3.1.1.2. Различие. Агон

Необходимым условием человеческой множественности является не только равенство, но и различие²³. Толерантность как конкретиза­ция равенства дополняется еще и конкретизацией различия, а имен-но — агоном , т.е. конкуренцией, состязанием, соревнованием. В са­мой множественности таким образом обнаруживается источник из­менения. Социально-философский взгляд видит причину, импульс, движущую силу, источник развития именно в различии многого и, соответственно, в агоне: различные многие конкурируют в своих отношениях .

Силовое поле агона может быть разным. Это и конкуренция за удовлетворение биологических потребностей (например, у Эпикура — нужда, «которая всему научила»), и конкуренция «за близость к трансцендентному», и творческое соревнование в культуре, и т. д.

Существенная форма агона, выражаемая формулой Ницше, — во­ля к власти. Эта последняя есть не что иное, как воля к агону, к конкуренции. Мы увидим далее, как тема агона переплетается с те­мой социального зла. Агон культивируется в буржуазной экономике («свободная конкуренция»), а также в таком феномене, как «социали­стическое соревнование», при помощи которого пытались в условиях

96

социализма сохранить стимулы для напряженного труда .

Вертикальное строение мира, организующее социум, разделяет множество индивидов на «верхи» и «низы», на «господ» и «рабов»²⁷. Ясно, что многообразие силовых полей агона рождает и многообразие вертикалей в социуме: это не только вертикаль власти, но и вертикаль в культуре, в религии, в быту и т. п. Положение человека в этих много­численных вертикалях определяется его вечным «пожизненным» уча­стием в различных формах конкуренции. Даже после смерти агон про­должается — например в связи с тем, какое место могила человека за­нимает в существующей иерархии кладбища (по мере близости к хра­му или к центральной аллее).

Итак, социальные отношения во множественности:

1. реальны и не менее достоверны, чем «вещи»;

1. раскрывают идею единого, или общего, как общественного, со­циального;

2. задают идеи равенства и иерархии через процедуру сравнения;

2. выступают как источник раскрытия и/или генезиса идеального: обнаруживаются либо как «окно» в идеальное (при идеалистическом взгляде), либо как форма генезиса идеального (при материалистиче­ском взгляде).

63

3.2. Деятельность

Деятельность представляет собой бытийный феномен совершенно другого порядка, чем множественность и отношения. Она предпола­гает выход за пределы только пространственного рассмотрения, ибо вводит в анализ феномен времени. В деятельности есть порыв в буду­щее, есть стимул, побуждающий это будущее создавать. Этот порыв переживается действующим субъектом как императив. Императив есть важная составляющая социального порядка. Императив — мифо­логический, религиозный, идеологический — принципиально не может быть осмыслен только в рамках рационального понимания: необходимо включить и эмоциональный регистр. Существенна в связи с этим омо­нимия слова «интерес»: оно имеет как рационально-гносеологическое {сосредоточенность на некоторых проблемах), так и эмоциональное (стремление к каким-либо предметам и действиям) измерение.

Что же значит— «деятельность», что значит— «действовать»? Мы рассматриваем поведение как человеческую деятельность, человече­ские поступки. Поступки в качестве некоторого социального конти­нуума представляют собой всеобщую ткань социальной реальности; поэтому фундаментален Аристотелев принцип деятельности²⁸.

С одной стороны, в самом общем плане смысл человеческой де­ятельности — это свобода. Деятельность потому так важна для соци­альной философии, что как таковая предполагает начало свободы²⁹. Здесь императив предстает как ценности. Деятельность вводит в со­циум идею начала, движения, динамики и творчества³⁰.

С другой стороны, деятельность всегда имеет причину. Люди дей­ствуют под влиянием потребностей, желаний, интересов или еще ка­ких-то побудительных мотивов. Аристотель разделил все эти мотивы на две группы: есть вещи, которые люди делают ради них самих, а есть вещи, которые люди делают ради чего-то другого.

Антиномия свободы и необходимости в социальном действии — главное в осмыслении сложности этой социально-философской кате­гории.

В чем суть именно человеческой деятельности? В отличие от целе­сообразного поведения животного, которое достаточно хорошо может быть описано связью «стимул — реакция», человеческая деятельность представляет собой разорванность стимула и реакции³¹. Ключе­вую роль в таком разрыве играют речь, письмо и помысел. Собственно, в этом (говорящем, пишущем и мыслящем) разрыве и таится уже упо­мянутая свобода. Человек потому и свободен, что его действие всегда возникает в разрыве стимула и реакции.

Обратим внимание на то обстоятельство, что деятельность, кото­рая опосредствует отношение между стимулом и реакцией, всегда, по

64

сути, есть управление. Социальная реальность сложна тем, что в ней мы видим одновременно как некоторый объект управления, так и встроенный в этот объект субъект управления. Общество представ­ляет собой объективность, которая живет по собственным законам и навязывает эти законы сознанию, пытающемуся рефлектировать со­циальную стихию, «объективность».

Но в то же время указанная объективность включает в себя уста­новку на управление ею. И сами попытки управления предстают как часть этой неуправляемой стихии. Такая включенность управления в объективную стихию рождает надежду, что если «собраться с си­лами», «проявить волю», то неуправляемая стихия станет управляе­мой: ведь в ней, в этой стихии, нет ничего, что не включало бы наши стремления, наши желания, наши волевые усилия. На этом базируется установка (или надежда), что возможно построить царство разума. И снова и снова люди терпят крах — и снова приступают к построению утопий. Отсюда переживание трагичности социального³².

Общество раскрывается не только непосредственно «физическим», «энергетическим» действием в пространстве-времени, но и символиче­ским действием. В первую очередь действие дано нам речью, симво­лическое (информационное) существование которой (в пространстве-времени) по крайней мере специфично, если не сказать — парадоксаль­но. Слово в своем социальном бытийствовании, очевидно, есть не толь­ко орудие понимания. Слово —это всегда дело в обществе, дело же имеет смысл, а потому, но сути, дело есть слово. Слово глубинным об­разом едино с орудием воздействия на вещественный мир. Скажем, существовал «русский (только ли русский?!) обычай поддразнивать врагов»³³. Что значит «поддразнивать врагов»? Это значит словом воздействовать на их психику, с тем чтобы враги совершили некото­рый неадекватный ситуации поступок. «Поддразнивание» выступает как оружие.

Необходимо сделать и следующий шаг в данном направлении: если слово (со смыслом!)—это дело, то и мысль — также дело. «Каждая мысль моя с ее содержанием есть мой индивидуально-ответственный поступок, один из поступков, из которых слагается вся моя единствен­ная жизнь как сплошное поступление, ибо вся жизнь в целом может быть рассмотрена как некоторый сложный поступок»³⁴. Бытийство-вание мысли в пространстве-времени еще более парадоксально, чем существование речи.

Собственно, действие, речь и мысль — модусы некоторой общей суб­станции деятельности, модусы, переходящие друг в друга. Итак, гово­ря в дальнейшем о деятельности, мы все время будем иметь в виду «дело, слово и мысль», или — «помысел, слово и дело».

65