Глава I. Теоретические основы исследования

1. Понятие категории

Значимость определения понятий. Эволюция подхода к категориям. Определение понятия «категория».

Значимость определения понятий. Определение основных понятий является важным этапом любого исследования. Необходимость данного этапа вытекает из универсальности языка, предполагающей многозначность используемых слов. Эта проблема была поставлена польским философом А. Тарским. Занимаясь проблемами семантики, упомянутый представитель львовско-варшавской философской школы отметил универсальный характер разговорного языка, что позволяет выражать в нем практически любые мысли, давать определения, строить суждения и т.д. С другой стороны, по мнению А. Тарского, именно универсальный характер разговорного языка служит источником появления так называемых семантических антиномий. Эти антиномии, считал А. Тарский, указывают на то, что на базе любого универсального языка, который подчинялся бы правилам логики, с неизбежностью порождается противоречие. Из этого он сделал вывод о том, что под большим вопросом находится сама возможность адекватного и при этом соответствующего принципам логики и духу разговорного языка оперирования выражением "истинное суждение" и, следовательно, возможность определения истинного суждения⁵. Рассматривая универсальный язык как смесь слов разных уровней, А. Тарский в поисках возможности определения истины и истинного суждения обращается к формализованным языкам. Но круг этих проблем уже выходит за рамки данной работы.

Для настоящего исследования важным представляется определение основных понятий, что позволит сделать выводы, в которых моя точка зрения была бы выражена с максимальной ясностью. Попутно необходимо отметить, что выявление противоречий в рассуждениях необязательно свидетельствует об ошибке или неверном ходе мысли. Наличие противоречий в рассуждениях может отражать существование объективных противоречий бытийных процессов. Задача состоит в том, чтобы избежать нечеткости и неопределенности или недостаточной определенности, а также противоречий, вызванных ошибками в логике.

Эволюция подходов к категориям. Исторически категории появились тогда, когда люди начали пытаться научно объяснить окружающий их мир и свою жизнь, начали открывать для себя логические взаимосвязи между явлениями и процессами. Другими словами, категории – ровесники философии, учитывая, что первоначально философия включала в себя все научные знания (отрасли науки стали выделяться из философии постепенно) и тесно переплеталась с искусством (прежде всего – с литературой), мифологией и религиозными воззрениями. Выработка категорий является необходимым условием человеческого знания. Подтверждением этого служит появление категорий в различных системах знаний и теориях, складывавшихся независимо друг от друга в разных странах, географически удаленных друг от друга. Например, свои категории сложились в Древнем Китае, причем некоторыми из этих категорий пользовались практически все религиозные и философские системы Древнего Китая, иные были присущи только отдельным религиозным и философским системам. В частности, категория "дао" была известна практически всем древнекитайским мировоззренческим системам, хотя в трактовке данной категории разными мыслителями наблюдались расхождения, подчас весьма существенные. Если схематично изложить то, в чем более или менее сходились все, кто применял упомянутую категорию, то "дао" понимается как высший абсолютный закон, в соответствии с которым существует вселенная и отдельные ее части. Имелись и другие категории, которыми пользовались все: "фа" – юридический закон, "го" – государство и т.п. Кроме того, в рамках каждого из религиозных и философских течений складывались специфические категории, многие из которых, впрочем, заимствовались иными мировоззренческими системами, хотя и с определенной переработкой. Для конфуцианства, к примеру, характерны такие категории, как "жень" – гуманность, "и" – долг, "ли" – ритуал (в этическом его понимании), "ли" – закон (обозначается иным иероглифом, чем "ли" – ритуал) и т.п. Подробное рассмотрение содержания указанных категорий не входит в задачу данного исследования.

В древности в Индии также сложились своеобразные категории в недрах ведического мировоззрения. Позже этими категориями (правда, чаще всего в переработанном виде) пользовались как представители различных течений и школ в рамках веданты, так и приверженцы новых по тем временам религиозных и философских систем, как то джайны и буддисты. Буддийская логика и категории буддийской логики, в частности, наиболее основательно были проанализированы русским и советским востоковедом Ф.И. Щербатским⁶.

Довольно много внимания вопросу соотношения категорий (хакаик) и конкретно существующих вещей уделил средневековый арабский мыслитель Ибн Араби. При этом в данном вопросе в рассуждениях Ибн Араби заметно влияние античных воззрений. В арабских странах работы философов были достаточно широко известны в среде образованной части населения, а Ибн Араби был не единственным автором, обращавшимся к проблематике категорий.

В Европе с категориями в разработанном виде мы сталкиваемся впервые в работах древнегреческих философов. Аристотель первым постарался систематизировать представления о категориях, рассмотреть сущность их бытия, хотя к проблематике категорий обращались в то время и другие авторы. Например, известен трактат "О категориях", написанный пифагорейцем Архитом. Изучению категорий Аристотель посвятил специальную работу, достаточно много внимания категориям он уделил также в своей "Метафизике"⁷. Несмотря на то, что Аристотель не определил четко понятие категории, в его работах можно найти высказывания, позволяющие судить о его подходе к категориям. По Аристотелю, категории – это наиболее общие, высшие логические понятия, под которые подводятся все остальные понятия, т.е. они – "высказывания о сущем". Как считал Аристотель, категории истинны лишь постольку, поскольку связаны с материальным бытием, но в то же время они – более совершенное бытие, чем вещи, так как вечны и неизменны.

Следом за Аристотелем такую же трактовку категориям дает армянский философ раннего средневековья Давид Непобедимый (Анахт), стремящийся, правда, примирить аристотелевское учение с подходом платоников (в частности, Порфирия) к соотношению общего и единичного.

Все же, судя по работам, Аристотеля в большей степени интересовало выделение конкретных категорий, анализ содержания наличных категорий и изучение взаимоотношений между ними. Именно этому и посвящена его работа "Категории", в которой Аристотель представляет свою таблицу категорий. Вместе с тем подход Аристотеля к категории как таковой позволяет считать его основоположником теории категорий. Этот же подход предопределил всю дальнейшую судьбу учения о категориях и споры вокруг содержания понятия категории. Стоики и средневековые схоласты обратили внимание прежде всего на то, что категории определялись как формы мышления, причем рассматривались как более совершенное бытие по сравнению с материальными вещами. Указание Аристотеля на связь категорий с материальным бытием оставалось для стоиков и позже для средневековых схоластов несущественным с точки зрения логики. Поэтому содержание понятия категории их мало интересовало. Зато им удалось отточить искусство оперирования категориями и понятиями. Их заслугой является всемерное совершенствование формально-логических приемов. Когда же потенциал развития в данном направлении был исчерпан, схоластика превратилась в окостенелую дисциплину, чьи догмы стали препятствовать поступательному движению науки.

Неудовлетворенность, помимо прочего, именно этим аспектом старой логики высказывали многие философы нового времени. Можно привести несколько примеров. Ф. Бэкон: "Логика, которой теперь пользуются, скорее служит укреплению и сохранению заблуждений, именующих свое основание в общепринятых понятиях, чем отысканию истины"⁸. Р. Декарт: "... В логике ее силлогизмы и большая часть других ее наставлений скорее помогают объяснить другим то, что нам известно, или даже, как в искусстве Луллия, бестолково рассуждать о том, чего не знаешь, вместо того, чтобы изучать это"⁹. Д. Локк: "Силлогизм в лучшем случае есть лишь искусство вести борьбу при помощи того небольшого знания, какое есть у нас, не прибавляя к нему ничего"¹⁰.

Новый этап в развитии теории категорий связан с именем И. Канта. Именно он обратил внимание на то, что долгое время после Аристотеля оставалось в тени. По И. Канту, категории – это не что иное, как универсальные формы познавательный деятельности субъекта. При этом категории рассматривались как чисто логические формы мышления, понимаемого как родовая деятельность человека, как процесс созидания всеобще-научного знания в индивидуальном сознании, а не как индивидуально-психический акт. Другими словами, И. Кант увидел связь содержания категорий как логических форм мышления с объективным бытием. Об этом упоминал Аристотель, но затем содержание категорий относилось исключительно к сфере онтологии, метафизики, но не логики, что в значительной степени обедняло и представление о категориях.

И. Кант не только осуществил этот качественный рывок в развитии учения о категориях, но и вспомнил, что основы такого понимания категорий были заложены уже в аристотелевском подходе. В этом плане нельзя не согласиться с советским философом Э.В. Ильенковым, который отмечает: "Таким образом, именно Кант (а не Гегель, как часто думают и говорят) увидел основное содержание логики в категориальных определениях знания, стал понимать логику прежде всего как систематическое изложение категорий – всеобщих и необходимых понятий, характеризующих объект вообще, тех самых понятий, которые по традиции считались монопольным предметом исследования метафизики"¹¹. Видя корни такого понимания категорий и предмета логики в подходе Аристотеля, И. Кант упрекает своего античного предшественника за то, что он принял формы мышления за формы бытия и, вследствие этого, превратил логику в онтологию. Надо сказать, что наибольшая "заслуга" в этом принадлежала не столько самому Аристотелю, сколько, как уже говорилось выше, стоикам и средневековым схоластам. Это отмечал и В.И. Ленин: "Логика Аристотеля есть запрос, искание, подход к логике Гегеля, а из нее, из логики Аристотеля (который всюду, на каждом шагу ставит вопрос именно о диалектике), сделали мертвую схоластику, выбросив все поиски, колебания, приемы постановки вопросов"¹². Однако Аристотель в определенной степени своими рассуждениями подвел к тому, чтобы его интерпретировали по-разному, ибо в его учении переплетаются не только различные, но и прямо взаимоисключающие точки зрения на мышление и его отношение к объективной реальности. Онтологическое объяснение форм мышления у Аристотеля смешивается с формально-синтаксическим и даже грамматическим их толкованием.

Возвращаясь к подходу И. Канта к категориям, необходимо обратить внимание на то значение, которое он им придавал в своих рассуждениях. В теории И. Канта категории в качестве инструмента познания действительности занимают центральное место. Как он отмечал, "мы не можем мыслить ни одного предмета иначе как с помощью категории"¹³. Примечательно, что данный вывод И. Канта перекликается с некоторыми положениями учебника логики под названием "Ньяябиндупракарана" (в переводе собственно – "Капля логики"), написанном в Индии в VII веке н.э. выдающимся буддийским мыслителем Дхармакирти. Одно из положений этого учебника гласит: "Под мышлением (мы разумеем способность) мыслить (такие) образы, которые могут войти в тесную связь со словом"¹⁴. Впрочем, это не единственная параллель, существующая в европейской и индийской философии. Так, буддийская логика не останавливается на умозаключениях, силлогизмах и прочих формально-логических аспектах науки о мышлении, но включает в себя эпистемологические аспекты (в частности, теорию ощущения), а также теорию познания и истинности знания, выраженного в логических формулах. И. Кант тоже ставит вопрос о необходимости единства логики и теории познания. У И. Канта категории представляют собой всеобщие и необходимые (а значит – логические) схемы (формы) деятельности субъекта, посредством которых вообще становится возможным зафиксировать разрозненные восприятия в виде знания. Он пишет: "... Так как опыт есть познание через связанные между собой восприятия, то категории суть условия возможности опыта и потому a priori применимы ко всем предметам опыта"¹⁵. В процитированном выше учебнике логики Дхармакирти читаем: " Благодаря этому (т.е. благодаря тому факту, что мышление наше состоит не из образов, а из схем для образов) создаются наши понятия тех объектов, которые мы воспринимаем". Однако в концепции И. Канта именно роль и значение категорий показаны более выпукло и четко.

Связывая логику с теорией познания и совершив тем переворот в представлениях европейцев, И. Кант все же не смог преодолеть наследия старой логики. Рассматривая категории как логические схемы (формы) деятельности разума, который связывает данные чувственного опыта, И. Кант указывает, что в категориях нам дается лишь мыслимый мир, т.е. мир в том виде, в каком он предстает в сознании уже после того,. как оказался преломленным призмой человеческих чувств и переработанным мышлением человека. Однако сами вещи внешнего мира вне нашего опыта никак не связаны с категориями и вообще непостижимы. Поэтому трансцендентальная логика и остается только учением о мышлении, а внеопытный мир живет по своим законам, которые остаются недоступными нашему осознанию в категориях, как показывает И. Кант.

Не спасают положения и рассуждения И. Канта о стремлении мышления к созданию единой, целостной теории на базе частных выводов. Разум "стремится довести синтетическое единство, которое мыслится в категориях, до абсолютно безусловного"¹⁶. Но вещь в себе все равно остается непознанной. А тщетность науки познать эту вещь саму по себе проявляется, по И. Канту, в обнаружении противоречий (антиномий). Каждой категории можно в пару найти ее противоположность, причем несоединимую с ней без нарушения запрета противоречия. И. Кант считает, что раз есть противоречия, то, значит, рассуждения неверны, и действительность не соответствует логическим выводам, а мир сам по себе непознаваем. Вопрос о возможности внутренней противоречивости самого мира И. Кант даже не ставит, такая постановка вопроса в Европе появилась позже.

В то же время И. Канту удалось преодолеть произвол существовавшей до него метафизики, отбрасывающей одну из противоположных категорий. Не увидев противоречивости самой действительности, И. Кант констатировал диалектичный характер познания этой действительности, познания, которое прокладывает себе дорогу, преодолевая противоречия. Впервые в Европе И. Кант показал необходимость диалектики для теоретического мышления, признавая право на существование за любыми противоречащими друг другу концепциями.

Позже неокантианские школы, стремясь преодолеть противоречия теории И. Канта, отказались от многих аспектов кантовской диалектики. Так, представитель марбургской школы неокантианства Э. Кассирер вслед за Когеном и Наторпом отказывается от понятия вещи в себе как одного из двух факторов (вторым является субъект познания), которые и создают мир опыта. Категории у Э. Кассирера превращаются в принципы, созидающие мир¹⁷. В этом плане выводы Э. Кассирера перекликаются с идеями неотомистов, считающих, что категории существовали изначально в божественном разуме как прообразы реальных вещей, свойств, отношений.

Такой подход к категориям помог Э. Кассиреру разработать некоторые аспекты воздействия субъекта человеческой деятельности на мир, нашел отражение в его оригинальной философии культуры, в рамках которой человек понимается в качестве "животного, созидающего символы" (язык, наука, искусство, религия и т.д.). Однако взаимоотношения категорий и мира, окружающего человека, оказались искаженными, а многие вопросы о том, как возникают и функционируют категории, остались в концепции Э. Кассирера без ответа.

Младший современник И. Канта – И.Г. Фихте по иному стремился преодолеть кантовский дуализм. И.Г. Фихте не устраивало кантово признание одинаково возможными (как и невозможными) прямо противоположных концепций. По И.Г. Фихте, в качестве верного может существовать только одно учение. Диалектичным И.Г. Фихте представляется существование самого субъекта человеческой деятельности – некоего "Я". В процессе созерцания (деятельности по построению образа вещи) и понятия вещи "Я" производит нечто отличное от самого себя – "не-Я", ибо сознание возможно лишь при возникновении в нем представления о чем-то ином, об объекте ("не-Я"). Таким образом, согласно учению И. Г. Фихте, первоначально тождественное само себе "Я" уже в самом себе как в творческом, активном начале содержит в зародыше "не-Я". Превращение "Я" в "не-Я" происходит естественно в результате спонтанного мышления уже тогда (как и ныне), когда человек еще и не осознает своей способности мыслить. Логика у И.Г. Фихте – это наука о законах мышления, и, следовательно, все эти законы, а также категории, должны быть выведены путем анализа действительного мышления, и их всеобщность и необходимость – продемонстрированы и доказаны. Вспомним, что И. Кант постулирует, а не выводит категории и законы, которые должны быть согласны сами с собою, лишь бы в своих предикатах они не заключали противоречия.

У И.Г. Фихте запрет противоречия действует лишь в отношении одиночных определений, а в рамках развивающейся системы противоречие постоянно снимается в результате того, что каждое последующее определение отрицает предыдущее в качестве единственного и абсолютного. Так он пытается вывести всю систему категорий (схем синтеза) и логических основоположений.

Но решить эту задачу И.Г. Фихте так и не удалось. Он не смог преодолеть дуализма И. Канта, хотя именно такую задачу перед собой ставил. У И. Канта дуализм характерен для мышления. Он различает мышление о мышлении (как о ноумене) и мышление о всех других вещах (как о феноменах). При этом для двух типов мышления, по И. Канту, действуют совершенно разные законы. Получается, что в одном человеке существует два субъекта, два "Я" (одно "Я" И. Кант называет феноменальным, а другое "Я" – ноуменальным). У И.Г. Фихте дуализм заключен в деятельности (созерцательной и понятийной). Дуализм, по сути, перенесен в сферу индивидуальной психики.

Кроме того, И.Г. Фихте не дает никакого вразумительного объяснения тому факту, что разные субъекты в процессе созерцания создают одинаковые или, по крайней мере, весьма и весьма сходные образы одной и той же вещи, являющейся объектом созерцания. Неясно, как связаны между собой образ вещи, построенный в ходе созерцания, и сама вещь. Ввиду этого непонятно, каким образом можно проверить истинность категорий и можно ли вообще разным субъектам пользоваться одними и теми же категориями с хотя бы минимальной гарантией, что оба будут воспринимать одну и ту же категорию одинаково. И.Г. Фихте отмечал "полное согласие ... человека с самим собой и, – чтобы он мог находиться в согласии с самим собой, – согласование всех вещей вне его с его необходимыми практическими понятиями о них, понятиями, определениями, какими они должны быть"¹⁸. А что делать, если разные субъекты по-разному понимают, какими должны быть вещи? И.Г. Фихте не дает четкого ответа на этот вопрос.

Если И.Г. Фихте критикует И. Канта с позиций субъективного идеализма, то Ф.В.Й. Шеллинг подвергает критике концепцию И. Канта с точки зрения идеализма объективного. Вслед за И.Г. Фихте Ф.В.Й. Шеллинг помещает категорию деятельности в центр своих исследований субъективного мира человека – "Я" как такового (трансцендентальная философия). Объективную природу как целое ("не-Я") Ф.В.Й. Шеллинг представлял в виде динамического процесса (натурфилософия). Субъективный и объективный миры противоположны по всем своим характеристикам. Но действительным фактом является то, что объективное и субъективное сосуществуют, находятся в согласии, живут по одним законам, т.е., говоря словами Ф.В.Й. Шеллинга, они тождественны. Их тождество проявляется во взаимном переходе, превращении друг в друга. Но переход иррационален и, по Ф.В.Й. Шеллингу, не может быть выражен через непротиворечивое понятие, так как в этот момент совершается взаимное превращение двух противоположностей. Поэтому Ф.В.Й. Шеллинг считает, что не наука, а искусство, оперирующее не понятиями, а образами, способными выражать иррациональность, выступает как высшая форма духовной деятельности.

У Ф.В.Й. Шеллинга категории тесно связаны с объективной действительностью, понимаемой идеалистически. Он, в частности, пишет: "Представление, что категории, будучи отделены от схематизма созерцания, еще остаются в качестве реальных понятий, является иллюзорным, ибо без созерцания они являются просто логическими понятиями, в соединении же с созерцанием они уже не просто понятия, а подлинные формы созерцания"¹⁹.

В то же время Ф.В.Й. Шеллинг, утвердив диалектику в статусе подлинной теории научного познания, оборвал все ее связи с логикой. Трудно не согласиться с выводом Э.В. Ильенкова, что после Шеллинга "проблема состояла уже в том, чтобы соединить диалектику как подлинную схему развивающегося знания и логику как систему правил мышления вообще"²⁰. Правда, данный вывод относится только к европейской философии. В Индии буддийская логика, создававшаяся в VI–VII вв. н.э., с самого начала носила диалектический характер, что было связано с особенностями буддийского миропонимания. Как отмечал Ф.И. Щербатской, "согласно буддистам, реальность является динамичной, а не статичной, но, с другой стороны, реальность представляется в логике как нечто, стабилизированное в понятиях и именах. Конечная цель буддийской логики – объяснение отношения между динамичной реальностью и статичными конструкциями мысли. Она противопоставляет себя логике реалистов, логике школ ньяи, вайшешики и мимансы, для которых реальность является статичной и адекватной понятиям нашего мышления"²¹.

В Европе именно Г.В.Ф. Гегелю принадлежит заслуга завершения коренного переворота в учении о категориях, начало которому положил И. Кант. Выводы И. Канта представлялись Г.В.Ф. Гегелю недостаточными: "Кантовская философия не могла оказать никакого влияния на метод науки. Она оставляет совершенно неприкосновенными категории и метод обычного познания"²². Полемизируя со сторонниками субъективизма, Г.В.Ф. Гегель пишет: "Правильно, однако, что категории не содержатся в непосредственном ощущении"²³. Г.В.Ф. Гегель связывал категории с субъективными процессами, протекающими вне человека и независимо от него. По его мнению, именно совокупный исторический процесс интеллектуального развития человечества, понятый в его всеобщих и необходимых моментах, определяет формы и законы мысли. Г.В.Ф. Гегель ставит своей задачей исследовать законы мышления, при этом он не видит различий между законами мышления о мышлении и законами мышления о внешнем по отношению к человеку мире. "Согласно этим определениям, мысли могут быть названы объективными мыслями; причем к ним следует причислять также и формы, которые рассматриваются в обычной логике и считаются обыкновенно лишь формами сознательного мышления. Логика совпадает поэтому с метафизикой – наукой о вещах, постигаемых в мыслях..."²⁴. По Г.В.Ф. Гегелю, логика имеет дело не с самими вещами непосредственно, а с определениями вещей, причем с такими определениями, которые положены деятельностью мышления.

Г.В.Ф. Гегель считает, что логика не должна некритически заимствовать категории из метафизики. Все категории, как он полагает, подлежат критическому рассмотрению. При этом он рассматривает категории в постоянном развитии и взаимодействии. Как заметил венгерский философ Д. Лукач, "Гегель с большой ясностью усмотрел здесь основное свойство категорий, а именно что категории как формы бытия процессуально изменяющихся комплексов не могут существовать в отдельности, как опирающиеся определенным образом на самих себя, а только как взаимно координируемые формы, определяемые одна другой с помощью самих вещей как связанные друг с другом и как выражающие комплексность обоснования их бытия"²⁵. Этот важнейший вывод Г.В.Ф. Гегеля, значение которого столь основательно подчеркнуто Д. Лукачем, неоднократно повторялся советскими учеными. В частности, В.Б. Кучевский пишет: "Одним из выражений противоречия абстрактного и конкретного в диалектике категорий выступает то, что их содержание не может быть реализовано вне развертывающихся между ними связей. Последние представляют собой не нечто внешне положенное относительно содержания каждой отдельно взятой категории, но само их содержание, взятое только в форме системных соотношений категорий. Системность категорий заключена в их собственной природе"²⁶.

Несомненной заслугой Г.В.Ф. Гегеля является то, что он вскрыл глубокую взаимосвязь категорий и языка. "Формы мысли выявляются и отлагаются прежде всего в человеческом языке. В наше время мы должны неустанно напоминать, что человек отличается от животного именно тем, что он мыслит. Во все, что для человека становится чем-то внутренним, вообще представлением, во все, что он делает своим, проник язык, а все то, что он превращает в язык и выражает в языке, содержит, в скрытом ли, спутанном или более разработанном виде, некоторую категорию..."²⁷. Хотя Г.В.Ф. Гегель не признает слово (речь, язык) единственной формой внешнего обнаружения творческой силы мышления, но считает его преимущественной, наиболее адекватной формой, в виде которой мышление противополагает себя самому себе.

В подходе Г.В.Ф. Гегеля в этом пункте обнаруживаются противоречия, которые невозможно разрешить в рамках его концепции. Так, он великолепно раскрывает реальные, объективные, обнаруженные им в ходе исследования человеческой духовной и материальной культуры логические формы и законы человеческого мышления. Но одновременно он абсолютизирует, обожествляет эти формы и законы человеческого мышления. Он даже отказывается ставить вопрос о возникновении мышления. Он берет мышление как данность, считая вопрос о его возникновении праздным. Но как же тогда быть, во-первых, с фактами наличного бытия? Действительно, человеческое мышление появляется вместе с человеком. Многие факты говорят за то, что генезис человека, его выделение из мира животных в результате накопления таких количественных изменений, которые перешли в качество, являлись весьма длительным процессом. Однако даже если согласиться с тем, что человек появился одномоментно и практически ниоткуда по воле какого-либо божества или в результате эманации объективной идеи, то остаются без ответа некоторые вопросы. В частности, откуда взялась такая чисто биологическая близость в строении тела человека и млекопитающих животных. Но самое главное, каким образом человек в состоянии общаться с животными, дрессировать их, добиваться от них выполнения определенных действий, просто приручать. Не следует забывать и об обучении одних животных другими. Известно, что поведение животных (это в первую очередь относится к млекопитающим) носит не только инстинктивный характер, но зависит от обучения другими животными. Обучение у животных происходит прежде всего в период взросления, но и затем животные учатся, используя собственный опыт и, зачастую, опыт других. Высшие млекопитающие, которые в детстве по тем или иным причинам были вырваны из привычной среды обитания и не прошли соответствующего обучения, уже не могут просто возвращаться в эту среду. Чаще всего такое возвращение оканчивается гибелью животного.

Но для данного вопроса самое главное – возможность человека общаться с животными, обучать их, воздействовать на их поведение. Если не допустить того, что уже у животных (по крайней мере, у высших млекопитающих) есть нечто, что явилось предпосылкой, основанием для появления в ходе длительной эволюции человеческого мышления, то объяснению это не поддается. Можно, конечно, и в данном случае сослаться на божественную волю, однако никакие теории, исследования и объяснения для таких ссылок вообще не нужны: ссылайся каждый раз на божественную волю и ничего не изучай, ни о чем не задумывайся. Вряд ли это подходит не только для Г.В.Ф. Гегеля, но и для огромного числа других мыслителей.

Вместе с тем не следует впадать в другую крайность – отождествлять мышление человека и животного, как это делали представители метафизического (недиалектического) материализма. Например, Н.Г.Чернышевский²⁸, пытаясь доказать сходство мышления человека и животного, отстаивал тезис о том, что животные способны испытывать те же "высокие чувства", которые имеются у человека. В качестве одного из аргументов он использовал тот достаточно широко известный факт, что курица обычно высиживает не только те яйца, которые она снесла сама, но и вообще все яйца, которые ей положат в гнездо (причем не только куриные). По его мнению, высиживать все (в том числе и чужие) яйца курицу побуждает альтруистическая забота о новом поколении цыплят. На деле же за инстинктом высиживания яиц нет никакой сознательной целесообразности. Если заменить все яйца предметами яйцеобразной формы, сделанными из дерева, папье-маше или другого материала, то курица будет столь же добросовестно высиживать эти предметы, хотя из них никто никогда не вылупится. Попытка Н.Г. Чернышевского высмеять тезис о том, что животные имеют сознание, но не имеют самосознания, также представляется не очень удачной. По его мнению, разделять сознание и самосознание все равно, что говорить, что скрипка издает синий звук, а самосинего издавать не может, его издает виолончель²⁹. Между прочим, звучание скрипки и виолончели действительно отличается, и это на слух может определить огромное количество людей. Вообще, действие, направленное на себя, отнюдь не то же самое, что и направленное на других. Ведь ясно, что самобичевание и самоубийство по технологии сродни бичеванию и убийству других, но не одно и то же. Да и из истории философии известно, что появление самосознания явилось важным этапом на пути эволюции человеческого мышления. Человек уже размышлял об окружающем его мире, но не сразу обратил внимание на то, что же такое его мышление и он сам. Особенность человеческого мышления вытекает из специфики общественной практики, связанной с трудом, в ходе которого происходит двойное опосредрвание, когда люди пользуются орудиями труда, изготовленными при помощи иных орудий труда. Как отмечал К. Маркс, говоря об отличии человека от животного, "животное непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не отличает себя от своей жизнедеятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же делает самое свою жизнедеятельность предметом своей воли и своего сознания. Его жизнедеятельность – сознательная. Это не есть такая определенность, с которой он непосредственно сливается воедино"³⁰.

Кроме того, отказ и даже запрещение ставить вопрос о возникновении мышления находится в противоречии с диалектическим методом самого Г.В.Ф. Гегеля. Г.В.Ф. Гегель все и всегда рассматривал в процессе развития, одну вещь через отношение к другой вещи. И вдруг у него появляется нечто окостеневшее, раз и навсегда данное, не развивающееся. Это противоречие вытекает из основного противоречия, неразрешимого в рамках гегелевского учения. По мнению Г.В.Ф. Гегеля, абсолютный дух стремится, познать себя самого, но сделать это он объективно способен только через субъективного духа. Согласно этой концепции, собственно, данное стремление к самопознанию и является движущей силой естественной и общественной истории. Но вот самопознание абсолютного духа произошло посредством субъективного духа (человека), а точнее, такое познание нашло успешное завершение в гегелевской философии. Все, цель достигнута. Значит, история должна прекратить свое течение; дальше развиваться некуда. Однако на деле природное бытие и человеческая история не прекращаются. Очевидно, первопричиной объективного мира является нечто иное, а не стремление мыслящего духа к самопознанию. Таким образом, гегелевская схема приходит в противоречие с диалектическим методом, которое не находит разрешения в рамках философии Г.В.Ф. Гегеля.

Неудовлетворенность рядом выводов Г.В.Ф. Гегеля высказал уже Л. Фейербах. При этом в философии Г.В.Ф. Гегеля, как, впрочем, и в философии И.Г. Фихте и Ф.В.Й. Шеллинга, Л. Фейербах критикует непреодоленность учения И. Канта. "Философия Гегеля есть устранение противоречия между мышлением и бытием, как оно было высказано в особенности Кантом, но – заметьте себе! – это только устранение данного противоречия в пределах... одного элемента, в пределах мышления"³¹. Для настоящего исследования это представляет существенное значение, так как понимание категорий вытекает из выяснения соотношения мышления и бытия.

Критикуя кантовско-гегелевский дуализм, Л. Фейербах, по сути, повторяет аргументацию Б. Спинозы против дуализма Р. Декарта. Примечательно, что Г.В.Ф. Гегель считал себя во многом последователем Б. Спинозы. "Быть спинозистом – это существенное начало всякого философствования, – писал он, – ... мышление необходимо должно было стать на точку зрения спинозизма"³². Признание философских заслуг Б. Спинозы не уберегло Г.В.Ф. Гегеля от воспроизводства упомянутого дуализма бытия и мышления на новом уровне. А уже Б. Спиноза дал вполне рациональное объяснение, почему такой дуализм отсутствует. У него мышление и протяженность – два атрибута одной и той же субстанции. Под субстанцией Б. Спиноза понимал "то, что существует само в себе и представляется само через себя, т.е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которой оно должно было бы образоваться"³³. Фактически субстанцией у Б. Спинозы является природа. Таким образом, по Б. Спинозе, мышление – это такое же свойство человеческого тела, как и протяженность, другими словами – тело одинаково проявляет свое существование в пространственной конфигурации среди других тел и в мышлении. Данный вывод сделан в противоположность картезианским рассуждениям о том, что человек состоит как бы их двух частей – лишенного тела мышления и лишенного мышления тела.

Собственно говоря, представления о дуализме бытия и мышления появились раньше у ряда древнегреческих философов. Идеи дуализма получили развитие в эпоху эллинизма и позднее. Так, в учении Ямвлиха (рубеж III и IV вв. н.э.) важное место занимает концепция триады бытие – жизнь – ум. Другими словами, эта триада состоит из мыслимого (бытия), мыслящего (ума) и тождества того и другого – жизни, которая в триаде помещена между полюсами "не-мыслящего" бытия и "не-сущего" мышления. Ямвлих наряду с "умопостигаемым космосом" рассматривает "космос мыслящий", объединяя их в сфере ума (нуса)³⁴. Сторонником онтологического дуализма выступает и Нумений (вторая половина II в. н.э.). С его точки зрения, высшее место в иерархической структуре бытия занимает первый бог (или первый ум-нус), который неподвижен и есть самоблаго. Наряду с ним вечно существует материя, характеризуемая тем, что она неразумная, непознаваемая и хаотичная. Материя воздействует на второй ум, который, с одной стороны, созерцает первый ум и умопостигаемое, а с другой стороны, тяготеет к материи и соприкасается с чувственным. В отличие от первого ума второй ум подвижен. По Нумению, второй ум упорядочивает материю, связывает ее узами гармонии и тем самым творит космос³⁵. Дуализмом характеризуется и христианское мировоззрение (причем с самых первых шагов своего становления) с однозначным противопоставлением души и ее временного обиталища – тела человека: "Рожденное от плоти есть плоть; рожденное от Духа есть Дух"³⁶.

В своих выводах Л. Фейербах следует за Б. Спинозой и с неменьшей определенностью указывает на "непосредственное единство души и тела, которое не допускает никакого промежуточного звена между материальной и имматериальной сущностью, никакого различения или противопоставления их, то есть тот пункт, где материя мыслит и тело есть дух и где, наоборот, дух есть тело, а мышление есть материя..."³⁷. По существу, здесь Л. Фейербах выступает с диалектических позиций и показывает, что нет необходимости прибегать к каким-либо почти магически-мистическим опосредованиям (как это делают Ф.В.Й. Шеллинг и Г.В.Ф. Гегель), чтобы выявить диалектическое тождество материи и мышления. К сожалению, этим весь диалектический потенциал фейербаховской философии и исчерпывается.

Решающими доводами в пользу материализма Л. Фейербах считает достижения естествознания, медицины и физиологии. Причем в XIX в. он был не одинок в таком подходе. За так называемый антропологический принцип в философии выступал Н.Г. Чернышевский. "Антропология – это такая наука, которая, о какой бы части жизненного человеческого процесса ни говорила, всегда помнит, что весь этот процесс и каждая часть его происходит в человеческом организме, что этот организм служит материалом, производящим рассматриваемые ею феномены, что качества феноменов обусловливаются свойствами материала, а законы, по которым возникают феномены, есть только особенные частные случаи действия законов природы"³⁸.

Однако результаты естественнонаучных исследований не становятся автоматически аргументами в пользу философского материализма. По-видимому, не случайно многие выдающиеся естествоиспытатели в философском плане занимали и занимают субъективно- или объективно-идеалистические позиции. Это связано с тем, что недиалектический материализм пытается вывести мышление непосредственно из физиологических процессов. Однако физиологически мышление не объясняется, несмотря на достижения в области изучения высшей нервной деятельности. На несводимость мышления к физиологии всегда указывали представители идеализма. Вряд ли можно не согласиться с Н.О. Лосским, когда он пишет: "Если физиологический процесс есть только повод, подстрекающий мое Я совершить акт внимания, то в деятельности восприятия душевный акт внимания к звуку есть более значительный фактор, чем материальный процесс в мозгу"³⁹. Представители недиалектического материализма всегда проигрывали спор, когда старались вывести мышление только из работы индивидуального мозга (иногда даже пытались сравнить мозг, вырабатывающий мысли, с другими органами человеческого тела, например, с поджелудочной железой, вырабатывающей желудочный сок). Идеалисты же всегда запутывались и аргументировали весьма неубедительно, когда представляли мышление существующим до появления человеческого мозга и совершенно независимо от него.

Л. Фейербах, как и другие сторонники недиалектического материализма, рассматривает индивида (мыслящее тело), который в созерцании находится в контакте с окружающим его миром. Получается, что во взаимоотношениях субъекта и объекта человек, хотя и выступает как субъект, занимает пассивную, как бы отстраненную позицию. Роль человеческой практики сведена на нет. А именно в практике, в ходе человеческой деятельности появляется и развивается человеческое мышление. Отдельный индивид сталкивается каждый день и с природой, и общественно-исторической средой, причем и то, и другое постоянно изменяется под воздействием человеческой деятельности, а этого Л. Фейербах как раз и не учитывает. Между тем еще И.Г. Фихте, критикуя Б. Спинозу, правильно отметил, что человек не движется по готовым, заданным природой формам, а активно творит новые формы, не свойственные природе, и движется вдоль них, преодолевая "сопротивление" внешнего мира.

В созерцании индивиду дан продукт деятельности других индивидов, взаимодействующих между собой в процессе производства материальной жизни. Л. Фейербах же ищет созерцания природы, где воздействия человека не было вовсе, ни в малейшей степени.

Стремление свести мышление к индивидуальному сознанию созерцающего человека привело Л. Фейербаха к тому, что он не раскрыл сложностей взаимоотношений теории и практики, не увидел, что в результате разделения труда произошло отчуждение результатов в виде науки от большинства индивидов. Наука превращается в силу, существующую независимо от большинства индивидов и вне их. Л. Фейербах, таким образом, не обнаружил реальных оснований, которые привели Г.В.Ф. Гегеля к обожествлению мышления (прежде всего, научного), посчитав это просто религиозными иллюзиями.

Вне человеческого общества индивид вообще не может стать человеком, что подтверждается и некоторыми эмпирическими данными. Имеются сообщения в печати⁴⁰ о детях, попавших к животным в весьма раннем возрасте. Будучи воспитанными животными, эти индивиды воспроизводили поведение тех животных, среди которых они росли, сохраняя лишь человеческую форму тела. Когда их находили люди, то требовался долгий период приручения и адаптации, чтобы они могли как-то жить среди людей и общаться с людьми. Ранее уже говорилось о том, что высшим млекопитающим надо учиться у взрослых животных для того, чтобы выжить в условиях дикой природы, но даже необученное животное остается тем же, каким родилось. Человек же вне человеческого общества человеком не станет. Кстати, человек, хорошо изучивший повадки животных, может в искусственных условиях подготовить детеныша животного к жизни в диких условиях, хотя это и весьма трудная задача. Домашние животные, живя среди людей и приобретая несвойственные им навыки и качества, все же остаются представителями того вида, к какому принадлежат их родители.

Несмотря на критику общего подхода Г.В.Ф. Гегеля к мышлению, Л. Фейербах соглашается с ним по отдельным вопросам. В частности, Л. Фейербах отмечал: "Только метафизические отношения суть логические отношения, только метафизика как наука о категориях является истинной эзотерической логикой. Такова глубокая мысль Гегеля"⁴¹. Однако соглашаясь с Г.В.Ф. Гегелем в том, что логические формы и закономерности абсолютно тождественны метафизическим, Л. Фейербах в противоположность гегелевской интерпретации понимает причины и основы этого обстоятельства. Иначе говоря, речь идет о том, что логические формы и закономерности – это осознанные универсальные формы и закономерности бытия, реального, чувственно данного человеку мира.

Следующим этапом в развитии представлений о категориях стало появление материалистической диалектики. Преодолев противоречия и односторонние подходы диалектического идеализма и предшествующего материализма, диалектический материализм позволил подняться на новый уровень осознания единства бытия и мышления, что предопределило новое понимание сущности категорий. Как уже отмечалось, Л. Фейербах вплотную подошел к диалектической трактовке материализма, но все же в основных своих выводах остался на недиалектических позициях. Поэтому он так же, как Б. Спиноза, не ответил на вопрос, почему же мышление является свойством только специфического тела – человеческого, а не всякого существующего, в то время как протяженность – свойство любого материального тела.

Шагом, позволившим преодолеть указанные противоречия, послужило появление диалектического материализма. К. Маркс при исследовании категорий, в частности, отмечал, что "категории выражают ... формы бытия, условия существования ..."⁴². К. Маркс не останавливается на констатации этого факта. Его внимание привлекает проблема движения категорий. Исследуя эту проблему, он и приходит к совершенно справедливому выводу, "что даже самые абстрактные категории, несмотря на то, что они – именно благодаря своей абстрактности – имеют силу для всех эпох, в самой определенности этой абстракции представляют собой в такой же мере продукт исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и внутри их"⁴³. Именно диалектический материализм позволил раскрыть механизм формирования категорий через специфику субъект-объектных отношений.

Субъект человеческой деятельности, активно воздействуя на окружающую его действительность, неизбежно сталкивается с проявлением закономерностей существования объективного мира. Осознавая эти закономерности, человек не просто механически отображает, а осваивает с тем, чтобы использовать их в своей практике. "Те же самые люди, – писал К. Маркс в "Нищете философии", – которые устанавливают общественные отношения соответственно развитию их материального производства, создают такие же принципы, идеи и категории соответственно своим общественным отношениям"⁴⁴. Опираясь на наличное знание, человек не просто движется по существующей действительности, но строит вокруг себя новую действительность, сознательно стремясь ускорить или затормозить познание или объективные закономерности или же сознательно не вмешивается в свободное течение событий. Объективные закономерности при этом, естественно, не отменяются, да и не могут быть отменены. Но в результате активного вмешательства человека закономерности совершенно по-особому переплетаются, их ход тормозится или убыстряется. Исторический процесс приобретает своеобразие и многовариантность. Объективный характер закономерностей проявляется в том, что в свободе человека творить новую действительность есть определенные рамки, не позволяющие свободе превратиться в произвол, причем недостаточное или неправильное знание, неверная оценка каких-либо факторов приводит совсем не к тем результатам, к которым стремится человек. Однако в любом случае объективный закон указывает лишь магистральное направление развития, а конкретная историческая практика богата причудливыми поворотами, отступлениями, скачками, правда, в рамках (хотя и весьма широких), очерченных объективным законом. В то же время в ходе практики человек, понимаемый в данном случае как превращенное бытие общества, углубляет свое знание и на основе этого корректирует свою деятельность. "История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека"⁴⁵.

Вместе с тем необходимо помнить, что подход к объективной действительности в диалектическом материализме принципиально отличается от подхода объективного идеализма. Что объединяет эти два подхода, так это подчеркивание объективного характера человеческого познания и роли знания в человеческой деятельности. Так, философ и богослов П.Д. Юркевич (1827–1874 гг.) писал: "В действительном познании природы и в действительности творчества и изобретения человек с жизненною необходимостью полагает и обнаруживает мышление как силу или деятельность предметную, имеющую значимость не для нас, но для объективной натуры вещей, и ежедневные успехи науки и искусства достаточно оправдывают это поведение познающего и изобретающего человека".⁴⁶ Однако выше я уже останавливался на характеристике объективного идеализма. Согласно диалектическому материализму, материальные условия существования общества как конкретно-исторической формы совместной деятельности людей определяют характер и основные направления познания.

С историческим развитием роль знания постоянно возрастает, ибо усиливается воздействие человека на окружающую действительность и все большее значение приобретает созданная человеком, но существующая и развивающаяся по объективным законам, новая действительность. В настоящее время неадекватное применение знания может привести к гибели всего человечества. В связи с возрастанием роли знания повышается значимость категорий. Как отмечают И.В. Блауберг и Э.Г. Юдин, "очень важен именно процесс превращения понятия в категорию, т.е. не только в средство фиксации некоторого содержания, но и в средство организации знания и познания"⁴⁷. Нельзя не согласиться с К. Ясперсом (1883–1969 гг.), когда он пишет: "Подлинно характерным для современной науки является не какая-либо категория или какой-нибудь метод, а универсальность в разработке категорий и методов. ... Изучаются все формы, все предметы. Следствием этого является возможность безграничного расширения категориальной сферы, а отсюда отсутствие законченного учения о категориях"⁴⁸. Если Аристотель стремился выделить и систематизировать только философские категории, то позже всякая наука обзавелась собственным категориальным аппаратом. Категория, – говорил К. Маркс, – "это – существенное, типическое во всем многообразии содержания"⁴⁹. В.И. Ленин отмечал: "Перед человеком сеть явлений природы. Инстинктивный человек, дикарь, не выделяет себя из природы. Сознательный человек выделяет, категории суть ступеньки выделения, т.е. познания мира, узловые пункты в сети, помогающие познавать ее и овладевать ею"⁵⁰.

Проблемы, рассмотренные выше, сохраняют свою актуальность по сей день. Попытки уйти от исследования категорий путем изучения, прежде всего, языка науки (например, в рамках направления, именуемого аналитической философией) рано или поздно заканчиваются возвращением к проблематике категориального строя человеческого знания и необходимости разобраться в сущности категорий. В тех случаях, когда ученые обращаются к сущности категории как таковой, к движению и взаимоотношениям категорий, то они, как правило, берут за основу идеи Аристотеля, Г.В.Ф. Гегеля, К. Маркса и других мыслителей, учения которых уже анализировались, при этом идеям может быть дана своеобразная интерпретация при сохранении, правда, общего подхода.

Определение понятия "категория". Итак, определение категорий имеет огромное значение для любой науки, поскольку именно с их помощью осуществляется процесс познания законов существования и развития конкретной действительности. Под категорией понимается совокупность мыслей, отражающих в обобщенном виде некоторый способ существования в постоянном взаимодействии и развитии явлений бытия, что дает возможность познания движения таких явлений.

В современной отечественной специальной литературе категорию определяют через понятие. Например, Н.И. Кондаков пишет, что категория – это "предельно широкое понятие, в котором отображены наиболее общие и существенные свойства, признаки, связи и отношения предметов, явлений объективного мира ..."⁵¹. А.Г. Спиркин и М.Г. Ярошевский указывают, что категории "в философии предельно общие, фундаментальные понятия, отражающие наиболее существенные, закономерные связи и отношения реальной действительности и познания"⁵².

Однако такой подход представляется несоответствующим действительности и запутывающим существо дела. Ведь получается, что имеется некоторое множество понятий, и часть из них мы можем выделить, назвав категориями. Но здесь сразу же возникают вопросы. Во-первых, каким образом выделить из числа понятий категории? Предлагаемые критерии ("предельно широкие" или "предельно общие, фундаментальные" понятия) неточны и весьма расплывчаты, поскольку нигде не говорится, чем измерить "фундаментальность", "широту" или "общность" понятий. Выходит, что все зависит от личного вкуса исследователя. Во-вторых, зачем вообще из множества понятий выделять категории? Если дело только в названии, то вполне достаточно указать, что такие-то и такие-то понятия являются "фундаментальными", "предельно широкими" или "предельно! общими", не прибегая к тому, чтобы называть их категориями. Согласно известному логическому правилу, сформулированному, как считают, У. Оккамом, "сущности не следует умножать без необходимости". Введение термина "категория" наряду с термином "понятие" без четкого их разграничения усложняет и затемняет проблему, не привнося никакого эвристического момента.

Дело, однако, в том, что категории не сводимы к понятиям. Действительно, между категорией и понятием есть общее – и то, и другое являются орудиями познания, – но функции у них различны. Понятие фиксирует наиболее существенные отличительные признаки (как общие, так и специфические) объекта. Иными словами, это описание некоторого содержания, в кагором раскрываются не только внешние особенности объекта, но и внутренние закономерности его существования.

Категория нацелена главным образом на организацию процесса познания, выделение одного из узловых моментов этого процесса. Поэтому в категории раскрытие содержания объекта не является самоцелью, а подчинено решению задачи выявления и исследования законов существования конкретной действительности или обширной области этой действительности, и значит, с необходимостью требует определения места и роли данного объекта среди явлений и отношений этой конкретной действительности. Ввиду этого понятие может быть дано изолированно, хотя может быть выведено и как элемент системы понятий. Категории раскрываются всегда в системе категорий. И даже если проводится изучение одной категории, без выяснения ее места в системе определить содержание категории не удастся. В связи с этим вполне закономерным представляется вывод Ю.А. Харина о том, что "необходимым условием дальнейшей плодотворной разработки проблемы отрицания в материальной диалектике является восхождение теоретического анализа от категории отрицания к закону отрицания отрицания"⁵³. Требуется, однако, добавить, что закон движения категории отрицания в категориальной системе диалектического материализма заложен в самой этой категории (если мы раскрываем "отрицание" именно как категорию) и восхождение к закону отрицания отрицания есть исследование естественного процесса развития данной категории и перерастания закона существования отрицания в закон отрицания отрицания.

Следует обратить внимание на то, что один и тот же термин ("материя", "время", "право", "государство" и т.д.) может выступать и в роли понятия, и в роли категории (хотя не все то, что может быть определено понятием, может служить в качестве категории). Это обстоятельство и порождает терминологическую путаницу, когда отдельные понятия рассматриваются как категории. Как уже отмечалось выше, понятие может превращаться в категорию, причем в этом случае существенно меняются его функции как инструмента познания, а также роль и место среди других инструментов познания. В то же время необходимо помнить, что в основе каждого понятия находится группа взаимосвязанных категорий, а содержательная интерпретация понятия означает выявление его категориальной структуры. Нельзя не согласиться с В.А. Кайдаловым, когда он подчеркивает, что "данная категориальная структура (каркас) должна обладать свойством оптимальности, т.е. наиболее полно и точно определять смысл интерпретируемого понятия, его адекватность отображаемой действительности, соответствующей ему предметной области"⁵⁴. Таким образом, взаимоотношения между категорией и понятием носят диалектический характер.

Вместе с тем в дальнейшем в настоящем исследовании много внимания уделяется правовым институтам. В связи с этим необходимо несколько слов сказать о соотношении понятий "правовой институт" и "категория", тем более что некоторые категории и правовые институты могут обозначаться одними и теми же терминами, что, естественно, способствует порождению путаницы. Категории отраслевых правовых наук служат орудием познания институтов отраслей права. Как представляется, действенность и орудия познания можно по достоинству оценить только в ходе применения в процессе познавательной деятельности. Правовой институт, представляя собой группу юридических норм, регулирующих определенный вид однородных общественных отношений, неразрывно связан с правом конкретной страны, в то время как одна и та же категория не только может, но и должна быть применима для изучения аналогичных институтов разных стран, поскольку правовые институты – это те явления бытия, закономерности существования и развития которых находят отражение в правовых категориях. Поэтому для данной работы так важно использование сравнительно-правового материала. Например, институт "парламентаризм", который, естественно, различен в России, Франции, Индии, Германии, Японии, Великобритании и т.д. с успехом исследуется при помощи универсальной (в силу универсальности самой науки) категории "парламентаризм", встроенной в систему других категорий конституционного (государственного) права.

2. Системность категорий

Эволюция взглядов на систему. Определение понятия системы. Системные качества. Синергетика.

Эволюция взглядов на систему. Категории, как уже отмечалось, должны рассматриваться как составные части некоей системы категорий. Это объективная закономерность существования категорий, в связи с чем необходимо подробнее остановиться на самих системах. Довольно широкая распространенность термина "система" в настоящее время в лексике различных отраслей науки и прикладных дисциплин, а также в повседневном языке требует внесения ясности в его употребление для достижения целей настоящего исследования.

Анализом проблем системности бытия, как, впрочем, и исследованием самого понятия "система" мыслители занялись намного позже, чем изучением свойств категорий. Правда, сам термин "система", известен довольно давно. Слово "зуйета" в переводе с греческого языка означает "составление". Однако первоначально в течение длительного времени внимание исследователей было приковано к иным проблемам, изучение которых, впрочем, привело к осознанию системности. Одной из важнейших среди этих, так сказать, "предсистемных" проблем является соотношение части и целого. Эта проблема занимает весьма много места в работах философов разных времен и народов. Своеобразно заострил данную проблему, например, Зенон Элейский. Из его апорий следовало, что целое, состоящее из частей, невозможно. Несоответствие этих выводов эмпирической действительности побуждало к дальнейшим исследованиям.

В Европе в средние века идеи .античных философов (прежде всего Аристотеля) о целом и о соотношении части и целого получили дальнейшее развитие в работах схоластов. Не оставляли без внимания эти идеи и арабские мыслители и, в частности, в XII в. А.-В.М. ибн-Рушд (в другой транскрипции – ибн-Рошд). При этом выводы и основные положения раоот ион-гушда (латинизированной форма его имени, распространенная в Европе, – Аверроэс довольно долго оказывали значительное влияние не только на арабоязычную, но и на европейскую философскую мысль. Существенный вклад в разработку проблем соотношения частей и целого внес в XIII в. Фома Аквинский, предлагая свою классификацию целостностей, разбирая различные виды целого, качества частей целого, вводя новые понятия, как, например, "универсальное целое" (totum universale), предназначенное для фиксации понятийного целого.

В задачу настоящего исследования не входит подробное рассмотрение соотношения целого и части вне проблематики систем, поэтому, отметив важность этих "предсистемных" наработок, я не буду подробно на них останавливаться.

Следует отметить, что понятие системы в течение длительного времени использовалась для обозначения упорядоченного знания. В частности, арабский философ конца IX–первой половины X вв. Абу Наср аль-Фараби, давая оценку трудам Аристотеля, обратил особое внимание на порядок, организацию и систему "в его научных книгах. Считают, что они для него настолько естественны, что он не может отойти от них. Если же [как следует] рассмотреть его послания, то там можно найти совершенно противоположные высказывания, построенные без системы и в беспорядке"⁵⁵. Абу Наср аль-Фараби много сил приложил к тому, чтобы путем комментирования не только систематизировать взгляды Аристотеля, но и построить единую философскую систему на базе учений Аристотеля и Платона (с учетом воззрений неоплатоников, в первую очередь Порфирия), которые, как ему представлялось, ни в чем друг другу не противоречат, а различаются лишь в силу использования их создателями разных методов для изучения одних и тех же явлений⁵⁶.

В ХVII–ХVII вв. понятие системы уже прочно входит в Европе в научный оборот. Появляются работы, нацеленные на изучение самих систем и принципов системности. Наиболее значительным трудом, посвященным анализу систем, появившимся в это время, является "Трактат о системах" Э.Б. де Кондильяка. Первое издание Трактата увидело свет в 1749 г. Позже автор серьезно переработал и дополнил его. Открывает свое исследование Э.Б. де Кондильяк определением: "Всякая система есть не что иное, как расположение различных частей какого-нибудь искусства или науки в известном порядке, в котором они все взаимно поддерживают друг друга и в котором последние части объясняются первыми"⁵⁷. Как видно из этого определения, для Э.Б. де Кондильяка построение системы – это субъективный акт творчества. Но именно в XVIII в. начало утверждаться представление о том, что любая субъективно построенная система должна опираться на объективные закономерности, т.е. такие закономерности, которые не зависят от разрабатывающего систему субъекта. У того же Э.Б. де Кондильяка за определением системы следует пояснение: "Части, содержащие объяснения других частей, называются принципами, и система тем более совершенна, чем меньше число ее принципов, желательно даже, чтобы число их сводилось к одному"⁵⁸. Очевидно, здесь речь идет о принципах как об исходных суждениях и мыслях, на которых покоятся и на основе которых в конечном счете объясняются все прочие части той или иной системы. Однако при прочтении работ Э.Б. де Кондильяка легко обнаружить, что он обозначает словом "принцип" не только суждения, но и объективно существующие причины, или первопричины, в отдельных случаях это слово означает у него "закон", а зачастую употребляется в смысле "начало". Другими словами, налицо неразрывная связь суждений и объективных закономерностей, выраженных в этих суждениях. При этом Э.Б. де Кондильяк поясняет, что для него системы являются гипотезами, если в качестве принципов взяты предположения, а абстрактные системы, т.е. системы, покоящиеся на отвлеченных понятиях, по его мнению, необходимы для упорядочивания человеческих знаний, но неспособны привести к новым открытиям. Единственным источником научных знаний и соответственно научных систем он считал установленные факты. Поэтому Э.Б. де Кондильяк и делает вывод: "Системы древнее философов: сама природа заставляет создавать их, и они создаются неплохо, когда в качестве учителя люди имеют только природу"⁵⁹.

В данных выводах заключается вклад, причем не единственный, Э.Б. де Кондильяка в изучение систем. Поэтому у него и получается, что построение системы – это акт творческий, нацеленный на освоение и познание окружающего мира, а не волюнтаристское действо.

Вместе с тем нельзя не отметить, что гипотезы служат зачастую основанием, побудительным мотивом и условием для проведения углубленных научных изысканий. А упорядочивание наших знаний способно привести к качественным сдвигам в этих знаниях. Одним из примеров служит открытие Д.И. Менделеевым периодического закона химических элементов. Понимая, что Э.Б. де Кондильяк ставил перед собой задачу критики умозрительных, далеких от жизни и настоящей науки рассуждений с тем, чтобы отстоять подход к построению систем на основе конкретных знаний, полученных в ходе человеческой практики и отражающих объективные закономерности окружающей нас действительности, необходимо все же сказать, что, на мой взгляд, в этой критике и отмежевывании от абстрактных систем и гипотез Э.Б. де Кондильяк допустил явное преувеличение.

Таким образом, во времена Э.Б. де Кондильяка (как, впрочем, и ранее, и несколько позже) понятие "система" относилось к систематически изложенным знаниям, хотя и отражающим закономерности и события, существующие независимо от этих знаний. Именно в этом значении употребляется термин "система" в названии трактата П.А. Гольбаха "Система природы, или о законах мира физического и мира духовного"⁶⁰, в названии сочинения Ф.В.Й. Шеллинга "Система трансцендентального идеализма"⁶¹ и многих других. О системности самого окружающего мира и отдельных его явлений (я имею ввиду объективную системность как свойство) никто в тот период не говорил.

Лишь в XX в. с появлением исследований, ориентированных на рассмотрение окружающих явлений и всего мира в целом в качестве систем, теоретическая разработка проблематики систем поднялась на качественно новую ступень. В немалой степени этот теоретико-познавательный прорыв, имевший также и огромное практико-прикладное значение, был подготовлен достижениями естественных и социальных наук в ХIХ–ХХ вв., дальнейшим развитием философского осмысления проблем целостности и взаимодействия целого и части.

Особенно интенсивно теоретическая проработка системных исследований осуществлялась в 30–40–50-е гг. XX в. Это нашло свое выражение в подготовке общей теории систем Л. фон Берталанфи, в выдвижении Н.Винером кибернетики, а также в работах его предшественников и последователей, занимавшихся теорией управления и теорией информации, в выработке многочисленных практически ориентированных системных подходов, таких, как исследование операций, системный анализ и системотехника, в разработках математиков и специалистов по математической логике.

Системное мышление довольно быстро во второй половине XX в. проникло в различные области человеческого знания. Нельзя не согласиться с замечанием немецкой исследовательницы М. Леске: "В силу интегративного характера системного мышления возможности его применения необычайно широки. Все это привело к непредвиденному распространению понятия системы даже в повседневном языке, в результате чего оно стало расхожим термином"⁶². Следствием такого распространения системного мышления и успехов системных методов, используемых в разных научных дисциплинах, явилась попытка придания системному подходу общефилософского значения. Развернулась дискуссия, преодолевает ли системный подход диалектический метод в философии или нет. В ходе дискуссии обозначились разные точки зрения. Крайние точки зрения сводились к абсолютизации в отношении методологической ценности системного подхода или же к полному отрицанию такой ценности.

С однозначно негативной оценкой системного подхода, исходя из общей посылки, в соответствии с которой все,, что предлагает системный подход, уже содержится в диалектике, причем на более высоком уровне разработки, выступают, например, болгарский ученый И. Карагеоргиев⁶³, российские исследователи Н.А. Васина и В.А. Федорович⁶⁴. Следует отметить, что работ с такой огульной критикой системного подхода сравнительно немного. В то же время преувеличение методологической ценности системного подхода, допускаемое в книгах и статьях некоторых западных исследователей, привело к вполне справедливой критике. Так, польский ученый Т. Ярошевский⁶⁵, рассматривая диалектику и структурализм (т.е. одну из разновидностей системного подхода в широком смысле этого слова), вскрыл и обстоятельно раскритиковал многие крайности и ошибки структуралистских концепций. И.В. Блауберг и Э.Г. Юдин в принципе правильно указали на неправомерность и непродуктивность рассмотрения диалектики и структурализма как однотипных явлений, что служило одной из посылок исследования Т. Ярошевского⁶⁶, в целом давая высокую оценку анализу, проведенному польским ученым. Но надо сказать, что рассмотрение диалектики и структурализма в качестве однотипных явлений отнюдь не изобретено Т. Ярошевским, а спровоцировано рядом сторонников структурализма, придающим структурализму значение философской методологии.

Тот факт, что системный подход не является философской методологией, вовсе не снижает его значимости. Наоборот, верное определение места и роли того или иного метода в методологической системе позволяет правильно применять его и в максимальной степени использовать все предоставляемые им возможности. На мой взгляд, четко и удачно подмечен характер взаимодействия философской методологии и различных разновидностей системного подхода в замечании И.В. Блауберга и Э.Г. Юдина о том, что "принципиальное отношение между диалектикой и системно-структурной методологией вполне ясно: диалектика является основой этой методологии, ее философским базисом; в свою очередь, развитие системно-структурной методологии способствует обогащению и конкретизации методологического потенциала диалектики в тех ее разделах, которые связаны с философско-методологическими характеристиками сложноорганизованных объектов действительности – систем и структур"⁶⁷.

Примечательно, что первым ряд системных принципов и закономерностей открыл российский и советский ученый А.А. Богданов в начале XX в. Наиболее полно свои взгляды он изложил в весьма объемном труде "Тектология. Всеобщая организационная наука" (третье, последнее прижизненное издание – 1925–1929 гг.). В 1925 г. вышло немецкое издание "Тектологии". Странно, что Л. фон Берталанфи, разрабатывавший общую теорию систем, не заметил это немецкое издание. По крайней мере, в его работах ссылок на А.А. Богданова нет, а занимались они практически одними проблемами.

К сожалению, научные достижения А.А. Богданова в области системных исследований не были в должной мере оценены современниками в России и за рубежом. В значительной степени это было связано с тем, что А.А. Богданов придавал своей тектологии общеметодологический характер и, отстаивая тезис об отмирании философии, считал, что всеобщая организационная наука заменит философию. Концепция отмирания философии была подвергнута совершенно справедливой критике. Но за этой критикой действительных и очевидных недостатков и просчетов теоретических разработок АЛ. Богданова оказались скрытыми подлинные научные открытия и новаторский подход к изучению окружающей действительности, заложенные в его тектологии. Лишь позже, когда внимание исследователей сосредоточилось не столько на тезисе об отмирании философии, сколько на содержании новых идей и методов, выдвигаемых А.А. Богдановым, в особенности на фоне развития системного мышления и в сопоставлении "Тектологии" с работами зарубежных авторов (У.Р. Эшби, Н. Винер, Л. фон Берталанфи и др.), приоритет российского ученого в сфере системного подхода и значение его научных разработок, не потерявших актуальности до настоящего времени, неоднократно отмечался советскими (например, Г.Н. Поваров⁶⁸, М.И. Сетров⁶⁹, И.В. Блауберг и Э.Г. Юдин⁷⁰, А.Л. Тахтаджян⁷¹, Н.Н. Моисеев⁷² и др.) и иностранными (к примеру, канадцы Г. Горелик⁷³ и Р. Маттессич⁷⁴) специалистами.

Определение понятия системы. Как уже отмечалось, системный подход получил весьма широкое распространение в середине и второй половине XX в. Результатом этого стало появление огромного количества определений системы. В задачи настоящего исследования не входит их анализ, поэтому я остановлюсь на одном, рабочем определении системы, необходимом для изучения системности категорий. Система – это совокупность взаимосвязанных элементов, образующая определенную целостность, которая обладает собственными свойствами, не сводимыми к сумме свойств ее элементов. Система (т.е. внутренне организованное единство некоторых элементов) представляет собой некое новое качество по сравнению с несистемным набором тех же самых элементов. Это отмечал уже А.А. Богданов: "Организованное целое оказалось на самом деле практически больше простой суммы частей, но не потому, что в нем создавались из ничего новые активности, а потому, что его наличные активности соединяются более успешно, чем противостоящие им сопротивления"⁷⁵.

Существуют также различные формализованные определения системы. Два таких определения предлагает, например, А.И. Уемов. Одно из них выглядит следующим образом: [(а)t](А)], где t обозначает определенное, а – неопределенное, А – произвольное; символ, заключенный в круглые скобки, обозначает вещь, символ, записанный справа от круглых скобок, – свойство, слева – отношение. Таким образом, формула, приведенная выше, имеет следующее значение: "Система – это объект, в котором имеет место некоторое отношение, обладающее заранее фиксированным свойством t".

Другое определение получается путем двойственной замены – свойства на отношение и отношения на свойство: [(А)[t(а)]]. В переводе с языка тернарного описания получаем: "система – это объект, в котором имеют место свойства, находящиеся в заранее фиксированном отношении t"⁷⁶.

Формальные определения не просто короче записанных обычными словами, но в ряде случаев они являются более четкими, поскольку слова, как правило, многозначны, а символическая запись позволяет до определенной степени такой неоднозначности избежать. Зачастую разгораются жаркие споры вокруг того, какое именно слово использовать для обозначения того или иного понятия, той или иной категории, при этом, к сожалению, во многих случаях существо самого понятия или самой категории отодвигается в ходе споров на задний план, а приверженность тому или иному слову превращается в процессе дискуссии в самостоятельную ценность. Тому много примеров. В частности, такие споры характерны для отечественной юридической общественности в 80–90 гг. XX в.

Вместе с тем формализация определений позволяет в работе с ними использовать аппараты математики и математической логики, что открывает перед исследователем новые горизонты. Однако формализация определений возможна и полезна не всегда. Во-первых, не все характеристики объекта (в особенности качественные) поддаются формализации. Во-вторых, в ряде случаев нюансы определения могут иметь большое смысловое значение, а выразить эти нюансы формальным языком зачастую не представляется возможным. В-третьих, для чтения и использования определений, записанных при помощи формальных языков, необходимо специально их выучить, а на это требуется затратить определенные усилия и средства. Причем если впоследствии этими языками не пользоваться, то такие затраты окажутся неэффективными.

В настоящее время выделение системных принципов, отражающих свойства систем, стало чуть ли не общим местом работ, посвященных изучению систем. Среди системных принципов обычно выделяют следующие: структурность (т.е. то, что система состоит из определенных элементов); рассмотрение структурных элементов в качестве самостоятельных систем (подсистем); целостность (т.е. уже упомянутая несводимость свойств системы к сумме свойств составляющих ее элементов); взаимозависимость системы и среды; множественность описания (в силу сложности системы можно строить множество моделей, каждая из которых описывает лишь отдельный аспект системы)⁷⁷. При анализе системы категорий государствоведения или права необходимо опираться на указанные принципы.

В любой системе при ее рассмотрении условно можно выделить статический и динамический аспекты. Традиционно структура рассматривается в качестве статической характеристики системы, хотя в литературе встречаются попытки рассматривать структуру как постоянно изменяющееся явление (это, главным образом, характерно для работ структуралистов). Однако даже при эволюционном подходе к структуре (а такой подход правилен, поскольку структура, как и любое другое явление, подвержена изменениям), мы можем зафиксировать некую структуру лишь в определенный момент. Ведь изменение структуры неизбежно означает и изменение самой системы. Другими словами, при таком изменении мы уже будем говорить об иной структуре иной системы.

Иначе обстоит дело с организацией, характеризующей динамический аспект системы. Хотя и организация, и структура относятся к описанию внутреннего строения системы, структура фиксирует некий порядок расположения элементов и их иерархию, а организация определяет единство, упорядоченность взаимодействий всех элементов, что и обеспечивает целостность системы. Но взаимодействие всегда представляет собой некий процесс, поэтому если его и можно рассматривать по стадиям, то невозможно и бессмысленно пытаться найти в нем статичные моменты. В лучшем случае мы придем к некоему подобию апорий Зенона Элейского. Но повторять чужие открытия малополезно, а пытаться двигаться в этом направлении непродуктивно, ибо эмпирическая действительность (да и сделанные за последние столетия научные открытия) опровергают однозначность выводов, сделанных из противоречий, изложенных в форме апорий.

Таким образом, анализ любой системы, в том числе и системы категорий, не может заключаться в составлении какой-то одной застывшей модели. Как подмечает Э.Г. Винограй, "системность категориального аппарата означает прежде всего его функциональность. Необходимо избежать превращения его в упорядоченную тем или иным способом, но функционально неподвижную конструкцию. Система категорий должна быть одновременно методологическим алгоритмом познания и действия..."⁷⁸. Это замечание представляется весьма важным и полезным, хотя, на мой взгляд, автор несколько пережимает, делая упор на значение функциональности системы категорий и ставя тем самым внутреннее строение таксой системы как бы на второй план.

Системные качества. В основе понимания природы системных явлений лежит исследование интегральных системных качеств, характеризующих сущность целостных образований. Как убедительно показывает Э.Г. Винограй, весьма обширный массив общих интегральных качеств систем может быть систематизирован определенным образом, что позволяет выделить ряд фундаментальных качеств, к которым так или иначе сводятся все остальные. Такими фундаментальными качествами являются: организованность, целостность, сложность, функциональная анизотропность, инерционность⁷⁹.

Выше уже было сказано несколько слов о категории "организация" и соотношении ее с категорией "система". Здесь же необходимо отметить следующее. Организованность, характеризующая уровень организации системы, определяет сосредоточение действий системы благодаря концентрации ресурсов и фокусировании свойств, достигаемым на основе функциональной дополнительности элементов данной системы, что позволяет разрешать актуальные противоречия системы. Э.Г. Винограй предлагает оценивать организованность по таким критериям, как экономность, результативность и надежность⁸⁰.

Целостность можно определить как способность системы сохранять свою качественную специфичность в изменяющихся условиях среды. Как уже отмечалось, разработка проблематики целостности исторически во многом способствовала появлению системного подхода, готовила почву для его становления и развития. Разумеется, исследованию целостности (в том числе и как фундаментального качества систем) уделялось и уделяется много внимания.

Целостность представляет собой многоаспектное явление. Одна из важнейших составляющих целостности – интегрированность. Как отмечает В.П. Кузьмин, "различие суммативных и целостных множеств состоит в феномене интеграции"⁸¹. Интегрированность обеспечивает сплоченность частей в целое, причем в результате такой сплоченности свойства частей модифицируются и проявляются как качественно иные свойства, характерные для наличной целостности и отличные от свойств отдельных элементов. Интегрированность проявляется также в функциональной ориентированности взаимодействий элементов системы на сохранение и развитие целостности путем снятия актуальных противоречий системы.

Целостность находит выражение и в активности, т.е. способности системы к самодвижению.

К важнейшим компонентам целостности относится наряду с упомянутыми устойчивость, т.е. способность системы противостоять разрушающим воздействиям. А.Л. Богданов связывал устойчивость с законом относительных сопротивлений, согласно которому "устойчивость целого зависит от наименьших относительных сопротивлений всех его частей во всякий момент"⁸².

Одним из аспектов целостности выступает связность. По справедливому замечанию М.И. Сетрова, "именно существенность и большая сила связей данных частей друг с другом, чем с другими объектами, и создает целостность"⁸³.

Связность дополняется иерархичностью, которая предполагает соподчиненность уровней системы, ее элементов по вертикали. "Иерархическое построение систем не только является экономичным и помехоустойчивым, но в принципе представляет единственно возможный способ построения достаточно сложных систем"⁸⁴.

Коррелятивность – это закономерная взаимозависимость характеристик целостной системы, другими словами, коррелятивность (и это отличает ее от иерархичности) показывает горизонтальные взаимодействия внутри структуры, давая представление о координации, а не субординации элементов.

Целостность проявляется в цикличности динамических процессов, протекающих в системе.

Необходимо также помнить, что без функциональной завершенности конструкции сложной системы ее целостность невозможна.

Существенным признаком целостности является наличие у системы некоей внешней границы (отделяющей ее от среды), которая обусловлена функциональной выделенностью системы из среды, причем контакты со средой осуществляются избирательно, что позволяет обмениваться со средой веществом, энергией и информацией, не смешиваясь со средой и сохраняя качественную индивидуальность системы.

Следует отметить также фракталъность, т.е. запечатленность в элементах системы свойств, присущих данной системе как целостности, составляющих ее качественную специфику ⁸⁵.

Рассмотрим теперь такое интегральное системное качество, как сложность. Одним из проявлений сложности является разнообразие, иначе говоря, количественное и качественное различие элементов системы (связей, процессов и т.д.). У. Эшби, например, полагал, что концепция разнообразия, которой он уделял много внимания в своих работах, играет ведущую роль в построении теоретической кибернетики⁸⁶.

Другая грань сложности – противоречивость. Возникающие и преодолеваемые противоречия являются одновременно следствием и источником развития системы, в результате чего обеспечивается динамическое равновесие системных центров силы и напряжений.

Противоречивость и разнообразие тесно связаны с такими слагаемыми сложности, как лабильность (изменчивость характеристик системы), альтернативность (множественность вариантов тенденций функционирования и эволюции систем), стохастичность (вероятностный характер состояний и процессов в системах).

Функциональная анизотропность представляет собой неоднородность и неравнозначность функциональных возможностей для системных преобразований и действий в различных направлениях. Функциональная анизотропность системы характеризуется функциональной неравноценностью элементов и связей системы, организационной разносопротивляемостью и разночувствительностью к воздействиям, асимметричностью потенциальных возможностей осуществления функциональных и дисфункциональных изменений⁸⁷.

Инерционность заключается в способности системы сохранять свое состояние и оказывать определенное сопротивление факторам, ведущим к изменению. Инерционность проявляется, во-первых, в том, что при любых воздействиях для перехода системы из одного состояния в другое требуется некоторое время, т.е. происходит запаздывание реакции на воздействие. Во-вторых, инерционность находит свое выражение в появлении снижающих эффективность функционирования системы помех в результате организационных возмущений в системе во время переходного от одного состояния системы к другому как результат воздействия определенных сил и сопротивления им.

Необходимо иметь в виду, что у любой системы имеются зависящие от уровня ее инерционности объективные пороги величин управляющих воздействий, превышение которых влечет потерю ее качества, т.е. ее разрушение возникающими при этом инерционными силами.

Синергетика. Исследование систем привело к проблемам самоорганизации в ходе развития открытых сложных систем под воздействием внутренних и внешних факторов, что предполагало в том числе изучение диалектики необходимого и случайного и анализ свойств неравновесности и необратимости в эволюционных процессах. Все это и привело к появлению синергетики. Термин "синергетика" латинского происхождения и означает совместное координированное действие. Он был впервые использован С. Шеррингтоном в конце XIX в. Но подлинное развитие ожидало синергетику в XX в., когда Г. Хакен ввел понятие синергетики для обозначения процессов самоорганизации и кооперативности в физико-химических структурах, а И.Р. Пригожин и его последователи занялись изучением процессов перехода от хаоса к порядку первоначально на материале химических растворов. Вскоре выяснилось, что проблемы самоорганизации систем в эволюционном процессе имеют сходный характер в самых различных областях окружающей нас действительности. В результате сформировалась синергетика как междисциплинарное направление исследований механизмов самопроизвольного возникновения и разрушения, перехода от хаоса к порядку и обратно, присущих любым системам в процессе развития.

Одной из центральных категорий в синергетике является самоорганизация. Г. Хакен определяет самоорганизацию как "спонтанное образование высокоупорядоченных структур из зародышей или даже из хаоса"⁸⁸.

По Г. Хакену, самоорганизация, фактически базируясь на вероятности, происходит в результате случайных флуктуации и необходимо-закономерных процессов и ведет к устойчивости через неустойчивость. В.А. Кайдалов считает весьма важным дополнить эту категориальную схему субстанциональным моментом, указывая на то, что идея самодвижения является ключом к пониманию причин самоорганизации⁸⁹. И.Р. Пригожин и Ж. Николис отмечают, что самоорганизация включает элементы и случайности, и детерминизма, которые скорее кооперируются, чем конфликтуют⁹⁰. Это метко подмечено, однако упущено из вида, что необходимость и случайность находятся между собой в диалектическом отношении, а значит, оговорка о скорее кооперативном, нежели конфликтном, взаимодействии теряет смысл. Объективно-диалектический характер отношения предполагает противоречие между случайностью и необходимостью при сохранении их неразрывного единства, взаимодополнения и взаимоперехода. Таким образом, необходимость проявляется в случайности, а сама случайность – необходима.

При недиалектическом подходе необходимость и случайность противопоставляются друг другу, абсолютизируются. В таких условиях попытки рационально объяснить окружающую нас действительность приводят к жесткому детерминизму и даже предопределению. Однако стремление обусловить каждое явление цепочкой предшествующих явлений, доказать, что в этой цепочке каждое звено могло быть только таким и никаким иным, не говоря уже о том, чтобы проследить эту цепочку, до сих пор заводило исследователей в тупик. В то же время представление о мире как о скоплении совершенно случайных, т.е. необусловленных друг другом, явлений попросту не выдерживает никакой критики, поскольку в огромном количестве случаев причинно-следственная связь между явлениями очевидна. Как справедливо отмечал Г.В.Ф. Гегель, "совершенно правильно, что задача науки, и в особенности философии, состоит вообще в том, чтобы познать необходимость, скрытую под видимостью случайности; это, однако, не следует понимать так, будто случайное принадлежит лишь нашему субъективному представлению и должно быть всецело устранено, для того чтобы достигнуть истины"⁹¹.

Необходимость заключается в объективных законах, по которым движется действительность. Но проявление действия этих законов в конкретных обстоятельствах, когда взаимодействуют разнообразные факторы и причудливо переплетаются сами законы, предопределяет объективную возможность многовариантности движения в определенных рамках. И здесь роль случайности нельзя недооценивать. Г.В.Ф. Гегель убедительно показал, что "хотя реально необходимое и есть по форме нечто необходимое, но по содержанию оно нечто ограниченное, и содержание этого придает ему характер случайного. Однако и в форме реальной необходимости содержится случайность, ибо, как оказалось, реальная возможность лишь в себе есть необходимое, положена же она как инобытие действительности и возможности по отношению друг к другу"⁹². Диалектика снимает противопоставление необходимости и случайности. Г.В. Плеханов постарался уточнить обоснование необходимости случайности. По его словам, "случайность есть нечто относительное. Она является лишь в точке пересечения необходимых процессов"⁹³.

Еще раз подчеркиваю, что я здесь пока не разбираю различные трактовки необходимости и случайности, поскольку это не входит в задачи настоящего исследования. Отмечу лишь, что даже отрицание самого явления, выражаемого одной из этой пары категорий, представляет собой рассмотрение каждой из них, предложение своих выводов по их поводу, а не просто безразличное неупотребление за ненадобностью. Поэтому еще раз обращаю внимание на то, что вне диалектики происходит абсолютизация каждой из этих категорий и абсолютизация их противопоставления. Не спасает положения и скептицизм, например, Д. Юма в отношении реальности во внешнем мире необходимости и случайности. По Д. Юму, мы видим лишь, что одно явление следует за другим, но ничто во внешнем мире не доказывает нам, что одно явление есть необходимое следствие другого. Необходимость, как считает Д. Юм, – это "принуждение нашей мысли к переходу от причин к действиям и от действий к причинам, сообразно их связи, известной нам из опыта"⁹⁴. Согласно Д. Юму, случайность или безразличие существует только в нашем суждении, являясь следствием неполного знания, но не находится в самих вещах, которые всегда одинаково необходимы⁹⁵. Однако то, что предлагает Д. Юм, представляет собой не решение проблемы, а попытку уйти от нее. Ведь даже если отвлечься от природы нашего знания, мы все равно будем действовать, опираясь на наш опыт и знания о том, что есть необходимые связи и случайные явления. Именно такие знания и опыт позволяют нам добиваться запланированного. Однако на повестке дня все равно остается вопрос о соотношении необходимости и случайности.

В синергетике проблема соотношения необходимости и случайности была вновь поставлена, но уже не только в умозрительном плане, когда "ответственность" за закономерности, казалось бы, можно возложить на сверхъестественные силы, а в практическом плане, когда процессы самоорганизации, сочетающие как детерминированность, объективную заданность, так вариационный, вероятностный характер, наблюдаются повседневно на макро- и микроуровнях, в глобальном и в локальном масштабах. В синергетике философско-методологический и научно-экспериментальный подходы, раскрывающие диалектику необходимости и случайности, взаимно дополняют друг друга в ходе изучения систем.

По И.Р. Пригожину, существование некой системы между точками бифуркаций (по сути, переходов от одного состояния к другому) детерминировано законами. Однако вблизи точек бифуркации важнейшая роль принадлежит флуктуациям, от которых зависит направление дальнейшего развития системы. При этом переходы носят вероятностный характер. Это означает, что вероятности переходов между двумя какими-то состояниями зависят только от этих состояний, а система в этих переходах не имеет памяти. "Структура уравнений движения со "случайностью" на микроскопическом уровне, – как пишет И.Р. Пригожин, – порождает необратимость на макроуровне"⁹⁶. Вполне в духе слов Ф. Энгельса, отмечавшего, что в развитии материального мира "господствует... необходимость, дополнением и формой проявления которой является случайность⁹⁷, а если уточнить, то "случайное необходимо, а необходимое точно так же случайно"⁹⁸.

Надо отметить, что рассматриваемые категории также находятся в движении. По верному замечанию Н.В. Пилипенко, "отражая реальные процессы развития природы и общественной жизни, представления о необходимости и случайности не остаются неизменными, застывшими. Под влиянием развития науки и общественной практики их содержание обогащается, уточняется, углубляется"⁹⁹.

Как мы видим, синергетический подход раскрывает широкие возможности в сфере изучения развивающихся сложных открытых систем.

В.Н. Михайловский и М.И. Михайловская предлагают в рамках синергетического подхода три фундаментальных принципа самоорганизации в процессе эволюции систем: а) принцип (свойство) инвариантности; б) принцип структурной устойчивости; в) единство и борьба энтропии и негэнтропии и возрастание информации¹⁰⁰. Действительно, еще У.Р. Эшби уделял пристальное внимание свойству инвариантности, отмечая, что в ходе последовательных изменений любой системы некоторые ее свойства, т.е. инварианты, остаются неизменными. Вследствие этого высказывания о системе, несмотря на постоянное изменение, будут находиться в корреляции с исходными данными¹⁰¹. Что касается структурной устойчивости, то речь идет об установленном свойстве систем подавлять, нейтрализовывать в результате возникающих внутри них процессов различного рода внешние воздействия (принцип Ле Шателье-Брауна¹⁰²). Борьба информации и энтропии является центральной или, по крайней Мере, важнейшей проблемой в значительной части системных исследований. Однако в цели настоящей работы не входит подробное изучение указанных вопросов, поэтому, исходя их стоящих перед работой задач, достаточно остановиться на высказанных замечаниях.

Все вышесказанное надо учитывать при анализе систем категорий, в том числе, разумеется, и систем государствоведческих категорий. Приступим же теперь к рассмотрению методов исследования.

3. Методы исследования

Определение понятия "метод". Эволюция подходов к методам. Метод диалектического материализма. Абстрагирование. Методы анализа и синтеза. Историко-материалистический метод. Структурализм. Функционализм. Структурно-функциональный метод. Системный анализ. Метод синергетики. Дескриптивный метод. Предварительные знания о предмете. Интуитивный метод. Сравнительно-правовой метод. Метод деонтической логики. Метод правовой герменевтики

Определение понятия "метод". Под методом понимается совокупность приемов и операций практического и теоретического освоения действительности. Другими словами, метод можно охарактеризовать как действие, направленное на достижение определенной цели, и способ его совершения. Формируясь в качестве теоретического результата прошлого исследования, метод выступает как основа и условие последующих исследований. В этой связи необходимо отметить, что категории как организующие формы познания несут на себе важнейшую методологическую нагрузку.

Эволюция подходов к методам. Потребности теоретического и практического освоения человеком окружающего мира порождали необходимость выработки определенных методов достижения этого. Ведь человек вынужден (если он, конечно, хочет добиться искомого результата) сообразовывать свои действия со свойствами и закономерностями существования тех вещей, с которыми он имеет дело даже тогда, когда он еще не осознал самостоятельного значения метода в своей теоретической и практической деятельности. Зачатки методологии как учения о методе первоначально неявно присутствовали в практических, а также познавательных формах взаимодействия людей с объективным миром.

Постепенно метод выделяется как самостоятельная ценность. Метод становится относительно самостоятельным объектом анализа уже в древности в философских системах Греции, Индии, Китая, независимо друг от друга. Мыслители выдвигали тот или иной метод и отстаивали его преимущество перед другими в зависимости от задач, которые стояли перед разрабатываемыми ими теоретическими подходами к изучению окружающей действительности или прикладными рецептами достижения человеком того или иного результата в практической деятельности. Однако в тот период анализ методов носил подчиненный характер и осуществлялся попутно в рамках натурфилософских и логических построении.

Лишь на рубеже средневековья и Нового времени в Европе методы познания начинают систематически и специально разрабатываться и изучаться. В частности, Р. Декарт пишет известный трактат "Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках", в котором он значимость метода стремится передать словами о том, что "недостаточно просто иметь хороший ум (esprit), но главное – это хорошо применять его"¹⁰³. Для Р. Декарта хорошо разработанный и опирающийся на истинные основания метод является залогом успеха в процессе познания.

Предлагая свой рационалистический метод, Р. Декарт уверен, что "метод, который учит следовать истинному порядку и точно перечислять все обстоятельства того, что отыскивается, обладает всем, что дает достоверность правилам арифметики"¹⁰⁴. Картезианский рационалистический метод заключает в себе четыре правила: 1) признавать истинным только то, что очевидно, т.е. представляется уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению; 2) делить каждую из рассматриваемых трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить; 3) продвигаться от простого к сложному; 4) охватывать при рассмотрении максимально большое количество явлений¹⁰⁵. Таким образом, по Р. Декарту, методологически исходным пунктом исследования служат аксиомы как самоочевидные истины, усматриваемые разумом интуитивно.

Методом, формировавшимся в значительной мере как отрицание рационализма, был эмпиризм. Впрочем, основа эмпиризма, заключающаяся в том, что источником знания является человеческий опыт, сложилась задолго до XVII в, так же как и представление о врожденных идеях, послужившее базой для рационализма, появилось в древности. Но в качестве специфических методов познания рационализм связывают с именем Р. Декарта, а эмпиризм – с именем Дж. Локка.

Непосредственными предшественниками Дж. Локка в отстаивании идеи получения знания в результате опыта были Ф. Бэкон, Т. Гоббс, П. Гассенди. Но именно Дж. Локк разработал и обосновал в плане сенсуалистского материализма в полемике со сторонниками нативизма эмпиризм как всеобщий метод познания. "Имена [субстанций], – пишет Дж. Локк, – должны обозначать не только сложные идеи в уме других людей в своем обычном значении, но и такие сочетания простых идей, какие действительно существуют в самих вещах"¹⁰⁶.

Следует отметить, что Дж. Локк не отрицал врожденности потребностей, стремлений и аффектов, а Р. Декарт вовсе не призывал ученых отказаться от проведения экспериментов. Однако при этом для первого подлинным источником настоящего человеческого знания служит именно опыт, а для второго экспериментальные данные лишь позволяют проверить правильность теоретических построений, выполненных благодаря наличию врожденных знаний.

Сходные между собой представления об источниках познания складывались независимо друг от друга в разных географических регионах. Так, одна из шести главных ортодоксальных школ древнеиндийской философии – миманса – основным источником познания полагала восприятие, причем знание рассматривалось как естественно соединенное с верой, что означало при наличии какого-либо сомнения отсутствие веры и, следовательно, знания. Наряду с восприятием (толковавшимся сенсуалистеки), признавались и иные источники познания: логический вывод (анумана), сравнение сходных объектов (упамана), свидетельство или авторитетное мнение (шабда), постулирование (артхатти), невосприятие – обращение к отсутствию объекта (анупалабдхи)¹⁰⁷. Но здесь мы сталкиваемся, прежде всего, скорее с констатацией факта существования таких источников познания, нежели с глубокой их методологической проработкой.

Возвращаясь к судьбам рационализма и эмпиризма в Европе в Новое время, необходимо обратить внимание на то, что обе методологические линии существовали в постоянной борьбе как два кардинальных направления, оказывавших воздействие на складывание различных частных научных методов и испытывавших на себе влияние достижений частных наук, вплоть до начала эпохи классической немецкой философии. Сами по себе они полностью не исчезли, но односторонность каждой из них и ограниченность были сняты в рамках появившегося диалектического метода познания. В работах представителей классической немецкой философии (И. Канта, И.Г. Фихте, Ф.В.Й. Шеллинга, Г.В.Ф. Гегеля) методологические аспекты диалектики в ее идеалистическом варианте занимали весьма видное место. Выше, в связи с анализом движения понятия "категория", разбирались в общем виде проблемы эволюции идеалистического метода в рамках классической немецкой философии, основные достижения и противоречия этого метода.

Следующим непосредственным этапом в развитии гегелевского метода стала материалистическая диалектика. Сам К. Маркс так характеризовал соотношение метода Г.В.Ф. Гегеля (в чьих работах с наибольшей полнотой воплотилась домарксистская диалектика) с используемым им самим методом: "Мой диалектический метод по своей основе не только отличен от гегелевского, но является его прямой противоположностью. Для Гегеля процесс мышления, который он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург действительного, которое составляет лишь его внешнее проявление. У меня же, наоборот, идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней"¹⁰⁸. Вместе с тем, как отмечал А. Грамши, "значение диалектики может быть понято во всей его глубине лишь при условии, что философия практики мыслится как целостная и оригинальная философия, которая открывает новый этап в истории и во всемирном развитии мысли, поскольку она преодолевает (и, преодолевая, включает в себя все их жизнеспособные элементы) как идеализм, так и материализм в их традиционной форме, выросшие на почве старых обществ"¹⁰⁹.

Характеристика диалектико-материалистического метода будет дана ниже. Однако здесь необходимо подчеркнуть,* что именно методологическому аспекту диалектического материализма его основатели придавали весьма большое значение. В частности, Ф. Энгельс отмечал: "Всё миропонимание (Auffasungwaise) Маркса – это не доктрина, а метод. Оно дает не готовые догмы, а отправные пункты для дальнейшего исследования и метод для этого исследования"¹¹⁰.

Новое время характеризовалось не только возрастанием интереса к методам познания и разработкой философских методов, но и бурным развитием методов частных наук, что также требовало методологических обобщений.

С начала XX в. процесс выработки новых методов в различных областях знания приобретает все большее значение. При этом повышается интерес к изучению методов и уже довольно часто вне связи их с гносеологией. Важность методологических исследований с начала XX в. также постоянно повышается. Упомянутый методологический "взрыв" XX в. был подготовлен всем ходом развития философии и частных наук во второй половине XIX в.

Целого ряда методов, возникших в XX в., мы уже коснулись, когда речь шла о складывании и развитии системных подходов и исследований. Но это лишь Одно направление методологических изысканий.

В качестве примера также можно назвать ряд исследований в рамках неопозитивизма. Так, своими работами в области методологии науки и логики широко известен Р. Карнап. До начала 30-х гг. он разрабатывал, прежде всего, применение аппарата математической логики к анализу понятий и аксиоматизации отдельных теорий в конкретных науках, а также – некоторые идеи логического эмпиризма¹¹¹. Затем он строит логический язык и в ходе этих построений выдвигает идею, согласно которой логика науки – это синтаксис языка науки¹¹². А еще позже его внимание сосредоточивается на проблемах создания унифицированного языка науки, в ходе работы над которым он выясняет, что одного синтаксического подхода недостаточно, а необходимо учитывать также и семантику, т.е. отношение между языком и описываемой им областью предметов. Он вносит вклад в развитие oвероятностной логики (такой логики, которая исследует высказывания, принимающие не только два значения истинности, – истина и ложь, – а множество степеней правдоподобия) и модальной логики (раздел математической логики, в котором исследуются высказывания, имеющие такие истинностные значения, как "возможность", "невозможность", "необходимость" и т.п.)¹¹³.

В противовес неопозитивистским построениям выдвигает свои концепции К.Поппер¹¹⁴. Считая проблему отделения научного знания от ненаучного одной из основных задач философии, он предложил в качестве метода такого отделения (демаркации) принцип фальсификации – принципиальную опровержимость того или иного утверждения, относимого к науке. К. Поппер является одним из создателей дедуктивно-номологической схемы объяснения: некоторое утверждение считается объясненным, если его можно дедуктивно вывести из совокупности соответствующих законов и начальных условий.

Так же, как и К. Поппер, полагавший, что не существует дихотомии естественнонаучных и социальных знаний, поскольку он находил применимым метод фальсификационизма ко всем областям знания, Х.-Г. Гадамер говорил о принципиальном единстве методологических подходов к естественным и гуманитарным наукам. По его словам, "сколько бы Дильтей не защищал теоретико-познавательную самостоятельность гуманитарных наук, но то, что в современной науке называется методом, повсюду одинаково и лишь проявляется в области естественных наук с наибольшей последовательностью. Не существует никакого собственного метода гуманитарных наук, но, пожалуй, можно вслед за Гельмгольцем спросить, в каком объеме здесь употребляется понятие метода и не влияют ли на стиль работы в гуманитарных науках некоторые связанные с ними условия в большей степени, нежели индуктивная логика"¹¹⁵.

Даже совсем небольшой экскурс в эволюцию подходов к методам выявляет общую тенденцию к усложнению и повышению теоретической и практической значимости методологических исследований. В принципе, это связано с развитием внутри-научной рефлексии и сменой преобладающей роли типов рефлексии науки в истории культуры. И.В. Блауберг и Э.Г. Юдин предлагают в схематическом виде со ссылкой на термины, выдвинутые П.П. Гайденко¹¹⁶, следующую трансформацию типов внутринаучной рефлексии¹¹⁷. Онтологизм сменяется гносеологизмом, на смену которому приходит методологизм.

Для онтологизма характерно отыскание объективного содержания научного знания. Каждому конкретному объекту соответствует строго определенное знание, причем оно рассматривается как типологически единственное. Субъект деятельности оказывается лишь посредником между объектом и знанием, и цель рефлексии состоит в контроле за правильностью движения мысли исследователей в стремлении открыть последние основания в объекте, что и позволяет понять единственную истину.

В XIX в. самосознание науки сосредоточилось уже на субъекте познания. Если онтологизм ориентирует науку на отвлечение от специфических познавательных способностей субъекта, полагая, что они могут исказить объективную истину, то гноссологизм предполагает обращение как раз к качествам субъекта, обеспечивающим его возможности в области познания. Гносеологизм как тип рефлексии нацеливает науку на осознание роли внутренней организации процесса познания, выявление множественности оснований и форм познания. Утверждается тезис об относительности истины, что явилось важным шагом вперед в развитии самосознания науки. В рамках гносеологизма важность приобретают условия, дающие возможность избирать формы познания, адекватные поставленной задаче.

Кризис гносеологизма в начале XX в. вследствие того, что его эвристические возможности как определенного типа рефлексии оказались к этому времени исчерпанными, а на первый план вышла объективная ограниченность, присущая в принципе любому типу рефлексии, нашел отражение в книге Н.А. Бердяева "Философия свободы", которая впервые вышла отдельным изданием в 1911 г. (отдельные главы публиковались в 1908 и 1910 гг. в журнале "Вопросы философии и психологии" и в "Московском еженедельнике"). Правда, Н.А. Бердяев именует данный кризис "кризисом философии". "В чем же сущность этого кризиса? Вся новейшая философия – последний результат всей новой философии – ясно обнаружила роковое свое бессилие познать бытие, соединить с бытием познающего субъекта... Познание у современных гносеологов превратилось в паразита, который ведет самодовлеющее существование"¹¹⁸. Н.А. Бердяев не удовлетворен тем, что "гноселогизм рефлектирует над категориями, но не в силах понять источник категорий и причину ограниченности нашего знания"¹¹⁹. Выход из создавшегося положения Н.А. Бердяев видит в переходе к так называемой онтологической гносеологии (так называется глава IV – последняя глава части Н его цитируемой здесь книги), т.е. предлагает основное внимание сосредоточить на анализе того, каким образом познающему субъекту удается получить некое знание о бытии. В связи с этим и с этих позиций он разбирает и высоко оценивает книгу Н.О. Лосского "Обоснование интуитивизма". Другими словами, Н.А. Бердяев обращается к необходимости рассмотрения методов познания (и довольно много места уделяет интуиции как способу получения знания), хотя самого термина "метод познания" в его книге не встречается.

В XX в. гносеологизм перерастает в методологизм, который переносит центр тяжести научной рефлексии на средства познания в самом широком смысле этого слова. Наука оказывается ориентированной на исследование существующих и создание новых средств познания – категорий, понятий, методов и процедур исследования, схем объяснения действительности и т.д. Потребности науки и соответствующий им тип рефлексии приводят к систематическому производству средств познания. Наблюдается двоякий процесс: с одной стороны, растет специализация в разработке методов и методик, а с другой стороны, характерным становится процесс построения нормативных теорий с развитым формальным аппаратом и практически универсальной областью применения. Практически, с точки зрения получения нового знания любая общая содержательная теория выступает в качестве методологии (применительно к правовым знаниям это убедительно показано и обосновано, например, Д.А. Керимовым¹²⁰ и А.М. Васильевым¹²¹). Во всех областях знания все больше и больше внимания уделяют методологическим проблемам. В отечественной юриспруденции, в частности, в этом плане в качестве этапной можно назвать монографию В.П. Казимирчука¹²², в которой подводились итоги и обобщались отдельные достижения в данной сфере и которая, в свою очередь, послужила основой для дальнейших методологических разработок в правоведении. И если в середине 60-х гг. нашего столетия М.С. Строгович с уверенностью писал, что никакой особой "юридической методологии" в отечественной государственно-правовой науке не создано¹²³, то сегодня трудно согласиться с категоричностью подобного утверждения. В отечественной юриспруденции, не говоря уже о зарубежной, за тридцать лет была проделана значительная методологическая работа, хотя и не приведшая пока к решению всех важнейших вопросов в данной области. Однако был разработан и изучен целый ряд методов, характерных как для правовой науки и практики в целом, так и для отдельных отраслей права, а, кроме того, показана специфика применения философских, общенаучных и других неспецифически юридических методов к правовой сфере. Вместе с тем, если под методологией понимать, прежде всего науку о методах (а иногда методологию рассматривают как совокупность методов), то, действительно, специальной* правовой методологии как отдельной отрасли науки не создано. Однако вызывает сомнения возможность создать специальную правовую методологию именно в качестве самостоятельной отрасли науки. По-моему, очевидно, что правовая методология представляет собой не отдельную науку, а некую область знания, находящуюся на границе методологии как науки о методах и юридических наук, причем она неразрывно связана как с методологией, так и с юриспруденцией.

Специфика именно юридического метода занимала теоретиков еще в конце XIX–начале XX вв. В частности, В.В. Ивановский указывал, что государственное право – "чисто юридическая наука, объектом которой служат исключительно государственные нормы. ... Она изучает нормы, следовательно, интеллектуальное или разумное содержание этих норм; раскрывает, какие юридические воззрения были господствующими за тот или другой период времени. Приведение государственных норм в научную систему, классификация их, разъяснение их истинного смысла – вот задача науки государственного права. ... Применяется далее и сравнительное изучение государственного права различных государств. ... Теория государственного права стремится воспользоваться из всех этих норм тем, что в них есть общего, и притом общего по существу, но не по форме. В качестве таких общих начал могут быть признаны лишь отвлеченные юридические принципы, построенные на основании наиболее общих, встречающихся в каждом законодательстве, государственных норм. Исходя из отвлеченных юридических принципов теория государственного права строит уже всю систему, пользуясь методом юридической конструкции"¹²⁴.

В современных условиях средства познания служат не только для регулирования познавательного процесса, но и для моделирования и конструирования реальности, подлежащей исследованию. Речь уже идет о создании конструктивной социально-научной онтологии, что не означает возвращения к онтологизму прежних времен. Упоминавшийся выше онтологизм науки и натурфилософии определял направленность на объект как на цель научного поиска, а современная конструктивная онтология, порождаемая методологизмом, ведёт к созданию модели реальности, служащей не целью, но средством исследовательского движения, важнейшим содержательным компонентом предмета анализа. В свете этого не может показаться случайным, что видный югославский теоретик права Р. Лукич при рассмотрении методологии права специально выделяет методы познания права, методы создания права и методы применения права¹²⁵.

Применяя различные методы для лознания окружающей нас действительности, необходимо помнить, что каждый метод имеет некоторый потенциал, позволяя нам осваивать ту или иную сторону этой действительности, но в то же время он имеет и определенные ограничения, заложенные в самом существе каждого из методов. Нельзя, по-видимому, открыть единственный универсальный метод познания всего богатства действительности на всех уровнях познания, как невозможно, например, изобрести один универсальный вид транспорта, удобный во всех случаях жизни. Обращение к тому или иному методу в ходе исследования зависит как от самого объекта, так и от целей исследования, от специфики предмета той отрасли науки, в рамках которой используется в данный момент определенный метод. По образному замечанию американского ученого Р. Патнэма, "благоразумный социолог, подобно мудрому инвестору, должен использовать все разнообразие имеющихся методик"¹²⁶. От себя добавлю, что столь же благоразумен должен быть не только социолог, но и юрист.

Сделав эти краткие предварительные замечания, перейдем к разбору основных методов, использованных в настоящем исследовании.

Метод диалектического материализма является одним из философских методов, используемых в том числе и для познания государства и права. Он позволяет рассматривать такие сложные явления, как право, политика, государство в условиях постоянного развития, взаимодействия материального и идеального, обеспечивая материалистический подход к указанным явлениям. Помогает проследить основополагающий характер производственных отношений при формировании отношений юридических и политических. В то же время благодаря диалектическому материализму, раскрывающему постоянные взаимные превращения друг в друга причин и следствий, удается избежать упрощенного экономического детерминизма, механистически толкующего определяющее положение производственных отношений, на развитие и форму которых оказывают непосредственное воздействие политические, юридические, идеологические и прочие отношения. Метод диалектического материализма дает возможность разобраться в непростых субъект-объектных отношениях и особенностях реализации законов диалектики в обществе, где в отличие от природы эти законы претворяются в жизнь, преломляясь в действиях субъекта человеческой деятельности, не теряя при этом своего объективного характера, но приобретая в каждом отдельном случае весьма специфические черты и формы.

И. Дицген, пришедший к материалистической диалектике, как известно, независимо от К. Маркса и Ф. Энгельса, причем в отличие от них никогда не считавший себя последователем Г.В.Ф. Гегеля, так описывает одну из характерных черт данного метода: "Логика стремится быть "учением о формах и законах мышления". Тем же самым стремится быть и философское наследие, диалектика, первый параграф которого гласит: не мышление производит бытие, но бытие – мышление, часть которого (бытия) представляет собою это мышление, занимающееся изображением истины. Отсюда затем вытекает тот легко затемняющий смысл учения факт, что философия, которая оставила нам логическую диалектику, диалектическую логику, должна быть направлена не только на мышление, но равным образом и на оригинал, с которого мышление доставляет отображения"¹²⁷. Э.В. Ильенков называет это "принцип соответствия мышления действительности"¹²⁸. Правда, Э.В. Ильенков формулирует этот принцип применительно к логике "Капитала" К. Маркса, но выше уже говорилось, что К. Маркс и Ф. Энгельс, с одной стороны, и И. Дицген – с другой, самостоятельно открыли диалектический материализм, поэтому многие характеристики и оценки этого метода, относимые к работам одного из упомянутых авторов, вполне подходят и для работ двух других. Попутно отметим, что Г.В. Плеханов в начале XX в. написал критическую статью о работах И. Дицгена. Но справедливо отмечая определенную путаницу в понятиях и нечеткость некоторых из них (на что ранее уже указывал и К. Маркс, высоко при этом оценивая философские работы И. Дицгена в целом), главный огонь критики Г.В. Плеханов сосредоточил на предисловии к работам И. Дицтена, написанном сыном автора – Евгением. В предисловии утверждалось, что И. Дицген дополнил марксизм целым рядом принципиально новых положений, что поднималось на щит Бернштейном и другими немецкими социал-демократами, с политическими воззрениями которых вели острую полемику и Г.В. Плеханов, и В.И. Ленин, и некоторые другие социал-демократы, отрицавшие необходимость ревизии марксизма. Таким образом, эта критика носила скорее политический характер. Кроме того, Плеханов критиковал перевод с немецкого языка на русский, в результате чего работы И. Дицгена, по его мнению, оказались неудобоваримыми¹²⁹. Учитывая все сказанное, вряд ли можно утверждать, что Г.В. Плеханов считал необходимым принципиально противопоставлять диалектический материализм К. Маркса и Ф. Энгельса диалектическому материализму И. Дицгена.

Применение материалистической диалектики предполагает восхождение от абстрактного к конкретному. Примечательно, что восхождение от абстрактного к конкретному в философской литературе иногда называют методом, а иногда – принципом¹³⁰. Представляется, что это связано с некоторой неопределенностью термина "метод". Ведь зачастую то, что именуется методом, представляет собой совокупность методов, причем совокупность и часть этой совокупности обозначаются словом метод. На эту неопределенность обращает внимание Р. Лукич¹³¹.

Ф. Энгельс следующим образом разъясняет суть восхождения от абстрактного к конкретному (правда, на примере анализа экономики): "При этом методе мы исходим из первого и наиболее простого отношения, которое исторически, фактически находится перед нами, следовательно, в данном случае из первого экономического отношения, которое мы находим. Это отношение мы анализируем. Уже самый факт, что это есть отношение, означает, что в нем есть две стороны, которые относятся друг к другу. Каждую из этих сторон мы рассматриваем отдельно; из этого вытекает характер их отношения друг к другу, их взаимодействие. При этом обнаруживаются противоречия, которые требуют разрешения. Но так как мы здесь рассматриваем не абстрактный процесс мышления, который происходит только в наших головах, а действительный процесс, некогда совершавшийся или все еще совершающийся, то и противоречия эти развиваются на практике и, вероятно, нашли свое разрешение. Мы проследим, каким образом они разрешались, и найдем, что это было достигнуто установлением нового отношения, две противоположные стороны которого нам надо будет развивать"¹³².

В диалектической традиции, начиная с Г.В.Ф. Гегеля, абстрактное в широком смысле рассматривается как одностороннее, бедное содержанием знание, а понятийно конкретное – как наиболее содержательное, полное знание. Отсюда – и принцип конкретно-исторического подхода к анализу находящейся в центре внимания сферы действительности, и понимание всеобщего не как абстрактно-общего, а как конкретного теоретического отражения закона, и другие характерные черты диалектико-материалистического метода.

Диалектико-материалистический метод достаточно хорошо описан и проанализирован в литературе. В цели же настоящего исследования не входит подробный разбор методов, а только – выделение наиболее характерных черт каждого из них и их значимость для данной работы.

Абстрагирование является одним из важнейших методов исследования. Этот метод исторически возник раньше диалектико-материалистического метода, но нисколько не утратил своей актуальности и важности и в настоящее время. Именно абстрагирование позволяет открывать категории. Абстрагироваться значит отвлечься от богатства содержания конкретного явления, сознательно упустить из вида многочисленные стороны и черты явления, но зато выявить типическое, наиболее характерное и существенное в явлении, определить закон существования явления, т.е. раскрыть категорию. Таким образом, без абстракции выйти на категориальный уровень освоения действительности невозможно. Только вряд ли абстрагирование, т.е. переход от конкретного к абстрактному, можно, как это делает А.М. Васильев, назвать обратным принципом восхождения от конкретного к абстрактному в сравнении с принципом восхождения от абстрактного к конкретному¹³³. Речь в двух случаях идет о разных уровнях конкретности. От эмпирически конкретного происходит восхождение к понятийно конкретному через абстрактное. Другими словами, движение познания идет по спирали и в одном направлении, причем на первом этапе осуществляется восхождение от эмпирически конкретного к абстрактному, а на втором продолжается восхождение от абстрактного к понятийно-конкретному.

Такое восхождение теснейшим образом связано с взаимодополняющими друг друга методами анализа и синтеза. Выявляя диалектическую взаимосвязь этих двух методов, русский мыслитель А.И. Герцен отмечал: "Обыкновенно говорят, что есть два способа познания: аналитический и синтетический. В этом и спорить нельзя, что анализ и синтез не все равно и что то и другое суть способы познания; но, нам кажется, несправедливо принять их за отдельные способы познания: это приведет к ужаснейшим ошибкам. Ни синтез, ни анализ не могут довести до истины, ибо они суть две части, два момента одного полного познания"¹³⁴. В процессе анализа предмет мысленно расчленяется на составные элементы, а в процессе синтеза элементы предмета мысленно объединяются в одно целое, при этом выявляются все существенные связи элементов между собой. Логический анализ и синтез, являющиеся отображением закономерностей бытия, должны быть неразрывно связаны в мышлении. По замечанию В. Карпова, "сколь ни противоположными кажутся методы аналитическая и синтетическая по исходным их точкам и направлениям, но нельзя представить себе никакой системы, в развитии которой не участвовала бы та и другая метода, равно как нельзя представить, чтобы одна из них могла совершить свое поприще без помощи другой"¹³⁵.

Историко-материалистический метод тесно связан с методом диалектического материализма. Фактически, он представляет собой исторический подход как метод познания, переработанный с позиций диалектического материализма. Он требует конкретно-исторического подхода к правовым категориям, нормам и политической практике. Историческая обусловленность правовых категорий и институтов позволяет лучше понять их содержание, истоки и перспективы развития. Конкретно-исторический подход предполагает рассмотрение правовых категорий и институтов не только в рамках определенной исторической эпохи, но и в границах данного государства, т.е. с учетом воздействия на них местных традиций, политической и правовой культуры и т.п., сложившихся в конкретный исторический период в условиях их постоянного развития.

Исторический подход как метод познания применялся, в принципе, издавна, но в начале XIX в. он утвердился как один из важнейших. На историзм возлагались весьма большие надежды, и он оправдал их, поскольку этот метод применялся довольно успешно в самых различных областях человеческого знания. Плодотворность его была доказана научными открытиями, подтвердившими необходимость обращения к процессу развития явлений, к рассмотрению времени не как внешнего по отношению к этим явлениям масштаба, а как внутреннего фактора их жизнедеятельности, определяющего ход и направление их развития.

Однако к концу XIX в. интенсивное использование исторического подхода высветило его слабые стороны, его методологическую ограниченность. Последовательное применение этого метода ставило проблему выявления более или менее постоянно действующих сравнительно устойчивых факторов эволюции явлений. Фактически, возникла проблема структуры исторического процесса, для разрешения которой необходимы методологические средства, отсутствующие в арсенале исторического подхода.

Так возник структурализм – первоначально в качестве антитезы историческому подходу. В рамках структурализма на первое место выходят не диахронические, а синхронические исследования объекта, изучение его строения, вычленение составляющих данный объект составных частей и устойчивых связей между ними. Кстати, отметим, что такой подход к изучению явления позволил использовать для анализа математический аппарат, так как выявляемая структура и функциональные зависимости внутри нее достаточно легко формализуются, а значит доступны и удобны для математического описания.

Развитие структурализма показало, что абсолютизация статичности структуры невозможна, да и не нужна. В рамках структурализма сформировался подход, который трактует структуру не просто как одномоментное строение объекта, некую фотографию определенным образом расположенных по отношению друг к другу элементов, а рассматривает сущность структуры как инвариантного аспекта системы, что требует для подлинного раскрытия структуры изучения разнообразных состояний и связей системы с тем, чтобы установить в системе относительно устойчивое в потоке изменений.

В рамках структурализма столкнулись с проблемой анализа элементов системы с точки зрения их места и роли в рамках исследуемого целого, иными словами, возникла необходимость изучения их функций. Так появился метод функционализма. Функциональный метод применяется для изучения самых различных систем, в том числе государства, а также права. В этом случае (речь идет о государстве и праве) при использовании функционального метода исследуется реальная деятельность государственных органов или отдельных лиц в ходе претворения в жизнь правовых предписаний. Лишь при изучении практики функционирования можно, например, выяснить, действительно ли глава государства осуществляет полномочия, которыми он наделен по закону, или за него эти полномочия исполняются иным государственным органом. Функциональный анализ позволяет судить, насколько полно реализуются (и реализуются ли вообще) права и свободы граждан, закрепленные в законодательных актах.

Следует отметить, что функционализм, вырастая из структурализма, никогда не противопоставлялся последнему, а выступал скорее как его логическое дополнение. В настоящее время оба метода весьма часто применяются совместно, поэтому во многих случаях говорят о структурно-функциональном методе или подходе.

Впрочем, структурализм и функционализм, как и всякий другой метод, обладают методологической ограниченностью. Структурализм, например, ориентирован на выявление лишь некоторых (хотя и важных, обеспечивающих организацию системы) из множества внутренних связей объекта. Однако методологически бесперспективно пытаться выбрать какой-то один метод как всеобъемлющий и единственно верный. Использование тех или иных методов определяется кругом поставленных в процессе анализа задач. Выбор адекватного метода для решения одной или группы сходных задач является залогом успеха какого-либо этапа изучения объекта. Поэтому в ходе одного и того же исследования с последовательной сменой задач должны использоваться и различные методы. В связи с этим необходимо подчеркнуть, что возникновение новых методов в результате преодоления недостаточности уже существующих не ведет к отмене и забвению старых методов. Все методы взаимно дополняют друг друга и применяются в зависимости от характера задач, причем каждый из методов развивается, обогащаясь в том числе и благодаря взаимодействию с другими методами. В частности, в настоящее время уже практически никто не рассматривает исторический метод, включая и исторический материализм, в качестве антитезы структурализму и наоборот.

Системный анализ является доказательством эффективности и актуальности методологической гибкости во второй половине XX в. Возникнув в начале 60-х гг. нашего столетия для решения специфически военных задач, системный анализ уже к концу 60-х гг. получил широкое распространение как практически ориентированный метод разрешения проблем в самых различных областях человеческой жизнедеятельности. При этом методологические приемы и процедуры, используемые в рамках системного анализа, унификации не поддаются. Для каждой конкретной задачи или, по крайней мере, группы близких и взаимно переплетающихся задач, в процессе приложения системного анализа строится самостоятельное методологическое обрамление, непереносимое без существенной модификации и трансформации на другие задачи. Характеризуя системный анализ, можно говорить лишь об общих методологических принципах, на которых этот анализ зиждется, но не о каком-либо более или менее постоянном наборе методик, процедур и приемов.

Системный анализ применяется для решения сложных, комплексных задач, где объект представляет собой некую систему, а задача требует, соответственно, системного решения. В силу этого многие принципы его использования совпадают с основными установками системного подхода, о чем уже говорилось выше. В ходе анализа строятся модели – математические, графические, физические. Следовательно, применяются приемы моделирования, характерные не только для данного метода. В рамках системного анализа широкое применение находят аппараты исследования операций, теории игр и прочее. При всем при том сохраняются требования целостного подхода к решению задачи, направленности на максимальную операциональную эффективность, учета многоаспектности и многофакторности объекта, несводимости свойств объекта к совокупности свойств его составных частей. Ввиду вышесказанного важнейшее место в системном анализе занимает постановка проблемы. Именно постановка проблемы определяет строительство методологического каркаса анализа для конкретного случая. Следовательно, от правильности постановки проблемы зависит верность используемых методов, приемов и процедур анализа в данном случае, а значит – и успешность решения соответствующей задачи.

Метод синергетики произрастает, как уже отмечалось, из исследования систем. Он основывается на идеях самоорганизации, на рассмотрении механизмов перехода от хаоса к порядку и наоборот. Как отмечает И.Р. Пригожин, "логика описания процессов, далеких от равновесия, – это уже не логика баланса, а повествовательная логика (если ..., то ...). Когерентная деятельность диссипативной структуры сама по себе история, материей которой является взаимосочетание локальных событий и возникновение глобальной когерентной логики, интегрирующей многообразие этих локальных историй"¹³⁶. Как мы видим, в методе синергетики воплощается синтез исторического метода и системного подхода, порождая новое методологическое качество. "Открытие этих совместных режимов деятельности заставляет привлечь то, что я предложил бы назвать тремя минимальными условиями, которым отвечает любая история: необратимость, вероятность, возможность появления новых связей"¹³⁷, – продолжает И.Р. Пригожин. "Для того, чтобы имело смысл говорить об истории, необходимо вообразить, что то, что имело место, могло бы и не произойти, необходимо, чтобы события вероятные играли неустранимую роль. Но череда случайностей тем более не история. Также необходимо, чтобы некоторые из этих событий были в состоянии дать дорогу возможностям, условием которых они являются"¹³⁸. В то же время метод синергетики применим только к явлениям, представляющим собой сложные открытые динамические системы.

Всем этим описанным выше методам исследования, играющим огромную роль в теоретическом освоении объекта, предпосылается ряд методов изучения, которым уделяется гораздо меньше внимания в специальной литературе, но без использования которых, фактически, невозможно перейти к применению упомянутых выше методов. К их числу относится, в частности, дескриптивный метод. Он заключается в описании объекта изучения. Ценность данного метода состоит в том, что это первое приближение к объекту, первый шаг в его познании. Конечно, не всякий исследователь начинает с самостоятельного описания объекта. Возможно, он уже неоднократно описан, возможно, он настолько хорошо известен исследователю и другим людям, что не нуждается в специальном описании. Но это скорее "проскакивание" предварительного описания объекта изучения, но не отрицание такого описания. При этом описание вовсе не является таким уж простым и нетворческим делом, как может показаться на первый взгляд. Описание требует первоначального, хотя бы внешнего, анализа объекта, выявления его характерных черт, определенных количественных характеристик, сравнительно легко выделяемых деталей и т.п. Без уяснения всего этого для себя исследователь не сможет дать и описания.

Предварительные знания о предмете являются еще одним методом, используемым в ходе исследования. Как отмечает югославский ученый Р. Лукич, "в реальной жизни человек приступает к предмету познания или практической деятельности, уже имея либо некоторое предварительное знание о самом этом предмете, либо знание, лишь косвенно относящееся к нему"¹³⁹. В самом деле, обращаясь даже к совершенно неизвестному для себя объекту, человек опирается на свой опыт и на опыт других людей, т.е., следовательно, использует некоторое предварительное знание. В то же время богатство реальной жизни заключается в том, что предварительные знания о предмете практически никогда не могут быть полными и исчерпывающими. В ходе практики всегда осуществляется приращение знания о предмете (по меньшей мере, для индивидуума, непосредственно сталкивающегося с этим предметом). Чем более адекватными являются предварительные знания о предмете, тем более успешно идет его дальнейшее освоение.

Естественно, несложно представить себе ситуацию, когда познающий субъект впервые сталкивается не просто с единичным объектом, о котором ничего не известно, но который относится к более или менее известному классу явлений, а с абсолютно неведомым классом явлений. Здесь возможен ехидный вопрос: а как же можно использовать рассматриваемый метод в данной ситуации? Однако я нигде и никогда не утверждал, что вообще все методы должны применяться во всех случаях. Выбор метода (или методов) зависит от ряда факторов: от поставленных задач, от применимости к данному казусу, от эффективности при достижении определенных целей и т.д. Поэтому речь идет о методах, которые в принципе могут быть использованы, но выбор соответствующего метода (или методов) осуществляется в каждом конкретном случае каждый раз заново. Кроме того, когда процесс познания абсолютно неизвестного объекта уже начался, появляются и накапливаются первые знания о нем, которые в дальнейшем и используются в процессе продолжающегося познания.

Интуитивный метод также не может быть обойден вниманием. Интуиция относится к тем иррациональным качествам человека, которые позволяют обнаружить и поставить проблему, решение которой приводит к новым открытиям и достижениям там и тогда, где и когда чисто рациональные методы бессильны. Интуиция зачастую помогает выбрать из множества наличных правильный путь решения задачи. Как отмечает Н.Н. Моисеев, говоря о некоторых проблемах антропогенеза, "по мере развития центральной нервной системы начинают появляться новые свойства мышления, возникает способность "догадываться". Этот феномен нам во многом неясен. И если бы он был однажды понят, то это не только имело бы огромное значение для познания природы мышления, но имело бы разнообразные практические следствия. Прежде всего возник бы чрезвычайно сильный стимулятор развития вычислительной техники и теории искусственного интеллекта"¹⁴⁰. Конечно, при помощи интуиции никому ничего доказать нельзя, но интуиция необходима для другого: она способствует субъективной познавательной деятельности, приводя в определенных случаях к качественным прорывам в познании окружающей нас действительности.

Особо пристальное внимание интуиции уделяют представители таких философских течений, как интуитивизм, феноменология, экзистенциализм, причем это касается использования'интуиции и при познании права. В частности, Г. Гуссерль для обнаружения права в природе вещей применяет феноменологический анализ "наблюдения сущностей"¹⁴¹. Однако сторонники этих философских направлений абсолютизируют иррационализм в человеке и полностью отрывают интуицию от опыта. Так, считается, что первый из занимавшихся философией права видных сторонников феноменологии А. Рейнах рассматривал получаемые в феноменологии права суждения как априорные¹⁴².

Однако, на мой взгляд, противопоставление интуиции и опыта неправомерно. Не говоря уже о том, что интуитивное переживание предмета субъектом познания уже есть некоторый опыт, практика свидетельствует, что чаще всего чем богаче опыт познающего субъекта, тем активнее работает интуиция. Другое дело, что интуитивный метод познания основывается на иррациональной переработке результатов опыта и складывания на этой базе некоторого знания, а сами по себе интуитивные представления о предмете непосредственно из опыта невыводимы.

Мы рассмотрели общие методы исследования, которые могут быть применены к самым разнообразным объектам, включая и право. Однако данная работа посвящена, прежде всего, изучению права, а специфика объекта диктует необходимость применения не только общих, но и специальных методов изучения. Эти специальные методы могут применяться либо исключительно в сфере юриспруденции, либо наряду с правом в отношении других нормативных систем (но не шире), но в каждом случае подвергаясь определенной трансформации. Ф. Жени¹⁴³ и Г. Кельзен¹⁴⁴ полагают, что имеются специфически-юридические методы, а Р. Лукич, напротив, считает, что существуют лишь универсальные методы, и применение их к правовым реалиям представляет собой только частный случай их использования¹⁴⁵. На мой взгляд, как уже говорилось, объект исследования не только задает потребность соответствующего приспособления универсальных методов, но и требует прибегнуть к специальным методам, применение которых ограничено спецификой самого объекта. Г. Кельзен справедливо старался акцентировать внимание на особенностях права как объекта познания. С одной стороны, он подчеркивает, что объекты естественных наук ничего сами не могут о себе сказать исследователю, истолковать себя, а правовой акт может содержать в себе некоторые разъяснения по поводу своего бытования. Например, мы узнаем об акте, что он закон, из непосредственного указания на это в самом акте. С другой стороны, Г. Кельзен указывает и на некоторые другие отличительные черты юридического документа, выражающего право, в частности, на требование соблюдения определенных процедур при его принятии или составлении. Он приводит пример с письмом умирающего, в котором тот указывает, как распорядиться его имуществом после смерти. Будучи по смыслу завещанием, такое письмо не будет признано таковым в случае несоблюдения формы и процедур его составления и заверения¹⁴⁶.

Сравнительно-правовой метод является одним из сугубо юридических методов. Конечно, сравнительный метод может применяться не только для познания права, но и для исследования иных объектов. Однако, как только мы начнем выяснять, что же такое сравнительный метод вообще, что общего у сравнительных методов, прилагаемых к различным объектам, то окажется, что речь идет о значении сравнения, об определении сравнения, о критериях сравнимости и т.д. Но это – лишь общий методологический подход к сравнительно-правовому методу, но не сам метод. Именно так и получилось в монографии А.А. Тилле и Г.В. Швекова "Сравнительный метод в юридических дисциплинах". Глава I монографии ("Сравнительный метод и сравнительные науки") фактически посвящена методологическим основам сравнительно-правового метода¹⁴⁷, а сам метод раскрывается далее.

Сравнительно-правовой метод требует использования специальных приемов исследования, задаваемых характером объекта, например, нормативным характером права. Вместе с тем вовсе не ко всем нормативным системам применим сравнительно-правовой метод. Так, еще Иеремия Бентам в первой трети XIX в. выдвигал задачу описания правовых явлений в "этически нейтральных терминах"¹⁴⁸, т.с. доказывал необходимость отделения морали от законодательства. Действительно, сравнению подвергаются такие вещи, как конституционность, иерархичность, имплементация правовых норм и т.п. с применением соответствующих приемов, что совершенно бессмысленно для других нормативных систем (морали, религии и т.д.).

Сравнительно-правовой метод позволяет выявить общие тенденции и закономерности правового развития различных стран и проявление их в специфических условиях отдельных стран. В различных странах сходные процессы могут проходить с разной степенью интенсивности, искажаться воздействием специфических местных факторов. Сравнительно-правовой метод раскрывает общее в правовом развитии, т.е. объективный социальный закон и его конкретное проявление в специфически единичных условиях отдельно взятой страны, другими словами – особенное. Отказ от учета индивидуальных особенностей отдельной страны приводит к искажению каких-либо программ на практике, что чревато для этой страны тяжелыми последствиями. Абсолютизация же этих индивидуальных особенностей и отказ от изучения опыта других стран влечет за собой антинаучный подход к проблемам данной страны, что также на практике заканчивается для нее весьма неблагоприятно.

Сравнительно-правовой метод может быть обращен как на правовые системы в целом, так и на отдельные отрасли и институты.

В то же время вряд ли оправданным является предложенное в литературе разделение сравнительного правоведения на контрастирующее и обобщающее¹⁴⁹. Ведь в ходе применения сравнительного метода в правовой науке производятся различные действия, позволяющие как прийти к обобщениям, так и выявить несовпадения и контрасты.

Метод деонтической логики также относится к числу специальных методов, но он, в отличие от сравнительно-правового метода, одинаково применим к изучению самых различных нормативных систем, а не только к праву. Деонтическая логика исследует логические закономерности прескриптивного (предписывающего) языка. Она занимается логическими построениями, оперирующими такими понятиями, как "обязательно", "запрещено", "разрешено", "безразлично" и др., а также свойствами этих понятий. Например, выражения типа "Все граждане данного государства обязаны соблюдать законы", "Пропаганда войны в России запрещена законом", а также логические операции с ними служат предметом анализа деонтической логики. Без нее анализ правовых актов страдал бы явной неполнотой, не позволяющей до конца раскрыть смысл правовых норм.

Если в отношении сравнительно-правового метода трудно сказать даже приблизительно, когда он зародился, и, по крайней мере, известно, что применялся он уже в глубокой древности, то истоками деонтической логики принято считать работы Ансельма Кентерберийского, созданные во второй половине XI–начале XII вв., в которых анализировались предложения с функторами "обязательно", "безразлично" и т.п.

Метод правовой герменевтики некоторым образом примыкает к методу деонтической логики. Вообще в самом широком смысле герменевтика – это искусство и теория толкования текстов. Специфичность правовой герменевтики опять же обусловлена характером объекта – юридических текстов, в которых зафиксированы как правовые нормы, так и правовая догма. Правовая герменевтика охватывает как рационалистические приемы (и в этом смысле формально-юридический или догматический метод как набор способов толкования правовых норм выступает как частный случай правовой герменевтики), так и иррационалистические приемы толкования юридических текстов. К интересным выводам пришел И.Н. Грязин: "а) за правовым текстом скрывается право как некий объективный феномен социального развития, а также другие тексты, созданные культурой; б) при текстуальном подходе основа права заключается в определенном способе познания общества, отличающемся от других видов восприятия социальной действительности; субъектом создания права является социокультурно-детерминированный субъект, который является и в) субъектом восприятия правовых текстов; следовательно – процесс восприятия права происходит в контексте всей познавательной деятельности и при помощи процедур, принятых (дозволенных, допустимых) в данной культуре и на данном уровне развития познания"¹⁵⁰.

В то же время И.Н. Грязин указывает и на методологическую ограниченность текстуального подхода к познанию права: "Ограниченность же возможностей самого абстрактно-текстуального подхода обуславливается, в первую очередь, тем, что текстуальная форма правовых норм далеко не исчерпывает всего содержания и сущности права как чрезвычайно сложного социального феномена"¹⁵¹. Отмечу попутно, что в отечественной специальной литературе Проблемы правовой герменевтики не получили достаточной разработки. Хотя в последнее время интерес к правовой герменевтике в отечественной юриспруденции стал возрастать, о чем свидетельствует небезынтересная статья В.В. Суслова (в которой, правда, разбираются возможности и плодотворность использования герменевтики только в уголовном процессе)¹⁵², крупных исследований в этой области в нашей стране пока еще не проводится. Между тем данные проблемы имеют не только теоретическое, но и огромное прикладное значение, ибо общеизвестно, что в юриспруденции толкование правовых норм, зафиксированных в тексте законов и иных нормативных актов, представляет собой одну из главнейших задач.

Итак, рассмотренные выше методы, естественно, не исчерпывают всего методологического многообразия подходов к системам категорий, в том числе и правовых. Свою задачу я видел в том, чтобы показать, на какие методы опирается именно настоящее исследование и какова суть этих методов в моем понимании.