§ 7. Аристотель. Характеры в трагедии

Как уже говорилось, фабуле Аристотель придавал первостепенное значение в драме. Характерам он отводил второе место среди частей драмы, считая, что действием определяются и самые характеры: поэты «выводят действующих лиц не для того, чтобы изобразить их характеры, но благодаря этим действиям они захватывают и характеры» (VI, 1450а, 58—59).

Что такое характер? Характер заключается в том, что действу­ющее лицо в речах или поступках обнаруживает какое-либо на­правление воли. «Этот характер будет благородным, если обнару­жит благородное направление воли» (XV, 1454а, 87). Далее следует рассуждение, характеризующее классовые позиции Аристотеля и отражающее типичные для рабовладельческого общества понятия о ценности личности. Говоря о том, что благородный характер про­являет благородное направление воли, Аристотель замечает: «Это может быть в каждом человеке, и женщина бывает благородной, и раб, хотя, может быть, из них первая — существо низшее, а вто­рой — вовсе ничтожное» (XV, 1454а, 88). Из этого ясно, что хотя Аристотель и допускает в виде исключения благородство у существ низших в социальном и нравственном отношении, однако все его рассуждение о характерах относится к лицам, являющимся полно­правными представителями рабовладельческого общества.

Изображая характеры, поэт должен следовать определенным правилам. Надо, чтобы «характеры были подходящими: например, можно представить характер мужественный, но не подходит жен­щине быть мужественной или грозной» (XV, 1454а, 88). Необходимо, «чтобы характер был правдоподобен» (XV, 1454а, 88). И, наконец, «чтобы он был последователен» (XV, 1454а, 88). Аристотель допу­скает, что может быть выведено лицо, являющееся непоследова­тельным, но только в том случае, если эта непоследовательность именно и составляет характер данного персонажа (XV, 1454а, 88).

Художественное произведение должно выявлять характер каж­дого изображаемого человека, а это проявляется в его нравственном облике. Отсюда важно, чтобы речи действующего лица соответствовали его характеру. Аристотель подчеркивает в одной из начальных глав трактата: «Характер — это то, в чем обнаруживается направ­ление воли; поэтому не изображают характера те из речей, в которых неясно, что кто-либо предпочитает, или избегает, или в которых даже совсем нет того, что говорящий предпочитает или избегает» (VI, 1450в, 60). Это исключительно важное положение «Поэтики» подчеркивает необходимость целеустремленного построения обра­зов людей так, чтобы в действии и в речах проявлялся их нрав­ственный облик, склонности и стремления, что и придает каждому лицу определенность.

Изображение характера не достигается копированием встреча­ющихся в жизни людей. Важно выявить существенные черты ха­рактера, то, что Аристотель называет «необходимостью», и вместе с тем художественное изображение не должно выходить за пределы действительно возможного в облике и поведении человека.⁶ Вот формула Аристотеля: «И в характерах, как и в составе событий, следует всегда искать или необходимости, или вероятности, так чтобы такой-то говорил или делал то-то, или по необходимости, или по вероятности, и чтобы это происходило после именно этого по необходимости или вероятности» (XV, 1454а, 88^89). Поэт должен подражать хорошим портретистам, которые, «давая изо­бражение какого-нибудь лица и делая портреты похожими, в то же время изображают людей более красивыми» (XV, 1454в, 89).

Сказанное здесь Аристотелем о принципе изображения харак­теров сводится к тому, что художественная правда не во всем сов­падает с жизненной правдой. Художественная правда требует определенности и значительности характера.

Для того чтобы точнее понять Аристотеля, вспомним сопостав­ление трех художников: «Полигнот... изображал лучших людей, Павсон — худших, а Дионисий — обыкновенных» (II, 1448а, 43— 44). Комментаторы считают, что речь идет не об этических качест­вах людей, которых рисовали названные художники, а методе, при­менявшемся портретистами. Произведения Полигнота отличались идеальной красотой и возвышенным характером. Павсон, как об этом писал 'сам Аристотель Fb «Политике» (VIII, 5, 7), любил изображать отрицательные стороны жизни и прибегал к карика­туре ⁴¹.

«Хороший» и «лучший» характер у Аристотеля определяется не с точки зрения их нравственных добродетелей. В той же 2-й главе «Поэтики», где говорится о художниках, упоминаются и поэты, и Аристотель снова прибегает к определениям следующего рода: «Гомер представляет лучших, Клеофонт — обыкновенных, а Гегемон Фасосец... и Никохар...— худших» (II, 1448а, 44). Раз­личие между этими поэтами состоит в общем характере их творений:

Гомер — мастер героического эпоса, тогда как остальные назван­ные авторы писали, по-видимому, не в возвышенной манере. О Клеофонте сам Аристотель говорит, что он принадлежит к числу поэтов, писавших в «низком» стиле (XXII, 1458а, 113), о Гегемоне, со слов Аристотеля же, известно, что он был автором пародий (II, 1448а, 44).

Достоинство произведения определяется не нравственными ка­чествами героев, а степенью возвышенности и художественного совершенства трагедии. Хороший поэт изобразит в возвышенном виде даже характеры, наделенные отрицательными чертами⁴². Ари­стотель считает нужным не оставить никаких сомнений на этот счет и выражает эту мысль совершенно недвусмысленно: «Поэт, изобра­жая сердитых, легкомысленных или имеющих другие подобные черты характера, должен представлять таких людей благородными; пример сурового характера представили в Ахилле Агафон и Го­мер» (XV, 1454b, 89).

Комментируя это положение Аристотеля, Бутчер пишет: «Ка­ковы бы ни были моральные несовершенства героев, они должны производить большое впечатление на наше воображение и воз­буждать ощущение их величия: они подняты над уровнем повсе­дневной жизни»⁴³. Аристотель, таким образом, считал необходимым элементом художественности идеализацию характеров, что стано­вится особенно ясным при рассмотрении его определения характера героя трагедии.

В трагедии характеры должны быть благородными. Это необ­ходимо для того, чтобы она оказывала должное эмоциональное воз­действие — возбуждала страх и сострадание. Если трагедия изо­бражает дурных людей, то она не произведет должного эмоциональ­ного эффекта. В драме «вполне негодный человек не должен впадать от счастья в несчастье, так как подобное стечение [событий] воз­буждало бы человеколюбие, но не сострадание и страх» (XIII, 1453а, 79).

Сострадание может вызвать лишь человек достойный. Однако если он кристально чист и благороден, то трагедия опять-таки не возбудит чувство сострадания и страха: «...не следует изображать достойных людей переходящими от счастья к несчастью, так как это не страшно, и не жалко, но отвратительно» (XIII, 1453а, 78—79).

Герой трагедии должен быть человеком, обладающим как бла­городными чертами, так и естественными человеческими слабо­стями, что и предопределяет возможность совершения им ошибки, ведущей к роковым последствиям. Разобрав все случаи, когда должный эффект трагедии не достигается, Аристотель при­ходит к выводу, что трагедия вызовет чувства сострадания и страха лишь в том случае, если герой «не отличается [особенной] добро­детелью и справедливостью и впадает в несчастье не по своей негод­ности, но по какой-нибудь ошибке, тогда как прежде был в боль­шой чести и счастье...» (XIII, 1453а, 79). Это положение является у Аристотеля одним из центральных. Оно связывает воедино три существеннейших элемента трагедии: действие (фабулу), характеры и эмоциональный эффект драматического произведения. Фабула, следовательно, должна быть построена таким образом, чтобы пока­зывать трагическую судьбу персонажа («переход от счастья к не­счастью»), но трагической будет лишь судьба такого человека, ко­торый не является ни абсолютно добродетельным, ни абсолютно порочным.

Как уже указывалось выше, большую роль при этом играет незнание персонажем каких-то важных обстоятельств. Аристотель рассматривает три варианта, характеризующих поведение героя трагедии. Первый случай, когда роковой поступок совершается сознательно. В качестве примера он приводит героиню трагедии Еврипида Медею, которая убивает своих детей (XIV, 1453в, 84). Сознательное злодеяние не является, по Аристотелю, высшей фор­мой трагического.

Второй случай — «когда кто-либо вознамерился совершить пре­ступление и не совершил [его]» — Аристотелем отвергается, так как в нем нет трагического и подобное действие на вызовет состра­дания (XIV, 1453b, 85).

Подлинно трагической оказывается судьба человека, который совершил поступок, «не зная всего ужаса его», а впоследствии узна­ет, что причинил этим зло близким ему людям (XIV, 1453в, 84). Наиболее эффективный вариант построения действия — «в неве­дении совершить, а совершив — узнать, ибо... узнавание будет поразительно» (XIV, 1454а, 85).

Связь действия с характерами определяет для Аристотеля раз­витие событий в трагедии «по необходимости и вероятности». От­сюда же вытекает и способ окончательного решения драматического действия — развязка. Если, как говорит Аристотель, «ничего противного смыслу не должно быть в ходе событий» (XV, 1454в, 89), то «и развязка фабулы должна вытекать из самой фабулы» (XV, 1454в, 89). Он отвергает искусственную развязку «посредством машины», то есть посредством вмешательства кого-либо из богов Олимпа, спускаемого при помощи машины на сцену театра, чтобы решить исход событий в ту или иную сторону (deus ex machina).

Построение развязки определено у Аристотеля в связи с тех­никой сцены античного театра. Форма, в которой высказано это положение, наивна, но существо его имеет важнейшее значение для композиции драмы. Развязка, в буквальном смысле слова, должна быть не механической, а предопределена всем действием трагедии и вытекать из него естественным образом.

Суммируя суждения Аристотеля о действии, характерах, со­ставе происшествий, мотивах поведения героев и развязке, мы при­ходим к выводу, что все эти элементы трагедии рассматривались мыслителем как части целого, связанные органическим единством. Именно в единстве разнородных элементов, составляющих драму, Аристотель и видит основу того, что мы называем художествен­ностью.