Телекратия и развитие коммуникативной культуры.

Россия сегодня – классическое спектакулярное общество, где все “представляют себя другим” и где онтологическая основа (русская идея, народ, Россия), на которую должны опираться убеждающие людей знаки, сама оказывается фикцией и знаком. В спектакулярном обществе, где люди представляют себя на сцене жизни, где политика становится театром, меняются и формы коммуникации. Слова воздействуют на поведение людей не смыслом и значением, не тем, что они "зацепляют вещи", т.е. соответствуют им, а как магические знаки в ритуальных практиках. В словах и образах становится важным не внутренний смысл, который растолковывают профессора или партийные агитаторы-пропагандисты, а внешние блеск и звук, завораживающие слушателя.

Какова стихийная реакция российских философов на интервенцию масс-медиа? Старшее поколение видит в них признак разложения высокой культуры и потому расценивает как нечто враждебное, чему следует активно противостоять, прежде всего, административными ресурсами, укрепляя традиционную систему образования и контролируя масс медиа.

В том, что на место серьезных аналитиков приходят "шоумэны", виноваты не только дурные вкусы людей: восстание знаков – продукт новых масс медиа. Отсюда вопрос о переориентации в политологии следует связывать не только с саморефлексией, но и с формой самого процесса коммуникации. Во всяком случае, следует помнить, что он не всегда протекал в привычной для нас форме чтения книг, слушания лекций, участия в дискуссиях и т.п. Словесно-книжная форма коммуникации – продукт цивилизационного процесса. Ей предшествовали иные способы общения с бытием, в которых знаки имели магико-символический характер и воздействовали на поведение людей, минуя размышления. Например, система привычек и потребностей (габитус) формируется в процессе воспитания и считается естественной. "Габитус – не что иное, как имманентный закон, вписанный в тела людей сходной историей, которая суть условие не только согласования практик, но и практик согласования."²⁹ Традиционная культура была подчеркнуто недемократичной, но эффективной. И сегодня, например, профессорская форма коммуникации наследует тезис о доступности значения только дипломированным специалистам, а кроме того в скрытом виде содержит также практику посвящения, т.е некоторого неинтеллигибельного механизма передачи истины. Ученый доказывает свои слова ссылками на знания и опыт. Однако социальный статус говорящего также имеет важное значение. Профессор не предъявляет каких-то телесных знаков своей избранности, но имеет дипломы и аттестаты, дающие ему право говорить и экзаменовать.

Новые масс медиа влияют на поведение людей принципиально иным способом, нежели научные дискуссии. Кино, реклама, комиксы, видеоклиппы, разного рода телешоу – по отношению к ним бессмысленно искать предмет, реальность или идею, которую они отображают. Если видеознаки не соответствуют реальности, то почему люди повинуются им? Экраны ТВ напоминают миф о Медузе-Горгоне. Но чем и почему она завораживала людей? Видеознаки – это не обычные знаки семиотики, соотносимые со значениями. Они сами и есть реальность, точнее, по своей яркости и степени воздействия на реципиента – они гиперреальность. Массовое искусство ничего не выражает и не отражает, оно творит новые миры.

Нынешние школьники и студенты с трудом читают книги, зато перед экраном чувствуют себя как рыба в воде. Учебники, напоминающие по форме комиксы, становятся реальностью. Аргументы как противников, так и защитников электронных медиумов достаточно известны. Прежде всего, они указывают на проблему обучения: книга учит думать, а экран – манипулировать; современные обучающие программы рассчитаны на подготовку "видиотов". Также самые серьезные опасения вызывает политическое использование новых медиумов. И раньше газеты и журналы использовались для формирования общественного мнения. Однако идеологические письменные тексты становились объектом критики, и таким образом от них можно было дистанцироваться. Современные масс медиа вовсе не стимулируют обсуждения теоретических проблем. Конечно, дискуссии свободной общественности еще организуются на ТВ, ибо оно идеально для этого подходит (на этой основе новые утописты мечтают о возрождении античной "агоры" - прямой демократии). Однако все они имеют характер "шоу" и не озабочены серьезным анализом проблем, а тем более, выявлением предпосылок их возникновения.

Для уточнения дискуссий о новой медиальной культуре необходимо рассмотреть эволюцию форм коммуникации в более широком горизонте, не ограниченном только письменностью. Главным при этом оказывается вопрос не об истине, а о медиумах. Удивительно при этом, что требования к ним были более или менее одинаковыми. Будь то авторы-гуманисты, священники и миссионеры, слуги короля, почтовые работники, государственные служащие, современные информационные службы – все они соблюдают особый этос служения. Суть его в том, что медиум служит не себе, а чему-то высшему. Поэтому проблема борьбы с неисполнительностью, коррумпированностью служителей медиасистемы является вечной: они имеют особые привилегии и ведут аскетический образ жизни. Знаки, которые они производят и распространяют, имеют специальную форму. Так еще во времена фараонов были выработаны жесткие требования к качеству и формату папируса, на котором записывались государственные постановления. И сегодня государственный документ готовится в канцелярии, подписывается официальным лицом и подтверждается гербовой печатью. Все это говорит о том, что даже письменные документы черпают силу авторитета не от истины, а от иных свидетельств.

Римская империя вынуждена была менять технологию власти. Огромная территория, населенная разными народами, верующими в разных богов, говорящими на разных языках уже не переживалась как "отечество". Рим стал политической фикцией и должен был придумать новую технику сборки коллективного тела империи. Техники идентичности (самопознания) и солидарности (воспитание государственных добродетелей граждан) оказалась нереализуемой в условиях огромного государства. Взамен демократически избранной власти Рим опирался на бюрократию и управлял массами при помощи зрелищ, которые, казалось, ведут к одичанию и обесчеловечиванию людей. На самом деле это, конечно, не так.

Вопрос о власти – это вопрос о медиумах. Если демократические Афины опирались на устную речь, то имперская техника власти на письменно-визуальные знаки. Самые ранние изображения царя отождествляют его с солнцем, которое, возвышаясь над землей, освещает ее ярким светом. Что означает устойчивость этой метафоры, почему “король-солнце” остается неизменным символом власти. Что символизируют лучи света? Эффективно и успешно правит тот, кто понимает не субстанциальную, а медиальную природу власти. Поэтому неправильно считать, например, римского императора Нерона безумцем, водрузившим на голову золотую корону, построившим золотой дворец, воздвигшим гигантскую статую, изображавшую его в виде бога-солнца, а также возомнившим себя в последние годы первым актером в театре мира. Если Нерон и был безумцем, то таким, к которому поистине применимо прилагательное гениальный. Да, его ненавидел народ и он, будучи загнанным толпой в угол, покончил собой, и перед смертью репетировал различные позы, достойные мертвого императора. Возможно, ошибка Нерона состояла в нарушении равновесия вербальной и невербальной коммуникации. Возможно, он переоценил себя как избранника Бога и поэтому не слушал голоса народа. Но и в этом случае он был последователен. Если коммуникация идет от центра к краям, то он должен слушать повеления богов, а не людей. Если Рим – это политическая фикция, то задача императора состоит в том, что бы хорошо играть свою роль. Нерон, которого считали неудачным актером, растрачивал себя на пустяки и плохо играл свою главную роль императора. Но метафоры короля-солнца и короля – главного актера в театре жизни остались в истории.

В современных политтехнологиях также наблюдается переход от вербально-апостольской коммуникации к имперской, радиально-лучевой эманации. Мы живем в пост-литературном, в пост-эпистологографическом и, стало быть, в пост-гуманистическом мире. По сравнению с классическим обществом мы достигаем идентичности некими маргинальными внеписьменными, внелитературными, внегуманистическими медиумами. Р. Барт описывает это так: “Предположим, я сижу в парикмахерской, мне протягивают номер журнала “пари-Матч”. На обложке изображен молодой африканец во французской военной форме; беря под козырек, он глядит вверх, вероятно на развевающийся французский флаг. Таков смысл изображения. Но каким бы наивным я ни был, я прекрасно понимаю, что хочет сказать мне это изображение: оно означает, что Франция – это великая империя, что все ее сыны, независимо от цвета кожи, верно служат под ее знаменами и что нет лучшего ответа критикам так называемой колониальной системы, чем рвение, с которым этот молодой африканец служит своим так называемым угнетателям.”³⁰

Эра гуманизма, основанная на книге и образовании, закатывается, потому что проходит одна великая иллюзия, состоявшая в том, что единство общества может достигаться исключительно литературой. На место “всемирной литературы” приходят новые транснациональные информационные структуры. ТВ и компьютер, оснащенный различными приставками, выступают "революционными" символами современности. Эти медиа открывают новые невиданные возможности, соединяют вместе музыку, живопись, литературу, науку, философию, политику. То, что было прежде разорвано по различным регионам и различалось как по форме, так и по содержанию теперь стало одним целым. То, что требовало раньше соответствующего образования, социального статуса, свободного времени и материальных средств теперь стало общедоступным. Шедевры музыки и живописи доступны благодаря Интернет, кроме того, они входят в качестве составных элементов в видеоклипы и различные развлекательные программы. Сложные произведения искусства, научные теории, политические идеологии – словом все, что требовало от реципиента высокого культурного уровня, теперь дается масс медиа в упрощенном и доступном виде. Информация связывает людей в мировое сообщество. Сегодня все всё знают. Такая ситуация приводит и к качественным изменениям в стиле мышления, в способе видения, оценки и понимания действительности. Прежний линейный способ восприятия мира, понимание, основанное на логической последовательности, аргументации и обосновании, которые имели место даже в идеологиях, уступают место целостному охвату смысла происходящего, когда даже мозаичное и нерегулярное чтение или просмотр ТВ быстро приобщают человека к происходящему. Итак, свобода, творчество, доступность, приватность – несомненно, положительные следствия современных масс медиа. Но очевидны и опасные последствия. Как ни странно, на Западе о них говорят защитники демократии.

В конце 20 века либеральная демократия сталкивается с серьезной проблемой. Да число демократических государств растет, однако глобализация подрывает саму основу либеральной демократии – национальное государство. Возникновение мирового рынка привело к тому, что предприниматели больше не опирались на национальные ценности. Закон прибыли подрывал устои государства, которое постоянно занималось "экономической политикой". В условиях Интернет контроль государства за действиями предпринимателей, как кажется, вообще неосуществим. Лучше всего это проявляется на примере денег, циркуляция которых уже мало зависит не только от правительства и национальных банков, но и вообще от национальной экономики. Настоящей революцией является продажа и покупка через всемирную сеть. Ускорение процесса циркуляции денег, формирование мирового финансового рынка не оставляют времени для адекватной политической реакции и таким образом уходят от политического управления. Аналогично обстоит дело с использованием ресурсов и стратегического сырья. Эксплуатация знания для чуждых и опасных для общества целей становится серьезной угрозой миру. Другая опасность состоит в использовании знания для манипуляции людьми (новые политические технологии, медицина, а также разного рода справочники, включающие информацию о частной жизни и т.п.).

Идолократия, иконофилия, фетишизм — это конечно не современные феномены. Поражает парадоксальное возрождение сегодня какой-то примитивной магической, оккультной, магнетопатической техники производства визуальных знаков, которые не имеют никакого смысла и не требуют рефлексии, зато эффективно вызывают те или иные психические реакции. Фантастический поворот к образам, к образной культуре становится сегодня реальной возможностью благодаря масс-медиа, которые продуцируют визуальные знаки в сфере рекламы и политики. Эти знаки ничего не обозначают, за ними ничего не стоит, и все же, вопреки реалистической теории познания, они оказывают непостижимое воздействие на поведение людей.

Обратимся к анализу медиакратических технологий. Сходство восприятия иконы и ТВ-изображения состоит в том, что они не отсылают к чему-то стоящему за ними или над ними. Т.е. они конечно “идолы”, но отсылают к тому, кто их послал несколько по иному, чем образ или семантический знак, несущий значение. Знак воспринимается не сам по себе, а как носитель значения. В процессе восприятия это проявляется в том, что мы стремимся сравнивать воспринимаемый нами образ с “самим предметом”, и хотя понимаем, что это не возможно, стараемся хотя бы не путать образ и то, что он отражает, иначе мы окажемся в психбольнице. Итак, наши обычные образы и знаки наделены некими двойниками, в роли которых могут выступать как предметы, так и идеальные сущности. Но экранные образы постепенно превратились в нечто иное: они сами стали самоценной реальностью.

В современных масс медиа снят вопрос о достоверности сообщения. Сегодня каждый может считать себя достойным что-либо представлять. Огромная траурная процессия на похоронах принцессы Дианы собралась благодаря вниманию к ней со стороны масс-медиа, вопрос же об оригинале, об истине, по поводу которой должны собираться люди, вообще не стоит. Сила сообщения зависит от самого сообщения, а не от автора. Наличие представителей оправдано лишь тем, что сам бог, бытие или государство являются пустыми знаками, поэтому воздействие сообщения на слушателя является исключительно медиакратическим эффектом, возникающим в сообществах людей.

Наиболее значительные последствия имеет изобретение электронных устройств переработки информации. Гуманитарии, озабоченные сохранением субъекта, спрашивают, может ли машина мыслить. На самом деле стоит спрашивать: оказывается ли машина столь же эффективной, как человек, при осуществлении коммуникативных действий, конституирующих общество? Как сказывается влияние опосредованного компьютером знания на саму общественную коммуникацию? Новые медиа распространения создают мировое сообщество. Коммуницируемым становится весь мир, и место феноменологии бытия занимает феноменология коммуникации. Мир видят таким, каким его подает образная коммуникация. Она не столь утонченна и драматична, как художественное изображение. В процессе телевизионного восприятия на задний план отступает различие информации и сообщения. Точнее их дииференциация уже не контролипуется теми механизмами, которые были выработаны в письменной коммуникации. Фильм нам может нравиться или нет, но мы не располагает четкими критериями оценки. Отвратительное зрелище и симуляция могут завораживать. Телевидение использует убедительную форму, привязывающую как привычное, так и ожидание необычного. Восприятие осуществляется уже не человеком, а камерой и монтажем, это парализует индивидуальное воображение. Отсюда все накаляющиеся дискуссии о коммуникации всего лишь симптом ее кризиса. Самозамкнутость коммуникации делает ее невидимым подспорьем наблюдения мира. Поскольку единодушие задается экраном, аргументации для достижения единства уже не требуется.

В этих условиях коммуникация имеет односторонний характер. Селекция осуществляется на уровне монтажа, а вовсе не как результат дискуссии свободной общественности. Определение темы, задачи, времени, происходит заранее. Это делает ведущий. Селекцию осуществляет и слушатель, ищущий того, чего хочет. Опосредованная компьютером коммуникации делает еще один шаг на этом пути: ввод данных и получение информации кажутся абсолютно несвязанными. Тот, кто вводит данные, не представляет, как это будет воспринято и что ответит машина. Точно также он не знает, для чего машина выдала ему информацию. Таким образом, пропадают критерии, по которым происходит отклонение от коммуникации. Происходит исчезновение авторитета источника. Единство сообщения и понимания исходит на нет. Привязывая людей к экрану, фиксируя их тела, современные медиа дробят общественного субъекта на атомы. Возникает новый медиум, формы которого определяются компьютерными программами, выполняющими функции грамматики в письменности. К чему это приведет даже компьютерная лингвистика сказать не в состоянии. Отсюда страх перед образами, манипуляция которыми способна покорить самого их создателя.

“Рекламщики”, “пиарщики” и “имеджмеейкеры” постепенно осознают, в чем состоит, откуда исходит сила образов и звуков. Она проистекает не из идей, истин или сущностей, она не предполагает рефлексию, т.е. переключение внимания с вида знака на сущность, значение того, что этот знак представляет. В масс медиа образы представляют сами себя и не отсылают к тому, чему учат в университете. Отсюда изображения вещей или политиков в рекламных роликах воздействую по иному, чем интеллектуальные знаки. Зритель видит красивую вещь или внушающее доверие лицо политика, слышит бархатный завораживающий голос, попадает под воздействие завораживающего взгляда. Это принципиально такие знаки, которые воздействуют на поведение без рефлексии. В отличие от письменности “радиально-лучевые” знаки эманируют энергию желаний, которые присущи человеку как родовому существу. Отсюда пришествие эры видео и кибернетических технологий, эры электронных образов, новых форм симуляции и иллюзионизма, обладающих невиданной властью, ассоциируется у теоретиков масс медиа с «возвращением эпохи племенных барабанов»³¹.

Кризис системы гуманистического образования, представляющего собой эффективный комплекс практик гуманизации человека – это главное событие современности. Последствия этого события гораздо глубже, чем думают защитники традиций. Очеловечивание человека перестало определяться системой классического гуманитарного образования. Техническая культура породила такое новое агрегатное состояние языка и письма, которое имеет мало общего с традиционной религией, гуманизмом и метафизикой. В эпоху цифровых кодов и генетической информации существенно трансформировались методы политической работы с массами.