9.4.1. Пример диалогического анализа рассказа

Приведем пример анализа того же самого рассказа, осуществив его через выделение и анализ микрорассказов, и далее, через рассмотрение специфики идентификаций и особенностей авторской речи. Сконцентрируемся в этом примере в основном на изучении авторской позиции и связанных с ней защитных стратегий самосознания. В начале нашего анализа нам предстоит работа с микрорассказами, которые опираются на определенные высказывания.

1) "А-аа! (Удивленно)... Что медвежонок туда залез?!" — представляет собой прежде всего реакцию на предъявленный стимул. Важно заметить, что ребенок бросает взгляд на то место в картинке, где расположена детская кроватка и видит в ней только одного медвежонка. Это является значимым конструктом внутреннего опыта ребенка. Таким образом необходимо предположить, что опыт ребенка "индивидуалистичен", в нем выражена оппозиция "Я и все иные", "Я и они". Это тем более значимо, поскольку у девочки есть старший брат и она растет в полной семье. Поскольку медвежата на таблице находятся в детской кроватке, то фиксация этого момента ребенком может указывать на определенные инфантильные и регрессивные тенденции функционирования внутреннего опыта. Это предположение усиливается удивлением в начале рассматривания картинки, прозвучавшим вопросом и недоумением. В этом недоумении звучит вопрос к экспериментатору, а в более широком смысле — к взрослому " он сумел и смел туда залезть, или ему позволили, или же он умудрился туда залезть сам". Одновременно присутствует и восхищение медвежонком и даже некоторая зависть к нему, удовлетворение его предприимчивостью.

2) "Медвежонок убежал от своих родителев" — слова автора рассказа, повествующие о медвежонке. Важно, что рассказ начинается с того, что уже свершилось, что он уже убежал. Заметно положительное отношение автора к фигуре медвежонка.

3) "Наконец-то я убежал от моего папы!". До сих пор виден был взгляд на ситуацию извне, слышались слова автора, где было описание происходящего, соответствующее отношение к нему и оценка. Теперь мы видим собственно позицию героя, являющейся некоторой идентификацией самосознания ребенка, спроецированной в данного персонажа в положительной форме и даже с некоторым оттенком восхищения. Вживаясь в данное высказывание можно отметить ощущение облегчения после длительной ("наконец-то") неприятной ситуации несвободы, давления. Содержательно данное высказывание детализирует и уточняет информацию автора рассказа (убежал именно от папы). Заметна двойственность, амбивалентность высказывания — с одной стороны, убегание от отца, а с другой — "убежал от моего папы" (все же "папы"), отдаление сопрягается с притяжением к отцовской фигуре. Поэтому образ отца проецируется вовне, но окончательно от него медвежонок отделиться не может, что и будет обнаружено при анализе дальнейшего разворачивания сюжета.

Таким образом, изнутри медвежонок ощущает удовлетворение после длительного напряжения, смены обстановки, но одновременно его взгляд устремляется туда, где может находиться или находится его папа, где он может появиться. Убежав от папы, отдалившись от него, медвежонок начинает ощущать его более обостренно, его взгляд прикован к нему, но теперь этот взгляд осуществляется из иной позиции — свободной и независимой, из позиции извне.

Посмотрев на то же высказывание с внешней позиции, отметим, что медвежонок произносит его будучи избавленным от напряженной ситуации, ощущающим передышку.

4) "А тут папа тот же пришел" — вновь авторская обрамляющая речь. Важно подчеркнуть момент определенной неожиданности, скачкообразности сюжетной линии, которая строится посредством феноменологических оппозиций "Убежал и смотрит, что будет дальше — а тут папа пришел". Сюжет таким образом строится под задачу самовыражения основного героя. Связка "а тут" создает возможность появления ситуации, соответствующей этой задаче. Синтаксическое противительное "а тут" позволяет уточнить предыдущее высказывание, в котором содержался смысл подглядывания за тем, что будет происходить, если медвежонок убежит. Логическое ударение "тот же папа пришел" вновь указывает на повторяемость ситуации "прихода-ухода папы", и сопутствующие ей повторяющиеся конфликты, означает для ребенка объективированное и типичное течение событий, позволяющее реагировать на них как на определенное и законченное целое, отстранив их от себя. Заметна и негативная авторская оценка "этого папы".

Таким образом, в авторских обрамляющих словах так же содержатся определенные скрытые диалогические отношения, к примеру, в словах "тот же папа пришел" содержится объективированное, сниженное отношение к папе. В самом высказывании, имеющем противительный характер, также присутствует конструкция некоторого диалогического отношения между медвежонком (который убежал) и папой (который тут пришел), помещаемых в новое отношение, в котором медвежонка нет, a папа появляется, причем медвежонок может смотреть на эту ситуацию извне. В этом смысле диалогическое отношение автора к конструируемой реальности может проявляться различными способами, например, через вкрапления авторских оценок, через конструирование сюжетных оппозиций и т.д.

5) "Где медвежонок? (Очень грубым голосом и грозно)". В вопросе звучит привычное требование и желание контролировать ситуацию, но если посмотреть на это высказывание с авторской позиции, то можно увидеть нечто специально построенное, искусственное, сделанное, ситуация подогнана для того, чтобы посмотреть, что же произойдет, заметно косвенное управление происходящим. Автор еще сильнее сближается с позицией медвежонка, который из безопасного места хочет увидеть дальнейший ход событий, при этом испытывая некоторое наслаждение от того, что его не найдут и будут от этого злиться, а также от того, что он таким образом сможет наказать родных за недостаточно хорошее обращение с ним. Итак, мы видим, что автор помогает медвежонку победить в ситуации, в которой он оказался, помогает выиграть в ней. И следующее высказывание это подтверждает.

6) " А мама..." и высказывание матери "Он убежал от тебя, потому что ты с ним ругался!". Извне видно, что автор не сам объясняет ситуацию, но дает голос матери ("пусть она скажет ему!") и мама объясняет ситуацию отцу. За этим объяснением стоит фактическое обвинение, имеющее эффект только после того, как ребенок убежал. Таким образом, видно, что автор помогает медвежонку извлечь определенные выгоды из этой ситуации.

Если с внутренней позиции матери ее высказывание выглядит как в большей мере объяснение ситуации и лишь вторично обвинение, то из внешней позиции, с точки наблюдения медвежонка- это явное обвинение с ощущением наслаждения от произносимых матерью слов, это предвосхищение тех последствий, которые предвкушает увидеть медвежонок.

7) "И опять его перетянула мама" — автор желает свести ситуацию к борьбе, к ее разыгрыванию и строит ситуацию таким образом, что, как всегда, побеждает мама. Здесь позиция автора вновь близка к позиции медвежонка, который за этим противостоянием все время следит. Автор как бы создает картины, которые хотел бы увидеть медвежонок. Вставка "опять" указывает на повторяемость происходящей ситуации, и автор, как и медвежонок, знает об этом.

8) "И он навсегда упал в реку — в глубокую, чтоб никогда оттуда не подняться! Там есть медузы, осьминоги — он вообще-то пьет кровь от лица — и самая опасная рыба — акула." Автор формирует сюжетную ситуацию в виде уничтожения отца, во-первых, "навсегда" (=поставить точку, отрезать, то же самое будет и в конце рассказа "И все"), а во-вторых, через его исчезновение, растворение в водной стихии ("упасть в реку" — исчезнуть из виду, одновременно растворившись в стихии). Затем вводятся дополнительные персонажи- обитатели реки, являющие собой еще одну опасность. Эти животные вводятся как агрессивные и разрушительные, "пьющий кровь от лица" осьминог отражает садистический оттенок проецируемых желаний ребенка. Наряду с этим заметен и выраженный страх- уж слишком навязчивое желание уничтожить отца: его побеждает мать, но это кажется недостаточным, затем вводятся устрашающие животные, и все это сопровождается магическими заклинаниями "навсегда" и "никогда". Страх имеет двоякий характер. С одной стороны, это страх возмездия — раз отец побежден, его нужно уничтожить навсегда, иначе он может быть опасным. С другой стороны, это некоторый первоначальный страх отца как такового, вызывающий столь изощренную агрессию. Таким образом заметно движение по кругу- страх порождает агрессию, которая в свою очередь проявляет страх возмездия, за этим следует еще большая агрессия и т.д.

9) "Он бежал-бежал". Авторская речь. Появляется двойная, тройная защита, несмотря на происшедшее, отец все равно ускользает, сопротивляется авторской позиции, убегая из создаваемых автором обстоятельств. Заметна выраженная борьба отцовской и авторской позиций.

10) "Где я?" — слова отца, который пробуждается и не понимает, где он. То, что произошло, носит неожиданный характер, отец не мог этого ожидать, и поэтому появляется удивление "Где я?", при этом отец до конца не осознает, что ему угрожает, и что ему страшно. Его сопровождает лишь бессознательный страх, "что-то не то", творится что-то необычное. Но это все же пробуждение и вполне сознательный вопрос, во многом обращенный к автору рассказа. В этом вопросе содержится косвенный упрек автору "что же ты со мной сделал? Где Я?". Этот вопрос перекликается и с первоначально задаваемым отцом вопросом "Где медвежонок?", медвежонок убегает и косвенно провоцирует создавшееся положение. Это пробуждение отцовского самосознания вызывает, как показывает следующее высказывание, новую агрессию автора.

11) "А сам на осьминога упал — все они пришли, все его жуют, ни капельки крови не осталось!!". Вновь ситуация простраивается так, чтобы заглушить, подавить голос отца. Вновь новый виток агрессии "жуют, ни капельки крови не осталось!", автор, обладая неограниченной властью и реализуя свое могущество, настраивает всех против отца ("все пришли, все жуют").

12) "И плывет золотая рыбка-красавица блестящая" — автором вводится еще один герой, существо идеальное и чудесное, одновременно, как покажет следующее высказывание, властное.

13) "Что у вас тут происходит?". Вопрос госпожи, хозяйки реки, приходящей отчасти на смену образу матери. Одновременно образ рыбки близок и авторской позиции, обладая чертами всевластия и мощи. Следуя логике сюжета, отметим, что если раньше автор сам отвечал по вопросы отца либо прямо, либо косвенно, то теперь, поскольку его силы иссякают, он передает свои полномочия золотой рыбке, с которой ребенок явно идентифицирован.

14) "Вот, на нашу землю пришел чужеземец, мы его захватили!" отражает позицию обитателей реки, воспринимающих отца как инородное существо, чужое и чуждое.

15) "Что вы! Это же мой друг! Его столкнули..." Здесь рыбка осознает ситуацию невиновности отца ("его столкнули" и он оказался объектом агрессии), одновременно это и проблеск осознания, что автор как бы перегнул палку в своем рассказе, поскольку герой оказался в реке, не по своей вине. Рыбка выступает в начале как защитница, отчасти импульс жалости, который мелькает во фразе, отражает и попытку пожалеть себя саму, также ощущающей свою чужеземность и неуместность в собственной семье. Отметим, что слово отцу теперь уже не предоставляется вовсе, его косвенно защищает рыбка. Автор сам уже как бы не может справиться с отцовским персонажем, который, как феникс из пепла, возрождается и оживает, несмотря на все действия, направленные на уничтожение, и вводимая золотая рыбка должна положить этому конец, завершить ситуацию. Для этого автор наделяет ее всеми необходимыми полномочиями — красотой, блеском, властью. При помощи этого персонажа ребенок хочет избавиться и от определенного чувства вины.

Импульс жалости, выраженный через уточнение "Это же мой друг!" отражает осознание непосредственной близости к отцу, привязанности к нему, выражаемой правда косвенно. Важно, что этот импульс появляется в ситуации исключительных страданий, выпавших отцу, в ситуации экстремального характера и благодаря ей. В цепочке борьбы и противостояний с отцом на минутку возникает проблеск осознания любви к нему. Говорение рыбки, а не автора, служит защитой от непосредственной тревоги, связанной с уничтожением отца. Автор как бы говорит: "Пусть последнее движение сделаю не я, но достаточно независимый и авторитетный герой, пусть он рассудит". И рыбка, вспоминая, что отец ей друг, начинает первоначально защищать его.

16) "а теперь он и мне уже угрожает?! (последние слова — весьма возмущенно)..." И тут рыбка вспоминает, что отец угрожает и ей. Для детского самосознания это предстает как возрождение страха перед отцом, и этот страх подавляет возникшую на момент привязанность. Рыбка начинает возмущаться, как бы испугавшись своей близости к отцу.

17) "Он хотел отвезти ее к чертовой бабушке. И все". Авторское объяснение сложившейся ситуации идет вторично, после самого действия. Здесь объясняется суть угрозы, о которой ранее говорила рыбка — она в низведении рыбки с властной позиции, что перекликается с тем, что автор хочет содеять с отцовской фигурой. Но все же ситуация так и не завершается. Отец остается беспомощным, но конфликт на этом не прекращается. Это подчеркивается резким прерыванием рассказа "И все".

Проблема рассказчика имеет на наш взгляд, очень большое значение, чтобы правильно подойти к анализу и пониманию детского текста. В данном случае важно осознавать — кто рассказывает, т.е. с какой позицией идентифицирован ребенок, изнутри какой позиции он говорит, и при этом кому он нечто рассказывает. Причем в вопросе "что говорит ребенок" важен момент о ком он говорит; конечно, чаще всего ребенок говорит так или иначе о себе. В связи с этим мы должны понять, что, каким образом и кому, в каких условиях он может рассказать.

На следующем этапе анализа выделим идентификации, опираясь на проделанный анализ высказываний. Причем, будем ориентироваться также на исследование структурных и диалогических отношений между различного рода идентификациями, а также выделять, по возможности, авторскую позицию.

1. Содержится идентификация с самовольником, шалуном. Авторская позиция — восхищение и зависть одновременно.

2. Идентификация с, медвежонком (=маленьким ребенком), который смог убежать и убегает (импульс решительности). С внутренней позиции эта идентификация может звучать как "Я хочу убежать! И убегу!"; с внешней позиции можно видеть решительного ребенка, шалуна. Авторская позиция аналогична 1).

3. Идентификация с ребенком, смотрящим на ситуацию извне с удовлетворением и наслаждением, чувство себя вовне ситуации. Изнутри это могло бы звучать, как "Я чувствую удовлетворение от исполнения желания, наслаждение, одновременно, и злорадство". Таким образом, в рассмотренных трех высказываниях можно заметить как структуру, так и временную (и генетическую) развертку идентификаций. Я последовательно предстает в ипостасях:

а) шалуна,

б) склонного убежать от трудностей,

в) интригана ("натворить" и смотреть потом, что будет, извне).

4. Идентификация с папой, который негативно относится к ребенку. Заметна рационализация этой идентификации ("тот же" и пр., отстраненно воспроизводящийся оттенок — "все время приходит и приходит"), одновременно присутствует отвержение и вытеснение этой идентификации в себе. Авторская позиция содержит объективированное отношение с негативным оттенком, а также момент интриги, показывающей, что автор на стороне убежавшего ребенка.

5. Идентификация с грубым, требовательным папой. Авторское отношение — объективирующее и интригующее одновременно, заметен страх, который таким способом изживается, поскольку автор помещает ребенка извне.

6. Идентификация с мамой, обвиняющей отца, частично принимающей сторону ребенка, а частично- злой. Одновременно идентификации, содержащиеся в 5 и 6 высказывании, отражают выраженный конфликт в самосознании ребенка, ситуацию противостояния. Отношение автора аналогично описанному ранее.

7. Содержится рационализация структуры идентификации "отец-мать", рациональная связка между конфликтующими позициями в самосознании. Со стороны автора можно заметить наслаждение знанием ("и опять его перетянула мама") и одновременно, в силу этого, облегчение от снятия страха ("Я поэтому и не боюсь, так как мама его всегда побеждает").

8. Содержит идентификацию с Я, которым можно руководить, пассивно-страдательным Я (отцовским), и одновременно с импульсивным Я, а также с Я, которое боится обстоятельств своей зависимости и нудительности их повторения. Позиция страдательного Я (непосредственный импульс) не нравится в себе самом. Далее заметно создание ситуации отвержения собственной части, спроецированной на отцовскую фигуру (проекция), которая таким образом отстраняется и отчуждается от непосредственного источника своего зарождения (объективирование идентификации). Таким образом заметно вытеснение непосредственного импульса, смещение вины на отца и падение его "навсегда" в водную стихию. "Стремление уничтожить", представленное в этом высказывании, внутренне несет смысл убирания отцовской идентификации, с которой на уровне самосознания ребенок борется. Подчеркивание "он упал" отражает внутреннюю динамику идентификаций "пусть буду не я, а он", таким образом присутствует замещение себя Другим.

Итак, идентификация "Я — пассивное, зависимое существо (позиция безысходности, которая внутренне знакома ребенку)" пытается быть нивелирована "сильным, защищающим Я" ребенка, которое стремится вытеснить инфантильную идентификацию. Этому сильному Я помогает авторская позиция, которая стремится специально организовать соотвествующую ситуацию уничтожения. Появление "рыбы, акулы, осьминога, пьющего кровь от лица" отражает проекцию собственных орально-садистических, "вампирских" импульсов, идентификация с которыми направляется также на уничтожение пассивно-зависимой (страдательной) позиции. В этом смысле заметно как посредством рассказа осуществляется проекция внутренней борьбы в структуре самосознания, а также направление и способ ее разрешения. Отметим, что "прилив" и "отлив", "наступление" и "отступление" отмеченных позиций в самосознании будут присутствовать и далее, являя собой центральное динамическое отношение идентификаций.

Если описать сказанное с внешней позиции, то это может представать как окружение ребенка некоторыми формальными правилами, нормами, требованиями, идущими извне и не имеющими постоянного характера. В ситуации отсутствия любви и непосредственной привязанности к ребенку со стороны родительских фигур это порождает ситуацию незнания себя, непонимания и желание вырваться из нестабильного и внешне навязываемого событийного ряда. Позиция внутренней безысходности подавляется при помощи агрессивности и переадресуется на фигуру отца, который видится виновником событий и должен получить за это соответствующее наказание. Здесь заметна общая стратегия защиты, состоящая в оттеснении ощущения безысходности и его последующем уничтожении, что позволяет приблизиться к достижению внутреннего равновесия. В конце концов это недостижимо, безысходное=формальное Я, не вобравшее в себя любви и любовного отношения, взглядов, мнений Других, оказывается неустойчивый. Одновременно формируется общая озлобленность, на ее основе и образуется Я ребенка, которое вытесняет неустойчивость и проецирует ее вовне, на других.

9. Идентификация с безысходной частью.

10. Феноменологическая остановка в механическом, пассивном убегании, присутствует идентификация с растерянной, незнающей и непонимающей себя частью, внутренний голос спрашивает: "Где я? Что я хочу? Что происходит?", что страшит и пугает. Происходит фиксация непонимания своего окружения и в дальнейших высказываниях появляются проекции, отражающие навязчивое заполнение пустоты новыми фантазиями.

11. Авторский голос не дает прорваться непосредственному крику души, он буквально умерщвляет, забивает его. Падение на осьминога, проявляющее агрессивно-садистический спектр отношений, направлено против безысходности и страха. Таким образом сначала подавляется страх, а затем разыгрывается конфликт страха, архаического по своей природе (страх фрагментации, аннигиляции), и в ответ на страх проявляется агрессия.

12. Идентификация с агрессивной частью переходит во властность, позицию всемогущества, близкую к авторской позиции. Здесь начинается второй рассказ в рассказе, где автор начинает проецировать свои функции на золотую рыбку.

13. Фраза, произносимая рыбкой "Что у вас тут происходит?" близка по звучанию к ранее высказанному от имени отца вопросу "Где медвежонок?". Таким образом заметно интроецирование в персонаж рыбки (в женскую фигуру) ранее спроецированных импульсов, что знаменует движение к интеграции разрозненных проекций. Тут же подспудно звучит и фраза о том, что всегда побеждает мама, сообщающая островок стабильности и защищенности, именно к этой идентификации начинают притягиваться все остальные. Рыбка знаменует собой шаг отступления от агрессии, идентификацию с доброй и одновременно властной (все персонажи реки подчиняются ей, в том числе и отец) составляющей внутреннего опыта. Если раньше водная стихия знаменовала собой отсутствие какого бы то ни было порядка, то теперь с позиции властности становится возможным его установление, появление структуры, справедливости. Рыбка реализует властные, структурирующие функции. В данном случае присутствует и рационализированная, зрелая позиция идентификации, носящая и одновременно разрешающий, компенсирующий изначальную неоформленность к безысходность, неуверенность, незнание и непонимание себя, характер.

14. Идентификация с организующей внутренний хаос позицией, наводящей порядок и поддерживающей некоторое единство. Образ чужеземца отражает появление идентификации, не укладывающейся в эту устойчивую и рационализированную структуру, это некоторый инорбдный инфантильный импульс, начинающий ее разрушать и конкурирующий с ней. На уровне динамики можно говорить о прорыве из глубин самосознания инфантильного импульса безысходности, проецируемого вовне и представленного в виде угрожающего объекта.

15. Фраза "это же мой друг!" указывает на динамическую связность происхождения образа рыбки от фигуры отца, на изначальную связь и существование привязанности между ними. Образ рыбки и формируется как способ защиты от этой внутренней привязанности, от безысходности и страха, к которым она приводит. "Рыбка" ограждает, защищает самосознание от прорыва существующей привязанности, связности с отцом. Но в данном случае это отношение все же прорывается, подавить его оказывается нелегко.

Одновременно здесь заметна и близость "рыбки" к "медвежонку" (не к тому, которому страшно, а который уже убежал и смотрит на происходящее извне) в смысле реактивного ответа на собственную незначимость. "Убежавший медвежонок" помнит медвежонка, которому было больно и неприятно, страшно, ему легче пожалеть другого, оказавшегося в аналогичной ситуации, тем более, что он сам находится в безопасной позиции и даже наделен властными полномочиями. Здесь разыгрывается аналогичное динамическое соотношение "он не враг, а друг, зачем вы его обижаете?!". На другом уровне анализа это показатель привязанности к отцу, прорыв этой привязанности в высказывание.

На динамическом уровне важно отметить, что сама же рыбка сделала его чужеземцем (так, слово "друг" несет смысл проницаемости, знания двумя идентификациями друг друга, сосуществования их рядом, но потом идентификация, связанная со всемогуществом вытесняет идентификацию, символизирующую неуверенность и пассивность). Таким образом присутствует двойственность, амбивалентность отношения "и друг и враг". За феноменом амбивалентности на диалогическом уровне анализа содержится отношение перескока, перемещения на другую идентификацию, другую точку зрения, позицию, и следовательно, изменение структуры объекта.

Уточнение "его же столкнули" содержит позицию переноса ответственности на других (на мать) "друг не виноват, его столкнули". На динамическом уровне чувство вины проецируется на мать, перенаправляется от я к другому, хотя изначально именно медвежонок провоцирует конфликт. Посредством этого переноса ребенок защищает себя, но это и импульс к сближению. Таким образом обыгрывается диалог любви, привязанности и страха, а также отвержения.

16. Вновь проецируется прорыв страха на отца, и он вновь выступает как угрожающая фигура ("он мне угрожает" вместо "я его боюсь"). Здесь вновь вступает в действие актуализация страха, изначальной генетически ранней безысходности и незащищенности.

17. Явная авторская позиция, к которой прибегает ребенок ради объяснения характера угрозы нестабильности и всходящей от фигуры отца агрессивной опасности, делающей возможным уничтожение рыбки. Вновь видим проекцию страха, затем идентификацию с вей, источник страха верифицируется и предметизируется в фигуре отца, вновь происходит перенос ответственности за актуализирующийся страх на другого и ответное стремление уничтожить объект страха, аннигилировать его, оставить на растерзание чудовищам. Однако, рыбка не решается сделать это своими руками, конфликт так и остается нерешенным, нечто, чего ребенок боится и опасается, актуализируется вновь и вновь, не позволяя примирить враждующие силы.

Итак, на протяжении рассказа явно выражено изживание, обыгрывание различных сторон конфликта в самосознании, проектирование различных форм его разрешения, что делает очевидным терапевтический момент в подобном рассказывании. Заметно навязчивое желание положить конец конфликту, но одновременно присутствует скрытое сопротивление этому разрешению со стороны "бессознательных сил", составляющих один из источников конфликта, проецируемых вовне и вызывающих страх и безысходность. Очевидны также чередования наступлений автора и проявление сопротивлений, победить которые так и не удается. Исходная пустотная безысходность остается непобежденной, автор стремится разрушить "отца", но тот все время как бы возрождается из мертвых. Окончательно разрешить конфликт таким образом оказывается невозможным.

На следующем шаге анализа необходимо ввести выделенные идентификации в определенное диалогическое отношение друг к другу. Это делалось и раньше при выделении высказывания, а также при анализе идентификаций. Здесь же важно построить некоторую более или менее целостную картину и динамику фунционирования самосознания ребенка. В этой картине естественно будут отмечаться различные уровни, эксплицированные в структуре самосознания. Например, в нашем рассказе идентификация со своевольным, любопытным, а также "загнанным", потерявшим ориентиры медвежонком, будет характеризовать более непосредственный уровень самосознания. Идентификация с медвежонком, который "убежал", описывает рациональный уровень защиты от некоторой исходной проблемной ситуации. Идентификация с медвежонком- манипулятором, который из-за кулис искусно управляет родительскими фигурами, отражает развернутые системы защиты от собственной неуверенности и чувства отверженности. В этой системе негативная идентификация с отцом будет описывать систематическое подавление части собственной идентичности, регулярное проецирование вовне с последующей разрушительной агрессией в ее адрес. Итак, уже здесь заметны два уровня самосознания: один более непосредственный, в второй  в большей мере рационализированный. Если специально углубляться в анализ этих уровней, то возможно восстановить, как мы пытались показать ранее, историю развития самосознания, зафиксированную в языке. В нашем случае первоначальным фактом самосознания явилось ощущение отверженности, покинутости, на который впоследствии накладываются новые, более рациональные структуры (например, идентификация с убегающим ребенком, идентификация с ребенком, который из безопасной позиции может мстить своим обидчикам, разыгрывая над ними различные расправы, причем последняя идентификация является более развитой рациональной структурой, чем первая). Еще более рационализированной и обобщенной идентификацией является образ золотой рыбки. Интересно то, что этот образ является частично и интегративным (рыбка также и добра, великодушна в момент жалости к отцу). Здесь мы видим, что последовательность идентификаций является не только все более глубокой разверткой самосознания ребенка, но также имеет и терапевтическую функцию- благодаря рассказыванию происходит осознание некоторого внутреннего единства этих идентификаций, у ребенка появляется импульс жалости и близости к отцу, которого изначально не было. Такого рода анализ можно продолжать и дальше, в определенном смысле он является бесконечным, так же как бесконечно и наше понимание.

Мы намеренно не углубляемся в символический анализ текста, поскольку считаем, что он является продуктивным только после того, как исчерпан диалогический анализ. Только после уяснения структуры Я ребенка можно естественно переходить к анализу символического слоя текста, т.е. того уровня самосознания, где субъект и объект не разделяются, сливаются, смешиваются. Таким образом выход за пределы Я возможен только после тщательного разбора структуры субъект-объектных отношений, внутренних диалогов, только исчерпав его, мы получаем "право" переходить к символическому анализу.

На следующем уровне мы еще раз рассматриваем текст, обращая исключительное внимание на функционирование авторской позиции. Благодаря такому анализу, как мы уже говорили, уясняется стратегия защиты (в данном случае, агрессивного реагирования и аннигиляции спроецированных вовне объектов), "зона" ближайшего развития, а также и некоторая точка возможного разрешения конфликта. В нашем случае такой точкой может стать осознание определенной близости к отцу, ставшее возможным благодаря развертыванию самосознания в процессе рассказывания.