§ 11. Аристотель. Определение комедии

Большая часть «Поэтики» посвящена анализу трагедии. О комедии Аристотель обещает сказать «впоследствии» (VI), но в дошедшем до нас тексте трактата соответствующего раздела не имеется. Воз­можно, что он был в той части «Поэтики», которая не сохранилась.

В «Поэтике» имеется, однако, ряд фрагментарных замечаний, проливающих свет на вопрос о понимании комедии Аристотелем. Подобно тому как Аристотель связывает трагедию с серьезным эпосом,- так комедию он рассматривает в тесной связи с эпосом комическим. Он говорит о «насмешливых песнях», которые «изо­бражали действия людей негодных» (IV, 1448в, 50). Не отделяя ко­мическое от комедии, Аристотель называет Гомера автором первой известной ему комической эпопеи «Маргит». От этой поэмы дошли лишь небольшие отрывки. Содержание ее, по-видимому, своди­лось к осмеянию некоего глупца, который не умел ни работать, ни правильно судить о вещах.

В рассуждении о «Маргите» есть одно замечание, имеющее боль­шое принципиальное значение. Аристотель пишет, что Гомер «первый показал и основную форму комедии, придав драматическую отделку не насмешке, но смешному...» (IV, 1448 в, 50). Мы вправе истолковать это в том смысле, что комедия изображает не частные случаи, а так же, как трагедия, дает обобщенное изображение действительности.

Это подтверждается в IX главе «Поэтики», где Аристотель пи­шет о том, что поэзия философичнее истории. Фабула комедии так же, как и фабула трагедии, должна быть сложена «по законам вероятности». Сложив такого рода фабулу, поэты «подставляют любые имена, а не пишут подобно ямбическим писателям на от­дельных лиц» (IX, 1451 в, 68).

Еще средневековый комментатор Теренция — Донат, исходя из практики античной комедии, рассказал следующее о том, как древние греки давали имена персонажам комедий: когда афиняне хотели показать предосудительные формы жизни, они изображали определенных лиц под их собственными именами, но это не озна­чало, что имеются в виду только эти лица ⁸⁷.

После комментаторов XVI—XVIII веков этого вопроса кос­нулся Лессинг, который писал в «Гамбургской драматургии»: «как только ямбические [сатирические] поэты стали переходить от частного к общему, как только из оскорбительной сатиры стала вырабатываться поучающая комедия, поэты старались намекнуть на это общее начало самими именами»⁸⁸. Лессинг добавляет, что имена действительных лиц также скорее обозначали собой типы, нежели отдельные личности, соответственно тому или иному ха­рактеру, который традиция или общественное мнение приписывали данному лицу. «Персонажи комедии получали также имена, кото­рые по своему грамматическому происхождению и составу или по своему значению выражают свойства этих лиц. Одним словом, они давали им имена со значением, как бы говорящие, которые нужно было только услышать, чтобы понять, каковы будут те лица, ко­торым они даются»⁸⁹. Прием наделения персонажей именами со значением, как известно, сохранился вплоть до настоящего времени.

Определяя особенности содержания комедии, Аристотель пишет: «Комедия... есть воспроизведение сравнительно худших людей» (V, 1449а, 53), в отличие от трагедии, изображающей характеры бла­городные. Но точно так же, как трагические характеры не долж­ны быть абсолютно добродетельными, так и персонажи комедии отнюдь не должны быть дурными «в смысле полной порочности» (V, 1449а, 53).

Смешное, по Аристотелю, есть «часть» (или разновидность) безо­бразного. Это — «некоторая ошибка и безобразие, никому не при­чиняющее страдания и ни для кого не пагубное» (V, 1449а, 53). Отсутствие страдания и пагубности отличает комедию от трагедии.

Аристотель подразумевает здесь не только физическое безобра­зие, но и такие нравственные качества, которые противоречат мо­ральным идеалам. Несоответствие характера и поведения принятым в обществе нравственным нормам вызывает смех, если это не свя­зано с каким-нибудь серьезным ущербом для людей.

Если мы хотим более конкретно представить себе, какие именно особенности характера и поведения могут послужить объектом комедии, то в этом нам помогает «Этика» Аристотеля, где имеются рассуждения, применяемые к комедии.

Аристотель рассматривает здесь характеры в их наиболее нор­мальном или идеальном проявлении и в отклонениях от нормы, каковой для него является обычно середина. Так, «мужество — середина трусости и отважности»⁹¹. Точно так же «...щедрость — середина относительно траты денег и приобретения; избыток назы­вается расточительностью, а недостаток — скупостью. В этих по­роках избыток и недостаток проявляются противоположным обра­зом: расточительный человек слишком много издерживает и слиш­ком мало приобретает; скупой, наоборот, слишком мало издерживает и слишком много приобретает»⁹². Далее Аристотель называет на­пыщенность, чванство, мелочность, тщеславие, малодушие, хва­стовство и т. д.⁹³ Все комментаторы единодушны в признании того, что Аристотель имеет в виду осмеяние в комедии пороков, а не конкретных людей, обладающих этими пороками, как это имело место на ранней стадии развития жанра.

Естественно, что в связи с большим вниманием, какое коммен­таторы уделяли вопросу о воздействии на зрителя трагедии, не мог не возникнуть вопрос о том, какой эффект имеет представление (или чтение) комедии. Лэйн Купер⁹⁴, особенно тщательно разрабо­тавший этот вопрос, утверждает, что общие положения, а также разные замечания о трагедии позволяют по аналогии и контрасту сформулировать то понимание комедии, которое соответствует духу «Поэтики» Аристотеля. Свои умозаключения Л. Купер изложил в систематической форме.

***************************************************************

1. Поскольку, по Аристотелю, каждый вид искусства оказывает определенное воздействие, комедия также должна производить особого рода эффект, который не похож на очищение в трагедии, то есть не связан с состраданием и страхом.

2. Воздействие каждого вида искусства связано с удовольствием особого рода, доставляемым именно данным видом искусства. Ко­медия, следовательно, тоже должна доставлять своеобразное удо­вольствие или наслаждение, однако нельзя сказать, существует ли только одно проявление этого удовольствия или эстетическое на­слаждение, доставляемое комедией, имеет несколько форм.

3. Наслаждение, которое доставляет комедия, будет эстетиче­ским, если оно достигается художественными средствами. Иначе говоря, точно так же, как страх, нагнетаемый трагедией, не есть подлинно художественное средство трагедии, так и в комедии не внешнее возбуждение смеха, а возбуждение, основанное на истинно комическом, будет соответствовать природе данного вида искусства. Наряду с этим нормой является восприятие не всякого зрителя, а зрителя здравомыслящего и с естественными чувствами.

4. Комедия есть подражание действиям людей в реальной жиз­ни. Зритель должен верить происходящему. Понимание того, что изображаемое в сущности соответствует действительности, достав­ляет удовольствие такого рода, которое присуще всякому подра­жанию. Оно удовлетворяет стремление к познанию.

5. Наслаждение, доставляемое комедией, связано с тем, что дефект, служащий предметом изображения, не является ни ужа­сающим, ни губительным. Дело ограничивается пониманием несо­ответствия, диспропорции тех или иных черт характера и поведе­ния человека. 6. Комедия доставляет удовольствие, подобное тому, какое. производит «Одиссея», с тем уточнением, что если все заканчивается благополучно для Одиссея, то для женихов Пенелопы конец яв­ляется неблагополучным. Иначе говоря, комедия требует счаст­ливого исхода событий для всех, кроме злодеев.

7. Комедия производит непосредственное воздействие на зри­теля или читателя, и удовольствие, испытываемое ими, проявляется внешним образом в смехе.

8. Дополнительным средством воздействия комедии (подчерк­нем, что речь идет об античной комедии) является музыка.

9. Чудесное и фантастическое также возможны в комедии.

10. Особенно эффектны в комедии узнавания, в частности узнавание того, кем в действительности являются те или иные лица. Повороты судьбы также принадлежат к числу действенных средств комедии. Если в трагедии судьба героя меняется от луч­шего к худшему, то в комедии, наоборот, от худшего к лучшему. А если поворот событий и будет от лучшего к худшему, то в этом не должно быть ничего серьезного или мучительного.

11. Подобно тому как в трагедии имеет место событие, причи­няющее страдание, так в комедии должны случаться одно или не­сколько происшествий, производящих веселое впечатление и вы­зывающих смех.

12. Наконец, согласно одному замечанию Аристотеля в «Рито­рике» (I, 11), причины, вызывающие смех, сами по себе должны быть приятными.

****************************************************************

Таковы те положения, относящиеся к комедии и комическому, которые либо прямо утверждаются Аристотелем, либо могут быть выведены из контекста его сочинений.

Есть, однако, вопрос, который не поддается столь же опреде­ленному решению. Это — вопрос о комическом катарсисе. Точнее, речь должна идти о том, есть ли в комедии нечто, равное по своему характеру и значению тому эффекту, который в трагедии имеет очи­щение сострадания и страха?

Для решения этого вопроса нет достаточно прочного основания. Приходится прибегать к догадкам и предположениям, опираясь на уже известные нам положения «Поэтики» и других произведе­ний философа. Рассуждая по аналогии, мы приходим к следующему заключению. Если трагедия, возбуждающая сострадание и страх, затем очищает их, то какие-то другие аффекты должны подвергаться очищению средствами комедии. Посмотрим, какие именно аффекты называет Аристотель в первую очередь. В «Этике» он пишет: «Аф­фектами я называю страсть, гнев, страх, отвагу, зависть, радость, дружбу, ненависть, желание, ревность, сожаление, одним словом — все то, чему сопутствует удовольствие или страдание»⁹⁵. Эти аффекты естественны для человека, но не безразлично, как и почему они проявляются. «Ведь не хвалят же человека, испытывающего страх, и не безусловно хулят гневающегося, а лишь известным образом гневающегося»,— пишет Аристотель". Всякая крайность, по мне­нию философа, предосудительна. Но если одни крайности, побуж­дая человека к действиям, ведут к трагедии, то другие оказываются источником комического.

Какие же именно аффекты мог иметь в виду Аристотель? Пре­емственность идей позволяет нам для выяснения этого вопроса обратиться к Платону. Рассуждая о комедии, учитель Аристотеля указывал, что «в комедиях наше душевное настроение также [как в трагедиях.— А. А.] является смесью печали и наслаждения»⁸⁷.

Здесь же говорится и о типично драматических эмоциях — «горести, зависти и гневе»⁹⁸. Лэйн Купер считает, что в «Риторике» Аристотеля (II, 1) анализ зависти и гнева во многом сходен с тем, о чем писал и Платон. По его словам, зависть и гнев являются «эмоциями, почти постоянно встречающимися в жизни, редко кто не питает злобы по отношению к кому-то другому, и то же самое относится к зависти»⁹⁹. Зависть и гнев, утверждает Купер, столь же взаимосвязаны, как страх и сострадание, и их очищение по своему эффекту равнозначно очищению, которое осуществляется трагедией. Как пишет исследователь, «...если заставить гневного и завистливого человека смеяться, то он хотя бы временно переста­нет сердиться и завидовать. Вот так и очищает комедия зависть и гнев» ¹⁰°. При этом необязательно, чтобы комедия изображала именно злых и завистливых людей. Она может показать вообще что-либо смешное. Иначе говоря, если трагедия исцеляет страх и сострадание изображением подобных аффектов, то комедия отнюдь не обязательно изображает именно аффекты, нуждающиеся в очи­щении, а может показать и нечто совсем другое.

Отголоски учения Аристотеля встретятся нам еще и при дальней­шем рассмотрении остальных памятников античной критики, а так­же критики средневековой, ибо могучее влияние идей великого мыслителя проходит через всю историю художественной мысли. Теория Аристотеля питала многие поколения художников, теоре­тиков драмы и критиков. На протяжении двух тысячелетий выдви­нутые им положения постоянно оставались в сфере внимания как драматургов, так и всех писавших по вопросам теории драмы. Поэтому, заканчивая рассмотрение «Поэтики», мы не расстаемся с ее автором. Он еще много раз будет встречаться нам на страницах этой книги.

^: