2.1. Культурфилософия ф. Ницше

Фридрих Ницше по праву может быть назван основоположником «философии жизни» и её центральной фигурой. Более того, он предложил новый антропологический и культурный идеал, став вдохновителем наиболее крайних движений, как правого, так и левого толка. Трудно назвать хотя бы один культурный проект XX в., на который бы не оказали своего воздействия, прямого или косвенного, идеи этого возмутителя спокойствия. Знакомство с ницшеанским идейным наследием очень важно для правильного понимания русской культуры Серебряного века и «религиозно-философского Ренессанса». Можно с полным основанием утверждать, что XX в. прошёл под знаком Ницше.

Изучающему творчество Ницше необходимо учитывать его динамику, смещение приоритетов с течением времени. В самом общем виде можно выделить два периода. Первый приходится на 1872-1876 гг., когда философ находился под сильным влиянием А. Шопенгауэра и Р. Вагнера. Важнейшая работа данного периода – «Рождение трагедии из духа музыки» (1872). Второй период (1877-1888) – это время выработки собственных идей и создания самобытного учения. Тогда были написаны все важнейшие работы Ницше: «Так говорил Заратустра» (1882-1885), «По ту сторону добра и зла» (1886), «К генеалогии морали» (1887), «Антихрист» (1895) и ряд других.

А) Дионис, Аполлон и Сократ

Книга «Рождение трагедии из духа музыки» анонсировалась как литературоведческая (что неудивительно, так как Ницше начинал как филолог-антиковед), но её выход продемонстрировал философские амбиции автора. В некоторых моментах работа имеет подражательный характер. Здесь ещё нет той резкости и безапелляционности, которые присутствуют в более поздних его книгах. Но уже здесь в концентрированном виде присутствуют все основные идеи «позднего» Ницше: выдвижение на первый план иррациональной «жизни», борьба как бытийный первопринцип, критика сциентизма.

Почему Древняя Греция? В первую очередь, потому, что для Ницше она всегда была миром, наиболее приближенным к человеческому и культурному идеалу, миром, где на практике реализовались базовые ницшеанские добродетели – сила и творчество. В Древней Греции Ницше видит истоки всей последующей европейской истории. С другой стороны, далёкое прошлое выступает в роли своеобразного прикрытия, под защитой которого автор получает возможность высказаться о современности, актуализировать европейскую (в особенности немецкую) культурную ситуацию конца XIX в.

По Ницше, древнегреческая культура существовала в единстве и борьбе двух начал – дионисического и аполлонического. Дионисическое начало первично, изначально, приближено к естеству, к первоосновам жизни. Дионис персонифицирует иррациональную стихию, в которой всё индивидуальное «исчезает до полного самозабвения» [26, с. 23]. Здесь буйство жизни, здесь всё чрезмерно и непропорционально. Дионис открывает человеку жизнь во всей её полноте, где исступлённое веселье соседствует с ужасом и муками, и вот этого-то переизбытка, этой чрезмерности не может вынести человек, и потому Дионис нуждается в противовесе, в утешителе. В этой роли выступает бог Аполлон. Благодаря ему дионисическое опьянение уравновешивается сновидением, прекрасной грёзой, иллюзией. Аполлоническая иллюзия спасает человека от ужасов бытия. Аполлон символизирует созерцание, «мудрый покой», чувство меры, гармонию. Он покровительствует всему индивидуальному, конкретному, имеющему чёткие границы. Это бог формы. Его девиз: «Сторонись чрезмерного!».

Искусство оказалось поделённым между богами: дионисический дух возобладал в музыке и танце, а аполлонический воплотился в архитектуре и скульптуре. Род искусства, в котором Дионис и Аполлон выступают на равных, это театр, точнее, театр трагедии.

Дионисическое реализуется в импульсе, в цели представления, которая состоит в воссоединении с Дионисом как первоистоком бытия, в возвращении в лоно единой жизни. Дионисийский подтекст театрального представления реализуется в хоре, состоящем из «природных» существ – людей, изображающих сатиров, демонов плодородия. Аполлоническое происхождение в театре имеют изобразительные средства, приёмы, призванные очаровать зрителя («Очарованность есть предпосылка всякого драматического искусства» [26, с. 53], – отмечает в связи с этим Ницше), увести в мир грёз – образы, декламация, диалог. Трагедия – это «аполлоническое воплощение дионисических познаний и влияний» [Там же]. В ходе театрального представления, соединившего излияние витальной энергии и прекрасную иллюзию, совершается «метафизическое утешение» человека.

Ницше прямо противопоставляет антропологический смысл теоретического познания и того способа постижения мира, который предлагает искусство. «Чистое» познание, познание без перспективы утешения, не признающее иллюзии, убийственно для человека. Неприкрытая истина о бытии ужасает, парализует, подавляет активность. Только покрывало иллюзии, которое искусство набрасывает на человека, позволяет ему примириться с реальностью и действовать. Таким образом, искусство (в данном случае – аттическая¹ трагедия) несёт сотериологическую² миссию – спасает человека от ужасающей правды жизни, от мыслей о нелепости существования, от неотвратимого безумия. Помимо этого, искусство лучше, нежели наука, знает жизнь. Человек искусства, художник в широком понимании является медиумом, проводником изначальных витальных импульсов.

Разрушение двуединой (Дионис + Аполлон) греческой культуры Ницше связывает с фигурой Сократа, в которой наиболее отчётливо проступают контуры нового антропологического типа – теоретического человека. Явление Сократа философ признаёт ключевым событием мировой истории. В основе сократизма лежит «несокрушимая вера, что мышление, руководимое законом причинности, может проникнуть в глубочайшие бездны бытия и что это мышление не только может познать бытие, но даже исправить его» [26, с. 86]. Стремление к познанию объявляется главным предназначением человека. Сократический девиз: «Лишь знающий добродетелен». С Сократом в греческой культуре утверждается оптимизм, который ошибочно приписывают всей греческой культуре. «…Сократ является первообразом теоретического оптимиста, который, опираясь на… веру в познаваемость вещей, приписывает знанию и познанию силу универсального лечебного средства, а в заблуждении видит зло как таковое» [26, с. 87]. Ницше придаёт оптимизму уничижительный смысл, связывая его с упадком, разложением жизненных инстинктов, измельчанием человека.

По мнению Ницше, в греческом театре проводником сократической тенденции был Еврипид, изгнавший хор и музыку (знаки присутствия дионисического начала) из трагедии. На их место выдвигаются объяснение, рассудочность. Формула эстетического сократизма Еврипида: «Всё должно быть разумным, чтобы быть прекрасным».

Ницше обнаруживает в европейской культурной ситуации XIX в. присутствие тех же тенденций, что и в Древней Греции. Основанный на науке оптимизм вытеснил трагическое мироощущение. Но наука далека от первооснов жизни, ей неведома истина о бытии, поэтому, в конце концов, она выйдет к собственным границам и окажется в тупике. Ненасытная жадность оптимистического познания неизбежно превратится в покорность судьбе. Открывшаяся трагическая правда жизни (по Ницше, «дионисическое подполье мира»), в свою очередь, вызовет потребность в спасительном средстве, в «просветляющей и преображающей силе», «в дивной иллюзии» – в искусстве, иначе человек не сможет её вынести. На смену теоретическому человеку идёт человек искусства. Особую роль в этом перевороте Ницше отводит музыке, а его провозвестником признаёт композитора (на момент написания книги – своего кумира) Рихарда Вагнера.

Б) Антропологический и культурный проект Ницше

Основанием ницшеанского антропологического и культурного проекта, его верховным критерием является формула «Der Wille zur Macht», которую обычно переводят как «воля к власти», но так как понятие «власть» в русском контексте излишне политизировано, то die Macht правильнее определить как силу, мощь, могущество, влияние. Итак, достойно существования то, что помогает реализации жизненной силы; всё то, что стоит на пути витальной стихии и ослабляет жизненные инстинкты, без колебаний должно быть отброшено. Познание, мораль, религия имеют смысл только как инструменты «воли к могуществу».

Опираясь на указанную формулу, Ницше выделяет два антропологических типа, которые условно можно было бы назвать «естественным» и «искусственным». Естественный человек соответствует критерию «воли к могуществу»: это обладатель сильных инстинктов, варвар, не «испорченный» цивилизацией. Важнейшими атрибутами его существования и основами морального кодекса являются иерархия и война.

Принцип иерархии. Согласно Ницше, неравенство естественно и потому справедливо. Сама жизнь санкционировала касты, создав людей неодинаковыми. Всё высокое, подлинное – иерархично, всё низкое, неполноценное строится на равенстве. «Хорошие суть каста, дурные – масса, подобная пыли» [28, с. 55]. Только сохранение иерархии, духа элитарности может гарантировать сохранение благородных ценностей: «В конце концов дело должно обстоять так, как оно обстоит и всегда обстояло: великие вещи остаются для великих людей, пропасти — для глубоких, нежности и дрожь ужаса — для чутких, а в общем все редкое — для редких» [25, с. 599].

Война как закон жизни. Язык Ницше имеет ярко выраженный милитарный характер. Война (не привязываемая к профессии, понимаемая крайне широко – как борьба, жизненное горение) рассматривается как закон естества, поэтому всё живое сражается, преодолевает чужое сопротивление, навязывает свою волю другому. «Братья мои по войне» – так, устами Заратустры, обращается Ницше к своим читателям. «Будьте такими, чей взор всегда ищет врага, своего врага. <…> Своего врага ищите вы, свою войну ведите вы, войну за свои мысли! <…> Я призываю вас не к работе, а к борьбе. Я призываю вас не к миру, а к победе. <…> Война и мужество совершили больше великих дел, чем любовь к ближнему. <…> Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы гордились своим врагом: тогда успехи вашего врага будут и вашими успехами» [27, с. 329-330].

Естественный человек – это воин-варвар, хищный зверь. Он безрассуден, не знает страха и чувства вины. Сама жизнь воина – авантюра. «Воздух разреженный и чистый, опасность близкая и дух, полный радостной злобы, – всё это хорошо идёт одно к другому» [27, с. 323]. В мире воинов основой межличностных отношений является возмездие, реализуемое либо как месть, либо как благодарность. Способность к возмездию – главная добродетель благородного человека. По Ницше, само представление о справедливости «возникает среди приблизительно одинаково могущественных… где нет точно различимого превосходства в силе и борьба привела бы к бесплодному обоюдному вреду…» [28, с. 72]. Справедливость – немедленное воздаяние, начисто лишенное жалости: добром за добро, злом за зло.

Познавательный акт естественного человека также описывается в милитарных, героических категориях. Лишь приближенный к основам жизни человек способен к подлинному познанию, в котором истина пропускается через кровь ее искателя, переживается им: «Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью» [27, с. 323].

Искусственный человек – порождение современности, обладатель негативных качеств, человек, утративший жизненные инстинкты. Это измельчавшее, хилое и посредственное существо. Это раб по натуре, и потому его моральный кодекс складывается из рабских добродетелей, к каковым относятся услужливость, терпение, прилежание, кротость, хитрый, изворотливый ум. Люди такого рода – трусы, малодушные людишки, позволяющие себя унижать. Они не чужды мести, но они не способны к подлинному возмездию. Их месть отложена, вершится исподтишка, в то время как у благородных она открыта, аффективна и следует сразу же за оскорблением.

Единственно приемлемая для Ницше форма морали – мораль силы и сильного поступка. Но в Европе она оказалась поверженной моралью рабов, которые сделали главной добродетелью слабость, а добро отождествили с бессилием. Рабская мораль насилует естество, ограничивает человеческие горизонты, сужает перспективу. Ей ненавистен сильный и свободный человек, она продуцирует стадное животное. Всё, что противоречит стадному чувству (независимость, духовное одиночество, чувство собственного достоинства, жажда самоутверждения, аристократизм), объявляется опасным и злым.

Тот же (витальный, энергетический) критерий Ницше использует и при анализе религии. Оправдана только та религия, которая является функцией жизни. Между христианством и язычеством философ выбирает язычество, имеющее, по его мнению, жизнеутверждающий характер. Божественное здесь является выражением человеческой силы, оправданием его желаний и поступков. Вера в языческое божество есть вера человека в самого себя, самовозвеличивание, самообожествление. В таком боге человек или целый народ почитает силу, благодаря которой он поднялся. Добродетелью признаётся то, что делает его сильнее. Языческое отношение к божеству требует от него отражения всей полноты жизни. Жизнь есть жестокая борьба, «чувство преодолеваемого противодействия», поэтому полноценным является такое божество, которое вмещает в себя одновременно и добро, и зло, способность приносить и пользу, и вред. У богов нет иной альтернативы – они либо сила, либо бессилие.

На этом основании Ницше отвергает христианство, в котором, по его мнению, преобладает негативное отношение к реальности, противопоставление, даже ненависть по отношению к жизни, бегство от нее. Всё позитивное переносится за её пределы, в мир иной, где возрадуются «потусторонники» и будут наказаны возлюбившие реальный мир.

Другая черта христианства, неприемлемая для Ницше – проповедь сострадания. Сострадая, мы удерживаем на плаву то, что осуждено самой жизнью, то, что должно погибнуть. Благодаря состраданию продолжает существовать все слабое и ущербное. Кроме того, сострадание ослабляет самого сострадающего, парализует волю к могуществу и самоутверждению.

Венцом философии Ницше является идея «сверхчеловека», новой породы людей. «Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором» [27, с. 299].

Сверхчеловек будет начисто лишен человеческих слабостей: «Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он – это море, где может потонуть ваше великое презрение» [27, с. 300].

Человек – это то, что дóлжно превзойти. «В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель» [27, с. 301].

На пути к сверхчеловечеству человеческий дух должен пройти через три превращения. На первой стадии – стадии верблюда – человек учится тяжёлой работе, подчинению, воздержанию. «Что есть тяжесть? – вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его» [27, с. 311]. Над верблюдом возвышается «великий дракон», воплощение долга, обязанности, внешнего авторитета, системы ценностей. «Ты должен!» – приказывает он верблюду. Следующая ступень – стадия льва, стадия освобождения от власти «великого дракона», обретение способности сказать «нет» тому, кого ещё недавно ты любил и почитал как святыню. На место «я должен» приходит «я хочу». На этом этапе человек завоёвывает свободу для творчества. На третьей стадии человек сам становится творцом, уподобляясь ребёнку. «Дитя есть невинность и забвение, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое слово утверждения» [27, с. 312]. На этой стадии человек говорит себе «я могу».

Сверхчеловек – это ничем не ограниченный творец, творящий сам себя по собственному желанию и разумению, разбивающий скрижали старых ценностей и совершающий их переоценку.