Александр Толстых

Опыт

конкретно-

исторической

психологии

личности

_________

Издательство

«Алетейя»

Санкт-Петербург

2000

УДК 159.923

ББК 88.37

Т 54

Толстых А. В.

Т 54 Опыт конкретно-исторической психологии личности /

Вступительная статья Ф.Т.Михайлова.— СПб.: «Але-

тейя», 2000. - 288 с.

Isbn 5-89329-197-2

Уникальное исследование, проведенное на стыке наук — философии, истории, психологии, социологии, педагогики, фи­лологии, — позволяет по-новому взглянуть на проблемы станов­ления личности и индивидуальности в современном мире. Автор излагает свою гипотезу о том, как идет процесс развития и самоопределения личности в исторической динамике поколений, что дает возможность в ином масштабе и в ином ракурсе взгля­нуть на многие социально-психологические феномены: от «детей Чернобыля» до «шестидесятников».

Книга представляет интерес для психологов, социологов, философов, педагогов, студентов-гуманитариев.

УДК 159.323

ББК 88.37

Издание осуществлено при финансовой поддержке

Российского Гуманитарного Научного Фонда (РГНФ).

Проект № 99-06-16008

Isbn 5-89329-197-2

© А. В. Толстых, 2000

© Издательство «Алетейя», 2000

© А. Е. Нечаев, оформление, 2000

Абстрактное и конкретное в психологии

Так уж повелось, и это, увы, совершенно естественно, что пре­дисловия, послесловия и комментарии к посмертным трудам уче­ного пишут благодарные его ученики. Мой случай гораздо печаль­нее: Александр Валентинович Толстых — доктор наук, директор академического, продуктивно работающего института, член-коррес­пондент Российской Академии образования, автор 10 монографий и многих научных статей — был на год моложе моей старшей доче­ри и ушел из жизни сорокалетним. И хотя я не уверен, заслу­жил ли я право на это, но он сам называл себя моим учеником. Однако плох тот пожилой «учитель», если не учится у молодых своих учеников. Потому, сохраняя традицию, я в данном случае в качестве ученика пишу свое предисловие к ныне публикуемым его трудам...

Около двадцати лет тому назад на нашей кухне, часто служив­шей приютом для дружеского круга молодых психологов, медиков и философов — любителей долгих бесед и споров, появился вдруг и прямо из Одессы... ну просто очень молодой человек. Он только что окончил университет и был лет на десять моложе моих постоян­ных гостей, теперь весьма известных и даже именитых. Румяный, веселый, обаятельный, он сыпал заразительно веселыми одесскими анекдотами, нисколько не стесняясь малознакомой аудитории. Он сиял, он весь лучился мальчишеским задором... В нем жили и тре­бовали выхода свежие силы еще не остывшего от побед бомбардира известнейшей одесской футбольной команды «Черноморец», теперь целиком сосредоточенные на взятии новых ворот — неподатливых ворот большой науки. Уже за полночь он убежал в свое общежитие; вслед ему кто-то, не помню уж кто из моих, меланхолически подвел итог нашей встрече: вот и еще один Растиньяк приехал завоевывать Париж...

Что ж, этот кто-то оказался провидцем: прежде всего наш одес­сит легко завоевал сердца и друзей моих молодых, и всех моих до­мочадцев, став для нас нашим Сашей. Он крепко подружился и с

5

Дэвидом, моим стажером из Англии, тогда докторантом Оксфорда¹, и с Борисом Элькониным, тогда аспирантом, а ныне блестящим уче­ным, доктором психологических наук, заведующим сразу тремя слав­ными лабораториями, и с Виталием Рубцовым, ныне академиком и директором Психологического института, и с моей младшей дочерью, в то время еще очень маленькой. С ней Саша, забыв про спорящую кухню, мог играть часами, импровизируя в четыре руки на форте­пьяно или сам, сочиняя для нее забавные мелодии. Стал он своим и у Эвальда Ильенкова, редко выходившего из своего дома, но на нашей кухне не раз бывавшего.

Поступив в тот же год в аспирантуру Института общей и педа­гогической психологии Академии педагогических наук СССР, Саша Толстых под руководством известного психолога Давида Фельдштейна защитил кандидатскую диссертацию о личности подростка, да так и остался верен этой теме до конца дней своих, таких, увы, недол­гих. Уже в этой первой его работе прозвучала нетривиальная мысль о месте проблемы личности в детской и возрастной психологии. О ней я после скажу подробнее. Она того стоит. Но тогда для меня уж очень вовремя она подоспела... Со своей темой и мыслью он, оставленный после защиты в институте, и пришел младшим научным сотрудником к нам в Лабораторию теоретических проблем психо­логии деятельности, сразу же попав, что называется, из огня да в полымя.

Дело в том, что руководителем этой лаборатории был автор этих строк, незадолго до того изрядно побитый партийными чиновниками и их подручными философами за теоретическое своеволие на кафедре философии 2-го Московского медицинского института. Но этого мало: старшими научными сотрудниками этой лаборатории были в то время известные инакомыслящие — Анатолий Арсеньев, Владимир Библер, Игорь Виноградов, до того безработный, уволенный за поддержку Алек­сандра Солженицына из «Нового мира» вместе с Твардовским. Да и вообще, компания была хотя и смешанная, но в неприятии идеологичес­кого догматизма единодушная. Так что смесь получилась поистине взрыв­чатая... Правда, до взрыва, разметавшего всех нас и выкинувшего из кресла директора института академика Василия Давыдова — выдающе­гося ученого и нашего общего друга — еще было время. И молодой научный работник Саша Толстых этим временем воспользовался пра­вильно.

Наши лабораторные комнаты на улице Герцена, конечно же, не прославленная шестидесятниками домашняя кухня, хотя в то время и кухня была скорее лабораторией молодой свободной мысли, чем просто трапезной. Однако нечто общее в поведении будущего дирек­тора института и у меня дома, и в институте бросалось в глаза: и там и здесь внешняя отчаянная смелость и самостоятельность суждений почти не скрывали его внутреннюю интеллигентную застенчивость и

______________

¹ Дэвид, тяжело переживший смерть Саши, теперь не кто иной, как извест­ный David Bakhurst, professor of Dept. of Philosophy, Queen's University, Kingston, Canada автор большой и замечательной книги: Conscioness and Revolution in Soviet Philosophy. From Bolsheviks to Evald Ilyenkov. Cam­bridge University Press. Cambridge. 1991.

6

вполне тогда простительную робость. Этой глубоко человечной реф­лексивной своей особенности Александр Валентинович не изменил до конца, Я вижу его и сейчас уже директором института, ведущим свой Ученый совет с тем же вниманием к чужой мысли, с той же рефлек­сивной в ней заинтересованностью. Вот и памятная последняя наша встреча...

Мы вместе идем с заседания бюро отделения нашей академии... Саша первый раз рассказывает мне о планах развития института... Ему хочется — и это очень заметно — похвастаться нетривиальной своей идеей, развитию которой должно послужить новое направление науч­ных исследований. Но каждое слово произносится, будто на ощупь, будто ему важнее поспешного чужого одобрения еще раз самому (по реакции слушателя и по своей реакции на нее) проверить обоснован­ность собственной мысли.

Но впервые и особенно заметно эта особенность его характера про­явилась на наших лабораторных посиделках. Еще бы! Владимир Соло­монович Библер — признанный патриарх диалогической философии, одним упруго сжатым словом своим, одним подчеркнуто доброжела­тельным, но точности ответа требующим вопросом мог повергнуть в смущение любого: и самодовольного автора толстых книг, и своего постоянного ученика-единомышленника, не говоря уже о начинающих философах и психологах. А разве не стушуешься при тех же верных и непременных участниках домашних семинаров Библера, посещавших иногда наши собрания, всегда готовых в клочки растерзать каждого, кто, как им покажется, без должного почтения слушает Учителя... Бы­вали у нас и Леня Черняк¹, и Слава Сильвестров², и Саша Митюшин³ — бывшие мои студенты-медики, потом аспиранты и сотрудники разгромленной кафедры философии 2-го Медицинского института — ученики гениального Марка Туровского, никому и никогда не дававшие спуска. Даже Библеру и Арсеньеву. А тут и сам Анатолий Сергеевич Арсеньев с его сарказмом и гомерическим смехом! Тут и глубокий, умный взгляд молчаливого Игоря Ивановича Виноградова, проница­тельно устремленный на говорящего! Что ж говорить о Саше, когда и сам завлаб каждую секунду обычной дискуссии был настороже и ловил каждое их слово.

Так начиналась работа Александра Валентиновича Толстых в большой науке. Потом, после ликвидации лаборатории, он осваивал

__________________

¹ Лион Семенович Черняк уже лет пятнадцать как профессор в Бостоне, автор глубоких философских книг и статей, нередко публикуемых после впол­не понятного перерыва в наших изданиях, в том числе и в журнале «Вопросы философии».

² Вячеслав Владимирович Сильвестров, так же как и Саша, рано ушедший из жизни, доктор философских наук, известный теоретик эволюционной био­логии и культурологии. О нем лучше меня нам расскажет его книга, посмертно изданная в престижной серии «Русские философы XX века»: В. В. Сильве­стров. Культура. Деятельность. Общение. М.: РОССПЭН, 1998. 478 с.

³Александр Александрович Митюшин — кандидат философских наук, автор серьезных и смелых работ, казалось бы, застенчивый и милый, но в спорах остроумный, едкий и глубокий. Я его лет десять не видел. По слухам, он давно уже работает, увы, не в России.

7

экспериментальную часть психологии, что естественно привело его и к психологии социальной, а затем и к социологии. Работал он взах­леб. Стали выходить в свет его книги, статьи... Его имя приобрело вес, его уже нельзя было затмить громким именем его отца — из­вестного философа Валентина Ивановича Толстых. Вот Саша уже и директор Федерального института социологии образования... Очень скоро его избирают директором достославного Центра художе­ственного воспитания Российской академии образования, а на очеред­ном годичном общем собрании академии — ее членом-корреспонден­том. Да, чуть было не забыл, на церемонии защиты им докторской диссертации автор сих правдивых слов был официальным оппонен­том и сейчас сожалеет, что не может включить в текст данного пре­дисловия тот свой разбор всех обоснованных им идей. Вместо этого я вернусь к первой из них, ярко прозвучавшей еще в кандидатской его работе.