9.3.1. Пример структурного анализа содержания рассказа
Вернемся к примеру рассказа, приведенному ранее и выделим оппозиции данного рассказа.
1) оппозиция "медвежонок — родители", ее исход — убегание медвежонка. Отметим, что в основе оппозиции лежит скрытый конфликт, убегание является средством его разрешения. На уровне языковой формы объективировано удовлетворение убеганием от родителей, и затем более уточнение, от отца ("наконец-то"), самостоятельность по отношению к нему с опорой на безопасную позицию отстояния.
В высказывании "наконец-то я убежал от моего папы" содержится скрытая оппозиция, которая задается самим свершением убегания и удовлетворением этим, а также наблюдением за ситуацией с ожиданием происходящих событий после того, как "и убежал". Эта оппозиция задается авторской позицией (в смысле нарративной, художественной позиций) в самом рассказе, которая является в сущности позицией самого ребенка (близкой к позиции медвежонка), т.е. авторская позиция сближается с позицией медвежонка.
2) оппозиция, выраженная в языковой форме "папа приходит и требует ответа — мать и ребенок в качестве объектов приложения власти", ситуация явно повисает, разрешения нет;
3), оппозиция: отец ругался с ребенком — ребенок убежал, обрамляющая логическая оппозиция мать объясняет: отец ругался с ребенком — ребенок убежал. В сущности за обрамляющей логической оппозицией стоит следующая психологическая оппозиция: мать обвиняет отца в побеге ребенка и психологически наносит этим удар по нему.
Перейдем теперь на феноменологический уровень выделенных по тексту оппозиций (2-ой шаг анализа). Заметно подглядывание, удовлетворение, наслаждение происходящим наказанием отца в ситуации поединка с матерью. Хотя при этом присутствует и отдаление от матери также. Видна манипулятивность: желаемое достигается посредством матери, ее действиями, Я при этом располагается в безопасной позиции и оттуда взирает на происходящее. Пространственная структура самосознания может выглядеть следующим образом:
Важно, что дальше рассказ развертывается именно с этой удобной и безопасной позиции. В точке, в которой располагается Я, сосредоточена власть, это некоторая абстрактная точка наблюдения.
4) Выделяем следующие, представленные на уровне языковой формы оппозиции: борьба матери — против отца. И раньше, и в момент рассказывания эта борьба завершается победой матери; ситуация разрешается тем, что отец падает "навсегда" и "никогда не сможет подняться".
На феноменологическом уровне рассмотрения этой оппозиции заметно властное, насильственное устранение отца, магические детские заклинания всевластия ("навсегда", "никогда") оттеняют, стоящий за ними, страх. Присутствует насилие и его действенная однозначность, .неотступность ("падение" даже в социальном смысле означает некоторое устранение).
5) следующая оппозиция "река и ее жители" носит описательный характер, а не конфликтный, конфликт присутствует лишь скрытым образом.
6) "он убегает от опасности — преследование опасностью, исходящей от воды и ее жителей", разрешение оппозиции -падение на осьминога.
Феноменологически присутствует объективированное отношение к отцу, неслучайно поэтому ребенок говорит "он", а не "папа", если бы обращение было более близким и непосредственным, то разыгрывание последующих сцен поедания, "выпивания крови" и пр. стали бы невозможными. Бессилие и беспомощность отца оборачиваются властью других, агрессивных и разрушительных, сил. Происходит оборачивание позиций, когда из активного действующего персонажа отец превращается в пассивного объекта для манипуляций всевластных и опасных сил. Кроме того, теперь вместо ребенка (который был активен в побеге из дома, таким образом разрешая ситуацию) убегает отец (пассивное убегание, убегание от стихии, от чего-то непонятного, неотступного, одновременно он и сам погружен в эту стихию). Субъект-объектные отношения сливаются, все превращается в водную среду, где все размыто. Нагнетание опасностей ("медузы", "осьминоги", "акула" с соответствующими определениями) не приводит к избавлению (хотя кажется уж столько напастей, что чересчур, можно было бы и пожалеть), наказание преследует и дальше, приводя к аннигиляции, которая подпитывается глубоко вытесненным страхом разрушения (неслучайны авторские комментарии "он пьет кровь от лица", "самая опасная рыба").
7) "все пришли — жуют", разрешение — аннигиляция, абсолютное разрушение, не осталось ни единой капельки крови (вся кровь как жизненная сила ушла, выпита). Со стороны отца эта ситуация приводит к размыванию его водной средой, со стороны ребенка присутствует наслаждение от устранения объекта, от мщения.
8) "плывет золотая рыбка — и как госпожа требует ответа от подопечных", разрешение ситуации в том, что обитатели говорят о чужеземце, который пришел на их землю.
Заметим все большую степень отстранения (= аннигиляции, уничтожения отца) рассказчика от отца, что отражается в соответствующих языковых формах: папа — он — чужеземец, т.е. чужой и чуждый. Однако, о чужеземце говорит не сам автор (как нарративная реальность), но об этом сообщают обитатели реки, а медвежонок в данном случае сливается с золотой рыбкой, всевластным "блестящим" персонажем. Отметим, что параллельно с процессом уничтожения отца растет власть карающего Я, и в тот момент, когда отец практически превращен в ничто, появляется образ хозяйки — "блестящей красавицы золотой рыбки".
9) обитатели готовы напасть на чужеземца — рыбка знает правду ("его же столкнули", смотрит на происходящее с объективной позиции, где отец — объект для действий матери по типу неживого существа, например, камня и пр.); разрешение оппозиции: рыбка оправдывает и даже жалеет отца (позиция субъективности — врагов можно обижать, а друзей нельзя ("что вы, он же мой друг!"), тут же присутствует самолюбование собственной властью (неявно звучит "как я захочу, так и будет!").
10) резкий перескок на другую позицию, которая логически представляет в виде "отец угрожает рыбке рыбка возмущается" и далее "посмел желать отвезти к чертовой бабушке золотая рыбка в негодовании" (вторая оппозиция логически предшествует первой). Одновременно указанные оппозиции скрывают некоторые динамические отношения, которые важны для понимания функционирования самосознания ребенка, а именно: рыбка на какой-то момент забыла, что "чужеземец" хотел сделать с ней, и в большей мере жалеет его и оправдывает, но тут вдруг она вспоминает о случившемся и перестает его защищать, поскольку он хочет отобрать ее власть, стать главнее ее и "отвезти ее к чертовой бабушке". Важно также оборачивание этих, отношений: в начале к рыбке так относился отец, а далее сама рыбка начинает относиться к нему, как он к ней. Здесь явно просвечивается и страх оставить его живым, ведь пока существует отец, будет существовать и напоминание о своем месте, и тогда "она не будет золотой рыбкой". Причина страдания видится в отце, и одновременно с присутствием родительской фигуры оказывается невозможным пребывать в фантастическом мире силы и могущества. Таким образом, на психологическом уровне здесь представлен способ сохранения целостности Я, определенный способ самовоспроизводства, где страх из-за напряженной и давящей ситуации приводит к смене позиции на более безопасную и наблюдающую (защита своего Я), убегание, осуществляемое из побуждений самолюбия, предстает как способ наказания родителей, что позволяет достигнуть внутренней стабильности.
В конце автор ставит в повествовании логическую точку властного характера ("И все"), делающую положение дел окончательным. За этим стоит страх того, чтобы вдруг не получилось что-то не так ("а вдруг оживет? И тогда мне будет плохо"). Обрамляющая авторская позиция логически предстает как "и на этом конец". В данном случае важно динамическое отношение: борются две тенденции, золотая рыбка не произносит приговора, хотя подразумевает его, при этом не беря на себя роль ответственной за его исполнение. И поэтому появляющийся автор (в смысле нарративной позиции) и прерывает рассказ по причине прекращения неразрешимого конфликта внешним способом.
Реконструируем целое, стоящее за выделенными оппозициями.
Видно, что рассказ можно условно разделить на две части, которые обладают структурной схожестью — и в одной, и в другой части можно заметить наличие властной позиции, где подразумевается определенное волеизъявление:
1) ребенок уходит и тем самым неявно провоцирует конфликт между матерью и отцом, после которого отец погибает;
2) ребенок сближается с властительницей золотой рыбкой, которая также в конечном итоге занимает позицию карающей, хозяйки.
На этом примере видны и границы логического анализа, а также невольный, продиктованный текстом и следованием за смысловыми отношениями в нем, выход за пределы оппозиций. Вводя динамический момент, пытаясь перевести оппозиции на язык феноменологических 'позиций в самосознании, мы по сути дела пытались преодолеть статичность лингвистических (логических) оппозиций и приблизиться к диалогическому пониманию происходящего в рассказе.
Здесь открывается и символический уровень анализа, лежащий за пределами оппозиций. Например, когда отец попадает в глубокую реку, где живут опасные акулы, осьминоги, пьющие кровь от лица и пр. — это является переходной точкой от динамического уровня анализа, уровня анализа диалогов к символическому. Диалог таким образом важен там, где существует Я и специфические объектные отношения. Переходя же к еще более глубоким пластам самосознания, где оппозиция Я-объект начинает размываться, и где отношение Я и объекта становится понятным все меньше и меньше, можно заметить, что связи между элементами приобретают характер будто бы "естественных", "натуральных", и логика анализа также становится иной. И в данном случае важно полностью пройти, осознать .уровень анализа диалогов и динамики самосознания, чтобы в полной мере ощутить его границу и перейти за его пределы. Этот путь будет наиболее оптимальным как с методологической позиции (по принципу движения "сверху вниз": например, как отмечал К. Юнг, сначала идет анализ индивидуального бессознательного, а затем "коллективного"), так и с онтологической позиции, поскольку только исчерпав уровень динамического анализа мы можем осознать значимые для данного индивида более глубинные символические уровни функционирования психики. Общее понимание символического уровня состоит прежде всего в том, что он располагается за пределами субъект-объектных отношений и проявляется прежде всего тогда, когда уровень субъект-объектного функционирования самосознания как бы "истощается" (неслучайно его появление в рассказе ближе к концу) или же может проявиться в виде некоторых "вкраплений" в материи рассказа. В любом случае только после проработки диалогического уровня мы можем увидеть что-то иное. В целом рассказ обычно движется от поверхностных уровней ко все более глубоким. В этом можно увидеть некоторый разрешающий и естественно-терапевтический (К. Юнг) характер рассказа.