4.2.7. Пространство-время в натуралистической модели

В натуралистической модели «близь» и «даль» предстают как архе­типы Чрева Матери¹¹¹ и Бездны Вселенной. Соответственно на одном полюсе социального времени находится архетип Рождения (из Чре­ва Матери), на другом — архетип Смерти (как исчезновение в Без­дне Вселенной). Здесь существенно жизненно-женственное, эротиче­ское измерение Дома. В известном смысле женщина представляет со­бой Дом человеческого бытия. Если Дом — это тепло домашнего очага, то Бездна — прежде всего холод, «холод бесконечных пространств», как говорит Б.Паскаль. Бездна — танатическое начало, преодолевае­мое мужчиной в путешествии, в номадическом порыве.

Попытка представить социальное пространство как таковое, т.е. в качестве «дали», до всякого расчленения, кристаллизуется у Ж.Делёза и Ф.Гваттари в понятии «тело без органов»¹¹². Это по­нятие по существу соответствует хаосу.

Согласно О.Шпенглеру, время-пространство (в натуралистической модели) задается двояко. Социум как космическое «растение» задает «такт», а индивид как микрокосм определяет «напряжение», позволя­ющее ему свободно творить время.

«Космический такт» и «напряжение» осознаются по-разно­му. «Осознание космического такта мы называем чувствовани-

119

ем (Fiihlen), осознание микрокосмических напряжений — ощущением (Enipfinden)»¹¹³. Мы живем поэтому в двух хронотопах, касающихся ««общерастительной» и «исключительно животной» сторон жизни, или «родовой (половой) жизни» (Geschlechtsleben) и «чувственной жиз­ни» (Sinnenleben). Geschlechtsleben несет в себе момент периодичности, так^а. Она созвучна с великим кругообращением небесных тел, ука­зывает на связь женской природы с Луной. Sinnenleben образована на­пряжениями: свет и освещаемое, познание и познанное, боль и орудие, ее причинившее¹¹⁴. Если Geschlechtsleben задает хронотоп с акцентом ьа время, то Sinnenleben задает хронотоп с акцентом на простран­ство. «То, что мы... называем в общем смысле осязанием... есть, в сущности, простейшее обозначение подвижности существа и возникаю­щей отсюда необходимости непрерывно определять свое положение по отношению к окружающему. Однако определить положение — значит установить место в пространстве. Поэтому все чувства... являются, собственно говоря, пространственными чувствами»¹¹⁵.

«Космический такт — это все, что описывается направлением, вре­менем, ритмом, судьбой, стремлением: от цокота копыт упряжки ры­саков и мерной поступи воодушевленной армии до безмолвного взаи­мопонимания влюбленных, до такта благородного общества, внятного одному только чувству»¹¹⁶.

И далее описывается единство этих двух времен — времени-такта и времени-напряжения:

«Всякая свобода движений микрокосма в пространстве — продол­жение жизни и дыхания такта космических кругообращений, который время от времени разряжает напряжение всех бодрствующих единич­ных существ в едином, даваемом в ощущениях, мощном созвучии... В этом смысл военных и любовных танцев у людей и животных; так сплавляется в одно целое полк, идущий в атаку под вражеским ог­нем, так взбудораженная толпа сплачивается в единое тело, которое мыслит и действует резко, слепо и непостижимо, а через несколько мгновений может распасться вновь. Микрокосмические границы ока­зываются снесенными. Здесь ревет и грозит, здесь рвется и ломится, здесь летит, поворачивает и раскачивается оно. Тела сливаются, все идут в ногу, один крик рвется из всех глоток, одна судьба ожидает всех»¹¹⁷. И. И. Маханьков делает к этому фрагменту примечание, что данное рассуждение О. Шпенглера — вполне в духе коллективной пси­хологии Густава Ле Бона.

Сегодня проблемы социального пространства-времени в рамках на­туралистической модели принимают экологическую форму. Скажем, уже до войны Парк и Бёрджес в своей социальной экологии показали формы развития современного города. В этом же плане могут быть ис­пользованы термодинамические метафоры. Они описывают структуру

120

пространства с точки зрения центра и периферии. В центре энтропия падает, на периферии — возрастает. Некоторые считают, что в послед­ние годы вся Россия попала в ту часть пространства, где энтропия растет.

4-2.8. ИСТОЧНИКИ ЗЛА В НАТУРАЛИСТИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ

Натуралистический дискурс прежде всего готов отказаться от са­мой идеи добра и зла, от самой идеи морали. Натуралистическая модель, как это было осознано еще в XVIII в., вступает в вековеч­ную тяжбу с воспитанием. С одной стороны, корень всего —приро­да, следовательно, надо бы отказаться от воспитания. Но в этом слу­чае благодетельными оказываются и пороки. С другой стороны, если воспитание считать более сильным фактором, то на что оно должно ориентироваться¹¹⁸?

Исчерпывающую аналитику зла с натуралистической позиции дал Д. А. Ф.де Сад в своей «Философии в будуаре». Де Сад отправля­ется от тезиса, что не существует никакой морали. Должен править факт. Нет ценностей, а есть только данности, данности же не требуют оправдания по определению. Природе таким парадоксальным обра­зом возвращается нормативный характер. Однако все заканчивается низвержением самой природы как начала, которое не может нести в себе элемента созидательности. Переход от чувственно воспринимае­мой природы к такой природе, которая отождествляется де Садом с абсолютным отрицанием и постигается метафизически, и приводит к абсолютной ценности абсолютного ничто¹¹⁹.

Культура. Говоря несколько упрощенно, в определенном модусе натуралистического видения все хорошее —от натуры, а все плохое — от культуры. Поэтому, например, волки никогда не убивают друг дру­га, а люди — убивают (см. цитированного выше К. Лоренца). При всей парадоксальности и «каннибализме» формулировки «человек не дол­жен убивать других людей больше, чем он может съесть» она пред­стает намного более «гуманистичной», чем нынешние реалии оружия массового поражения.

Правда, зло может возникнуть в случае, если в человеческом обще­стве вдруг столкнутся стихии, в природе естественным образом изоли­рованные. Так, Б. А. Диденко полагает, что человечество — это не один биологический вид, а семейство, где есть хищные и нехищные. Крова-вость человеческой истории объясняется этим противоестественным, «артефактным» столкновением хищного и нехищного начал¹²⁰.

Человеческая деятельность немыслима без создания некоторых ма­териальных средств. Но, созданные как средства для некоторых це­лей, эти образования по причине самой своей вещественности оказы-

121

ваются способными порождать и некоторые такие следствия, которых никто не хотел¹²¹. Они предстают как артефакты. Вот эти артефакты и выступают источником зла в натуралистическом видении социума.

Скажем, гонка вооружений может преследовать самые разные це­ли: занять какой-либо деятельностью активное население, отвлечь от беспорядков и т. д. Но когда оружие накоплено в больших количествах, оно начинает диктовать логику поведения уже как бы само¹²².

Ханна Арендт, анализируя тоталитаризм, приходит к выводу, что

1 94

природа социального зла — в «неестественном росте естественного» . В частности, такое социальное зло, как тоталитаризм, есть безгранич­ная гордыня убеждения, что «все возможно», соединенная с ускорени-

1 94

ем псевдоестественных сил и принесением этому псевдоестествен­ному в жертву всего истинно человеческого (стабильности, спонтанно­сти, множественности)¹²⁵. Пагубная тенденция модерности состоит в том, что люди, вместо того чтобы использовать свою свободу для огра­ничения разрушительных природных процессов, ускорили их, утрати-

1 96

ли над ними контроль .

В конечном счете такая позиция приводит к осуждению «неесте­ственного», т. е. технического. Техника как имитированные и усилен­ные естественные процессы — это мир, независимый от мира природы. В результате люди «спустили с цепи собственные естественные про­цессы, которые никогда бы не произошли без нас, и, вместо того что­бы осторожно защитить человечество от элементарных сил природы, удерживая их как можно дальше от человеком созданного мира, мы

1 27

направили эти силы вместе с их элементарной властью на сам мир» .

Очевидно, что если культура есть зло, без которого человек, одна­ко, не может обойтись, то необходимо минимизировать ее. Следует, например, вернуться к простоте предков. Однако и натура не дает радикального спасения.

Натура. Натуралистическая модель в других модификациях (свя­занных глубинным образом с гностическим видением человека и об­щества), напротив, видит сам источник зла в природе. Скажем, тота­литарная государственность и тоталитарное лидерство рассматрива­ются в качестве объективации и институционализации — политическо­го оформления — тех инфантильных и архаистических стихий, ко­торые действуют в недрах индивидуального и коллективного бессо­знательного или полусознания, выплескиваясь наружу и «овладевая массами» во времена исторических потрясений. Демократические же веяния объективно означают стремление огромных пластов общества оградить и обезопасить себя от засилья этих стихий, стремление поставить агрессии бессознательного какие-то заслоны рационально­сти и права¹²⁸.

122

* * *

В натуралистических моделях социальности есть то несомненное достоинство, что они напоминают нам о том, сколь малую часть че­ловечество занимает во Вселенной. Подчас оно мнит себя источником глобальных перемен, в то время как оно всего лишь присутствует при них. Мы же готовы в этом отношении взять вину на себя¹²⁹. С помощью социобиологических, натуралистических представлений эф­фективно осмысляется ряд социальных проблем, например проблема адаптации¹³⁰.

Хотя натуралистический дискурс несомненно эвристичен¹³¹, нату­ралистическое видение социального мира имеет существенные огра­ничения. Понятие человеческого общества подразумевает сумму по­нятий, которые логически несовместимы с типами объяснения, пред­лагаемыми в естественных науках. Хотя человеческие реакции зна­чительно более сложны, чем реакции других существ, они не просто «значительно сложнее». То, что, с одной стороны, предстает измене­нием в степени, с другой стороны, есть различие по виду: понятия, которые применяются для описания более сложного поведения, логи­чески отличаются от тех, которые применяются для менее сложных. В то время как человек учится понимать правило, собака учится реаги­ровать определенным способом. Различие между этими данностями происходит из-за отличия в сложности реакций, но не может быть объяснено в количественных понятиях. Понимание укоренено в соци­альном контексте, в котором собака вообще не принимает участия, в отличие от человека¹³². Там, где на первый план выходят феномены духа, натуралистический дискурс оказывается беспомощным.