Глава 12

культуру, где, например, все стройные женщины питают­ся йогуртами, стильные парни пьют абсент, а благополуч­ные семьи хранят продукты в холодильниках «Бош». Все вышеперечисленное — не более чем мифы, с помощью которых обыватель сажается на крючок потребления.

3. Формирование идентичности. Обеспечивая специ­фическую для коллектива координацию восприятия и по­ведения, миф формирует коллективную идентичность. Она реализуется через ценности и нормы, которые есть, с одной стороны, орудия единения коллективного субъ­екта с объектом, а с другой — орудие соединения пред­ставления с поступком. Например, в России на протяже­нии последних десяти лет пытаются создать миф о «сред­нем классе» — благополучной умеренно-консервативной части общества, идеология которой опирается на карье­ру, семейные ценности и потребление.

4. Воспроизведение коллективной идентичности. Сохранение мифа представляет собой условие сохране­ния коллективной идентичности, и его исчезновение ве­дет к распаду соответствующих коллективов. Например, следствием исчезновения со временем мифа о незави­симой государственности станет исчезновение соответ­ствующей коллективной идентичности точно так же, как исчезали в истории многие коллективные идентич­ности вслед за исчезновением соответствующих мифов.

5. Формирование и структурирование простран­ства. Каждый миф формирует свое собственное про­странство, в котором можно выделить центр, перифе­рию и разные степени отдаленности от центра. Как правило, периферия — это пространство борьбы с другими мифами. Пространственное структурирова­ние особенно ярко проявляется в геополитических суждениях. Можно сказать, что геополитика — это миф высшего уровня, определяющий необходимость пространственного выражения других мифов, в пер­вую очередь, национальных. Последние обеспечивают реализацию геополитических идей, гарантируя иден­тичность коллективного субъекта и его неразрывную связь с объектом, то есть территорией. В то же время эти мифы энергитизируют коллективность, обеспечи­вая единство мышления и действия [5, с. 157—159].

Теперь рассмотрим, как существует понятие «ми­фа» в обыденной речи. Произнося «Это — миф!», с од-

/

Цсцот1ы имивишшкд щи, знчаные ци П \тт\

ной стороны, мы можем иметь в виду, что нечто явля­ется иллюзией, не совпадающей с реальным положе­нием дел, подразумевая тем самым слабость той или иной интеллектуальной конструкции. С другой сторо­ны, мы произносим слово «миф», имея в виду, что не­что обладает иррационально-ошеломительной силой воздействия на умы, способностью втягивать в свою орбиту самых разнообразных людей.

Но самое удивительное, что, употребляя слово «миф» в двух указанных противоположных смыслах, мы говорим об одном и том же феномене.

В миф верят или не верят вне всякой зависимости от того, насколько достоверно или недостоверно вы­глядит миф. А это значит, что интеллектуальная досто­верность или недостоверность мифа вообще не имеет отношения к его сути и к сути его бытования в культу­ре и человеческой жизни.

Природа мифа — не в истине, правде или достовер­ности, а в чем-то совершенно другом. Человек верит в тот или иной миф, менее всего соотнося свою веру с пафосом истины [3]. Это то обстоятельство, на кото­рое впервые обратили внимание исследователи архаи­ческих форм мифологии.

Сутью древней мифологии менее всего являлось объяснение чего бы то ни было. Когда древний чело­век воспринимает луну как быка, разгуливающего по небу, то это настолько плотно вплетено в структуру его личных переживаний и в структуру его повседневной жизни, что истинно для него то, что соответствует структуре его переживаний. А значит, переживание луны как быка для него неизмеримо более значимо, нежели знание того, что «на самом деле» луна являет­ся небесным телом. Луна как бык интегрирована в структуру его жизненных ценностей, в структуру его миропонимания и является для него знанием. С луной же как с небесным телом ему попросту нечего делать, поэтому это для него глубоко бессмысленное знание.

Но откуда берется эта принципиальная уверенность в том, что «на деле» все обстоит совершенно иным обра­зом, а не так, как об этом свидетельствуют данные непо­средственного чувственного опыта? Разумеется, из того принципиального доверия, которое переживает любой культурный человек к коллективному опыту своей

I ГНИ 12

культуры. Он ВЕРИТ этому коллективному опыту куль­туры, который представлен на страницах учебников и книг, и переживает свою веру как истину. В одну эпо­ху он верит построениям Птолемея, в другую — постро­ениям Коперника и Ньютона, в третью — построениям Эйнштейна. И всякий раз он верит вовсе не потому, что у него есть какая бы то ни было опытная возможность проверить эти построения, а просто потому, что он сын своей культуры, и вера в те или иные истины этой куль­туры (коей он прирожден) является фундаментальным условием его существования в этой культуре.

Человек просто верит в истины своей культуры, и оттого любая культурная истина объективно функ­ционирует по отношению к нему точно так же, как пер­вобытный миф. Приведем пример. Любой образован­ный представитель современной цивилизации, глядя на натянутые между столбами электрические провода, с уверенностью скажет: по ним бежит ток. Но ведь «бег» тока по проводам есть чистейшей воды мистиче­ское свойство, которое не может быть удостоверено жизненным опытом этого человека. Единственное, в чем можно удостовериться, так это в том, что прикос­новение к этим проводам заканчивается плохо. Но как на основании этого плачевного опыта сделать вывод о том, что по проводам якобы «бежит ток» — непонят­но. Почему же любой образованный человек с уверен­ностью это утверждает? Да потому, что он принял на веру соответствующее знание своей культуры [3].

Таким образом, любая истина, принятая за таковую в той или иной культуре, функционирует по законам мифа: она никогда не сводима к данным непосредствен­ного восприятия. Апелляция к истине всегда есть апелля­ция к коллективному опыту. А это и значит, что любая ис­тина это и есть миф — нечто, принимаемое человеком на веру как факт культуры. И любой человек видит мир не так, как диктует ему непосредственный опыт, а так, как диктует ему другая, более высокая, чем непосредствен­ный опыт, инстанция — инстанция культурных истин. Эти культурные истины... и есть мифы, которые задают человеку определенную размерность восприятия мира и заставляют его восприятие подстраивать мир под эту мифологическую размерность. А эту мифологическую размерность человек упорно именует истиной.

Цсмины имндшаниш! ниа, зтвмые ци И Imam)

Еще один, очень важный для PR вывод: человек — это существо, изобретающее мифы, называющее эти мифы истинами, а затем живущее в их рамках и по их зако­нам, подстраивая мир под размерность этих мифов.

Каковы же конкретные формы тех иллюзорных упо­рядочений мира, которые предлагает миф и которые спасают человека от потенциального сумасшествия? Ответ на этот вопрос мы находим у М. Дымшица [3].

Первая форма — это жребий. Жребий — это самый простой выход из ситуации, когда надо совершить выбор, а возможности выбора принципиально равнозначны, принципиально равновелики. Жребий как миф вообще является одной из глубинных стратегий человеческого су­ществования в мире. В большинстве случаев жребий бро­сается неявным образом. Например: «что первое в голову придет, то и сделаю!». Или: «если с утра будет пасмурно, пойду к зубному врачу». По сути дела, человек во всякой подобной ситуации, не задумываясь, опирается на то, что можно было бы назвать «мифом жребия». Разумеется, че­ловек обманывает себя с помощью жребия, — но зато это — чрезвычайно эффективная форма самообмана, без которой человеку пришлось бы весьма и весьма туго.

Еще одна форма — это ВКУС. Как основание для вы­бора жребий годится только в тех случаях, когда выби­рать приходится из более или менее определенных воз­можностей и когда этих возможностей ограниченное количество. А как быть с огромным числом случаев, ко­торые связаны с высоким уровнем неопределенности? Приведем пример. Человек в библиотеке обнаруживает огромное количество книг, которые при всем желании невозможно прочитать в течение одной человеческой жизни. Он должен выбрать — но как выбрать, если со­держание книг априорно ему незнакомо? Однако лю­бой ребенок справляется с этой ситуацией без всякого напряжения. Выбирая книгу, он руководствуется тем, что она ему ПОКАЗАЛАСЬ более интересной.

У каждого человеческого существа есть система вкусовых ориентиров — глубоко индивидуальных, не­явных предположений относительно того, что являет­ся интересным, а что — нет, и по каким внешним при­знакам это можно определить. Эта система и является мифологическим основанием для осуществления че­ловеком (взрослым или ребенком) свободного выбора.

haia 12

Вкус — это механизм индивидуального выбора. В процессе жизнедеятельности человек формирует си­стему своего индивидуального вкуса, и чем более он раз­вит в личностном отношении, тем в большей мере систе­ма его вкусовых пристрастий, как пищевых, так и эсте­тических, имеет глубоко индивидуальный характер.

Но вкус не дан человеку от рождения. Он навязыва­ется человеку окружающей его культурной средой (культурной мифологией). Чтобы появился вкус, необ­ходимо попробовать, а это значит, что в основном вкус формируется как сила привычки. Таким образом, лю­бой вкус принципиально формируем (т. е. у любого че­ловека можно сформировать любой вкус — скажем, вкус к классической музыке или вкус к бессолевой ди­ете). Миф вкуса является феноменом культуры, ре­зультатом различных КУЛЬТУРНЫХ программ (раз­личных культурных мифов).

Среди вкусовых предпочтений наиболее важными с точки зрения построения диалога с окружающим ми­ром являются эстетические. Эстетическое восприятие мира носит универсальный характер: нет ничего в ок­ружающем человека мире, что не могло бы выступить предметом эстетического отношения. И это позволяет использовать эстетику как основу иерархизации био­логически нейтральных факторов.

Каждый человек набрасывает на мир сетку своей эс­тетической мифологии и упорядочивает свои взаимоот­ношения с миром в соответствии с индивидуальными эстетическими ориентирами. Эстетические предпочте­ния чаще всего работают неявным образом. Чтобы ори­ентироваться в мире эстетическим образом, не нужно подвергать свое эстетическое чувство рефлексивному анализу. Нравится — и точка. Эстетический миф не имеет и не может иметь никаких разумных оснований; он предшествует любому разумному анализу, это само­очевидность, которая рождается сама собой, как одна из первичных самоочевидностей человеческого выбора.

Уже у двухлетнего ребенка имеются свои представ­ления о том, что является более красивым, а что — ме­нее красивым, и эти представления вовсе не совпада­ют с мнениями окружающих (хотя зачастую отталки­ваются от этих мнений). Эти представления всегда опосредованы субъективностью, индивидуальностью

цицашы коммуникативного цикла, значимые для PR Цачаяв)

ребенка. И чем дальше развивается ребенок, тем боль­шую индивидуальность приобретает его эстетический вкус. И хотя этот вкус всегда находится в диалоге с мнением окружающих, он все же всегда есть глубоко личное дело.

В каком-то смысле эстетическое отношение к дей­ствительности — есть первая форма структурирова­ния, гармонизации и упорядочения мира мифом. Каж­дый человек создает свою, глубоко индивидуальную рамку эстетического восприятия мира и производит уверенный отбор тех феноменов и предметов, кото­рые ему нравятся. А это и значит, что языком его инди­видуальной эстетики говорит миф КАК ЧУВСТВЕН­НЫЙ ОБРАЗ, позволяющий в тех или иных предмет­ных ситуациях совершать достаточно однозначный эстетический выбор.

На первых порах именно эстетическое упорядочение является основанием познавательной активности чело­века. Иные формы мифологического упорядочения ми­ра — понятийные, концептуальные, идеологические, ре­лигиозные — возникают позднее и требуют определен­ного уровня развития рефлексивных способностей [3].

■ 12.4. Условия и этапы социализации мифа

Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью.

В.А. Бахчанян

Любой миф начинает свое существование как ин­дивидуальный, и возникает он как мнение конкретно­го человека о своем отношении к чему-то. Вначале он проявляется как понятное и самодостаточное для авто­ра мнение, и на этом этапе не является собственно «мифом». Но человеку свойственно делится своим мнением с окружающими. Попробуем проследить ход изменения индивидуального мнения, постепенно пре­вращающегося в миф.

Например, М. Дымшиц отмечает, что в процессе попытки поделиться своим мнением может выяснить­ся, что [3]:

1) не интересен объект мнения (как предельный слу­чай: просто неизвестен) и возникнет необходи­мость в формировании интереса к объекту;