V. 1. Аристотель

(1) Аристотель, сын Никомаха и Фестиды, из Стагира. Никомах этот был потомок Никомаха, сына Махаона и внука Асклепия … жил он при Аминте, македонском царе, как врач и друг³⁸. Аристотель, самый преданный из учеников Платона, был шепеляв в разговоре … ноги имел худые, а глаза маленькие, но был приметен одеж­дою, перстнями и прической. У него был сын от на­ложницы Герпиллиды, тоже Никомах ...

(2) От Платона он отошел еще при его жизни; Платон, говорят, на это сказал: «Аристотель меня брыкает, как сосунок-жеребенок свою мать». Гермипп в «Жизнеопи­саниях» рассказывает, будто он находился в афинском посольстве к Филиппу, когда главенство в академиче­ской школе перешло к Ксенократу³⁹; вернувшись и уви­дев над школой нового человека, он предпочел прохажи­ваться взад и вперед с учениками в Ликее и беседовать с ними о философии, пока не наступал час натираться маслом. За эти прогулки они и получили наименование перипатетиков⁴⁰; а по другим известиям – оттого, что Аристотель вел некоторые свои беседы, сопровождая Александра, прогуливающегося после болезни. (3) Когда же учеников вокруг него стало больше, он стал говорить сидя, заявивши так:

Позор молчать, коль Ксенократ болтает!⁴¹

Учеников своих он упражнял в рассуждениях на заданные положения, упражнял и в красноречии.

Тем не менее отсюда он уехал к евнуху Гермию, тирану Атарнея … Оттуда он явился в Македонию к Филиппу; здесь он взял в обучение его сына Александра; попросил вос­становить свой родной город, разрушенный Филиппом⁴², и добился этого; а для жителей сам написал законы. (Законы он писал даже для своей школы, подражая Ксенократу, – например, чтобы каждые десять дней на­значался новый староста.) А когда он рассудил, что уже достаточно провел времени с Александром, то уехал в Афины <…> (5) … Стало быть, Аристотель уехал в Афины, и там он тринадцать лет возглавлял школу, пока ему не пришлось бежать в Халкиду, оттого что его привлек к суду за бесчестие иерофант Евримедонт … – как за тот гимн, который он сочинил в честь названного Гермия, (6) так и за следующую надпись на статуе того же Гермия в Дельфах <…>

В Халкиде он и скончался, выпив аконит, и было ему семьдесят лет, а к Платону он пришел в тридцать. Так утверждает Евмел в V книге «Истории»⁴³; но это ошибка, ибо жизни его было шестьдесят три года, а с Платоном он встретился в семнадцать <…>

(8) … Есть у нас и о нем стихи, вот какого вида:

Евримедонт, богини Део служитель и чтитель,

За нечестивую речь в суд Аристотеля звал.

Но аконита глоток избавил того гоненья:

В нем одоленье дано несправедливых обид.

(9) … Он первый написал речь в свою защиту для этого самого труда и сказал при этом, что в Афинах

Груша зреет на груше, на ябеде ябеда зреет⁴⁴ <…>

(11) Нам известно и его завещание <…>

(16) … Таков был вид его завещания. Говорят, будто после него осталось очень много посуды и будто Ликон сообща­ет, что он купался в теплом масле и потом это масло распродавал. Некоторые говорят также, будто пузырь с теплым маслом он прикладывал к животу и будто когда он спал, то держал в руке медный шарик, а под него подставлял лохань, чтобы шарик падал в лохань и будил его своим звуком.

(17) Известны весьма удачные его изречения. Так, на вопрос, какой прок людям лгать, он ответил: «Тот, что им не поверят, даже когда они скажут правду». Его попрекали, что он подавал милостыню человеку дур­ного нрава; он ответил: «Я подаю не нраву, а человеку».

Часто он говорил друзьям и питомцам, когда бы и где бы ни случалась какая беседа, что как зрение впитывает свет из окружающего [воздуха], так и душа – из наук. Не раз и подолгу говорил он о том, что афиняне открыли людям пшеницу и законы, но пшеницею жить научи­лись, а законами нет.

Об учении он говорил: «Корни его горьки, но плоды сладки». На вопрос, что быстро стареет, он ответил: «Благодарность». На вопрос, что такое надежда, он ответил: «Сон наяву». Диоген предложил ему сушеных смокв; но он дога­дался, что если он их не возьмет, то у Диогена уже заготовлено острое словцо, и взял их, а Диогену сказал: «И словцо ты потерял, и смоквы!» А в другой раз, взяв у Диогена смоквы, он воздел их к небесам, как младенца, и воскликнул: «О, Диоген богородный!»⁴⁵ Воспитание, говорил он, нуждается в трех вещах: в даровании, науке, упражнении. Когда ему сказали, что кто-то бранит его заочно, он сказал: «Заочно пусть он хоть бьет меня!»

Красоту он называл лучшим из верительных писем. (19) Впрочем, другие утверждают, что это сказал Диоген, Аристотель же о красоте сказал: «Это дар божий»; Сократ: «Недолговечное царство»; Платон: «Природное преимущество»; Феофраст: «Молчаливый обман»; Фе­окрит: «Пагуба под слоновой костью»; Карнеад: «Вла­дычество без охраны».

(20) На вопрос, какая разница между человеком образо­ванным и необразованным, он ответил: «Как между живым и мертвым». Воспитание он называл в счастье украшением, а в несчастье прибежищем. Учителя, которым дети обязаны воспитанием, почтеннее, чем родители, которым дети обязаны лишь рождением: одни дарят нам только жизнь, а другие – добрую жизнь.

Один человек хвалился, что он родом из большого города. «Не это важно, – сказал Аристотель, – а важно, достоин ли ты большого города».

На вопрос, что есть друг, он ответил: «Одна душа в двух телах». Среди людей, говорил он, одни копят, словно должны жить вечно, а другие тратят, словно тотчас умрут. На вопрос, почему нам приятно водиться с красивыми людьми, он сказал: «Кто спрашивает такое, тот слеп». На вопрос, какую он получил пользу от философии, он ответил: «Стал делать добровольно то, что другие делают в страхе перед законом». На вопрос, как ученикам преуспеть, он ответил: «Догонять тех, кто впереди, и не ждать тех, кто позади».

Один болтун, сильно докучавший ему своим пусто­словием, спросил его: «Я тебя не утомил?» Аристотель ответил: «Нет, я не слушал». (21) … На вопрос, как вести себя с друзьями, он сказал: «Так, как хотелось бы, чтобы они вели себя с нами». Справедливость, говорил он, – это душевная добро­детель, состоящая в том, чтобы всем воздавать по заслугам. Воспитание называл он лучшим припасом к старости. Часто он говорил: «У кого есть друзья, у того нет друга» … Таковы известные его изречения. Он написал очень много книг <…>

(28) Вот сколько написано им книг. А изложить в них он хотел вот что. В философии есть две части: практическая и теорети­ческая. Практическая включает этику и политику (при­чем к политике относятся как дела государственные, так и дела домоводственные), теоретическая – физику и ло­гику (причем логику не как самостоятельную часть, а как отточенное орудие). У всего этого он с отчетливостью предполагал две цели: вероятность и истину. Для каждой цели употреб­лял два средства: диалектику и риторику для вероятно­сти, аналитику и философию для истины <…>

(30) Конечную цель он полагал одну – пользование до­бродетелью в совершенной жизни. Счастье, говорил он, есть совместная полнота трех благ: во-первых (по значительности), душевных; во-вторых, телесных, како­вы здоровье, сила, красота и прочее подобное; в-третьих, внешних, каковы богатство, знатность, слава и им по­добное. Добродетели не достаточно для счастья – по­требны также блага и телесные и внешние, ибо и мудрец будет несчастен в бедности, в муке и прочем. Порока же достаточно для несчастья, даже если при нем и будут в изобилии внешние и телесные блага. Добродетели он не считал взаимозависимыми, ибо человек может быть и ра­зумен и справедлив, и в то же время буен и невластен над собой. Мудрец, говорил он, не свободен от страстей, а умерен в страстях <…>

(34) … Он высказывал и много других суждений о многих предметах, которые было бы долго перечислять, ибо всюду он был в высшей степени трудолюбив и изобрета­телен, как видно и из вышеназванных его сочинений, число которых близко к четыремстам, считая только несомненные; а ему приписывается и много других сочинений, равно как и изречений, метких, но незапи­санных <…>

Искусство периода классики (V–IV вв. до Р. Х.)