие: жена с прекрасным своим младенцем, по воздуху парящая, убегает от гонящего ее змия... О бого­мерзкий! На след божественной невесты вод горьких блевотины свои изблевает скверный... Скажи мне, отец мой, какая польза дракону в том, чтоб потопить мла­денца?

Дух. Польза та, что, потопив сию невесту с младен­цем, легко тогда может всю покрыть землю потопом, а бог от вод очищает.

Душа. Откуда же ему сия злоба и упрямство к выш­нему?

Дух. На что о сем спрашивать? Плоть по природе враждебна духу.

Душа. Неужели сей сатана отрыгает потоп, бывший в днях Ноевых?

Дух. Без сомнения, бывший при Ное.

Душа. Почему сия дева облечена в солнце?

Дух. Можно догадаться, что она стоит на месте фи­гуры солнечной и есть копия ее.

Душа. Конечно, сей змий есть тот же, что нашептал Еве, будто у смертного дерева добрый плод.

Дух. Сей есть оный самый. Тогда ж то он задавил семя жене и потопил наследника обетовании оных: «Тебе дам оную землю и семени твоему». Потом легко уже с нагрузом своим введена земля под клятву и покрылась горь­ких его вод, а проще с Давидом сказать, потопных его глаголов и льстивого языка блевотинами. Тогда везде настало злое время, чуждая тьма, гниль и растление пло­дов его смертных, одному только ему вкусных. Не видна же была ни в облаках прекрасно сияющая радуга, ни весело­го воздуха благовидность, ни приятность вечного лета бла­говременного, о котором беседует безневестная невеста.

«Зима прошла, дождь отошел, цветы явилися на земле, время обрезания гроздей приспело».

Душа. Желала бы я знать, отец наш небесный, и прошу открыть, не обинуясь, что значит прямо и точно сей змий? Ежели в фигуральном библейном сем мире всякое дыхание и вся тварь собрана для составляющих систему его фигур находится, посему и он должен быть фигурою, значащею нечто точное. Да и написано в сем священном мире, что с прочими тварями и гады господа хвалят. Хва­лить же его как может тварь бессловесна? Разве только может болванеть фигурою и гадательным молчанием, как помазанием, давать знать о боге. Не иначе бо немые небеса поведают славу божию, только молча. Однако, как тру­бою, премилосердный его промысл, в мирах его закрыв­шийся, проповедуют. Научи же меня, владыка святой, что значит змий сей? При сем и то мне непонятный вздор, чтоб почитать за одно оба потопа: драконов и божий... Не вмещает сердце...

Дух. Ну, душа моя, дей! Станем учить и вместе тут же учиться. Что слаще, как, по Сирахову совету, поучаться святыне в разуме своем? «Блажен-де муж, который в пре­мудрости умрет и который в разуме своем поучается свя­тыне...» Не спеши только, моя любезная. Не будь нагла и не считай недостаточным то, что для тебя непонятно. Помни, что фигуральный мир сей есть-то из гаданий спле­тена, а запечатлена тайнами книга. Забавляй в сем ум­ном рае мысли твои. Но нигде не суди нагло... Слыхала ль ты когда, что самые предревние вечности испытатели создали змия фигурою ее? Змий же был и хитрой о боге науки иконою.

90

Душа. Слыхала. Он пишется и ползущим, и ё коло свитым, свой же хвост в устах держащим. А почему он такою фигурою сделан?

Дух. Потому, что хитер и вьется в кольца так, что не видно, куда думает, если не приметить голову его. Так и вечность везде есть, и нигде ее нет, тем что невидна, закрывая свою ипостась. Подобна же ей и наука о ней. Притом свертки и кольца ее суть иконы вечности и свит­ков таинственных науки божественной. Кроме сего, имеет он преострый взор, как видно из его имени. Эллинское слово сие дерко значит зрю, дракон — значит узрю, дра­кон — могущий впредь узреть, сиречь прозорливый. Нет труднее, как прозреть вечность грязью засоренному оку. Если ты разжевала и вкус почувствовала в сем: «Слово было к богу, и бог был слово», тогда понимай, что Библия, все свое фигурное слово во видение вечного простирая, сделалась и сама богом. «И бог был слово» — так, как на золотую монету вексель и сам стал золотом... Теперь, уже не обинуясь, скажу, что Библия есть и бог, и змий.

Душа. Ах, отец!.. Странное и нечаянное слышу.

Дух. Глава его есть седмица. Вот тебе семиглавый дракон Даниилов!.. Перестань же дивиться помянутым потопам и не говори: не вмещает сердце...

Душа. Ибо и солнце есть змий?

Дух. Конечно, голова змиина, а лицо божье.

Душа. И все прочие вице-фигуры суть змии?

Дух. Без сомнения, они суть туловище и хвост его, а божий ноги и подножие. Престол же его — небо и солнце.

Душа. Куда теперь много я вижу змиев!

Д у х. У бога 1000 лет, как день один, и 1000 вице-фигур в однодневной солнечной, а она единая за 1000 их стоит. Как же змий часто вьется, перевиваясь в разные свитки на том же месте, а по виду кажет перемену, так и Библия представляет разнообразные повести и речения, но все сие на том же пункте, как колесо на своем центре, обращается. «Змий же был мудрейший». Сделана же зми­ина фигура мудрее всех звериных, как приличнее живопишущая книгу вечности и силу божию. «Змий сей, его же создал ты ругаться ему».

Душа. Как же так? Библия есть вместе и бог, и змий?

Дух. Как же так? Она ведь плоть и дух, буйство и мудрость, море и гавань, потоп и ковчег... Не будь не-смышленна и косна! Умствуй проворнее... Ведь ты уже

90

слыхала, что все миры состоят из двоих естеств: злого и доброго. Почему ж тебе сей змий чересчур страшен? Он не всегда вредит и юродствует, но бывает и вкусный и полезный. Если нашептал Еве по-сатанински, может и Марии возблаговестить по-архангельски.

Душа. Почему ж сему змию во всех веках и народах ругаются, плюют и презирают?

Д у х. Не дивно. Он их потопом мучит. Он на поруга­ние создан и того достоин.

Душа. Ах, он того достоин?

Дух. Потому что во многих местах бесстыдно и вредно, без всякого вкуса лжет. Также нелепые враки и срамные, и небыль шепчет.

Душа. Где ж он лжет? Покажи мне хоть одно место.

Дух. Покажу. А что б всю его ложь исчислить к сему, чуть ли довлеет полгода. Вот он тебе зараз, на самом по­роге, лжет: «Вначале сотворил бог небо и землю».

Душа. Боже мой! Неужели сие ложь есть?

Дух. Самая главная критская и сиканская ложь17. Поколь яблоня, потоль с нею и тень ее. Тень значит мес­течко, яблонею от солнца заступаемое. Но древо вечности всегда зеленеет. И тень же ее ни временем, ни местом есть не ограничена. Мир сей и все миры, если они бесчисленны, есть-то тень божия. Она исчезает из виду по части, не стоит постоянно и в различные формы преобразуется ведь, однако же никогда не отлучаясь от своего живого древа; и давно уже просвещенные сказали весть сию: materia aeterna — «вещество вечно есть», сиречь все места и вре­мена наполнила. Един только младенческий разум сказать может, будто мира, великого сего Идола и Голиафа, когда-то не бывало или не будет. Сею младенческою ложью во исходе десятого после Христа века христианскую Вселен­ную столь поколебал, что мирокрушения так все трепе­тали, как мореходцы в чрезвычайную бурю кораблекру­шения а.

Представь же себе, душа моя, тогдашнее душ хрис­тианских от сего змия мучение! Оно ведь не семь дней, как на море, продолжалось, но... и ввергнуло Христову философию в крайнее презрение и поругание, когда нако­нец уже открылось, что все язычники достойно и пра­

а Вот слово, потрясшее тогда Вселенную: «Связал сатану на тысячу лет». Боялся, чтоб не развязался губитель.

6 Г. Сковорода, т. 2 91

ведпо христианскую бесность сию осмеивали и ныне ос­меивают18. А как в самых дверях и, по пословице, на пер­вом поскоке лжет, так и в самый первый день непостоянен: «Да будет свет!»

Откуда же свет сей, когда все небесные светила пока­зались в четвертый день? И как день быть может без солн­ца? Блаженная натура постоянна. Все что то ли днесь, то всегда не есть достаточное. Таким вздором через всю сед­мицу рыгает, будто был зрителем вселенского сего чудо­творного театра и будто нужда знать, прежде ли цвет или родился гриб? Наконец, всю божию фабрику сию самым грубым юродством запечатлел: «Почил от всех дел своих» 19.

Будто истомлен, ничего создать не мог уже больше. А если бы не сие помешало было, непременно у нас ныне показались бы бесхвостые львы, крылатые черепахи и ко­былы, хвостатые зайцы, единорогие волы, гладкогласные перепелы, пухо-собольи ежи, четыреокие и четыреухие судьи, правдолюбные ябедники и клеветники, премудрые (сказать по-тевтонски) шпицбубы, по-малороссийски — умные дураки и прочие чудовища и уроды, а за ними бы вслед, как елисейское железо, вынырнуло бы (сказать по-римски) mobile perpetuum и философский все болото европейское преобразующий в золото камень... Ныне же все сие засело в божией бездне20. Послушай, душа моя! От сего ведь лживых вод потоп изблевающего источника убегал Иаков, как пишется: «Пошел Иаков от источника проклятого и вошел в Харрань», там, где воссела и судит вечная дружба и правда. А как божию богу отнял неуто­мимость, так сам себе чужое и несродное усвоил, сиречь человеческий язык: «Говорит змий жене».

Душа. Начала и я чувствовать вздор в сих словах: «Почил», «Был свет». Сие значит светлое и солнечное время. Потом, как беспамятен, повествует о солнце, будто оно не бывало, а создается новое. Если же первого дня ведро и светлость созданы без солнца, какая нужда созидать солнце? Не складно лжет.

Д у х. О душа моя! Знай, что Библию читать и ложь его считать есть то же. «Насадил господь бог рай в Эдеме на востоке». Вот болтун! Сад насадил в саду. Еврейское слово Эдем есть то же, что сад. Откуда же на сей (так ска­зать) садовый сад глядеть, чтоб он казался на востоке? Но и видно, что у него, как солнце, так не один и восток.

92

«Познал Каин жену свою». О бесстыдный буеслов! Забыл, что, по его ж сказке, не было в мире, кроме четырех чело­век. Где ж он взял жену себе, кроме матери?

Душа. Мне и то вздор кажется: «Бога ходящего в раю...» Как переменяет место вездесущий?

Дух. Но сей клеветник нашепчет тебе, голубица моя, что бог плачет, ярится, спит, раскаивается. «Помыслил бог... и размыслил, как сотворить человека». Потом на­скажет, что люди преобразуются в соляные столпы, воз­носятся к планетам, ездят колясками по морскому дну и по воздуху, солнце, будто карета, останавливается и на­зад подается, железо плавает, реки возвращаются, от го­лоса трубного разваливаются городские стены, горы, как бараны, скачут, реки плещут руками, дубравы и поля радуются, волки с овцами дружат, встают мертвые кости, надают из яблонь небесные светила, а из облаков крупяна каша с перепелками, из воды делается вино, а немые, на­пившись, беседуют и прекрасно поют и проч., и проч.21 «Рысь почиет с козлищем». «И вол и медведь вместе». Ах! «Не знаю змия, ползущего по камню!» — вопиет Соломон. Видишь, что змий по лжи ползет, ложь жрет, ложью ры­гает. Не знай и ты его, о душа моя! Какая твердость в сле­дующих его речах? «Всякого жира и всякой крови да не ест». Потом, забыв сказанное, говорит: «Напитал их от тука». «Пейте из нее все, сия есть кровь моя...» Много же ли вкуса в таких словах: «Да отымет жрец от жертвы память ее», «Да возложит жрец память ее на алтарь», «Всяк дар жертвы вашей солью да осолится»? Какая же прият­ность и в сих не осоленных словах?

«Взбивай молоко, и будет масло!» «Если ноздри чешешь, изойдет кровь». «Дадите ей от плодов уст ее, и да хвалим будет во вратах муж ее...» Что тощее, худее и невкуснее, как сие: «Из потока на пути пьет: сего ради вознесет го­лову»? Что срамнее и вреднее, как Лотово в пещере об­хождение? А сие уже паче всякой лжи лживее: «Все по­корил ты под ноги его». Кроме зверей и гадов, сколько ты­сяч крошечных, летающих и ползущих зверечков сосут кровь человечью и поедают кровопотные труды его! На­конец, взгляни душа моя! Сжалься и поболей о бесчис­ленных, венца лишенных, мучениках — о тех несчастных страдальцах, которые лестью сего мучителя прельщены, выкололи себе соблазняющие очи, вырезали для царствия небесного свои ятра и скопили самоизвольно или вдруг

163

в великом числе сожгли сами себя. Бог верою, он же суе­верием втайне ловит. Суеверие раздражило премилосердного кесаря Тита: будто бы Библия не велела смиряться перед царями. А сие же то самое с полом земным сравнило иерусалимские стены22. Взгляни, пожалуйста, на весь сей земной шар и на весь бедный род человеческий. Ви­дишь ли, сколь мучительным и бедственным ересей, раз­доров, суеверий, многовернй и разноверий потопом вол­нуется, обуревается, потопляется! А сей же ведь весь по­топ не свыше нам дан, но адская змиина челюсть, отрыгая, отрыгнула, изблевывая, изблевала, ибо же пишется: «Гла­голы потопные, язык льстив». «Сохрани меня, господи, от человека лукавого...» Скажи же теперь, душечка моя, не достоин ли сей змий за такие блеваки, вздоры, язвы, муки всемирного смеха, омерзения и ругани? «...Создал ты, чтоб ругаться ему».