Понятие народа.

Кто мы такие современные россияне? Судя по всему нам недостаточно осознания себя "гражданской нацией". И это понятно, даже французы, объединившиеся после Великой французской революции на новой политической основе, тем не менее, не избежали национализма и даже шовинизма. Но у нас получается весьма сложная, взрывоопасная смесь. Многие испытывают ностальгию по СССР, мыслят себя "единым советским народом", что не мешает распространению среди населения враждебного отношения к жителям бывших союзных республик, которые приезжают в Россию. Понятие народа было весьма эффективным способом идентификации общества и выступало в качестве мощного символического панциря, ограждающего от влияния чужого. В кризисные моменты именно народ спасал государство. Но сегодня он уже не верит политикам, использующим украденный миф о народе в своих целях. Бюрократический аппарат работает для достижения целей, имеющих мало общего с благом народа. Это понятие уже давно стало непопулярным. Еще в советские времена интеллигенция 60-х г. иронизировала: "вышли мы все из народа, как нам вернуться туда". Эта шутка выражает грустную правду о том, что интеллигенция, манифестирующая ответственность за судьбу людей, на самом деле озабочена собственным, действительно, трудным положением, и пытается его улучшить либо протестуя, либо служа власти. В том и в другом случае, она уже не думает о судьбах народа.

Инфляция этого понятия произошла не только в моральном и политическом, но и в научном дискурсе. Считается, что в гражданском обществе, такие понятия как нация и народ, выражают единство и солидарность не по "крови и почве", не по языку, культуре и каким-либо религиозным, нравственным и политическим ценностям, а исключительно по демократическим понятиям. Народ или нация – это всего лишь единство граждан, имеющих право выбирать и быть избранными в парламент.

В России этот важнейший культурно-политический символ стремительно деградировал после распада СССР. Результат референдума о его сохранении свидетельствовал о единстве людей, осознающих себя единым народом. Это решение не являлось реактивным следствием партийной пропаганды. Напротив, оно было выражением "живой памяти" об общей истории, которой гордились люди. Если они перестают осознавать себя народом, если они стыдятся самих себя, то и их "представители", будь то политики или интеллигенция, тем более не ощущают никакой ответственности перед историей.

С позиции культурной антропологии можно утверждать, что неудачи в деле построения гражданского общества в России связаны поспешной девальвацией этого мощного культурного символа, мобилизующего наших предков на самопожертвование ради высшей цели, такой как построение и сохранение государства. Где народ там и царь. И это считается аргументом в пользу нерелевантности старого понятия народа современной теории демократии, которая предполагает равенство людей. Отсюда инфляция идеи государства и пафос идеологов гражданского общества. На деле равенство не сводится к всеобщему избирательному праву. Строительство гражданского общества зависит не столько от политического и экономического равенства, сколько от ощущения духовного единства, стимулирующего к участию в общественных процессах.

Неприятным последствием современных обществ является не только инфляция старого символа народа, но и антипатриотизм, безразличие и безответственность молодежи по отношению к своей стране. Речь идет не о "квасных" и прочих шовинистических и, тем более, нацистских формах патриотизма. Молодежь мыслит себя в терминах всемирно-гражданского состояния и ощущает себя тем, кого раньше называли космополитом или гражданином мира. Неизвестно, является или нет, это чувство порождением глобализации, однако, резонируя с нею, оно придает ей опасный и даже разрушительный характер. Эта опасность проявляется в нарастании бездомности и безродности современного человека.

Понятие народа стало настолько абстрактным и холодным, что уже давно не объединяет и не мобилизует людей. Солидарности и коллективизму уже давно противопоставляется индивидуализм. Корни этого явления уходят в древность. Изгнание из коллектива в древности означало рабство или гибель. Конечно, во всяких обществах были свои изгои и отшельники, но и они еще долгое время были инкорпорированы в общину и существовали на ее краях. В эпоху государств идейный индивидуализм и даже политический анархизм были формами протеста, они имели положительное, эмансипирующее значение. Наконец, в так называемых тоталитарных обществах существовали диссиденты и инакомыслящие, которые также способствовали динамике общества. Сегодня даже в демократических государствах ощущается нехватка народной инициативы. Самым пугающим, пожалуй, является превращение людей из субъектов истории в зрителей. Если раньше небольшая кучка борцов за правду и справедливость будоражила все общество, то сегодня никто никого не слышит. Сообщения о коррупции, взяточничестве и прочих злоупотреблениях власти уже не вызывает активного противодействия со стороны населения.

Отсюда либеральные идеи, которые составляют идеологию вестернизации, не пользуются поддержкой масс. Это не означает, что их надо отбросить как негодные. Речь идет о том, чтобы дополнить их системой противовесов, которые способствуют укреплению общества. Идеологи современного либерализма опираются на принципы автономии и независимости индивида, но не могут указать ограничений, которые бы не позволяли при достижении своих целей нарушать права других. Между тем, в Европе процесс построения гражданского общества протекал медленно и сопровождался созданием институтов, ограничивающих произвол индивида.

В России ответом на «разгул демократии» становится возрождение регулирующей функции государства. Но оно переживает сильнейший кризис. Дело не только в том, что чиновники отказались от выполнения своих обязанностей, но и в том, что по его престижу был нанесен сильнейший удар, и никто кроме пенсионеров уже не верит, что государство им может как-то помочь. Для большинства людей государство – это тупая, ненужная и репрессивная машина.

Протекание жизни под сенью государства можно оценивать позитивно и негативно. Очевидно, что государство "железными скрепами" связывает большие массы людей, складывает и направляет их усилия в одном направлении. Но оно может отрицательно относиться к инициативе отдельных незаурядных личностей. Опасность чрезмерной государственной опеки состоит не столько в подавлении их свободы, сколько в потере собственного, внутреннего иммунитета, позволяющего сопротивляться опасному влиянию чужого. Это происходит, когда государство отрывается от человека, бюрократизируется и начинает работать само на себя, но при этом пытается быть "отечеством" или "родиной".

Отсюда неоднозначность оценки государства в перспективе "большой политики". Большая часть тех, кто занимается социальными утопиями, настаивают на ослаблении функций государства. Если иметь в виду его полицейский и бюрократический аппарат, то с этим можно согласиться. В конце концов, при нормальном течении жизни не нужна огромная армия и полиция и ни к чему сомнище чиновников, пытающихся контролировать жизнь людей, в том числе и ту ее часть, которая опирается на нравственные устои. Отсюда государство "отмирает" как раз в развитых странах, где институты государства контролируются гражданским обществом. Но совсем по-другому следует относиться к усилению государства в условиях чрезвычайных ситуаций. Как теоретик Ленин был противником государства, но как практический политик, вынужденный управлять в переходный период, он ввел пролетарскую диктатуру, задача которой состояла как раз в упразднении государства. Тот же и сегодня: создание гражданского общества, происходит по инициативе государства. Неудивительно поэтому кажущееся монструозным переплетение дискурсов о построении гражданского общества и об усилении государства. Нельзя осуждать политиков за нарушение принципов логической непротиворечивости. Дело в том, что под давлением жизни, как простым людям, так и политикам, приходится пересматривать сложившиеся различия и соединять несоединимое.

По идее, свободная общественность, как противовес бюрократии, должна отстаивать собственные интересы и способствовать принятию таких решений, которые оказываются не только целесообразными с точки зрения технико-экономических возможностей, но и для выживания людей. Но на деле в результате усиления индивидуализма и приоритета ценности частной жизни наблюдается «остывание» гражданской ответственности. В результате произошло ослабление иммунной системы, когда общество не способно сохранить себя и отстоять свою независимость перед технократами и бюрократами. К этому сегодня добавляется неспособность противостоять терроризму. Правительство в этой связи заговорило об укреплении правоохранительных органов. Однако инициаторы этой программы понимают, что не смогут обойтись без содействия граждан. Таким парадоксальным образом смыкаются обычно противопоставляемые интересы государства и гражданского общества. Но нам еще предстоит найти форму этого непростого и невозможного с точки зрения формальной логики союза.

Для существования и процветания людей необходима не только физическая (стены), физиологическая (тепло и пища), психологическая (симпатия), но и символическая иммунная система, ограждающая вскормленных в искусственных условиях индивидов от опасных воздействий чужого. Эта основа не только примитивных, но и высоких культур, стремительно разрушается. Забывая о том, что она являются необходимыми условиями самосохранения, современные политологи развивают абстрактные космополитические модели мировоззрения. Опасность приходит, откуда не ждут. По мере технического прогресса произошли глубокие изменения форм жизни. Много говорят о техногенной перегрузке природы, но гораздо меньше учитывают "дегуманизацию" среды обитания человека. Она всегда была искусственной, но при этом сохраняла особую теплоту и душевность, которая соединяла людей не только друг с другом, но и с домом, обществом, государством. Сегодня особенную опасность представляет деструктивный дискурс, который под видом обличения будь-то "национализма" или "тоталитаризма" на самом деле разрушает уже не столько идеологии, сколько чувства общности, солидарности, сострадания, которые делают человека человеком.

Но все-таки, не следует переоценивать роль архаики в сознании современного человека. Разумность, между прочим, состоит также в понимании того, что люди неравны. Подчинение высшим, благоговение перед мудрыми, перед теми, кто не только обещает, но и выполняет обещанное столь естественна, что демагогия равенства не может отменить этого факта. Другое дело, что руководителям следует учиться повелевать, а низшим подчиняться. Недопустимым является не то, что одни управляют, а другие подчиняются, а то, что руководители ведут себя как бонзы, а подчиненные как рабы. Мера господства и подчинения – вот, что должно стать альтернативой идеологии равенства. Равенство не абсолютно и не безгранично. Кто же способен управлять? Конечно, нужны мудрые законодатели, знающие жизнь, и специалисты, способные принимать грамотные решения. Но нужны и вожди, способные зажечь сердца людей энтузиазмом и верой в лучшее будущее, нужны властители умов, способные постигать истину, нужны художники – создатели нового мифа. Дефицит по этой части очевиден. Гуманитарии и естественники дружно жалуются, что власть не прислушивается к их мнению. Но давайте будем честны, нас не слышит и народ. И не только потому, что не дают эфирного времени. Наш дискурс деструктивен, критичен и напоминает ужасное тоскливое пение Сирен. Какой бы трудной и тяжелой ни была жизнь, какой бы бессмысленной и безнадежной она не казалась, философ и обществовед обязан указать нечто позитивное. Если наши речи перестанут быть деструктивными и обретут утвердительную тональность, то появится надежда и вера в лучшее будущее, без чего невозможно самоотречение и созидание.