§ 8. Русское академическое красноречие. Образ русского ритора-педагога

Огромный материал для исследования способов создания об­раза оратора-ученого и педагога представляет история академи­ческого красноречия в России. Он до сих пор не систематизиро­ван, но многочисленность очерков, статей, воспоминаний о ха­рактере деятельности того или иного ученого позволяет надеяться, что эта задача будет наконец выполнена. Здесь умест­но сопоставить хотя бы некоторые из этих образов.

Так, воспоминания о М.В. Ломоносове, главной темой пуб­личных выступлений которого была наука, позволяют предста­вить, что он обладал прекрасной речью. Н.И. Новиков, автор пер­вой биографии о Ломоносове, вспоминает, что слог Ломоносова «был великолепен, чист, тверд, громок и приятен», что нрав он имел веселый, говорил коротко и остроумно и любил в разгово­рах употреблять веселые шутки». Д.И. Фонвизин также отмеча­ет «великое его красноречие» [Этюды 1974: 11—12J.

Многообразие ораторских характеров ясно видно при срав­нении таких ученых, как Т.Н. Грановский, В.О. Ключевский и др. Вот что пишет о Грановском А.И. Герцен: «Господин Гранов­ский читает довольно тихо, орган его беден, но как богато иску­пается этот физический недостаток прекрасным языком, огнем, связующим речь, полнотою мысли и полнотою любви, которые очевидны не только в словах, но и в самой благородной наружно­сти доцента! В слабом голосе его есть нечто проникающее в душу, вызывающее внимание. В его речи много поэзии и ни малейшей изысканности, ничего для эффекта, на его задумчивом лице вид­на внутренняя добросовестная работа... Главный характер чтений Грановского: чрезвычайно развитая человечность, сочувствие, раскрытое ко всему живому, сильному, поэтическому, — сочув­ствие, готовое на все отозваться; любовь широкая и всеобъемлю­щая, любовь к возникающему, которое он радостно приветству­ет, и любовь к умирающему, которое он хоронит со слезами» [там же, с. 12J.

О В.О. Ключевском вспоминает А.Ф. Кони: «На кафедру взо­шел Ключевский... В его манере говорить я почувствовал особое умение насторожить и обострить внимание слушателей. Простое, без всяких вычур слово его было так полновесно и с таким искус­ством соединяло в себе отвлеченные определения, широкие обоб­щения и жизненные образы, что слушающий очень скоро чувство­вал себя во власти лектора. В сжатое и точное его изложение по временам и совершенно неожиданно вправлялись афоризмы, в которых одновременно блистали яркая мысль и тонкое остро­умие» [там же: 18J.

Но наиболее выразительны мысли самого В.О. Ключевского о необходимости оратора-ученого умело пользоваться своей речью: «Всегда ли знаем мы, преподаватели, свои средства, их сравнительную силу и то, где и когда ими пользоваться? В пре­подавательстве есть своя техника, и даже очень сложная... Самое важное и трудное дело заставить себя слушать, поймать эту не­поседливую птицу — юношеское внимание. ...Слово — что поход­ка: иной ступает всей своей ступней, а шаги его едва слышны; другой крадется на цыпочках, а под ним пол дрожит... Гармония мысли и слова — это очень важный и нередко даже роковой воп­рос для нашего брата, преподавателя. Мы иногда портим свое дело нежеланием подумать, как надо сказать в данном случае, корень многих тяжелых неудач наших — в неуменье высказать свою мысль, одеть её как следует...» [там же: 20J.

Большой интерес представляют воспоминания об ученых-филологах. Вот что пишет П.Н. Полевой о лекциях И.И. Срез­невского: «Это было что-то чрезвычайно увлекательное, образ­ное яркое, богатое любопытными и новыми (для нас, первокурс­ников) фактами — и как это было чудесно изложено, как сгруп­пировано, как прямо вело к определенным и ясным выводам! При этом много влияла сама внешность профессора: его смуглое лицо было подвижно и выразительно, а его черные большие глаза го­рели таким огнем, так превосходно дополняли его речь, так при­влекали к нему наше юношеское внимание, что им нельзя было не увлечься, ему нельзя было не довериться, не предаться ему всей душой!» [Русское и славянское языкознание 1980: 85J.

Совершенно иной образ оратора возникает в воспоминаниях А.А. Танкова о чтениях лекций Ф.И. Буслаевым: «Ф.И. Буслаев, читая лекцию, имел под руками письменные заметки, где были необходимые цитаты, план лекции и т.п. Но в остальном он гово­рил свободно и передавал свою речь мастерски... Что меня более всего поразило, так это то обстоятельство, что способ чтения Бус­лаева не походил на чтение других красноречивых профессоров. Там было искусство, здесь естественность, там декламация, здесь как бы простой пересказ, там отделка фразы, здесь как бы шеро­ховатости, недомолвки, отсутствие работы над конструкцией речи. И в то же время уменье задеть за живое слушателей, прико­вать их внимание к предмету лекции, не дать им возможности скучать и утомляться.

...Уже из наших замечаний о подвижности и живости харак­тера Ф.И. можно видеть, что спокойное, плавное, размеренное и догматическое изложение мыслей было ему не по душе. Он изла­гал их в форме беседы: задавал вопросы, давал на них ответы, ва­рьировал одну и ту же мысль в разных выражениях, возбуждал сомнения и недоумения в уме слушателей, затем разрешал их и т.д.» (Танков А.А. Воспоминания о Буслаеве. — [Там же: 153,155J).

Несмотря на кажущееся отсутствие «работы над конструкци­ей речи», что скорее означает простоту изложения, тот же автор ниже продолжает: «Другое качество речи Буслаева заключалось в уменье его вести речь выпукло и образно. Он не скупился на тропы и фигуры, антитезы, аналогии и параллелизмы, не чуж­дался изысканных выражений и вообще избегал сухого, отвле­ченного стиля. При чтении лекций, там, где это было нужно, он делал повторения, пояснения, примечания, комментарии, то, что в книгах ставится под чертой. Ф.И. умел постепенно вводить сво­их слушателей из преддверия в глубину великого и священного храма своей науки» [Там же: 156J.

Думается, что изложенных выше отрывков достаточно для того, чтобы показать, сколь много ценного и разнообразного ма­териала содержится в описании способов ведения речи различ­ными учебными риторами. Теперь из этих «образцовых» описа­ний требуется вычленить требования и критерии оценки учеб­ной речи в ее различных жанрах.

Интересно, что традиции публичного ученого ораторства на­шли своеобразное представление в художественной литературе. А.П. Чехов, видимо, не только благодаря художественному чу­тью, в рассуждениях старого профессора о своих лекциях после­довательно фиксирует как бы все законы риторической науки:

«Чтобы читать хорошо, то есть нескучно и с пользой для слу­шателей, нужно, кроме таланта, иметь еще сноровку и опыт, нуж­но обладать самым ясным представлением о своих силах, о том, кому читаешь, и о том, что представляет предмет твоих мыслей (талант как бы кладется в основание речи, затем фиксируется схема речевого акта: говорящий — речь — аудитория. — А.В.) Кро­ме того, надо быть человеком себе на уме (это и есть создание индивидуального образа ритора. — А.В.), следить зорко и ни на секунду не терять поля зрения.

То же самое и я, когда читаю. Предо мною полтораста лиц, не похожих одно на другое, и триста глаз, глядящих мне прямо в лицо. Цель моя — победить эту многоголовую гидру. Если я каж­дую минуту, пока читаю, имею ясное представление о степени её внимания и о силе разумения, то она в моей власти (речь идёт о создании образа слушателя. — А.В.).

Другой мой противник сидит во мне самом. Это бесконечное разнообразие форм, явлений и законов и множество ими обус­ловленных своих и чужих мыслей. Каждую минуту я должен иметь ловкость выхватывать из этого громадного материала са­мое важное и нужное и так же быстро, как течёт моя речь, обле­кать свою мысль в такую форму, которая была бы доступна по-

ниманию гидры и возбуждала бы её внимание (изобретение. — А.В.), причём надо зорко следить, чтобы мысли передавались не по мере их накопления, а в известном порядке, необходимом для правильной компоновки картины, какую я хочу нарисовать (рас­положение. — А.В.).

Далее я стараюсь, чтобы речь моя была литературна, опреде­ления кратки и точны, фраза проста и точна (выражение. — A3.). Каждую минуту я должен себя осаживать и помнить, что в моём распоряжении имеются только час и сорок минут (ограничен­ность времени как своеобразие учебной речи. — А.В.). Одним сло­вом, работы немало. В одно и то же время приходится изобра­жать из себя и учёного, и педагога, и оратора, и плохо дело, если оратор победит в вас педагога и учёного и наоборот (прямо гово­рится «изображать», то есть создавать некоторый уместный в дан­ной аудитории образ)».

Предложенные отрывки из классических педагогических сочи­нений и воспоминаний о различных учёных и педагогах не просто современны, они заложили и создали стиль нашего понимания многих методических и риторических требований к облику совре­менного преподавателя. Существующий, как пишет А.А. Леонтьев, «определённый набор профессиональных требований к учителю (да и вообще к преподавателю)» в качестве основной проблемы, на наш взгляд, включает проблему создания определённого образа оратора. Причём если каждый преподаватель решает её для себя индивидуально исходя из свойств собственной личнос­ти, то можно говорить также о некоторых общих проблемах и трудностях в овладении «комплексом профессиональных уме­ний... независимо от своих индивидуальных качеств» [Леонтьев 1979: 30,32].