4.5. Сознание и объективации его деятельности: основные способы проблематизации

Итак, мы видим, что в истории философии способы проблематизации и интерпретации сознания трансформируются и, зачастую, радикальным образом. Меняются, прежде всего, предметные контексты его анализа, что совсем не случайно, ибо сознание человека в объективированном виде всегда уже присутствует, всегда уже растворено во всем «человеческом», а таковым в мире культуры является все – социальные институты и социальные отношения, исторические ситуации, события, социальные и межличностные коммуникации, язык и наука, предметы искусства и повседневность, текст и орудие труда и многое др.

Меняются, соответственно, и перспективы, ракурсы, способы и методологии исследования взаимосвязи сознания и мира как пространства объективаций его деятельности. Помочь разобраться в сути реально многообразных трактовок связи сознания и мира в истории философии и современной философии, определить их специфику, соотношение, эвристические возможности и границы, а также понять творческую природу сознания может введение разграничения живого сознания и объективаций (кристаллизаций, продуктов) его работы. Ибо именно выбор первого или вторых в качестве исходной точки, исходной системы координат при исследования связи сознания и мира в значительной степени изначально и задает, и определяет философские способы и техники ее интерпретации, равно как и языки ее описания.

Так, если в качестве исходного пункта философского анализа берется способность индивидуального сознания к творчеству, полаганию смысла, то о сознании говорят в языке свободы и ответственности (сознание есть источник смысла, у текста есть автор, у событий есть агенты и т.п.). В этом случае живое сознание выступает в роли онтологически нередуцируемого конститутивного элемента, с которым необходимо соотносить – центрируя на нем – смысл, знание, событие, ситуацию, текст и др. при исследовании их происхождения, структуры и механизмов функционирования. Такая позиция, в целом, типична для классического рационализма. Она же характерна и для экзистенциально-феноменологического направления философии. И хотя при этом его представители расширяют понятие сознания, вплоть до его замены понятием «опыт» (М.Мерло-Понти), «переживание» (Ж.-П.Сартр) и др., введением этих понятий философы стремятся сохранить а) основные функции сознания (как осознающей себя способности к производству, полаганию смысла, рассматриваемой в контексте целостности дорефлексивного опыта субъективности, телесного, языкового опыта и др.) и б) специфику человеческого действия (как самосознательности, центрирующей самоидентификации и способности к автономии, или к самоопределению, «своезаконности»).

Если же, напротив, исходным пунктом анализа выступают любого рода объективации деятельности сознания в их собственной онтологической плотности и структурированности, то в такой перспективе сознание радикально децентрируется. Оно задается и исследуется в его статусе тотально обусловленного, т.е. как функция, «место проговаривания», «точка пересечения» объективных структур (языка и других тотальностей социокультурного поля). Смысл в такой исследовательской перспективе интерпретируется как «позиционный эффект», продукт действия самой структуры, т.е. как «нечто причинённое» (Ж.Делёз); автор трактуется как функция речевой практики (М.Фуко) и т.п. Такова позиция структурализма и постструктурализма с их тезисом о «смерти автора», «смерти человека». Для представителей этих течений характерны отказ от понятий «сознание», «самосознание», «субъект»; их «рассеивание» и фиксация на образе «надтреснутого Я и распавшегося мыслящего субъекта», на образе человека как «опоры и жертвы» «психических динамизмов», «своих кошмаров», «протанцовывающих свои собственные танцы» (Ж. Делёз).

Делёз называет «классическим» ответом на вопрос «Кто говорит?» ответ, «определяющий того, кто говорит, как индивидуальность». Однако в этом споре неклассических трактовок сознания и смысла с классическими опрометчивым было бы соглашаться с оценкой классической позиции как «устаревшей». Речь, скорее, должна идти о возможности двойственной перспективы исследований связи между сознанием и его объективациями (сознание/смысл; автор/текст; агент/событие; поведение/структура и др.); о самостоятельной эвристичности и взаимодополнительности этих двух перспектив и методологий, что предполагает, соответственно, и признание их границ. И эвристичность, и границы этих двух типов методологии философского исследования человеческого опыта связаны с одновременным присутствием в нем свободного и несвободного, или того, что в нем можно концептуализировать, соответственно, как субъектность и объектность. Сделать очевидной необходимость взаимного учета результатов, получаемых с помощью этих двух типов (ресубъективирующих и объективирующих) методологии анализа связи между сознанием и объективациями его опыта позволяет мысль Т. Адорно: «В клавиатуре любого рояля скрывается вся «Аппассионата», композитору остается лишь извлечь ее оттуда – правда, для этого необходим Бетховен».

Современные предметные контексты, требуя радикального переосмысления взаимоотношений между объективирующими и ресубъективирующими методологиями, нуждаются в активных проблематизациях конститутивных функций сознания и самосознания, акцентирующих способности действительно «расколотого» и постоянно «раскалываемого» Я к работе синтезирования нашего опыта «на собственных основаниях». Эту проблематику можно обозначить как нашу способность вставать «в истоке своего опыта» и брать его на себя, способность к самоосвобождающей индивидуации опыта и уникальной (ответственной) реализации истины своего состояния, своей ситуации, своей мысли.

Из приведенных выше примеров видно, как, в соответствии с изменениями предметных контекстов и исследовательских ракурсов, изменяются способы рассмотрения и языки интерпретации сознания. В соответствии с этим, оно выступает то в качестве «источника и модели истины», то в качестве «источника заблуждений». Но именно в этом своем двусмысленном статусе проблема сознания и самосознания стягивает на себе все узловые темы и проблемы философии в различные эпохи, являясь ключевой проблемой философского опыта.

И это не случайно. Если главный интерес философии – мир и человек, человек в мире (с самим собой, «среди вещей и Других»), то работа, которую осуществляет философская рефлексия, есть стремление выявить фактическое присутствие человека в предметах и отношениях его опыта, восстановить наше присутствие в любых объективациях нашего опыта через определение и удостоверение наших возможностей познания, понимания и сознательного, ответственного преобразования себя и мира.

Поэтому непременный вопрос, к которому рано или поздно, из той или иной исследовательской перспективы приходят философы, является вопрос о том, кто есть сам этот существующий – вопрошающий и переживающий, познающий, понимающий и интерпретирующий, принимающий решение и действующий в соответствии со своим решением, преобразующий наличное и пожинающий плоды, нередко горькие, своих преобразований и своего вмешательства в природные и социальные процессы, в межличностные отношения и др.

А альфой и омегой этого фундаментального вопроса философии является вопрос о специфике самого человеческого существования, о том, что выделяет человека из всего состава универсума, что отличает его от всех других видов сущего, как эта специфичность проявляет, выражает, кристаллизует себя в мире и какая участь ожидает эти кристаллизации (объективации) в мире. Сознание и самосознание и вводятся философами как раз в качестве тех принципиальных онтологических характеристик, которые специфицируют человеческое бытие в мире.