Глава 4. Массовая и молодежная культура

Гофман А. Б. О культуре массовой и немассовой¹

Представим себе заведомо низкопробное произведение искусства, не распространяемое средствами массовой коммуникации и «потребляемое» в рамках небольшой группы. Отнесем ли мы его к массовой культуре? Отрицательный ответ очевиден. С другой стороны, шедевры мировой культуры могут одновременно или последовательно принадлежать обоим измерениям: массовому и вне-массовому. Произведения Баха сами по себе, конечно, не возникли в сфере массовой культуры. Однако будучи записаны на грампластинку, магнитофонную ленту или же используемые в качестве музыкального сопровождения в соревнованиях по фигурному катанию, они, несомненно, уже принадлежат массовой культуре. При этом, что особенно важно подчеркнуть, они не перестают принадлежать своему гениальному автору и никоим образом не могут его скомпрометировать. То же самое относится и к «профанированной» Моне Лизе на упаковке туалетного мыла и к другим подобным фактам.

Распространенный мотив критики массовой культуры — стандартизация, неизбежно сопровождающая ее «продукцию». Такая критика всегда явно или неявно исходит либо из идеализации традиционной культуры, якобы не знавшей стандарта, либо из сведения культурных ценностей прошлого только к высшим, уникальным классическим образцам (при этом забывают о том, что «средние» и «нижние» этажи зачастую просто канули в Лету). Уместно заметить, что заниматься этим значит уподобляться человеку, который стал бы сравнивать, к примеру, современный типовой жилой дом, построенный массовым индустриальным методом, с каким-нибудь флорентийским палаццо XV века и энергично доказывать очевидные эстетические дефекты первого в сравнении со вторым, подразумевая, что хижин во Флоренции того времени просто не существовало.

¹ Гофман А. Б. Дилеммы подлинные и мнимые, или о культуре массовой и немассовой // Социс. 1990. № 8. С. 106—111.

258

Тиражирование отнюдь не обязательно является «опошлением» высокого и уникального (хотя потери здесь возможны и неизбежны). Согласно исследованиям искусствоведов в современную эпоху знакомство с тиражированными творениями культуры нередко ведет к глубокому проникновению в уникальную сущность оригиналов.

Стандартизация, тесно связанная с массовостью, представляет собой универсальный социальный процесс, и задача состоит отнюдь не в том, чтобы «разоблачать» стандартизацию как таковую. Необходимо, безусловно, всемерно поддерживать и культивировать ценность уникального и неповторимого, особенно в художественном творчестве (без чего оно просто не существует), но при этом важно помнить, что оно может (а иногда должно) стать стандартом, хотя и не обязательно вечным и повсеместным.

Важнейшее значение в функционировании культуры имеет создание оригинальных и разнообразных культурных стандартов, как ни парадоксально на первый взгляд выглядит это утверждение. С течением времени стандартное может стать (и становилось в истории) уникальным. И наконец, требуется повышение уровня содержания уже существующих стандартов массовой культуры.

Бесспорно, в процессе массовизации возможно и даже неизбежно определенное снижение качества выдающихся культурных творений. Но исторический процесс диалектичен по своей природе, любые приобретения сопровождаются потерями, невозможно нечто обменять на ничто.

Дилеммы типа «массовая-народная», «массовая-классическая» и другие в высшей степени искусственны и лишены логических и исторических оснований. Более уместно и ближе к реальности сопоставление массовой культуры с элитарной, традиционной и специализированной. Но и здесь важно осознавать условность и подвижность этого различения. В современных обществах элитарное, традиционное и массовое составляют пересекающиеся между собой и взаимопроникающие элементы культуры, которые зачастую не могут существовать друг без друга. Необходимо также учитывать сложность таких будто бы понятных явлений, как элита и традиция.

Понятие культурной элиты весьма неопределенно: во-первых, оно не совпадает с понятием социальной элиты; во вторых, не совпадает с понятием «творцов» культуры. Поэтому даже серьезные исследователи вынуждены вводить в истолкование дихотомии «элитарное-массовое» оценочный компонент. Отнесение чего-либо к массовой культуре нередко одновременно содержит скрытый намек на существование элитарной (обозначаемой как «высокая», «подлинная» и т. д.). Когда же критики, искусствоведы или литерату-

259

261

Если от негативно-оценочного истолкования этих явлений перейти к их объективному историко-культурному и социологическому анализу, если перестать часть (заведомо или незаведомо негативную) выдавать за целое, то окажется, что массовая культура — не особое, жестко фиксированное образование с определенным набором признаков, а некоторое состояние, обусловленное современным этапом исторического развития. Специфика массовой культуры состоит не в том, что она «плохая» по своему содержанию, а в том, что как ни тривиально выглядит это утверждение, она массовая. Стало быть, в сфере массовой культуры в разное время с большей или меньшей степенью вероятности могут оказаться различные и даже противостоящие друг другу ее образцы, в том числе и классические, и фольклорные, и элитарные и пр. Именно это последнее обстоятельство позволяет успешно работать над тем, чтобы подлинные ценности, как созданные в прошлом, так и формирующиеся на наших глазах, не замыкались ни на верхних, труднодоступных и малопосещаемых этажах культуры, ни на нижних, а жили полноценной жизнью совместно и повсеместно. И тогда, возможно, в рассуждениях теоретиков культуры «верх» не будет выглядеть столь недосягаемо высоким, а «низ» — таким непотребно низким, какими они часто выглядят сегодня.

Дубин Б. Читатель в обществе зрителей¹

Массовые коммуникации

Сегодня в стране активно идут процессы массовой социальной адаптации — выживания, приспособления индивида и первичных коллективов (прежде всего семей) при ограниченных ресурсах денег и связей, образования и квалификации, социального воображения и профессиональной лабильности — ценой снижения статуса, сужения области социальных контактов и общих интересов, постоянного упрощения структуры запросов и ослабления требований к качеству потребляемых благ, продуктов, жизни вообще. Почти 20% взрослого населения в марте 2004 года заявили, что не могут и не смогут приспособиться к произошедшим переменам, 22% надеются приспособиться в ближайшем будущем, более половины (57%) считают, что так или иначе уже приспособились. При этом более 20% россиян (данные на октябрь 2003 г.) приходится часто или время от времени ограничивать себя в потреблении света и тепла, 40% — в еде, 55% — в покупке одежды и обуви.

Одним из аспектов подобной «понижающей» и упрощающей адаптации выступает последовательное одомашнивание досуга,

¹ Дубин Б. Читатель в обществе зрителей // Знамя. 2004. № 5.

262

обеднение его структуры. В сферу более или менее постоянных культурных коммуникаций половины жителей России за 1990-е годы перестали входить музеи и театры. Из культурной жизни обычных россиян практически нацело выпали кинотеатры, их число, даже по официальным данным, сократилось более чем вчетверо, а количество кинопосещений — в 33 раза: такой фигуры, как многомиллионный кинозритель советской эпохи, больше не существует. Для подавляющего большинства российского населения свободное от работы и домашних дел время фактически целиком занято в последние годы просмотром телевизионных программ (прежде всего двух первых, целиком огосударствленных каналов).

Понятно, что упомянутое «большинство» сдвинуто в сторону пожилых и менее образованных групп. Они находятся на географической, социальной, культурной периферии социума, значительно слабее включены как в деловые формальные коммуникации, так и в досуговые межличностные контакты. В будни за телевизором средняя российская семья проводит от 3 до 4, по выходным — от 4 до 5 часов. При этом 81% россиян смотрят ТВ, прежде всего чтобы узнать новости (чаще такова мотивировка пожилых респондентов), 78% — чтобы отдохнуть, развлечься (такие ответы чаще дает молодежь). Остальные мотивы назывались опрошенными в 2000—2003 годах как минимум вдвое реже, а то и совсем редко (например, «приобщение к образцам культуры» оказывалось значимо только для отдельных контингентов, в основном людей с высшим образованием).

Дело здесь, понятно, не только в количестве просматриваемого, но и в его качестве. Коллегам автора и ему самому уже приходилось писать о двух важнейших факторах воздействия массового телесмотрения на отношение россиян к социальному миру, к жизни, к окружающим людям. С одной стороны, речь идет о некоем зрительском взгляде на мир, о чем-то вроде внимания проходящего мимо зеваки, который как будто бы привлечен зрелищем и в то же время остается от него дистанцированным: дескать, оно и занятно, да не мое, а происходит где-то далеко, там, «у них». Имеется в виду характерное именно для телезрителей смешение вовлеченности в зрелище, невозможности обойтись без него с недовольством и раздражением по его поводу. Большинство телезрителей не удовлетворено именно теми передачами, которые они чаще всего и больше всего по времени смотрят. Нетрудно показать — да это уже не раз и делалось, — что ровно так же россияне в массе чаще всего относятся к власти и к своей стране, к самим себе как целому («мы») и к собственному православию, к церкви.

Унификация и «омассовление» досуга самым серьезным образом затронули и чтение россиян. С одной стороны, это стало результатом активной работы соответствующих аудиовизуальных медиа

263

265

кой), вообще объемными печатными материалами, но и не опускающиеся до газетного мелкотемья либо пустой хроники. Сокращение журнальной публики произошло за счет регулярных читателей (показатели ежедневного чтения упали — с 16% до 7%) и случайных читателей, обращавшихся к какой-то одной публикации (группа «не реже раза в месяц» уменьшилась с 32% до 17%). И в том, и в другом случае сказывается падение роли толстых журналов, бывших главным каналом сравнительно добротной или средней по качеству литературы, публицистики, критики.

Важно подчеркнуть, что за указанные годы кардинальным образом уменьшилось не только фактическое потребление печати россиянами. Упало массовое доверие к печати (именно к печати!) как источнику информации, квалифицированного анализа и оценки. Если в 1989 году «полностью доверяли» массмедиа 38% россиян (40% — частично), то в 2003 году первых осталось лишь 22%, и с ними сравнялась доля полностью не доверяющих печати, радио, телевидению (46% доверяют им частично).

С ушедшей волной перестроечных иллюзий и эйфории времен первоначальной гласности резко сократилось полное доверие к СМИ, которые в конце 1980—начале 1990-х годов выступали и средством, и мерой социокультурных перемен в стране. Отношение жителей России ко всей сфере массовых коммуникаций стало сдержанным, скептическим, менее идеологизированным, но более потребительским. Нередко оно мотивировано теперь поисками легкого развлечения, желанием «расслабиться» и «оттянуться». Но характерно при этом, что наиболее сильные изменения произошли в группах читателей, бывших ранее самыми продвинутыми и политически ангажированными — среди городских жителей, а особенно жителей крупных городов и мегаполисов. Здесь недоверие к печатным каналам информации преобладает абсолютно.

С телевидением ситуация иная: тут столь значительной разницы между городом и селом, центром и периферией нет. Телекоммуникация — мысль, с особой настойчивостью развивавшаяся в свое время Маршаллом Маклюэном, — задает или создает собственную аудиторию, в целом усредняя публику, стирая различия между разными группами по уровню образования, культурного или социального капитала. И если в декабре 2002 года лишь каждый третий горожанин в России доверял газетам и еще меньше (29%) журналам (не доверяли им соответственно 60 и 49%), то телевидению выражали доверие более половины при 42% ему в целом не доверявших.

Литература, кино, телевидение

Менее подготовленные слои публики, которые раньше обращались к журналам и книгам достаточно редко, несистематично, от

266

случая к случаю, теперь и вовсе сосредоточились, как уже было сказано, на телевизоре. Более же образованные жители России, живущие в средних и особенно в крупных городах, имеющие сравнительно большие домашние библиотеки и устойчивую привычку к чтению журналов и книг, в целом незначительно изменили частоту чтения. Некоторый количественный эффект — прирост числа ежедневно читающих художественную литературу в первой половине девяностых — был вызван лишь расширением общего доступа к массовой словесности, которая прежде была недостижимой или дефицитной. Но что трансформировалось куда более серьезно, так это жанрово-тематическая структура читаемого. Читатели из интеллигенции, особенно инженерно-технической, а также из близких к ней или ориентировавшихся на нее прежде кругов, во многом переключились за 1990-е годы на чтение жанровой и серийной литературы, а также на те типы телепередач, которые по форме, смыслу и функциям максимально близки к жанровой словесности. Это остросюжетные фильмы (детективы, боевики), кино- и телемелодрамы, костюмно-исторические ленты и экранизации с криминально-мелодраматическими элементами, бытовые и уголовные телесериалы сначала зарубежного, а теперь все чаще отечественного производства, которые, впрочем, кроят сегодня мастера, выписанные из крупных американских кинокомпаний (так в телевизионной рекламе новозеландское масло не то «Доярушка», не то «Сударушка» аттестуют как родное и старинное).

Во многом этим трансформациям способствовали, как уже говорилось, сдвиги в издательской политике, которая и сама стала на протяжении 1990-х годов все больше ориентироваться на массовые предпочтения и вкусы, поддерживать соответствующие контингенты читателей с их запросами и ожиданиями как свою сегодняшнюю и безотказную экономическую опору. И это отчасти понятно. В книгоиздание — особенно в издательства-гиганты — пришли в эти годы новые люди из других, некнижных, сфер; чаще всего они были достаточно далеки от интеллигентских установок и оценок. Однако стоит особо подчеркнуть, что в переходе читателей на жанровое, остросюжетное, сенсационно-развлекательное чтение лидировали как раз бывшие интеллигенты, люди с высшим образованием. Именно они с толстых журналов, дефицитной прежде проблемной и поисковой, острокритической и морально-притчевой литературы переключились на развлекательно-массовые жанры словесности. Сегодня почитателей популярных словесных жанров и формульных повествований — за исключением переводных любовных романов, зарубежной детективной классики, где читателей из всех образовательных групп поровну, да еще фантастики, которую всегда активнее читали школьники, — чаще встретишь

267

269

журнальной печати, а значит — ценностей, задач и проблем, мировоззрения продвинутых групп социума данный разрыв, насколько можно судить, проходит по линии средних городов с населением около 500 тыс. «Ниже» этого уровня централизованные сети книжного и журнального распространения не дотягиваются. Представители крупнейших издательств-монополистов, держащих наиболее высокие тиражи, заявляют об этом открыто. Для мелких издательств проблема распространения не может решаться без поддержки негосударственных фондов. Поэтому в последние годы, после сворачивания прежде всего Фонда Сороса, она едва ли не свелась к нулю.

Сколько-нибудь мощных, влиятельных самоорганизующихся групп и самостоятельных культурных форм выражения их ценностей, интересов, картин мира на периферии чаще всего не возникает. Так создается обширная, охватывающая до двух третей нынешнего населения, зона социокультурного провинциализма, где работают рудименты более архаичных культурных систем — радикалов советской культуры, эпигонских неотрадиционалистских, фундаменталистских, расистских и тому подобных представлений. Если учесть фактическое сворачивание альтернативных государственным и ведомственным «общественных» библиотек, как будто начавших формироваться в конце 1980—начале 1990-х годов, падение книжной, журнальной и другой обеспеченности средних школ, снижение уровня школьного и вузовского преподавания, требований и стандартов обучения, то указанный разрыв оказывается в перспективе чрезвычайно серьезным.

Массовое чтение

Обобщая результаты специального исследования читательского спроса в 2003 году, можно сказать, что книги в современной России являются прежде всего инструментом первичной социализации, обучения самым общим навыкам современной городской цивилизации (допустимо приравнять ее к западной). В этом смысле книги — «учебник жизни» на нынешней стадии процессов модернизации в их сегодняшней российской разновидности. Активными читателями при этом выступают женщины, молодежь, образованные слои, население столицы, а наиболее инертную среду представляют пенсионеры, малообразованные люди, жители сел и примыкающих к ним по образу жизни и стандартам культуры малых городов.

В поколенческом плане пики активности чтения приходятся на юность и социально-возрастные кризисы 30- и 40-летних. Если к числу «постоянно читающих» книги себя относят 26% опрошенных россиян, то среди респондентов до 18 лет, 30- и 40-

270

летних эта доля достигает соответственно 34, 32 и 31%. Среди людей с высшим образованием постоянно читают книги, по их словам, 52%, среди жителей Москвы и Петербурга — 44%. Более трети россиян, опрошенных в 2003 году, вообще не читают книг.

Среди авторов книг, прочитанных нашими респондентами в последнее время, статистически хоть сколько-нибудь значимо выделяется лишь Дарья Донцова, которую назвали 7% опрошенных, 3%, по их словам, покупали в последнее время ее книги. 79% опрошенных россиян не покупали за последнее время никаких книг. Те же, кто покупал, чаще приобретали издания для детей (7%), детективы (3%), публицистику, философию, психологию, оккультизм (2%).

Массовая библиотека, ее абоненты и функции

Разгосударствление системы воспроизводства и распространения культуры, принципов и механизмов ее организации за девяностые годы самым драматическим образом сказалось на общедоступных библиотеках. Начать с того, что их количество уменьшилось, а сеть поредела, из нее выпало каждое пятое-шестое звено. С 1990 по 2002 год число библиотек всех ведомств сократилось более чем на 18%, они стали менее доступными.

Массовые библиотеки создавались и существовали в Советском Союзе именно как государственные средства унифицированной идеологической мобилизации. Резкое сокращение их бюджетного финансирования, с одной стороны, приватизация книгоиздательской сферы, резко выросшие цены на книги — с другой, распад системы централизованного и широкого информирования о книжных новинках, планового книгоснабжения библиотек любого уровня, вплоть до низового — с третьей, сделали в большинстве случаев неразрешимой проблему систематического пополнения библиотечных фондов. Так, в 2000 году в фонды публичных библиотек страны поступило на две трети меньше книг, чем в 1990 году. На 18% (в городских библиотеках — на 21%) снизилось число читателей и на 11% — выданных им журналов и книг (в городских библиотеках — на 14%). Библиотеками стали меньше пользоваться наиболее активные, квалифицированные и требовательные читатели — жители городов, люди активного возраста с высшим образованием.

В самой трудной ситуации оказались при этом две категории читателей. Одну составляют наиболее развитые и рафинированные читатели. Из них более молодые и обеспеченные жители столицы и крупнейших университетских городов переключились на чтение «модных» в широком смысле слова книг, появившихся только во второй половине девяностых годов (престижные новинки отечественной и переводной литературы, популярные гуманитар-

271

ные издания). Молодежь эти книги покупает или берет у коллег и друзей. Другую, более традиционную для страны категорию читателей образуют самые «бедные», те, кто, как и раньше, вынужден был соглашаться на «комплексный обед», предоставляемый государством — литературу, сохранившуюся в стареющих, а значит, во многом еще советских, фондах массовых бесплатных библиотек. По некоторым оценкам, половину библиотечных фондов и сегодня «составляют книги практически не востребуемые, но на их хранение ежегодно затрачиваются огромные суммы».

Роль массовой библиотеки в России все больше сводится к обеспечению школьных потребностей и малоподготовленного контингента, не имеющего собственного культурного ресурса. Чаще всего в библиотеке берут литературу по специальности, справочные издания, учебники, классику, детективы, любовные романы, книги по информатике, глянцевые журналы. Активнее всего посещают библиотеку учащиеся и те, кто хочет получить «информацию по любым вопросам». Таким образом, библиотека является своего рода «справочным бюро» для новобранцев книжной культуры. Образованные, квалифицированные и высокостатусные жители столиц, люди среднего возраста пользуются библиотекой исключительно как резервом.

По данным исследования 2003 года, в ту или иную библиотеку сегодня записано 18% россиян. Среди них преобладают женщины (мужчин среди постоянных пользователей чуть больше трети — 37%). Половина опрошенных перестали пользоваться библиотекой (в 1999 году таковые составляли 37%), почти треть (32%) никогда не были записаны. Особенно много читателей покидали библиотеки в последние четыре года.

Причины разные. Респонденты старше 50 лет, жители села, люди с образованием ниже среднего вообще мало читают или вовсе не читают. Социально активные группы — 30—40-летние, со средним образованием, служащие и квалифицированные рабочие — указывают чаще всего на дефицит времени. Респонденты старше 50 лет, жители столицы, люди высокообразованные с более высокими доходами имеют хорошую домашнюю библиотеку.

Но они, однако, нередко сожалеют о том, что рядом, в пределах досягаемости, нет приличной или хотя бы удовлетворительной библиотеки. Кроме них, от отсутствия библиотеки страдают еще школьники и студенты. Острее всего не хватает необходимых библиотек именно в Москве. Это понятно: в столице доля людей с высшим образованием приближается к 40%, и их менее всего удовлетворяет характер нынешнего библиотечного обслуживания. Чего нельзя сказать о сельских жителях, где соответственно и уровень запросов

272

не так высок. Опрошенные с ограниченными материальными ресурсами или ограниченной мобильностью (неквалифицированные рабочие, служащие, домохозяйки) обмениваются популярными книгами друг с другом или берут их почитать у более обеспеченных детей, родственников, знакомых.

Подчеркну, что сам по себе уровень материальной обеспеченности не имеет здесь решающего значения. Разница между высокообеспеченными и низкообеспеченными россиянами в потребности библиотечного обслуживания невелика. Более значимыми являются культурная среда, разнообразие имеющейся информации (домашняя библиотека, подписка), образование, профессиональные интересы, учеба.

Однако при этом 70% тех, кто пользуется книжными и журнальными фондами библиотек, находят в них все, что им нужно. Лишь совсем редко читатели не находят в библиотеке литературу по специальности (8%), учебную книгу (6%), глянцевые журналы (6%). Иными словами, абонентами остались именно те группы населения, чей мир сформирован и поддерживается массовыми библиотеками, те, кто не имеет собственных собраний книг и у кого, можно сказать, нет «своего», а есть только «самое общее». Поэтому ожидания и запросы, которые россияне обращают к библиотеке, — столь же общие и неопределенные. В библиотеке (приводим лишь самые популярные типы ответов) хотели бы находить «информацию по любому вопросу» — 39%, «любую интересующую художественную литературу» — 20%, «любую необходимую специальную литературу» — 10%, наконец, «доступ к Интернету» — 10% абонентов.

Как видим, никакого следа книжно-журнального дефицита 1970—1980-х годов, систематического неудовлетворенного спроса читателей в библиотеках сегодня нет. Нет и тогдашних многомесячных очередей за самыми популярными книгами. Некоторое незначительное напряжение здесь сохраняется, но опять-таки лишь у более молодых абонентов и в основном в отношении учебной и специальной литературы.

Вместо заключения

Любая библиотека воплощает дух сообщества, ценности, нормы, представления в компактной, удобной для восприятия и распространения печатной форме. В устройстве библиотеки, составе библиотечных фондов и правилах их подбора, системе каталогов и картотек отражена воображаемая схема взаимодействия между обобщенным комплектатором и типовым абонентом. При эрозии и распаде того «большого» общества, уравнительно-антропологические принципы, дефицитарные нормы которого представляла

273

низовая, наиболее распространенная и самая доступная для жителей СССР массовая библиотека, воплощенный в ее структуре и составе тип жестко цензурированных, однонаправленных, авторитарно-дидактических коммуникаций все больше становился анахронизмом.

С одной стороны, модель массовой библиотеки закладывалась в условиях, при которых большинство населения было деревенским, не имело письменно-печатного, школьного образования. Библиотека-читальня как учреждение «культурной революции» являлась дополнением к начальной и средней школе, работала во взаимосоотнесении с ними. Ситуация в корне изменилась, начиная со второй половины шестидесятых, когда преобладающая часть населения нашей страны стала городской, а среднее образование было введено как всеобщее.

Характерно, что именно с конца 1960—начала 1970-х годов массовая общедоступная библиотека стала переживать серьезные организационные трудности: дефицит книг, все увеличивающееся разнообразие читательских интересов, повышенные требования образованного контингента и его неудовлетворенность обслуживанием. Показательно и то, что тогда же начала явочным порядком дифференцироваться система распространения книжной продукции, в том числе вневедомственного, не входившего в систему Госкомиздата и Минобраза. Появились «макулатурная серия», отделы «свободного книгообмена» в магазинах, почтовый обмен по объявлению в газете и т. д. В порядке самозащиты система породила «библиотечную серию», закрытые шкафы книг «повышенного спроса» для доверенных лиц и пр.

С другой стороны, советская массовая библиотека, как это ни парадоксально по первому ощущению звучит, никогда и не была рассчитана на собственно массовый спрос, на обслуживание массовой литературой: ассортимент книг был строжайшим образом цензурирован, а книги, пользовавшиеся наибольшим спросом (о войне, любовные романы, детективы, фантастика, исторические), были наименее доступны. Возникшая к концу 1980-х годов в бесцензурных условиях популярная жанровая литература и сразу же проявившийся широкий спрос на нее фактически перечеркнули прежнюю библиотеку, обозначив смысловой конец, исчерпание ее функции — служить узлом реальных культурных коммуникаций в обществе. После падения «железного занавеса», в условиях прокламируемой открытости, приоритета «общечеловеческих ценностей» претензии государства на монополию в культуре оказались полностью несостоятельными, а централизованное руководство культурой — патологически неэффективным. Тем самым функции общедоступной библио-

274

теки сузились до первоначальной социализации, а ее адресат — до контингента школьников или близких к ним по месту в социуме.

Массовая библиотека того типа, который сложился в «классические» советские и позднесоветские времена, сегодня фактически снова приравнена к средней школе. Таковы ее реально исполняемые, а не идеологически прокламируемые функции, такая она по составу основных читателей, книжным фондам и техническому обеспечению, по отсутствию для усредненного россиянина развитой, оформленной альтернативы. Неудивительно, что читатели, завершив этап «обучения» социальным и культурным навыкам самого общего, среднего уровня, такую общедоступную библиотеку попросту покидают. Рядовые россияне переходят на привычный и безотказный телевизор, более требовательные и квалифицированные — к другим источникам получения книг и журналов и, наконец, к сетевым коммуникациям, к иным медиа и формам общения, не обязательно связанного с книгой.

Более или менее активная и устойчивая читающая аудитория составляет сегодня порядка 18—20% населения страны. При этом общую ситуацию в книжном деле, распространении и чтении книг характеризуют сейчас несколько сквозных процессов. Во-первых, тон на книжном рынке — отсылаю к сказанному выше о телевидении — все больше задает словесность, которая по типу несомых ею образцов, по форме покетбукового издания, по полиграфической технике не рассчитана на собирание в виде домашних библиотек, на хранение и передачу от поколения к поколению. Во-вторых, подготовленные, квалифицированные и требовательные читатели все чаще из массовых библиотек уходят. В-третьих, все больше беднеют и замыкаются фонды крупных универсальных библиотек. В них, с одной стороны, поступает все меньше отечественных книг и журналов (не говоря о практически исчезнувших зарубежных), а с другой, они вынужденно усредняются и упрощаются по составу фондов, по формам работы, поскольку явочным порядком принимают на себя функции более слабых и бедных массовых библиотек.

Повторю под занавес еще раз: куда более общая и глубокая проблема в данном случае состоит именно в крахе и распаде репродуктивных подсистем российского общества, т. е. в эрозии собственно культуры, перерождении культуротворческих групп. Причем происходит это — в сравнении с «гласной» ситуацией конца 1980-х годов и даже более ранних, «закрытых» лет — без осознания интеллектуалами всего происходящего как первостепенной проблемы их самих и общества в целом, без понимания социальных масштабов и возможных последствий идущего процесса.

275

Кэндо Т. Исследования массовой и популярной культуры¹

В США выходит множество специальных журналов, публикующих научные исследования в области массовой и популярной культуры, рекреации и досуга, в частности «Journal of Leisure Research», «Leisure Today», «Popular Culture Methods», «Journal of Popular Culture». Журнал «Popular Culture Methods» публикует материалы по истории, теории и методике обучения студентов популярной культуре, например, о том, как критически читать журналы и газеты, правильно воспринимать и понимать сообщения СМИ, чему могут научить зрителя мультфильмы, какой была популярная культура в 30-е или 50-е годы, распределение власти и ролей в семье, внебрачных связях и адюльтере и т. д.

При этом используются такие методы, как контент-анализ, включенное наблюдение и выборочные опросы. Важным методом изучения истории популярной культуры является контент-анализ архивных журналов и газет, который позволяет установить то, как менялось отношение общества к женщине и женщины — к внебрачным связям, как эволюционировали культурные стереотипы восприятия окружающего мира у разных по своим классовым и демографическим статусам людей. Другим источником сведений выступают специальные словари криминальной или профессиональной субкультуры, особенно если они отражают слэнг давно ушедших эпох.

Этнографы, антропологи и социологи, изучая язык, нравы и манеры современных субкультур, вносят большой вклад в изучение популярной культуры. Изучение популярной культуры превратилось в этнологию американских нравов, обычаев, фольклора и институтов повседневной жизни.

Со временем в недрах общей социологии выделилось специальное направление, представителей которого именуют «поп-социологами». Их противопоставляют «социологам истеблишмента», высокомерно взирающим на эти две культуры. Поп-социологи изучают то, что игнорируют вторые: кампусы нудистов, субкультуру негров, карточные игры, комиксы, наркотики, секты и культы, телепрограммы, дискотеки, спортивные соревнования и т. д. Часто поп-социологи являются к тому же этнографами.

Социология поп-культуры изучает религиозные субкультуры, начиная с огнепоклонников и кончая приверженцами астрологии и хиропрактики, а также культурное содержание мыльных опер и телесериалов. Особая тема — распространение элементов нацио-

¹ Реферат по: Kando Thomas M. Leasure and popular culture in transition. St. Louis: The С V. Mosby Co., 1980. P. 55—307.

276

282

было в США — 1800 газет с тиражом 62 млн. Кроме того, издавалось 9000 еженедельных газет и 10 000 журналов и бюллетеней. Мировая газетная продукция в 1974 году весила 25 млн тонн, и составляла 9,5% всей бумажной продукции.

Хотя газет с каждым годом выходит все больше, люди читают их с каждым годом все меньше: ежедневные затраты на чтение газет и журналов среднего американца в 1935 году составляли 29 минут, а в 1965 — 18. Сегодня люди предпочитают смотреть телевизор. Социологи установили, что мужчины читают газеты и журналы больше, чем женщины. Молодежь предпочитает читать спортивные новости и комиксы, мужчины — бизнес-информацию, пожилые — политику, домохозяйки — кулинарные советы и женские дела. Чем выше статус и престижнее работа, тем более вероятно, что человек будет «читателем», и наоборот, «зрителей» и «слушателей» больше среди малоквалифицированных и малообеспеченных слоев. Чем выше образование, тем больше читатели интересуются международными новостями, а чем оно ниже, тем чаще ограничиваются местными событиями.

По сравнению с другими развитыми странами США уступают по количеству читающей серьезную литературу (книги) публики. На фоне других видов досуга чтение книг выглядит одним из наименее популярных занятий. Эти факты вынудили некоторых ученых отнести Америку к числу варварских, или функционально неграмотных цивилизаций.

Таблица 1. В каких странах сколько читают книг

Страны	В среднем минут в день тратят на чтение книг
Бельгия	14
Болгария	21
Чехословакия	20
Франция	7
Западная Германия	5—6
Восточная Германия	7
Венгрия	14
Перу	2
Польша	17
США	3—5
СССР	30
Югославия	7—8

Домохозяйки читают книг больше, чем работающие мужчины и женщины. Люди в возрасте от 30 до 60 лет читают книг меньше, чем молодые и пожилые. Высококвалифицированные служащие тратят на чтение книг ежедневно 8 минут, малоквалифицированные рабочие — 3, неквалифицированные — 0.

283

Таблица 2. В среднем американцы затрачивают в день минут на общение с различными СМИ

СМИ	В среднем минут в день
Радио	3—4
Телевидение	92—101
Газеты	22
Журналы	4—6
Книги	3—5
Кино	2—3

С 30-х по 50-е годы самым популярным жанром литературы в США являлся детектив. Наиболее известные произведения расходились тиражами от 50 до 135 млн экземпляров. Тогда каждая четвертая книга относилась к приключенческому жанру. Популярность криминальных историй, культа насилия и вульгаризация вкусов широкой публики заставили критиков говорить о снижении качества чтения и падении массовой культуры в целом. В конце 60-х годов, когда волна вульгаризации нравов, кажется, пошла на убыль, 50-миллионным тиражом выходит книга Яна Флеминга о Джеймсе Бонде, которую Голливуд вскоре превратил в мировой бестселлер. После этого на смену шпионским страстям в массовой культуре пришла эра научных книг. К жанру научных фикций, или вымыслов, социологи массовой культуры относят: путешествия в пространстве, путешествия во времени, войну миров, приключения роботов и суперменов, политические утопии и антиутопии, предсказания будущего, технологическую смерть цивилизации и т. д.

Неотъемлемым элементом массовой и популярной культуры в США является андерграундная пресса, под которой Т. Кэндо понимает любой самиздат, например, помимо выпускаемой официально студенческим комитетом стенгазеты во многих колледжах группы активистов издают небольшими тиражами газеты-листовки. Они издаются частным образом, распространяются или продаются вразнос на углу улицы самими авторами, не проходят никакой цензуры, преследуются полицией. Термин «андерграунд», пишет автор, стал ярлыком для полусерьезных самиздатовских листовок, несущих на себе отпечатки романтически настроенной юношеской контркультуры, посвященной в основном рок-музыке, экологии, астрологии и долголетию. Андерграундная пресса, включая контркультурные комиксы, является областью популярной культуры. «Андерграунд» можно определить как любую альтернативную публикацию, не обеспеченную серьезной финансовой и институциональной поддержкой, отрицающую ценности и привилегии ортодоксальной прессы. Андерграундная пресса представляла собой прежде всего контркультурную прессу хиппи и появилась в сере-

284

285

Причиной упадка послужило стремление контркультурного бизнеса создать альтернативные формы предпринимательства: альтернативной прессы, музыкальных и грамзаписывающих компаний, кооперативных магазинов, радиостанций, киностудий, представительских офисов и т. д. По существу уход в бизнес означал разрыв с прежней идеологией контркультуры, вслед за которым произошел отток ее сторонников. Из революционеров второе поколение андерграунда постепенно превращалось в респектабельных оппортунистов и мещан. Роберт Крамб, Грейтфул Дид, Джером Реджни, Джефферсон Старшип, Кен Кесев, Билл Грехам, Питер Фонда, Роллинг Стоунз. Билл Дрейк, Боб Дилан (организаторы Вудстокского фестиваля) индивидуально или корпоративно превратились в контркультурных миллионеров. Революционным призывам и марксистской фразеологии их поклонники больше не верили. Контркультурное предпринимательство постепенно интегрировалось в рыночную экономику. Андерграундная пресса стала напоминать если не заводские, то пригородные многотиражки, рассчитанные на обеспеченный средний класс. Не стало критики существующего общества, лидеры андерграунда превратились в процветающих бизнесменов.

Лукьянова Е. «Приколисты» и «пофигисты»¹

Вокруг молодежной наркомании уже успели сложиться свои стереотипы и шаблоны. К примеру, «достаточно один раз попробовать, и ты уже наркоман», «подростки принимают наркотики, потому что они безнравственны», «травка — это не наркотик» и т. п. Для социологов эти стереотипы показывают, как общество может реагировать на проблему наркомании. Часть этих реакций направлена на принятие наркотиков, часть — на борьбу с ними. Возникновение новых способов реагирования постепенно приводит к изменению не только наших представлений о наркотиках и молодежном наркотизме, но и о молодежи вообще, скажем, что такое сейчас для нее «социально одобряемые» нормы.

Все эти вопросы подробно изучались в ходе исследования «Паника и изоляция или знание и помощь? Рост потребления наркотиков среди различных групп молодежи: стратегии общественного реагирования в контексте социальных изменений», проведенного НИЦ «Регион» в 1999—2000 годы. Объектом исследования стали подростки от 11 до 20 лет, их родители, специалисты, профессионально работающие с молодежью, в том числе учителя средних школ, а также местные средства массовой информации. Подрост-

¹ Адаптировано по источнику: Лукьянова Е. «Айдате прикольнемся» или «пойдем с нами, и тебе все будет пофиг» (проблема включения наркотиков в подростковые культуры) // http://region.ulsu.ru/007.htm

286

ков 15—17 лет принято считать наиболее опасным возрастом. У большинства ребят уже существует личный или опосредованный (через знакомых и друзей) опыт употребления наркотиков. Исследование проходило в трех регионах Поволжья: Ульяновской и Самарской области, республике Татарстан. Ученые применяли интервью, фокус-группы и сочинения в школах. В основе исследования лежит анализ 34 глубинных интервью с подростками, которые хотя бы раз в жизни пробовали наркотики. Интервью были взяты у 13 девочек и 21 мальчика. Их социальное положение различно, в выборку вошли школьники, учащиеся профтехучилищ и уже работающие ребята. Их личный доход колеблется от 50 до 2000 рублей в месяц. Соответственно при составлении выборки учитывалось социальное положение родителей, а также участие подростков в различных молодежных группировках.

Два способа включения наркотиков в подростковые культуры

Для наших респондентов наркотики не являются социальной или личностной проблемой, они скорее воспринимают их как часть своей повседневной жизни: «...там, где я живу, — рассказывает Миша из г. Ульяновска, — наркотики можно взять, не отходя от своего подъезда, в любую сторону пойди, везде можно найти и взять все, что тебе надо» (ul_m26¹). Такое же мнение у ребят из Казани и Самары. Для некоторых из них достать наркотики, «как купить стакан семечек». Девочкам тоже не составляет труда найти наркотики. Так, Надя из г. Казани «...никогда не искала, не бегала по городу, где бы найти траву... наркотики есть на каждом углу, они практически продаются в каждом подъезде». Такая осведомленность о наркотиках скорее отражает действительное положение дел, нежели богатый наркотический опыт участников наших интервью. Среди них только трое регулярно принимают наркотики, остальные делают это от случая к случаю или вообще пробовали наркотики только один раз в жизни. Главным во всех этих описаниях является замечание самих ребят о том, что, «...живя в нашем районе, не попробовать наркотики просто невозможно» (k_m44). Ребята обычно не осуждают своих друзей и знакомых за их разовые употребления. Опасным для них является лишь регулярное использование наркотиков.

Для того чтобы обнаружить более глубокие взаимосвязи между личностью подростка и его отношением к наркотикам, мы применили к анализу текстов интервью методику «grounded theory»². Ее смысл заключается в нахождении слов или словосочетаний, яв-

¹ Здесь и далее в скобках после слов респондентов указаны номера интервью, где u1 — ульяновские интервью, к — казанские и s — самарские.

² Glaser В. С, Strauss A. L. The Discovery of Grounded Theory. New York: Aldline Publishing Company, 1967.

287

ляющихся смысловыми кодами, через которые раскрываются культурные и социальные установки людей. Для участников нашего исследования такими смысловыми кодами стали два слова из молодежного сленга: «пофиг» и «прикол». В языке подростков 15—17 лет эти слова являются универсальными. Подростки чаще всего употребляют их для того, чтобы выразить свое отношение к чему-либо: к компании, родителям, учителям, любимой музыкальной группе, дискотеке и т. д. Мы хотим показать, что слова «пофиг» и «прикол» отражают два различных стиля жизни, в каждом из которых наркотики занимают свое специфическое место. Соответственно были выделены две группы (по самоназваниям): а) «приколисты», или те, кто описывает свое отношение к наркотикам словами «прикол», «приколоться», «прикольный»; б) «пофигисты», или те, кто использует слова «пофиг», «дофига», «до фени», «фигня» в рассказах о наркотиках.

Остановимся на каждой группе в отдельности. К «приколистам» следует отнести всех тех ребят, для кого главное в жизни — «делать все в свое удовольствие, отдыхать, развлекаться» (s_m58). Их основной принцип — жить здесь и сейчас, «не загадывая на будущее». По мнению 17-летнего Саши, лучше всего «на будущее вообще не иметь никаких планов. Живи сегодняшним днем, а завтра будет то, что будет завтра» (s_m69). Дальнейшие планы таких ребят целиком зависят от того, что их «прикалывает сейчас». Слово «прикол» у подростков означает установку на получение наибольшего удовлетворения от жизни. Хотя оно имеет и дополнительные оттенки, которые выражают отношение ребят к наркотикам. Рассмотрим несколько отрывков из интервью участников исследования (табл.):

Таблица. Этимология слова «прикол»

Значения слова «прикол», относящиеся к наркотикам	Значения слова «прикол», не относящиеся к наркотикам
1. «...у нас там компания была, мои ровесники, то есть пробовали анашу так просто, поприкалываться» (ul_m23)	1. «У нас есть два мальчика, приколисты, у них так фантазия развита... какую-нибудь историю закатят, сидим, весь вечер смеемся» (ul m26)
2. «...стоишь накуренный, прикалываешься, со всеми здороваешься, со всеми знакомишься, видишь, что они там все накуренные» (k_m44)	2. «Вот он сначала все уважение там было у пацанов... потом над ним стали прикалываться... вот мои ровесники прикалываются над парнем, который был авторитетом» (ul_m23)
3. <наркомания наступает тогда> «...когда надоедают все эти приколы, смеяться над одним и тем же практически... одни и те же приколы. Ты просто уходишь домой один и там накуриваешься» (k_m44)	3. «Торнадо» — такой свой, прикольный, хороший, уютный клуб (s_m61)
4. «... если откажешься от анаши, будут потом над тобой все ходить прикалываться — типа салага там...» (s_m56)	4. «... "поприкалываться" означает найти прикол на один вечер, в другой раз это будет уже неинтересно» (s_m69)

288

Из приведенной таблицы видно, что у подростков слово «прикол» заменяет такие слова, как веселый, способный вызвать смех. В то же время им выражают насмешку, презрение и даже оскорбление. «Прикольным» называют также все «хорошее, уютное, свое», словом, все то, что «происходит у нас в компании». Одна и та же вещь не может быть «приколом» долгое время, «приколы» должны все время меняться и быть новыми.

Обобщая все случаи, можно предложить следующую модель восприятия наркотиков. Подростки пробуют наркотики тогда, когда другие способы времяпрепровождения им уже надоели. Поэтому для «приколистов» типичными мотивами употребления являются «от нечего делать», «от скуки» и т. п. «Приколистов» привлекает в наркотиках прежде всего их новизна. Интерес к наркотикам теряется, когда они становятся слишком распространенными и доступными всем. В этом случае основная опасность заключается в переключении ребят на другие, менее популярные виды наркотиков.

Другое важное значение слова — развлечение, отдых. Действительно, для большинства «приколистов» наркотики, в особенности «травка», — атрибут отдыха: «... чтобы хорошо отдохнуть, надо человек так на пять где-нибудь бутылку водки и коробок травы и, естественно, какую-нибудь квартиру хорошую с телевизором, с магнитофоном, с картами и т. д.» (k_m44). Использование наркотиков для них не требует особых причин, например желания снять психическое напряжение или избавиться от проблем. «Приколисты» в своих рассказах уделяют внимание самим ощущениям, а не предшествующей ситуации, как это делают «пофигисты». Нередко слово применяют и для описания отрицательных ощущений: «Первый раз после белого, — вспоминает 16-летний Женя, — так голова болела, и блевать прикольно было» (ul_m23).

Таким образом, рассматриваемую модель восприятия наркотиков не следует путать с гедонистической, анализ которой иногда приводится в литературе по подростковой наркомании¹. В основе гедонистической модели лежит стремление подростка к получению удовольствия с помощью наркотиков, в то время как мотив «по приколу» может означать также принуждение: «если откажешься от анаши, будут потом над тобой все ходить прикалываться — типа салага там...» (s_m56). Любопытно, что боязнь насмешки заставляет некоторых подростков не только соглашаться попробовать наркотики, но и даже подражать ощущениям друзей после их приема.

¹ Шипицына Л. М., Казакова Е. И. и др. Школа без наркотиков. СПб.: Образование — культура, 1999.

289

290

рые уверены, что изменить позицию родителей им не под силу, хотя им очень хотелось бы «послать их на фиг». Выход из конфликтов с родителями был найден, когда в компании им предложили попробовать сначала анашу, затем и героин: «...когда я поссорюсь с родителями, — рассказывает Аня, — я сразу иду во двор и беру анашу или героин» (s_m54). Такого рода причины употребления наркотиков специалисты относят к мотивам устранения негативных эмоциональных переживаний¹. Нам кажется, что связь между наркотиками и трудными жизненными ситуациями у ребят из данной группы несколько глубже. Дело в том, что их рассказы о своих проблемах полны ценностными переживаниями: «Вот родители, — рассуждает 15-летний Саша, — иди домой, не уходи с компанией, куда ты пошел. Это вообще ни к чему, я же не ребенок маленький... пока родители этого не поймут, человек просто будет чувствовать себя не на своем месте, как взаперти будет себя чувствовать» (s_m67). Пример Саши показывает, что для подростков ситуация становится проблемной тогда, когда в ней может быть потеряна или уничтожена какая-либо значимая для них ценность. По-видимому, под выражениями «полный пофигизм», «все пофиг», «ничего не надо» скрывается некая самостоятельная ценность, замещающая в трудной ситуации нереализованную. Данная модель восприятия наркотиков опасна тем, что, с одной стороны, она напрямую связывает наркотики с личностью подростка и делает их употребление целенаправленным. Напомним, что в первой группе («приколистов») использование наркотиков обычно носит спонтанный характер и заранее не планируется.

Вместе с тем подростки называют «фигней» что-то несерьезное, чему не надо придавать особого значения. Поэтому «пофигисты» не считают свое увлечение наркотиками вредным для здоровья. Они уверены, что в любой момент могут их бросить.

Щеглова С. Н. Артефакты молодежной субкультуры²

Особым феноменом современной жизни горожан является комната людей молодежного возраста. Довольно часто молодые люди — единственные члены семьи, имеющие свои индивидуальные комнаты (спальня — для родителей-супругов, гостиная, кухня, ванная — для всех и т. п.). Своими действиями по обустройству комнаты молодой человек определяет границу между «своим» и «чужим»,

¹ Личко А. Е., Попов Ю. В. Саморазрушающее поведение подростков. Л.: Ленингр. н.-и. Психоневрологический институт, 1991.

² Щеглова С. Н. «Своя» комната как артефакт молодежной субкультуры // Социологическое исследование. 2003. № 3. С. 119—122.

291

персонализирует пространство и превращает его в значимое, обладающее для него особым смыслом место. Комната становится артефактом молодежной субкультуры посредством именно этой деятельности. Образ комнаты соотносится с представлениями о ее обитателе как представителе определенной социальной страты, носителе социальных установок, традиций. Любая индивидуальная комната сообщает некоторые сведения о ее хозяине. Этих сведений тем больше, чем больше хозяин проявляет деятельность в ней, они зависят от того, хочет ли хозяин репрезентировать себя через нее.

Общепризнано, что молодежное сообщество отгораживается от других сообществ многими символическими границами пространства. Во внешнем облике это предметы одежды, украшения, прически, особые пристрастия в музыке, видах досуга. Как проявляется все это, когда у молодого человека или девушки возникает возможность практического выстраивания границ на территории, обладающей реальными пространственными характеристиками, а именно в своей комнате? Для прояснения поставленного вопроса нами было предпринято исследование в среде молодых москвичей.

Как проходило исследование? Каждый из наших помощников (студентов 2-го курса факультета социальной работы и информационных систем Московской гуманитарно-социальной академии) получил задание провести изучение комнат ровесников, проживающих в квартирах с родительскими семьями и не имеющих собственных семей. Был применен метод «устной фотографии». Наблюдатели посетили друзей и знакомых, получили разрешение осмотреть их личные комнаты в обычном виде. По договоренности хозяева ничего специально не меняли перед осмотром.

Согласно инструкции исследователи должны были зафиксировать дату, время и продолжительность проведения осмотра комнаты, ее общие параметры (площадь, форма, наличие лоджии, балкона, окон, ниш и т. п.), пол, возраст, род занятий хозяина или хозяйки. Осмотр проходил по следующей схеме: исследователь вставал лицом к входу в комнату, затем, двигаясь взглядом по часовой стрелке, внимательно рассматривал все элементы, предметы в комнате и тут же записывал все увиденное. Эти записи предполагали подробное свободное изложение информации. Разрешалось включать в текст комментарии хозяев. Исследователи не должны были давать собственные оценки, мнения по поводу убранств комнат, но, как мы и предполагали, в текстах встречаются довольно часто спонтанные эмоциональные высказывания и собственные размышления наблюдателей по поводу увиденного в комнатах. Проанализированы тексты с описанием 41 комнаты молодых москвичей по итогам проведенных в феврале 2001 года «устных фотографий». Ос-

292

296

В заключение следует подчеркнуть, что комната как социальное пространство полна текстов, смыслов и символов, содержащих информацию культурного, экономического и иного характера. Собственная комната является, несомненно, одним из инструментов социализации молодого человека, приобретения им особой роли конструктора социального пространства, а также новой роли хозяина реальной территории. Родители лишь в некоторой степени ограничивают деятельность молодых по обустройству своей территории. Основное влияние на дизайн и функциональность комнаты оказывают социокультурные нормы молодежной возрастной группы.

Щепанская Т. Б. Культ дороги¹

Основным кодом молодежной культуры можно считать, пожалуй, пространственный. Слово «тусовка», определяя ее стиль жизни, одновременно обозначает и место встреч. Место в значительной мере определяет и идентичность, становясь символом групповой принадлежности: есть клубы, где собираются рэйверы, битломаны, поклонники рокабилли, есть пивные, облюбованные скинхэдами — по тому, в какой клуб (кафе, пивную, сквер...) ходит человек, судят о том, к какому течению ok принадлежит.

Культ дороги

Среди же конкретных локусов по своему символическому значению на первое место выходит дорога. Во многих сообществах существует своего рода культ дороги, так что пребывание в пути, путешествие становится знаком и условием принадлежности. В хип-культуре такое значение приобретает трасса — путешествие автостопом, на собаках (т. е. перекладных электричках), иногда пешком или на попутном автобусе (тепловозе, корабле...), — но по возможности бесплатно. Для хип-культуры это основная форма времяпрепровождения, смыслообразующая деятельность, определяющая образ жизни, самосознание и мироощущение. Цель пути не имеет значения — важно беспрепятственное преодоление бесконечных пространств, само состояние путника, как метафора и способ переживания бесконечной свободы. Опыт трассы в хип-культуре — знак посвященности, принадлежности к невидимому братству: шуточная клятва — «Век трассы не видать!» — означает что-то вроде «Не быть мне хипом». Потрепанный, не раз бывший в употреблении трассник (стопник), т. е. «Атлас автомобильных до-

¹ Сокращено по: Щепанская Т. Б. Трасса: культ дороги в молодежной культуре // Современный городской фольклор. М., 2003.

297

рог», служит предметом гордости, свидетельствуя об олдовости и крутости своего обладателя. Его и демонстрируют в качестве знака статуса.

То же посвятительное значение дорога имеет во всех тусовках, находящихся в хип-культурном поле. Главное событие в году у индеанистов — проведение праздников пау-вау, для чего целыми семьями отправляются за город. За всем этим — мечта уйти из цивилизации в мир чистой природы, и время от времени предпринимаются попытки ее реализации. Несколько семей лет десять назад уехали жить в глухую алтайскую деревню. Дорога служит основой мифологии и практики ролевиков: их ролевые игры базируются на произведениях жанра «фэнтэзи», сюжетную основу которых образует путь, путешествие героев в некую Другую Страну (магический мир, иное измерение, пещеру, космос, лабиринт...), изредка перемежаемое битвами. Классический пример — ставшая культовой книга Дж. Р. Толкиена «Хоббит, или Путешествие Бильбо Бэггинса туда и обратно», сюжеты которой разыгрывали первые в России ролевики — толкинисты. То же можно сказать и о большей части компьютерных игр, конституирующих субкультуру геймеров. Путь как ценность и цель немаловажен и в мифе хакеров (взломщиков компьютерных замков), декларирующих смысл своей деятельности как свободное странствие по электронным сетям.

Мифологема и практика пути значимы не только в хип-культурных, но и в большинстве других молодежных сообществ. Байкеров объединяет ночная езда на ревущих мотоциклах, когда, по выражению одного из них, «позади ничего нет, впереди никто не ждет, есть только ты и дорога». Футбольные фанаты придают особое значение выездам — т. е. посещению матчей любимой команды в других городах. Эти выезды играют немаловажную роль в их самоидентификации: «Я себя фанатом стопроцентным не считаю, — говорит, например, один из болельщиков «Зенита» (СПб.), — поскольку на выезд ни разу не ездил». Дальше и труднее выезд — выше статус их участника: «Два самых фаната в прошлом году доехали до Владикавказа» . Подобные поездки — вслед за любимыми артистами — практикуются и у музыкальных фанатов (поклонников рок-групп, членов фан-клубов). С идеей и локусом «дороги» (прохода, перехода, пути) соотносятся многие места тусовок: стрит (и стритовая тусовка — от англ. street — улица), подземный переход, метро (в Москве функционировала метровская тусовка — собирались в одном из вагонов на кольцевой линии метро) — пространства перехода, так же, как проходняк (проходные дворы) и другие маркированные в молодежной культуре локусы. Символика дороги — в названиях многих молодежных клубов и дискотек (например, в Питере — «Аэропорт», «Цепеллин», «Трамвай», «Тон-

298

нель». Причем в рекламной афишке «Цепеллина» прямо расшифровывается смысл названия: «Русская мечта: Бросить все и улететь!»). «Дорога» (как символ и практика) — важная составляющая групповой и субкультурной идентичности.

Метафора маргинальности

Самосознание странников. Возле моего рабочего стола на галерее Зала Австралии в Кунсткамере сидел босой человек и пах дымом. Говорит, ночевал в лесу у костра. А до этого, рассказывает, был в Москве: «Там появились такие — ушельцы... Ну, есть пришельцы: может, слышали — прилетают в тарелках? А эти — ушельцы...» Того человека я больше не видела. На запястьях и щиколотках у него были хипповские феньки из цветного бисера и ниточек шерсти, а прозвище — Владимерзкий — выдавало его панковские симпатии.

Если попытаться определить мироощущение, характерное для самых разных молодежных тусовок, одним словом, то нельзя подобрать более подходящего, чем «ушельцы». Фактически любой из своих групповых символов они объясняют как знак «ухода»: хиппи «уходят» от лжи и напряжений технической цивилизации в мир природы, наркоманы — в область грез; у панков грязь и дыры на джинсах, заколотые булавками, обозначают «отказ» от той же цивилизации. Ролевики уходят в мир своих игр, хакеры — в зыбкую реальность электронных путей. Уход из мира взрослых составляет пафос молодежной культуры; иными словами, она определяет себя в пространственных терминах («ухода»).

По замечанию Е. В. Завадской (высказанному по поводу поэтики странствий у даосов), ценность пути характерна для переходных сообществ, состояний и эпох, выражая самое идею перехода. Молодежная субкультура также осваивает метафору «пути» как обозначение маргинальности — переходного состояния и самоощущения: «Трасса, — объяснял мне один из ее ветеранов, московский художник, — это когда человека как бы отпускает эта запланированная жизнь. И человек открывается Высшему Началу: вот что придет, то приму» (1988 г.). Дорога — образ непринадлежности, социальной подвешенности, нахождения вне структур и нормативных предписаний: «Я — Вечно Чужой! Всегда ни с кем», — формулирует суть этого состояния некий Сторож в хип-культурном рукописном журнале «Ы» (СПб, 1988 г.). Пространственный переход служит метафорой переходности социальной; путешествие предстает пространственной метафорой социального странствия: смены сообществ, идеологий — отсутствия социальной идентичности: «Вот и снова метель помахивает хвостом над растерявшимся аэропортом... — Что слышно: лететь-то будем? — Да вот, гово-

299

рят, через час на Хали-Будды самолет выруливает... И билеты есть. — Ай, бля, мне-то совсем не туда надо. Впрочем, к черту. Хоть куда-то, но в полет... Вот открыли порт христиане, кришнаиты, «Кино», рок — тянутся, тянутся туда уставшие от протирания ж... в Зале Ожидания. Открывает порт Анархия, ДээС и «Память». И суетится народ, и тыркается на посадке. А кто-то вон и совсем лететь раздумал...» — это Сторож и Фред в том же журнале «Ы» описывают путешествие своих героев. Характерно, что «портами» служат известные в те годы группировки — религиозные, политико-идеологические, молодежные (например, киноманы — поклонники группы «Кино»). Но всему этому противопоставляется ценность самого пути как отказа от социальной самоидентификации: «А мы сидим за киоском Союзпечати и ждем рейса. Пьем пиво... И почитываем стихи — о том, как нам достало ожидать этого вечно обещанного рейса... Сколько уж сменено портов, в скольких мы сидели и ждали. Пошляемся по незнакомому городу и — бах! Снова в Зал Ожидания, возьмем пива — и ну стихи читать... Давно забыт отчий дом — даже место его нахождения. Как-то я попал в родной город, так пока встреченными знакомыми был не узнан, так бы и не распознал родины-то... И мы все сидим — ждем рейса. Того самого...» Дорога служит метафорой, материальным воплощением и способом переживания маргинальности — и вместе с тем генеральной метафорой молодежной субкультуры, вокруг которой группируется практически вся прочая символика. Путь — сюжетообразующий мотив, определяющий переживание переходного периода жизни. С дорогой связано множество представлений, стереотипов поведения, ритуалов. Рассмотрим их на материале хип-культуры, где они наиболее разработаны, последовательно практикуются и лучше всего описаны (как в научной литературе и прессе, так и в аутентичных источниках, типа вышеупомянутых рукописных журналов и разного рода наставлений для начинающих путешественников). Это даст нам понимание также и дорожных практик, бытующих и в других молодежных сообществах, — поскольку они в целом воспроизводят тот же стереотип.

Хип-культура направленно генерирует у своих адептов самосознание странников, которое принимает здесь, пожалуй, наиболее выраженные, эксплицитные формы. Характерно частое повторение мотивов «пути» в прозвищах: на тусовках 1980-х годов было несколько Странников, три Сталкера (сталкер, т. е. проводник — персонаж повести А. и Б. Стругацких «Пикник на обочине», а также снятого по ее мотивам фильма А.Тарковского — оба произведения стали в рассматриваемой среде культовыми). Среди корреспондентов «Сороки» был Вечный Тремпист (от англ. tramp —

300

бродить, бродяжничать, странствовать), Ночная Прохожая и множество других подобных. Странническое самоощущение просматривается во внешней атрибутике: дорожный рюкзачок или холщовая торба через плечо; удобная запыленная обувь или босота; длинные неухоженные волосы и общая потертость — облик хиппи воспроизводит образ странника, какие еще в начале XX века во множестве бродили по дорогам России. Мотивы странничества, пути — сквозные в хип-фольклоре и граффити, которыми они маркируют значимые точки пространства. Одна из таких точек — Ротонда. Стены этой питерской парадной сплошь, порою в несколько слоев, покрыты граффити, среди которых, например, такие:

Люди! Остановите землю. Хочу сойти с нее. Странник.

Мы — бегство, а может быть, вызов, а может быть сразу и бегство и вызов.

Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно.

Дорога в небо — линия жизни.

Счастье — движение, познание.

А стало быть, счастлив гребущий на лодке по светлым каналам.

Мы бродим по жизни как слепые котята (СПб., Ротонда, 1987— 1990 гг.).

Странническое самосознание материализуется в практике трассы, т. е. путешествий автостопом и прочими вышеупомянутыми методами. Трасса одновременно — базовая практика хип-культуры и ее генеральная метафора.

Попутчики: модель межличностных отношений

В терминах «трассы» осознаются межличностные отношения. Базовая коммуникативная модель — это отношения попутчиков — временные, мимолетные, без взаимных обязательств, но порой неожиданно теплые и искренние (как исповеди в вагонном купе), поскольку без страха последствий. Из граффити Ротонды (1988 г.):

На ночном шоссе темно,

Не видать ни лучика.

Чтоб согреться, пью вино

Своего попутчика.

А. Мадисон, старый хиппи, идеолог и бытописатель отечественного хиппизма, так определяет его суть: «Что такое хиппизм?.. Это гипотеза об общности, почти не-реальность, попытка быть текущей рекой — без берегов... Есть такой район в Сан-Франциско — Хейт-Эжбери. Оттуда все пошло. Именно там состоялось памятное «лето любви» 1967 года. И вот некий безымянный хиппи так высказался о его пипле: «Я чувствую, что они — мои люди. Это как на трассе... встречу с хиппи там воспринимаешь как чудо, потому что она — мгновенная связь, мгновенная любовь и готовность помочь...» Трасса — метафора базового для хип-культуры стиля межличностных отношений. Потому и все происходящее на трас-

301

се, каждый эпизод путешествия, приобретает символический и даже сакральный смысл. Существуют законы трассы — правила поведениаи ритуалы, — каждый из которых по существу отражает одну из хип-культурных норм.

Законы трассы

Первый закон трассы — «Всегда вперед!» — утверждает самоценность пути как образа жизни; цель не важна. «И подстегиваешь жизнь — себя, — заставляя выходить утром на облитое росой шоссе — шевелиться, зная доподлинно одинаковость пунктов отправления и прибытия. — По хрену, — бросает некто, еще увлеченно хватающийся за ручку тормозящего попутного (вот странное слово, а?) КамАЗа...» (из рукописного журнала «Ы»). Путешествуя автостопом, лучше идти вперед, пусть пешком, чем стоять и ждать машины. Иногда этот принцип вступает в противоречие с практической логикой: «Логичнее было бы, — говорил мне один из стопщиков, Майкл Какаду, — идти назад, навстречу машинам, или на месте стоять. Бывает, стоят мужики, голосуют. Ты их обгоняешь — и они, может быть, поймают ту машину, которая могла бы взять тебя. Но ты себя считаешь профессионалом трассы, а они любители. Для них это случайность, для тебя это жизнь. И ты им как бы даришь эту машину. Широкий жест делаешь. У них это один раз за день, а ты сколько еще машин застопишь до вечера. Это надо выполнять, чтобы была кайфовая трасса: чтоб хорошо останавливались машины, чтоб не было стремаков (стремаки здесь: тревоги, неприятности, помехи. — Т. ГЦ.)». Здесь сразу несколько хип-культурных норм: кроме приверженности к путешествиям, еще пренебрежение выгодой, обычай раздаривать имеющееся, отказ от борьбы и насилия, общефилософская отстраненность. Обратим внимание, что на трассе все эти нормы получают магическое подкрепление («Это надо выполнять, чтоб была кайфовая трасса...») и тем самым — сакральную значимость. Нормы являются на трассе в своей фиксированной, концентрированной, ритуализованной форме.

Еще один важный закон трассы — «не спорить об общих проблемах» — отражает пацифистскую норму терпимости, которая обеспечивает идейно-мировоззренческий плюрализм тусовки (что относится опять-таки не только к хип-культуре). Важное качество путника — общительность: все время повторяют пословицу, что «длинный язык — посох странника». Существуют специальные приемы разговорить встречного, заинтересовать водителя попутного автомобиля — даже жанровая форма загруза (т. е. заполнения коммуникативного пространства во время пути) или телеги (первоначально — дорожного рассказа, который, как телега, должен «везти» своего рассказчика, обеспечивая ему расположение водителя).

302

Еще одно правило странника — пренебрежение материальной стороной жизни: «Не делай запасов», «Само придет», — наставляют новичков опытные путники. Идеальный рюкзак — полупустой, в нем только смена белья, трассник и флейта, а лучше его вообще где-нибудь забыть: «Не имейте привязанности к вещам, которые у вас в рюкзаке: если вы почувствуете, что не смогли бы продолжать путешествие без какой-либо вещи, — значит, зря вы ее потащили с собой. Если вы утратили вещи либо деньги — возрадуйтесь за того, кто нашел их... Если кончаются деньги и еда — уничтожьте остатки, не оставляя никаких «неприкосновенных» запасов, и продолжайте путь...», — сказано в одном (достаточно типичном по содержанию) наставлении для начинающих путешественников.