Человек и общество.

Что такое общество – это не простой вопрос, утилитарно политологический ответ на который, кажется с антропологической позиции недостаточным. В России привыкли, что людей выстраивают в шеренгу, назначают ведущего, и заставляют под его руководством идти вперед, выполнять поставленную задачу. Но при этом всегда существовали иные формы организации, которые можно назвать кооперацией и даже солидарностью. Так складывается вертикаль и горизонталь классификации, которая порождается тем, что можно назвать государством и обществом. Но что такое государство, если оно не контролирует финансы и информацию, и что такое общество, если люди утратили способность сострадания и взаимовыручки? Эти вопросы, когда оглядываешься вокруг себя, вовсе не умозрительные, а самые, что ни на есть, актуальные.

Исходя из антропологического понимания природы государства, можно по-новому определить границы политологического дискурса. Политики озабочены больше тем, кому принадлежит власть, и меньше тем, ради, какой цели она применяется. Современные политологи исходит из демократического представления о власти, а постмодернисты вообще считают ее анонимной и безличной. Все эти теории, включая модели тоталитарного и демократического общества, следует воспринимать именно как теории и не более того. Что это значит? Прежде всего, следует принимать во внимание, во-первых, теоретико-нормативный статус современных политических понятий, которые относятся к идеальным объектам, а во-вторых, отличать современные модели реформирования общества на основе идеальных моделей от реального исторического процесса становления и распада государств. Надо признать, что, подобно идеализированным объектам естествознания, политические проекты тоже могут быть реализованы путем создания соответствующих условий, необходимых для их существования. Конечно, люди тогда превращаются в объект экспериментальной манипуляции или "воспитания", чем и занимаются издавна педагогика и пропаганда. Поскольку человек изначально продукт технологий, в политтехнологиях нет ничего необычного. Но человека формируют не только речи, он продукт технологий в широком смысле. Орудия труда, устройство дома, город и цивилизация, словом вся искусственная окружающая среда выступают в роли антропотехники. В таком случае антропология является таким же необходимым инструментом политологии, как и идеология.

Посмотрим критически на нашу матушку-Россию. Не только ее бескрайние просторы превращаются в пустыри (вырубленные леса) или свалки, но и ее социальная материя гниет и распадается. Бюрократия всегда была ее настоящим бичом, но и мы несчастные, страдающие от жестокосердия чиновников тоже не лучше. В конце концов, чиновники это люди, причем наши. Мы сами наносим раны друг другу, в формальные отношения мы вкладываем какой-то изощренный садизм. Не от усердия, а от ненависти к машине, частью которой чиновник является, он превращает ее в орудие пытки. Например, уже младенца надо прописать и оформить ему гражданство. В совершенно невинном возрасте государства собственноручный знак уже должен быть на нём поставлен. Но почему в эру компьютерных технологий это превращается в настоящую пытку, частью которых является сбор бессмысленных бумаг и стояние в очередях. У трупа тоже должно быть удостоверение, а на нем должны стоять подпись, печать и инвентарный номер.

Не меньше проблем с собственностью. Что на самом деле принадлежит мне – это сложный вопрос. Принадлежит ли кому-либо земля и лесные угодья? У большинства россиян нет документов, подтверждающих собственность на земельные участки. Наши предки веками жили на своих землях, не имея никаких бумаг. Отсюда составление земельного кадастра сегодня вынужденно проходит по весьма облегченной процедуре. Остро переживаемая проблема справедливого раздела общенародной собственности лишний раз доказывает, насколько сложен переход вещи от одного владельца к другому. Как один может получить вещь, принадлежащую другому и, вообще, на каком основании некто считает, например, участок земли своим. Мое – это то, что я сделал своими руками, добыл трудом. Это традиционное право еще совсем недавно определяло наше отношение к собственности, и именно оно мешает нам принять раздел общественного достояния СССР.

Самым важным и трудным является достижение согласия в вопросе о собственности. Деньги являются эффективным медиумом общения по поводу уже сложившегося распределения собственности. Тот, у кого ничего нет, продает себя как рабочую силу. Жить в рыночном обществе – это значит работать и использовать деньги для обеспечения циркуляции товаров. Деньги пришли на смену старой системе дарения, которая также обеспечивала циркуляцию вещей. Как медиум общения и средство распределения общественных благ деньги – это большое достижение. Вместе с тем, монетаризация привела к тому, что все стало покупаться и продаваться. Но все ли можно купить за деньги? Конечно, нет. И это заставляет задуматься о традиционном понятии политического, куда входили такие добродетели, как героизм, жертвенность, патриотизм, служение и т.п. Истина и деньги смягчают чреватую конфликтом коммуникацию власти, но глупо думать, будто они могут заменить власть. "Ни истина, ни деньги не в состоянии определить, что получатель делает с получаемым, - а именно в этом состоит функция власти"²

Считается, что современное общество является постиндустриальным. Это слово вводит заблуждение, так как обращает внимание только на техническую революцию. На самом деле, изменения затронули не только способ производства. В рынок втягивается то, что ранее оставалось внерыночным и, главное, - производство идей, художественных произведений. В связи с этим много говорится об углублении отчуждения, о появлении его новых форм. Но следует также спросить, а что происходит с рынком, экономикой и политикой, которые стали играть с символическим капиталом. Последний резко отличается от финансового капитала, противоречие которого состоит во всеобщем характере производства и частном способе присвоения. Дух, только по видимости, своей всеобщностью, похож на деньги. Дух спекулятивен, но его противоречие совсем иное, чем у денег: он производится индивидом, а принадлежит всем. Нельзя не видеть, что современность строится уже не на основе идеи автономного индивида, который на свой страх и риск занимается производством тех или иных товаров для рынка. Нельзя не видеть, что кроме экономических критериев в современном обществе складываются иные требования. Люди, конечно, хотят иметь много денег и власти, но уже не идут на ту степень отчуждения, когда власть и деньги идут во вред им самим.